Опилки

Я обнял её за ножки. Так я обнимал её тайной ночью, неся неизвестно куда в судьбу. Сладкое сожаление, что ещё всё не так, как у людей, охватывало её тогда, означая скорый закат её предрасставально-подъездного разговорчика со мной. Солнце спряталось наполовину, а её ножки уже начинают холодеть в дрожи любовности.

Я обнял её всю. Опеленал, обездвижил, перестал осознавать нас в качестве двоих, а только одного целейшего. Так обнимал я её на закате деревенских обыденностей, которые были нам нипочём. Солнце отгородилось от нас, а я не заметил, как прошёл все круги её обнимистого рая. Фиолетово-розовая наледь лета крепко сковала наши тела, чтобы микробовые мелочи нас не разъели.

Обожаю её рассветы в темноте полуночи.

.6. 

Щёчки

. Прикосновенные лишь для Пашки индикаторы всех эмоций, царящих на тронах души Виталины I. Их невозможно было тронуть в момент почти разрыва навсегда, но разрешалось трогать сколько угодно во время преодоления одного из этапиков: съезда воедино в однокомнатный нешалашный рай.

Прижмись к ним, Паша, – и улетание в бесконечность тебе обеспечено.

Ву-у-у-у-у-у.

Чудесные лопасти. Могут как измельчить душу молодого человека в фарш, так и привнести приятные прохладности от лёгкого круговерчения. Треугольником сопровождали Павла по ночному полугороду и родинки на этих щёчках. Нечто непознанное и затаённое, ничего не оставляющее и будто отходящее по этим дорожкам у носика. Так шёл и воздушный парень по своим дорогам, всё больше впуская в мысли Виталинку. Пощёчины же он от неё получал только по его же просьбе.

Плёх. ПлЁх. ПЛЁХ!

.7. 

Губки

. Избороновались ещё не придуманного вкуса губки, чуточку налились – и в первый раз поцеловали Павлика в ночном общежитийном происшествии, хватая при этом несколько лун сразу. Как было неловко, неопытно, бессознательно, но всё это удалось. Виталинины губки были символом глубокой нежности и почти бесконечно вырывавшимся потоком слов, смехов, криков, всех звуков общего их мирка. Их смущённая улыбка капучиново принимала предложение Пашки встречаться, они же влетели в створчатость бойфрендового рта во время признания в любви.

Сосредоточенность важности, центр Вселенненькой твои губочки, Виталин. Я даже знаю, как ты улыбнёшься. Нужно собирать тебе букетики, как будто я маленький и чувствую унежнение (не унижение ли после?). Только целуй со смехом меня в зевок, пугливая шелкопрядка моих чувств, а я буду вдыхать запахи твоего сна.

.8. 

Подбородок.

Его слишком частые дрожания сулили солёности, хотя никакие опилки в глазки не попадали. Так в детстве огорчался Пашка, так в юношестве он мог огорчить маленькую свою избранницу.

Кап-кап-кап.

Долбаная капель. Когда же она думает закончиться?

Это очередной полустанок для слёзок. Ныне из всех карт поезда-капельки выбрали именно этот маршрут. Этот юноша бессилен их остановить. Это хуже Неуправляемого. Или Воспламеняющей взглядом.

[восполняющая рядом].fb2

В этом Пашкином сне от Макги ей досталась только кинговская фамилия. Вроде бы всё.

Я ещё могу внушать мысли другим людям.

Да, она ещё могла внушать мысли другим людям. Он почти забыл. Но сложнее запамятовать её имя, даже если постараться это сделать, обратившись за помощью к её дару. Вита. А в стране, куда она переехала (что очень зря, крошка!), её звали просто Ви. Прошло ведь не так много времени, верно? Сменилось от силы только одно поколение на этой планете, которую легко разрушила бы её мама пирокинезом. Но пока всё тихо, не так ли?

Тихо, как на том поле, где они бежали, скрывались, топтались.

ТОП-ТОП-ТОП. Бежим-пока-есть-время.

Да зачем это всё? Что осталось от той Конторы? Зализала ли она оконные раны-рамы? Зарубцевались ли её выжженные территории? Незачем это знать. Видимо, тут была какая-то другая мутированно-эволюционированная Контора, каким-то образом пронюхавшая что-то, как недообугленная на линии электрозаграждения собака. Снова те же агенты в серых костюмах, только уже поодиночке. А он уже как будто всё видит сверху. Скажите ещё, что у Павла тоже есть какой-то дар, чёрт-бы-вас-побрал! Может, и есть. Чёрт его знает. Демон его знает. Дьявол его знает. Тот самый, сидящий иногда внутри.

Скроемся от них, милый. Вон в том лесу.

Да, скорее бы попасть в тот лес. Есть в их общем стремлении нечто партизанское. ТОП-ТОП-ТОП.

А пока перед ними – посеревшее осеннее поле, ветер сердится на какие-то ссохшиеся кости кустарников, знакомые с детства яблони. Никакого солнца, никакого выражения у неба, пепельно-удушающего и завидующего нашему движению. Видимо, не защитил пару и родной дом, придётся бежать далее. И Пашка мчится по полю так, как когда-то сбегал от жестоких повадок страдающего алкоголизмом отца, стремится к границе, которая точно должна спасти.

Он как будто рассчитывает хоть на какое-то спасение и почему-то всё ещё любит меня, следует за мной, хоть я его не привязывала к себе даже самыми невидимыми крепкими нитями. Хоть бы где-то для нас был покой, а не ТОП-ТОП-ТОП. Возможно, нас унесёт этот чух-чухающий поезд куда-то далеко, как того хотел бы и мой дедушка, которого я всегда буду звать дедушкой Андреем. Вот он, этот междугородний недолговременный железный механизм, и я даю мысленный посыл своему бегущему несчастному счастью. Как хорошо, что от этого даже не болит голова. С-другими-не-так.

Залезай в вагон, родной.

Хорошо, что их что-то уносит подальше от серокостюмных.

– Пора бы отдышаться, Виталин.

У неё универсальное, разноязычное и знакомое только ему до конца имя. Нра-а-вится. Только вот парню не нравится её взгляд.

– Сейчас нужно выпрыгнуть, дорогой. Вдвоём оставаться нельзя. Я верю, что ты меня отыщешь, хоть тебе будет казаться, что я везде.

Поток ветра выхватывает её у беглеца, своими погаными ручищами заставляет её катиться по опустошённой осенью земле, в то время как поезд слишком неумолим. На душе спокойно, но вместе с тем и так муторно, что Павел тоже пытается выпрыгнуть за нею. Пашка уже почти сделал бы это, если бы не тот же поток. Ветер не пускает. Наверно, даже он послушал её мысленные внушения и дал ей возможность покататься на земляной карусельке, а наперерез парню послал параллельно идущий состав, чтобы и мыслей у большого не было стремиться за своей маленькой. Восемнадцатилетней маленькой.

***

Агент выпил чашку стандартного чёрного кофе и не поленился подойти к самим путям, чтобы было кого ловить. Кого-то из двух. Беспроигрышно. Поймаешь его – придёт она, поймаешь её – заявится он, этот странный и до конца не исследованный тип. Серый костюм напоминал ему об осторожности, а грязные ботинки – о деньгах, которыми он сейчас мог стереть всю эту грязь, ведь его Контору спонсировали не хуже, чем Контору того времени в той стране. И тут двойной джекпот: поймал – дадут денег, чтоб добиться своего, не поймал – ещё больше выделят средств. Вознаграждение. Ненасытность. Волчность.

Каждому своё, ребятки! – думал цепной пёс в немодном пиджаке.

Ж-и-з-н-ь-с-к-а-з-к-а-п-р-о-с-ы-п-а-т-ь-с-я-х-о-ч-е-т-с-я-п-о-у-т-р-а-м.

Он увидел, как кто-то выскочил из вагона, но обзору помешал ещё один идущий поезд. Агент чертыхнулся. Гоняться за кем-то по лесу он не хотел. Однако он сам осознавал, что такая у него необычайнейшая работа, о которой не расскажешь даже за кружкой пива в какой-нибудь забегаловке. Придётся побегать.

***

Лес укрыл Пашку. Самый надёжный защитник. Где же он укрыл её? Топ. Топ. Топ… Ничего уже не слышно, клокочет только угасающая зелень этих головокружащих деревьев. А в остальном парень весь принадлежит только ей, Радости. РАдости. Этому древнему и непознанному божеству с голубо-зелёно-синими глазками. Каждому цвету – своё настроение. Он торжественнейше клянётся искать Виту, пусть она хоть сто раз из-за их ситуаций будет безэмоциональной, не будет говорить, что любит его, а только бессловесно увлекать за собой. Что будет на сто первый раз? То же самое.

Бездонная страна. Полуодарённый попробует найти только её, свою женщину, почти ничем не отличающуюся от богини. И он ставит такой условный душевный хэштег: #найтитебя.

Приходится спасаться в каком-то подвале, где нет вообще ничего. Однако я сама заранее знала, что это будет менее чем временное укрытие. Будто неодушевлённые предметы тоже принимали мой посыл и отвечали мне охотно. Какое счастье, что он-опять-нашёл-меня. Он готов спать там, внизу, где возле картонки могут сновать крысы: его ничто не пугает. Я говорю специально поникшим тоном, чтобы ещё больше не привязать его к себе, чтоб он смог покинуть меня, если потребуется, но это явно не действует. Только мыслепослание! Какой-то девиз прямо-таки. Хах! Но это на крайний случай. Если от этого будут зависеть наши необыкновенные жизни.

Они выскакивают из разных мест и бегут по полю. Как тараканы, как зомби, высыпаются, как песок из рваного мешка. Агентура налажена исправно. Сколько бы они ни бегали. Но и сдаться влюблённые не способны. Эти сплочённорукие всегда будут в силах только мчаться и мчаться. А восполняющая его всегда будет рядом.

трактат о Виталине (продолжение).docx

.9. 

Зобик.

Рядом с ним шуточный склад забавных звуков, подстанция удовольствия, дата-центр всех обещаний счастья. Если Пашку и тягали в детстве за кожу под нижней челюстью, так только для того, чтоб проучить. Парень же придвигал Виту к себе для выражений всех бесконечных нежностей, что были у него в запасах. Будто накопленная на пилораме стружка, эти слова тоже лоснились, вызывая блеск в глазах, смущения, а порой и слёзы.

Только зачем плакать, родная? Моя Вита-Тут-Не-Угадаешь. В ссорах слёзки льются и льются. И их всё меньше и меньше.

Всё личико твоё миловидно, я не знаю пока ещё красивее черт, а если они и есть, то я не хочу их видеть.

.10. 

Шейка.

Лебединость, но не только. К ней хочется броситься, когда всё нескончаемо-плохо и когда безотчаянно-хорошо. Виталина что-то телеграфировала своему любимому даже во сне пульсировавшей венкой на шее.

тах-тах-тах-тах-тах

В свою очередь Павел транслировал подёргиванием ног при засыпании:

Ты моя душевная жена. И Самое Страшное, что может произойти, – это душевный развод. Если ты станешь называться бывшей, то можно будет только молиться, чтоб произошли глобальные катаклизмы. Я опять вспомню о тех девках, которых забыл ради тебя.

.11. 

Ручки.

Самые ласковые.

Цепляйся за меня ручками, скрещивай пальчики с моими – я люблю тебя, уже два года это успешно делаю. В таком обезоруживании ты важнейший механизм моего выздоровления от прошедшей нежизни.

1.12.1. Пальчики. Пальчиками она первая написала, настукала по горячему экрану своё счастье неморзовской азбукой в морозный вечер.

Я с тобой как минимум на всю жизнь, любимый. Как пить дать.

Приблизилась через монитор ласка касаний к щекам счастливца, а после разлилась по всем плоскостям величественного удовольствия. Выставляя одну ногу из-под покрывала и испепеляясь от родной жары, Павел всё равно знал, куда ему надо деться.

Я обмакну твою кожу в свои поцелуи.

1.13. Плечики. Выдержат что угодно. Прямо как Пашкины. Самая исправная в мире машинка. На них бы руки положить и решить миллиарды проблем. Да и все её проблемы парню убрать бы полуночью.

А ведь когда-то…

плечевая.pcx

Мерцает полуночный снег. Они идут. Гонимая наидичайшим желанием постичь невероятное, эта женщина захотела искать в несветлое время самых длинных суток что-то в погребении. Тот, кто был так дорог, ещё жив и в мыслях, так явственно жив, что страшно; безутешная мать взяла с собой внучку.

Таща сердцеболеющую необузу на столь хрупких плечиках, подросток не жалуется, слёзы со стороны заглушают все жалобы ума и мысли человечности. Жадно пожирает их бесфонарное месиво тьмы. Зубья леса, казалось, тоже не прочь полакомиться страдающими, ведь холодные бездушные ветви не потеряли ничего наилучшего.

Она хочет заплакать. Девочка. Милая. Славная. Показывающийся росточек в беспокойном чернеющем людском лесу. В ней ничего не убито, даже стремление к любви. Только что-то оторвано с мясом. Ночёвность всё скроет.

А она пробьётся сквозь пустоту и увидит снег.

Мерцает недополуночный снег. Воздух будто пропитан кажущимся воем. Они идут, сильно держась за руки. Парень, который думает, что лучше неё нет и что нужно быть с ней рядом всегда. Больше никаких обоюдных могил с безумными поисками и дыханием на руки отошедших туда. Они справятся. Они – жизнь.

В лучшем случае ты потеряешь всё, в худшем – её.

трактат о Виталине (продолжение-2).docx

1.14. Родинки. Лодинки. Ловкие точечки сформировали маршрут к счастью без всяческих навигаторов, как таковому и полагается быть. Они скрытны, доступны лишь для Павлика, превзошли все экраны блокировки в mobile OS. Склонный иногда к забыванию местоположений лодинок, парень, кажется, постоянно думал об их носительнице, разжигавшей пространство, как в наижарчайшее лето с плавившимся гудроном и волнами тепла из асфальта.

Вечно ты ищешь приятности на свою кожу.

1.15. Фигурка. Вечная тема. Новая тема. Неизбывнейшая тема. Обжигающая вечерность её тéльца сплюсована навсегда с его неуклюжестью, и оттого оптимальна. В ней всё пылает своей индивидуальной идеальностью с уровнем ненадоничегоменять. Ласково-предсказуемее уровня не придумать. Проведение по ней пальцем было наивеличайшим ритуалом с появлением мурашек.

Муражек.

1.16. Ростик. Большим можно оставаться, будучи с маленькой. Таким можно назвать моё чудо, что любит ходить слева от меня, всё больше подбираясь к сердечности. Маленькая девочка с большими чувствами. Кто ещё её так осчастливит на каких бы то ни было улицах?

Вперив тёплость пальцев в безгранные просторы своих кож, мы слиты, сплавлены, даже когда разорваны для поцелуев.

Милашка ходит по проспектам, а за мной она пойдёт по разной грязи. Нет её ценнее и слаще на фоне этой апрельскости. Сирень её состояния давно захватила меня, радость расцвела, скрепила голубой маечкой и погнала под облака. Слишком моя, чтобы быть просто чудом. Лучшудо.

1.17. Ножки. Они могут пойти за ним куда угодно и мило семенить, не чтобы нагнать и затащить в дом силой, а вместе дойти до уютности Виталинино-Пашкиных мечтаний.

Пашка, не убегай: я тебя бить буду!

Может, она и в древности меня дубинкой по голове после поедания мяса ласково треснула бы и куда-то потянула? Хе-хе-хе.

Всего лишь стоит выглянуть из-под пледа в утреннем сне этой зачарованной лодыжке, чтоб день не прошёл напрасно. Всё необходимое уместилось в этих милых конечностях, от которых Пашке уже не убежать, когда так не хочется. Что уж там те побеги из дома под диктатом детского максимализма. Тут почти триллер: сбежали все страхи, приковыляло постепенно исцелявшее желание обхватить и не отпустить намозоленные ножки, даже если пара оказалась бы сотни лет назад в городе Помпеи.

Доброе утро, моя ласковая страна. А ты знала, что у любви миллионы словарей, о назначении одного из них должны догадываться только двое?

[в]ле[с].mp4

Мы излучили желания. Я – до задыхания, помутнения, внутридушевного четвертования. Она, надеюсь, так же. Уже на пути туда, в лесистости, я не могу сковывать себя, свои полузачарованные тайны, жажду словить аромат её недавно вымытых волос. Мои руки на руле, а её ножки на моих ногах, я их грубо и беспринципно сминаю, иногда не следя за дорогой. Всё так и надо. Для неё, любимой древнеегипетскости.

Достаточно долгое невидение даёт свои небольшие плоды. В данный момент они напряжены и сдавлены лифчиковыми тисками. Такое нельзя терпеть, я, почти опытно двигаясь, уже не дожидаюсь пункта прибытия и расстёгиваю всё, что могло её сковывать. На свободе остаётся одна кофточка цвета копоти страсти и высокопосадочные джинсики, невероятно заводящие меня за границы умов.

Ультранаглая рука моя пробирается к ней, словно рыбкой за крючок, цепляется за нежную и оптимально размерную железу. Всё приподнимается, особенно душа, которую она уже воспринимает своими ладошками.

Телесность ведь не мешает душевности, верно? Прибыв туда, где нас не найдут, я всё ставлю на ручник, кроме своих эмоций. Легко перетянув её к себе, но не до конца, я полуположил её на колени и впился, всосался, вклинился в её ротовую галактику. Слишком жадно, очень стонуще, крайне голосно. Почти стук зубов и почти нестук сердец. И у нас уже нет ничего, даже разобщённых губ не отыскать.

Я знаю, что достаточно разыграл её воображение как телесами, так и прерывавшимися ласковыми словами. Но прямо-таки жажду проверить верный индикатор перенасыщенности влагой; он второй после рта. Скольжения пальцами далеко меня заведут, междуножья сами окажутся разведены, как древние междуречья. Рабы-пальцы получат свои вóды. Оба мы готовы, и нам незачем скрываться.

Наступит очередная почти неромантичная пауза, я притягиваю свою милашку к себе на колени полностью. Гораздо удобнее так, сиденье авто, правда?

Снимай её, отчаянный боец, безоговорочно протестующий, великий и наглый. Она так готова. Поцелуи горячат, она безодеждна, но что же? Дико хочется переплыть без всех условностей в неё, растрёпанноволосную и отданную на твоё попечение. Она твоя.

Но момент орезинивается. Я урезониваюсь, а лапочность готова принять меня таким, как и есть, немного изменившимся, опокровленным. На старт, мелодия процесса!

Теперь я уже немного боледоставляющий, а потом свободновзлетающий. Попрыгунчиково она хочет вытребовать своё удовольствие вслед за мной.

Мы ещё будем долго на заднем сиденье. После тебя надо сразу под душ. Наши поцелуйства безлимитны. Я сверхлюблю тебя. Свидетелями по делу окажутся звёзды. Но разве они виноваты?

– целую.

– обнимаю.

трактат о Виталине (продолжение-3).docx

1.18. Кое-что из внутренностей. Мозг и кровь её не были затуманены алкоголем, лёгкие отторгали сигаретный дымок, мышцы были наполнены спортивными стремлениями, а связки поглощали нецензурные выражения и производили на свет безвредные аналоги. Нёсся изнутри бесподобный смех и радовал своей искренностью.

Внимание! Если её сердце жжёт нестерпимо, просьба покинуть заведение.

2.1. Характер. На Пашку обвалились самые лёгкие валуны за весь период ледниковостей под нештрихкодовым названием Виталинины черты. Черты век было безумно приятно созерцать, когда валятся на тебя и так стремительно завораживают её:

– красиводушевность;

– умность;

– аккуратность;

– щепетильность;

– начитанность;

– серьёзность;

– грамотность;

– верность;

– исправляемость;

– отзывчивость;

– заботливость;

– нежность;

– честность;

– чистоплотность;

– весёлость;

– жизнеутверждаемость.

А ещё мои 22 настроения в соответствии с блеском для губ, Паш!

Ничего себе резюме. Эти и другие гуголплексы черт, не видимые больше никем, кроме её молодого человека, распластались в их личножизненности. Клубок завязался, ячейка пары заформировалась, а пчёлы зажужжали и покалывали иногда кожу только её неромантичностью, импульсивностью, капризностью и пугавшей полуопущенностью век.

Есть ли в тебе правила, моё исключение?

Эгоизм мог бы твердить парню, что он всё равно её любит и не хочет бросать: вдруг какому-то мудаку достанется. Но к чему расчёты на таком молодом калькуляторе их жизни? Казалось, они были созданы, чтобы вредничать в отношении друг друга даже в полуживых снах. Она оказалась менее малолетна. И этим, по сути, более близка.

С тобой у меня больше всего сообщений. Пусть так и будет.

живЬём.vob

– Ну что, поедем сегодня куда-нибудь?

Это спрашиваю я, обычный такой парниша, лет двадцати трёх, темноволосый, в меру красивый. У кого спрашиваю? Да вон хотя бы у тех двоих. Он – это нечто наподобие какого-то там бандераса, только из века девятнадцатого, что ли. Мужчина-халва, можно сказать. Есть, конечно, те, кто халву ненавидят, может, у некоторых даже аллергия на неё, но вот такие гладковыбритые стильные крепыши никого в покое не оставят. У таких на столиках парфюм всякий, гуччи, дрюччи, прада, дуряда; по шкафчикам всякие элитные вещички рассованы. Я уже и флакончики потрогал. Откуда она только этих мужиков находит в этом прошлом и зовёт к себе с помощью дурацкой машины?

А вот и она. Лежит. Женщина. Совершеннейшая, я бы сказал. Бизнеследиевая. На ней из одежды только помада и одеяло, которое, знаете, из такой материи, что в любой рекламе должно с кожи волнами спадать на пол, а ей оно только попку прикрывает. Такую даже после всего, что знаешь, шлюхой не назовёшь. Лежит на диване и смотрит на меня своими суперглазками, белеет своим шикарным тельцем, укутывает своими волосиками тёмными. А помада такая красная-красная, что в глазах мутнеет, а она кажется чёрной, но от этого моя женщина становится только красивее. И вся она такая, подлая, прекрасная-прекрасная, до одури моей, до полнейшей печали. Только какая она моя?

Сидим, значит, красавцы, голые. Это у нас уже в небольшую моду вошло. Живё-о-ом. Комната наша хорошая, чем-то вроде как обшита вся красным, на третьем этаже расположена, а окна большие, панорамные. Сидим и думаем, кто о чём, а потом решаем позаниматься сексом. Я в этой области не то чтобы ас, я мою женщину просто так люблю, можно сказать, но без утех ведь не обойтись, да и она так устроила, что я с промытыми мозгами уже как будто и не против таких межвременных тройничков. Странно. Но ладно.

Вот, значит, притягиваю я её к себе на коленки, а мужик тот, бандерасовский, знай себе мурлыкает что-то, ему тоже надо. Да и она не против: ей редкий экземпляр попался.

Недолго думая, разворачиваю её на животик и лицом её чисто к его паху веду. Этого хватит, друг, не благодари. Так-то мы вроде как гаремные её, выходит, а тут, небось, и хозяева немного, при деле.

Идёт процесс, значит. Тот, халвистый, закончил и отирается неподалёку, а у меня любовь, я не могу так быстро. Да ещё и она, оказывается, со своими критическими днями просит сделать ей что-то этакое с участием pussy jam’ного, прямо лицом подводит к райским воротцам, аллегорически говоря, а там всё такое красное, что помаде не снилось. Кстати, вот приложилась помадкой к моей руке, уговаривая. Но я, того, отказываюсь рьяно, у меня уже полоски её, с позволения сказать, маточной крови на руке, перемежёвываются с тем помадным следом губок. Как подло, милая.

Но вот всё пошлó как надо, почти по-стандартному: она перпендикулярно расположилась на мне, попкой вверх, двигается. То я, то она зачем-то. Прямо-таки неприятно удивляет, виляет, пиявка распроклятая. Выходит, но что-то не так.

Что ж ты такая моя судорожная? – думаю, а у самого уже этот самый, простите, детородный орган готов выскочить из неё в отчаянии. Так и не закончили ничего. Сидим опять.

А по телевизору что-то в это время шло. Какой-то дикий для меня обряд. Там одни люди возле костра бегали, а недалеко дети стояли и в чан какой-то, извините, мочились. Даже девочки стояли. Как-то мне грустно и абсурдно от всего этого стало (мол, и я так стал жизнь в канализацию спускать), что просто встал в расстроенных чувствах и выходить собрался. Она меня зовёт назад, ласково имя моё так называет, смакует, паучиха любимая, так умоляюще говорит, что по-другому попробует удовольствие нам, к слову, принести, и я чуть не сдаюсь, так она умолительно это всё произносит. Но нет.

Вышел я за дверь и бреду по общежитию. Да, не удивляйтесь, я сам, наверно, забыл, что это оно. Влияет, значит, зданьице на умы людей, делает всё общим.

Захожу в умывальную, стою в темноте, пардон, подмываюсь. Вижу, за окном тупые малолетницы идут. Как-то это сразу понятно по их говору и дебильным, например, одеждам, но не суть. Прикрываюсь ладошкой, а то мало ли, смутят меня, и стараюсь быстрей от пожарного выхода, куда они войдут, потихонечку прошагать обратно в свой развратный мирочек. Вроде не заметили, хоть что-то там хыкали, мыкали, ыкали. Одним словом, сами уже знаете, каким прилагательным их обозвать.