Лингвомодели Иных Миров / Возможности

«…а самая большая проблема – человеческий ресурс. Да-да-да – люди! Желающих много, но…»

«…прибывают, знаете, с замечательными данными, но здесь… здесь эти данные не подтверждаются…»

«…Это натурные тесты, мы стараемся их варьировать. Например, для прошлой группы…»

«…но ведь не те, кто готов нести полный бред и выполнять бессмысленную работу!..»

«…и не только в тестах. Разумеется, не только! Соня тот случай…»

Она буквально затаила дыхание, силясь расслышать, что же это за «случай», но то ли котофей урчал громче, то ли говорили тише – ни-че-го…

– Соня, ты меня слышишь? Заходи-ка, что это ты там… притаилась!

Соня вздрогнула, помедлила секунду и поковыляла – в одном ботинке (так и не расстегнула!). Котофей потащился за ней, ликвидируя её «одноногие» альбитовые следы.

– Сонечка, ты прелесть. – Да, это была Кама Васильевна. И не «подмороженная», совсем, прямо-таки совсем растаявшая. – Как там у тебя? Двадцать один сорок семь?

– Вы что, подслушивали?

– НЕТ КОНЕЧНО. Вот… нравишься ты нам, ясно? – улыбнулась контролёрша.

Соня тоже улыбнулась. А дед не стал – просто из привычки всё делать наоборот. И Соня сказала это ему, но уже после ухода Камы Васильевны. И не сердито. Притихшая, в одном ботинке, она уселась на полку у окна и уставилась на жёлтое нечто вдалеке, пытаясь представить, как уже завтра оно дрогнет и откроется. А там, за ним, – Город. И тогда начнётся… начнётся всё.

Мы вас видим

– Ну и что у нас там, на горизонте? – как можно бодрее спросил капитан. Сказать, что поведение господ туристов его беспокоило – ничего не сказать.

– Там люди, – неохотно отозвался Зафар.

– Люди, значит… И что делают?

На этот раз Зафар промолчал. Все четверо не ответили, продолжая, как завороженные, стоять на коленях и вглядываться в даль.

Если учесть, что даль на Тайре 511 f, или попросту Рутилке, мало чем разнится с близью – вода, вода, вода, островки, островки, островки (остренькие, тускло поблёскивающие вершинки оксида титана IV, или попросту, соответственно, рутила), и нет тут никаких «людей», и вглядываться особенно не во что, – то ситуация складывалась совсем уж безрадостная. Жутковатая даже. Ни с чем подобным капитан Агранян не сталкивался – и это при том, что на туррейсах он вот уже двенадцать лет, а в «Космике» так и все восемнадцать.

В принципе, «фокус» с коленями объяснялся, и объяснялся достаточно просто – присутствием в группе этой сумасшедшей из «Религий в мире», Катажины Кипы. Она, адептка Смирения, чуть что на колени хлопалась, а теперь вот, вслед за ней, и остальные…

Знал, ох знал Агранян, что эта Кипа ему кипой проблем обернётся, но что было делать? У родной «Космики» очередное потепление отношений с «Религиями в мире», и вот, на борту некто в платье до пят и святой уверенности в догматах. «К тому же, – доверительно улыбнулась диспетчерша напоследок, – панна Кипа в совершенстве владеет русским и имеет свидетельство медика ухода». «Медика чего? Вы шутите?.. Без медсопровождения не полечу», – сказал как отрезал Агранян.

Полетел как миленький. Без медсопровождения и с такой разношёрстной тургруппой, что, проглядывая досье, даже восхитился: «Чертяки, совсем расслабились!».

Чертяки – это «Космика» конечно. Что за группу они собрали? Интернациональная бригада какая-то. И интервозрастная – тоже. Старухе-француженке – сто четыре! Однако, как говорится… А причина такой «расслабухи» вполне понятна, и умещается в одно-единственное слово, в слово БЕЗОПАСНОСТЬ.

Рутилка безопасна, класс А. Предельно землеподобна, тут даже кислорода не какие-нибудь следы, а полновесные девятнадцать процентов. Он на её титановом панцире выпаривается, из воды. Фотокатализ, чистая абиогенка… Правда, это всё, что здесь есть. Воздух, вода – и панцирь с «иголочками» однотипных островков. Однотипных, если не сказать одинаковых, плато для корабля – и то, в своё время, едва подыскали, уже об искусственной площадке подумывали (и это для малюсенькой-то эрвэшки!). В общем, монотонненько, да, монотонненько… Но ведь это, собственно, и есть – безопасно!

К тому же – ну а где в космосе весело? Это тридцать лет назад, когда РоллВэйв только открыли, только научились преодолевать эти безумные парсеки, были какие-то восторги и надежды. Разве не чудо? Дальний космос в нашем распоряжении!.. Тридцать лет распоряжаемся. Одна планетка серее другой. И это ещё «квазитеррки», класс А, элита, так сказать, а сколько всякой газовой, расплавленной и прочей чепухи, про которую только и скажешь, что – ну вот она, есть себе и есть. Вот именно – себе есть, не нам… Реальность, как это часто бывает, не оправдала ожиданий. Может, ожидания были слишком смелыми? Больше-то всего хотели найти жизнь. А нашли – меньше. Меньше всего, меньше некуда – спорить о том, насколько эти вялые вирусы да перемёрзшие споры вообще жизнь, – можно. Можно, но неинтересно. «Споры о спорах» – так, иронически, называлась статья профессора Грёде, своего рода приговор тому периоду, периоду надежд, перспектив, эйфории…

Нет, надежду не отключили. Её переключили, перевели с «high» на «medium». Только вся штука в том, что на «medium»-е она никогда не держалась и держаться не будет, всегда ползёт вниз, к безнадёге. Освоение не прекратилось, оно превратилось. Превратилось в использование. А работа Аграняна, поначалу ещё транспортировавшего каких-то там учёных, каких-то экспериментаторов с их бесконечными железками, – превратилась, в конце концов, в исключительно туристический извоз. Нельзя сказать, что Агранян страдал по этому поводу. Не ликовал, конечно, – но и не страдал. Работа есть работа, а «туристы тоже люди», как заладил раз и навсегда его однокашник капитан Ковтун…

Агранян ещё раз глянул на замерших господ туристов, потом на воду – и глубоко вздохнул.

Водная гладь послушно отражала зеленоватое небо, беспрестанно бликуя – белым, оранжевым, жёлтым, белым, оранжевым, жёлтым… Сейчас они должны бы скользить по этой глади в лёгкой, как пушинка, прозрачной «непотопляйке», осторожно трогая воду… По сути, этот рейс – водная прогулка. Дорогая, престижная, экзотическая водная прогулка. И так делают все туристы. Все. А что же такое с этими? Непредвиденное, неучтённое влияние планеты? (Что исключено. Или по крайней мере так: документально исключено.) Новые, не проявлявшиеся ранее последствия РоллВэйва? (Аналогично.) Или всё-таки эта панна так людям головы заморочила?.. «Панна и три барана…» – пробормотал Агранян.

Панна Кипа показала себя во всей красе сразу как появилась на эрвэшке.

– СмирэнИе! – воскликнула она и рухнула на колени. Эрвэшка всколыхнулась.

– Это, я так понимаю, вместо «здрасьте»? – хмыкнул Агранян. Он не переносил показуху взрослых сложившихся людей, считая это прерогативой юности. А Кипа была отнюдь не юна. Не была и (даже близко) «маленькой собачкой», которая, как говорят, «всю жизнь щенок». Нет, какой там «щенок», – что-то монументальное. Квадратное лицо, тяжёлая фигура… – Вы бы, панночка, не падали так… мм… так неожиданно. РВ-судно – дело тонкое.

Кипа молчала и только ресницами хлопала – короткими белёсыми ресницами, явно не знакомыми ни с твист-апом, ни с косметикой попроще.

Агранян скользнул взглядом по трём другим пассажирам и в который раз внутренне изумился: они были не просто удивлёны, они были испуганы! Вот всё-таки интересные люди: ведь каждого проинформировали – в группе смиренка, каждому объяснили, что это за вера, каковы особенности, каждый дал согласие, продемонстрировал приемлемый фон понимания… А что теперь? Тягостное молчание, вытянутые физиономии…

Впрочем, такая «реакция отторжения» длилась совсем недолго, Агранян бы даже в минутах сказал сколько – ровно пять минут, пока он перемещение не активировал. РоллВэйв вообще мероприятие спокойное, умиротворяющее, что ли. Противоположное любому отторжению, напряжению и пр. Уж кто-кто, а Агранян хорошо это знал, выучил как свои пять пальцев: перемещение – оно как затишье. Мягкая, обволакивающая, ни на что не похожая тишина, её слушаешь, слушаешь, слушаешь – и так бы всё время и слушал. Потом в этой мягкости и сам размякаешь – то ли спать хочется, то ли просто растянуться, раскинуться, раствориться… А потом вдруг – прилив сил, настроения, желание общаться, говорить. Но и эти силы-желание-говорение – очень мягкие, амортизированные. А в этой группе так и вовсе слабаки собрались – так «самортизировались», что чуть ли не четверть пути пролетели, а никто ещё и слова не проронил.

Аграняна такое вполне устраивало. Он все эти разговоры знал практически наизусть, часто заученными фразами отвечал («Это не мы катаемся по пространству, это оно катает нас», «Похоже на волну, на бегущую волну, вот и называется – РоллВэйв», «Как активируем? Воздействуем. На что? На нестабильные точки. Чем? Поличастотником. Как будто стучимся, особым образом стучимся, пока не вызовем возмущение, волну…»).

Агранян не вполне понимал, зачем они вообще спрашивают – ответы его обычно вполуха слушали. Он не имел бы ничего против, если бы это (да и любое другое в общем-то) перемещение проходило в полной тишине, совсем уж полной, без второй, «говорливой» части. Пара часов тишины – чем плохо? Но, по инструкции, он просто обязан был поддерживать контакт с пожилыми, малолетними, эмоционально нестабильными – и список в ещё десяток позиций – пассажирами. В данном случае – с мадам Оди. Впрочем, что касается мадам, он, пожалуй, сделал бы это и без всякой инструкции: понятно, что РоллВэйв «геронтологически безвреден», понятно, что даже полезен, но сто четыре года… Сто четыре года и на Земле не шутка, и это тоже понятно, более чем