Три узды

Ну в самом деле. Ася погибла много лет назад; это ботанический факт, зафиксированный документально. Как я мог поверить в то, что мертвый человек может вернуться? Я, вроде бы, не любитель историй про зомби… Хотя со всей той шаманской хренью, которая разрослась у меня в голове после несостоявшегося коитуса у жуткого захоронения, любой бы поверил – не зря же я сам себе отправлял эти туманные письма. Далее, у Аси не было никаких братьев: мне твердили об этом Нина и Эльдар. Да и сам я прекрасно помню, что не слышал и слова о каком-то там брате, пока она была жива. Ежу понятно: мне нужен был устойчивый образ, которому я мог бы изливать душу, пока боролся с делирием, и вот, пожалуйста – Стас. Подозреваю, что на протяжении десяти лет я приходил в заброшенный вагончик, чтобы поболтать в придуманной лаборатории с придуманным другом. И даже умудрялся чокаться с ним, в одиночку наливаясь виски. Интересно, разговаривал-то хоть про себя, или вслух бредил?

И, конечно, в деревню я привез придуманную Асю, с которой было так хорошо. Привез, погонялся за кем-то по кладбищу (боюсь, я знаю, за кем), но видимо, не догнал, раз уж с досады разнес из ружья собственную машину. Слава Богу, никого живого не угробил – а остальное так, нелепое чудачество, максимум административка…

Есть ли хоть одно материальное доказательство того, что Ася – или, хрен с ней, хотя бы Стас, – действительно существовали? От Стаса остался только пустой вагончик, а от Аси – пустая квартира с непристойным мужиком… то есть мной внутри. Разве что халат… кстати, где мой халат? Ах, да, я же оставил его в кабинете Эльдара – не иначе, как лишнее свидетельство своего фетишизма. Значит, нет и этого. И никогда не было.

Вообще, всё не так плохо, решил я. Все жалко, грустно, обидно, но не так хреново, как могло бы быть. Осознание своего сумасшествия – первый шаг к выздоровлению, не так ли? К тому же я – какой молодец – сам начал избавляться от галлюцинаций: сначала заставил Стасика сгинуть в лесу, а теперь вот – Асю… Ничего, найдем специалиста, пропьем курс-другой и будет нам счастье в виде устойчивой ремиссии.

Правда, непонятно, куда делись деньги. Если это делишки Эльзы, то тут я и сам, чёрт возьми, смогу…

И снова мои размышления невежливо прервал звонок, и снова с того же номера. Люди вроде Собакина исхитряются достать вас уже через неполных пять минут знакомства.

– Послушайте, какого хрена было вообще звать меня на допрос, если вы до завтра потерпеть не можете? – раздраженно рявкнул я.

– Пожалуйста, оцените качество оказанных услуг по десятибалльной шкале!.. – благостно возразила мне трубка.

Я расхохотался. Именно таким – смеющимся до слез, меня застала Эля. Она вышла на балкон со стаканами в руках и изумленно наблюдала, как я сотрясаюсь, не в силах остановиться.

– Кукуха съехала? – озабоченно спросила она, когда я начал затихать.

– Ага, – подтвердил я, вытирая глаза.

– Бывает, – она отобрала у меня окурок и глубоко затянулась. – Ну что, пойдем? Я Элика заперла, пусть не подслушивает…

– Куда пойдем? – все ещё весело спросил я.

Она с удивлением воззрилась на меня:

– А ты зачем пришел? Пожрать, что ли?

А, собственно, зачем? – обескураженно подумал я.

– Ну, Эля… – поморщился я, не зная, что сказать.

Она внимательно смотрела на меня: напряженное, сосредоточенное лицо, недовольно опущенный рот, злая морщина на лбу. Я открыл было рот, но она уже отвернулась к окну и уставилась на крыши окрестных домов. Остатки заката сухо выжелтили ей щеку, и я то ли с жалостью, то ли с неприязнью отметил, как некрасиво отвисает мочка её сорокадвухлетнего уха.

Ах, если бы на ее месте была кроткая Ася – которую то же заходящее солнце умело разукрасить живой, свежей красотой. Пусть все это и было только в моих глазах, в моей больной голове… клянусь: я, не задумываясь, вернулся бы в тот момент, даже зная, что мне предстоит после. Тогда жизнь еще была тревожной, но волшебной сказкой, а впереди была надежда на то, что неведомо как прорвавшаяся ко мне из прошлого любовь оживет вновь, а теперь – что мне осталось? Бетонный, прокуренный балкон с бетонной, прокуренной женщиной. Холодной, нелюбимой и неведомо что замышляющей.

– Ну, Эля… – вторично промямлил я.

– Смотри… – вдруг воскликнула она, подавшись вперед. – Да не на меня, дурилка, вперед смотри!

Солнце скрылось за домами, и в сумерках я увидел, что неподалеку, в паре кварталов, над крышами расцветают грозди салюта. До нас донесся рокочущий грохот, и Эльза по-детски замерла от восторга. В отличие от солнца, неживые всполохи химического света шли ей на пользу: теперь она вновь была почти молода и привычно безупречна. Когда она вновь повернулась ко мне, в ее синих глазах хитрыми искорками блестели отражения огней.

– Хорошо, – томно протянула она. – Не хочешь так, придется по-другому… Смотри, как я могу.

Она, не отрывая от меня взгляда, глубоко отпила из бокала, и, пристав на цыпочки, припала ко мне губами. Теплое вино побежало струйкой по подбородку, и, чтобы не облиться, мне пришлось ответить. Это было очень мокро, очень сладко и совершенно безумно. Эля отнюдь не собиралась облегчать мне задачу и глотать вино первой – и я должен был целовать ее до тех пор, пока последние приторные капли не растаяли сами собой на языке. С некоторым удивлением я признался себе, что это изобретение Эльзы в области поцелуев оказалось не таким уж противным.

– Кончилось… – с сожалением отцепившись от меня, прошептала Эля, и заглянув в пустой бокал, вдруг резким движением отправила его в свободный полет – прямиком за окно. Снизу донесся звон разлетающегося стекла, заставив меня в очередной раз поморщиться.

– Дай сюда свое пойло, – потребовала она. Отняла у меня стакан и повторила свой трюк с ромом – да так ловко, что я не успел уклониться. Или не захотел. Это уже было совсем не так романтично, скорее – обжигающе во всех смыслах, и, если бы не онемевшие от спирта губы, если бы не чужой мускусный запах, исходящий от Элиной кожи, если бы я сообразил вовремя закрыть глаза – то можно было бы представить, что это вовсе не Эльза, а Ася дарит мне свой горячий, как разогретый мед, поцелуй – так странно это было похоже на ее манеру. На какой-то миг я даже перенесся в исчезнувшее прошлое, в ту маленькую квартирку, на старый диван, и почувствовал что-то похожее на возбуждение, но Эля не замедлила напомнить о своем существовании.

– Фу-у-у, – закашлялась она, вытирая сладкие губы о мою не менее сладкую щеку. – Зачем тебе надо каждый раз накачивать меня до ушей? Я что, так не дам?

Я и сам уже еле стоял на ногах, с ощутимым усилием придерживаясь за ее стальную талию. Как ни крути, пьяно подумал я, а ведь Эля – последнее оставшееся мне близкое существо в этом мире. Аси нет, о Нине и думать страшно… а Эля – вот она: живая и даже теплая, хоть и жесткая, как боксерская перчатка. А что ты хотел? – печально спросил я сам себя. Знал же с детства, что твои мечты всегда исполняются буквально – да еще с таким довеском, что лучше сразу сдохнуть. Ты, сумасшедший, жаждал сумасшедшей любви – что ж, получай. По части здоровья черепной коробки Эля тебе самая пара. Интересно, а ее я тоже сейчас выдумываю?

– Ладно, – сдался я. – Пойдем в комнату. Холодно…

В спальне все оставалось по-прежнему. Вместо отсутствующей люстры Эля зажгла на полу несколько фонариков, которые, как дискотечные прожекторы, были направлены на кровать. Застеленная на этот раз ярко-алым бельем, в пучке холодного света, она неприятно напоминала театральный подиум. Не удивлюсь, внутренне усмехнулся я, если и этот концерт дуэтом будут снимать на пленку. Мне было все равно.

– Круто я придумала? – похвасталась Эля, показывая всю эту роскошно-пурпурную иллюминацию. – Давай, зай, не тормози, я соскучилась…

Она затащила меня на кровать и принялась раздевать. Я был словно кашалот, выброшенный на берег и уже частично растекшийся по пляжу. Ничего меня не трогало: всё, что раньше казалось мне в ней совершенно прекрасным – худые длинные пальцы, узкое рыбье тело, твердые блестящие икры – безвозвратно потеряло значение. Я лениво отдувался, пытаясь изобразить хоть какую-то страсть, но Эля сегодня не желала начинать свои игрища, в которых от меня ничего не зависело – на этот раз она требовала нежности, ласки и, страшно сказать, любви. Это было не по правилам – любовь и тепло забрала Ася, а Эле я был готов, скрепя сердце, отдать только вялый манекен своего тела.

– Послушай, зайчонок, – жеманно заявила она. – Я все понимаю, но ты давай-ка, шевели поршнями. А то я ничего не чувствую.

Ах, так, разозлился я. Ну тогда извини, дорогая, ничего приятного ты от меня не дождешься, а вот острых ощущений – сколько угодно. Я рывком перевернул ее на живот.

– Точно хочешь? – процедил я сквозь зубы.

– Хочу, чтобы сильно, – хихикнула она.

Не знаю, чего она ждала, но я сделал то, что никогда раньше не позволял себе с ней – и что так хотел сделать с Асей.

Тело Эли было мускулистым, закаленным, как у цирковой гимнастки, но даже напрягая все силы, она не могла выбраться из-под моей стокилограммовой туши. Вцепившись в волосы, я вывернул ее лицо вбок, прижав к подушке, и с ожесточенным удовлетворением наблюдал, как наигранная поволока в ее расширившихся зрачках сменяется, наконец, живыми, неподдельными эмоциями. Пусть это были только боль и гнев, но теперь я видел настоящую Элю, а не обычную глянцевую куклу. Сейчас я мог бы полюбить ее заново – лишь за одни эти невидящие, закатившиеся глаза, но вместо этого перед моим внутренним взором опять предстала другая. Я вспомнил, почему прежняя Ася даже думать запрещала об анальном сексе – и это воспоминание утроило мои силы, так что бедняжка Эльза даже перестала голосить, перейдя на сдавленные всхлипы.

Ася никогда не стремилась к экспериментам, да и мне в ту пору было достаточно малого – обычно она просто раздвигала свои молочно-белые ноги и отстраненно закрывала глаза – и я, не слишком мучая ее, управлялся за пару минут. Большего она и не требовала. Но в тот раз я был слишком пьян и никак не мог закончить (точно, как сейчас), и в какой-то момент мы обнаружили, что просто лежим и злимся, вместо того чтобы заниматься делом. Хочешь, попробуем по-другому, вдруг несмело предложила она, и это было необычно. Оказывается, она прочитала в каком-то женском журнале, до которых была большая охотница (все это она сбивчиво рассказывала мне, пока мы неумело готовились), что только разнообразие в половых утехах является залогом счастливой совместной жизни, и что настоящая женщина должна быть готова дать своему мужчине возможность хотя бы раз взять себя сзади. Более того, она еще и потребовала, чтобы я ее привязал и не обращал внимания, если ей не понравится – именно с такой степенью самопожертвования, на ее взгляд, подобало вести себя любящей девушке в постели. Поохав для вида, я шарфом прикрутил ей руки к спинке дивана – освободиться из такого ненадежного узла смог бы и ребенок, но Ася обещала терпеть до конца и специально не выпутываться. Задрал наверх пухлые бедра (да не такие, как у Эльзы – тощие, кофейно-смуглые, сожженные автозагаром, – а соблазнительно тяжелые, алеющие от смущения) и, взяв с полки первый подвернувшийся тюбик с кремом, выпустил добрую половину на крохотную розовую ложбинку. И когда я нагнулся к ней, чтобы успокаивающе поцеловать в щеку, она вдруг разглядела этот дурацкий тюбик в моей руке.

– Подожди-подожди, – испуганно пролепетала она, но я уже полез к ней со всем пьяным размахом, и она не смогла продолжить, задохнувшись.

Ася, как и намеревалась, сносила все молча, хотя я, знавший ее как облупленную, видел, что она еле сдерживается, чтобы не пищать. Удивительно, но она – та еще плакса, способная разрыдаться, натерев ногу или порезав палец, – на этот раз не проронила ни звука, и лишь с трудом втягивала воздух сквозь стиснутые зубы. Ее лицо и тело были застывшими, словно восковыми, и меня это раздражало – мне хотелось, чтобы в этой игре (а это была невинная забава, верно?), она выкладывалась по полной. Раз ты сама захотела. чтобы тебя мучали, привязали к кровати и изнасиловали, так будь добра страдать натурально… разве я не прав? И, забыв обо всем на свете, я захотел по-настоящему, чтобы ей стало больно – и со всех сил старался загнать в нее эту боль как можно глубже, чтобы она, наконец, расплакалась и запросила пощады. Клянусь, если бы она начала верещать в самом начале, я вел себя стократ бережнее. Но она стойко молчала, некрасиво отворачивая красное лицо, и мне казалось, что из-за этого ее упрямства я никак не могу кончить. Я пыхтел как паровой каток, мне уже ничего не хотелось, и я ничего не чувствовал – но отступить и признаться в своем поражении не давала гордость – и лишь когда она, видимо, уже не в силах терпеть, стала подвывать от боли, я смог собраться и завершить все дело невзрачным, гнусненьким, почти неощутимым оргазмом.

В промежности у меня все гудело и неприятно жгло, и когда я с облегчением вывалился из Аси, то увидел, что между ее ног всё взбилось розовой от сукровицы пеной. Я страшно испугался и бросился ее развязывать. Освободив одну руку, Ася устало и молча протянула мне банку со злосчастным кремом, а после постучала себя согнутым пальцем по лбу.

– Это же скраб для пилинга, д-дубина… – еле слышно пожаловалась она.

Я осознал и ужаснулся, понурив голову. Но она решила добить меня окончательно:

– Ты хоть знаешь, каких денег он стоит?..

Целых два дня после этого Ася прихрамывала уточкой, а мои собственные царапины и вовсе держались неделю. Я смотрел на них с гордостью, идиот – ведь они напоминали мне о славном боевом опыте. Жаль, не осталось шрамов.

Сейчас я словно решил оставить эти шрамы на худосочной Элиной заднице. Погрузившись в стыдные и смешные воспоминания, я решил так и не выныривать оттуда: закрыв глаза, можно было заставить себя вообразить, что я опять с Асей – даже несмотря на то, что ее тело было мягким и податливым, а Эля была словно тугой клубок электрических кабелей под напряжением – так, что мне ежесекундно приходилось прикладывать все силы, чтобы просто продолжать двигаться, пробиваясь внутрь. Мне нестерпимо захотелось, как тогда, раньше, чтобы она расплакалась – и Эльза оказалась гораздо слабее Аси: спустя всего три или четыре удара она послушно зарыдала в голос, да так, что отклеились накладные ресницы. Вжимая ее голову в подушку, я вдруг с брезгливостью обнаружил, что и брови у нее не настоящие – они были вытатуированы густой синей линией.

– Хватит, зай, хватит!.. – билась она в слезах, ломая идеальные ногти о наволочку. – Не хочу так, давай по-другому, как хочешь, только не так!

Конечно, я и не подумал отпустить ее. Кошачьи Элины вопли совершенно не трогали меня, но вот Асю, которая сейчас вместе с ней судорожно сжимала подо мной ноги, внезапно стало жалко. И я не стал сдерживать себя, пытаясь растянуть эти мучения до бесконечности – пусть все закончится именно в тот момент, когда должно.

Как только моя хватка ослабла после последних, самых глубоких движений, Эльза торопливо, по-пластунски выползла из-под меня, и тут же, подпрыгнув как мячик, залепила раскрытой ладонью мне в висок. Я свалился с кровати.

– Козел!!! – с ненавистью прошипела она, мигом осушив слезы, и занося уже ногу. Я поймал ее за ступню и бросил обратно на простыни. Сел рядом, смущенно ухмыляясь.

– Ну прости, – добродушно пробормотал я, пытаясь успокаивающе погладить ее по крохотной груди. – Ты же сама хотела посильнее…

– Сволочь! – она не смогла оттолкнуть меня, потому что обеими руками держалась за ягодицы – и только кое-как отодвинулась на край кровати. – Ты, мудак, сам-то представляешь, как это на сухую? Я, блядь, клянусь, что попрошу своих друзей тебя самого так выебать – тогда в следующий раз будешь свою бошку вшивую включать. Если жив останешься… Дай сюда сигареты, быстро!

Я повиновался, передав ей пачку с подоконника. Мне стало стыдно, и очень хотелось уйти. Я протянул зажигалку, но она бросила нераскуренную сигарету на простыню и схватила с тумбочки зеркальце.

– Ничего, блядь, не вижу, – со злостью сказала она, пытаясь рассмотреть себя сзади. – Ну-ка, сам посмотри!

Ойкнув, она встала на колени и задрала передо мной зад. Я произвел беглый осмотр. Все там было в порядке: немного покрасневшее и опухшее, но целое.

– Говори уже! – поторапливала она. – Порвал, да?

– Успокойся, – вздохнул я, – жить будешь. Даже крови нет.

– Какая же ты скотина, – прошептала она, бессильно сверкая глазами.

– Знаешь, я, пожалуй, поеду, – мягко сказал я.

– Что-о? Куда это ты собрался?

– Домой.

– Ну уж нет, Максик… Никуда ты не пойдешь! За тобой должок теперь, так что будешь отрабатывать.

Я только фыркнул и принялся натягивать трусы. Она подскочила ко мне – откуда только прыть взялась – и рванула их обратно к коленям.

– Ты что, вообразил, что можешь вот так просто трахнуть меня в жопу и уйти?! Я для этого тебе всё это позволила?

Я промолчал, сердито борясь за трусы.

– Отвечай немедленно! – выкрикнула она.

– Послушай, Эля, – примирительно сказал я. – Я не понимаю, что ты от меня хочешь. Взрослые люди, потрахались-разбежались, разве нет?

– Ах ты, тварь!.. – задохнулась она. – Я, значит, для тебя обычная подстилка? Попользовал меня на прошлой неделе, исчез. Ну ладно, думаю, занят. Теперь я тебя встречаю, везу домой, кормлю ужином, пою коллекционным ромом, улыбаюсь, как дура, даю тебе с собой делать все, что захочешь – и ты после всего этого собрался свинтить?

Я молча кивнул. Сил на объяснения не было.

– Ты что же, совсем без меня не скучал?!

Ненависть в ее глазах вдруг сменилась растерянностью, и она вновь заплакала – горько, не вытирая слез, глядя на меня снизу вверх, – но я слишком хорошо ее знал, чтобы понимать: это всего лишь очередная игра, плановая сцена в либретто Эльзиной истерики. Надо было поспешить, пока мне в голову не полетели тяжелые предметы. Я принялся одеваться с утроенной скоростью. Заметив это, она голым пауком метнулась к двери и щелкнула ключом – там был замок, и я этого не учел. Зря.

Уже не торопясь и нарочито покачивая высокими бедрами, Эльза вернулась в постель. Легла, глядя мне прямо в лицо, покачала ключом на вытянутой руке, и вдруг, прикрыв глаза и закусив губу, протолкнула его пальцами себе во влагалище. Крепко сжала колени, выдохнула и зловеще протянула:

– Давай, Максик, вали на все четыре стороны. Я спать хочу.

– Эля, прекращай дурить, – произнес я, все еще стараясь сохранять спокойствие. – Скажи толком, что тебе от меня надо.

– Мне? От тебя, неудачника? Три раза ха-ха. Я же сказала, исчезни отсюда, а то я полицию вызову.

– Быстро отдала ключ! – рявкнул я.

– Почему ты всегда на меня орешь?.. – невинно задрала нарисованные брови Эля. – Кто тебе дал право?

– Ключ, – прорычал я.

– Послушай, зай, – мило улыбаясь, сказала Эля. – Ну что ты булькаешь? Тебе со мной плохо, да? Не понравилось, да? А, поняла! Тебе просто надо снова выпить. Ты же любишь водочку? Сходи на кухню, любимый, принеси нам по стаканчику, а?

Она радостно засмеялась. Я мысленно принялся считать до десяти, но сбился на трех.

– Ладно, Элечка, – пустым голосом сказал я, – ты права. Я виноват. Я тебя обидел. Я говно и мудак. Прости меня. Я больше не буду.

– И это всё-о? – разочарованно протянула она. – Думаешь, раз-два и готово, извинился?

– Да скажи, что ты хочешь, ради Бога! – не сдержавшись, завопил я. – Скажи простым языком, твою мать, я все сделаю!

– Сам не понимаешь, зай?

– Не понимаю!

– Ты что, чукча?! Я перед тобой битый час распинаюсь, как дура!!!

Я схватился за голову. Она холодно изучала мое лицо. И тут я совершил фатальную ошибку.

– Эля, – жалобным голосом сказал я. – Поверь, я хотел бы остаться. Но не могу, прости…

– Это почему? – издевательски поинтересовалась она.

– Ну хотя бы потому, что я женат, – напомнил я.

– Ты издеваешься?!!

Я первый раз в жизни увидел, чтобы обычный человек, не актер в кино, картинно хватался за сердце. В Элиных обстоятельствах это выглядело так, словно она вознамерилась ущипнуть саму себя за оттопыренный темный сосок.

– У тебя есть жена? – бешенным шепотом выдохнула она.

– А что тут такого? – легкомысленно заявил я.

– И ты мне сразу об этом не сообщил?!!

– Хочешь сказать, ты не знала?

– Откуда я должна была знать?!

– Ну, – рассудительно сказал я, – логично же предположить, что у здорового половозрелого мужика будет какая-нибудь жена. К тому же ты была на моей презентации, верно? Я там рассказывал про семью…

– Ты что, воображаешь, что я буду слушать ту херню, что ты несешь? Почему ты мне не сказал сам?

– Я сказал!

– Не ври мне!!! Ты не сказал мне, что женат, и принялся подбивать ко мне клинья, кобель! Как ты посмел!

– Да прекрати лепетать эту детскую чушь!!! – заорал я. – Ты прекрасно знала, что я женат! Я никогда этого не скрывал! Даже Эльдар знал!

– Не смей впутывать сюда моего сына! Ты, подлец! Обманщик!

Она постаралась вновь отвесить мне пощечину, но я был начеку и толкнул ее обратно в кровать. Она скорчилась, закрыв лицо руками и опять зарыдала – на этот раз некрасиво, по-настоящему.

– Я знаю, что тебе просто нравится меня бить… – запричитала она, раскачиваясь. – А только я хотела быть честной… и счастливой. Ты, ты обманщик… Ты обманул меня, специально… Если бы я знала… я не хочу разрушать ничьи семьи. Я просто хотела любить тебя… урода сраного…

– Пожалуйста, хватит, – застонал я. – Ну хорошо, признаю, я прямо тебе не говорил об этом. Но я вовсе не хотел тебя обманывать… Ты просто не поняла.

Она отняла ладони от мокрых щек:

– Убирайся. Не могу тебя больше видеть тут. Ты такой… гнилой… извращенец. Проваливай из моего дома. Слышишь?!

– Ключ отдай, – устало напомнил я.

Она сощурила сверкающие глаза:

– Сам возьми! – и тут же, увидев, что я надвигаюсь на нее: – Не смей прикасаться ко мне, сволочь!

Но я уже одурел от всего этого безумия. Я должен был уйти отсюда как можно скорее, я чувствовал, что задержись я еще на минуту – и она полностью утопит меня в своей истерике, в своей ненависти, захлестнет своим сумасшествием, и одному Богу известно, что тогда случится.

– Отдай ключ, сука! – заревел я и схватил ее за ногу – и тут же получил ослепительный удар пяткой в нос. Зарычав от боли, я схватил извивающуюся Эльзу за бедра и подтащил к себе. Из носа ручьем хлестала кровь, падая на ее волосы, лицо, голую грудь, но я не обращал на это внимания. Согнув Элю пополам, я полез рукой между ног. Она отчаянно сопротивлялась, визжа на ультразвуке, но и это меня не остановило. Я почти нащупал краешек ключа, но мокрый металл скользил между пальцев, и я только загнал его еще глубже. Собрав все силы, я перехватил ее ноги как можно крепче, пригнув колени к животу, и без жалости запустил внутрь всю пятерню. Эля завыла уже совсем невообразимо, но дело было сделано: ключ был надежно зажат в моем кулаке. Я отпустил ее, сразу бессильно затихшую, и вытер липкие пальцы о подушку.

Эльза неподвижно лежала ничком, тихо всхлипывая. Не глядя больше на нее, я торопливо собрал одежду и шагнул к двери. Вернулся с полдороги и высморкался кровью в смятые простыни – извини, Эля, на красном все равно будет незаметно. Цвет ты подобрала верный, честь тебе и хвала. Прощай.

Уже выходя в подъезд, я зачем-то обернулся. Она стояла, цепляясь обеими руками за дверь. Голая, жалкая, перепачканная моей кровью, с отвалившимися ресницами и поломанными ногтями, с всклоченной прической – еще недавно такой дорогой и аккуратной. И жутко, не отрываясь, смотрела мне вслед.

– Вернись, Максим… – прошептала она. Голос ее был спокойным и печальным. – Пожалуйста, вернись.

Спасибо, к черту, мысленно содрогнулся я, и с тяжелым грохотом захлопнул дверь.

Рассвет. Когда тебя нет. Снова вместе.

Холодный вечерний воздух быстро остудил мою голову. Скорее, уже ночной: улицы опустели, машины заснули на стоянках, а добропорядочные граждане разбрелись по домам и зажгли в своих квартирах уютные огоньки. Было тихо, бурный дневной ливень давно закончился, оставив после себя легкую туманную сырость, и только ветер гонял листья в желтом натриевом свете фонарей. Я, торопясь, выскочил из Эльзиного двора, подальше от ее проклятых окон, и побрел сам не зная куда.

Мне было гадостно и очень, очень стыдно. Сейчас, немного придя в себя, я с отчетливым ужасом осознал, что только что пересек край нормального людского поведения. Сунулся туда буйной головушкой и руками, и чуть было не остался там навсегда. Эльза играючи, в пару слов, залепила мой разум белой яростью, ослепила все чувства, превратила из мужчины в гнусную обезьяну со свалявшейся шерстью под хвостом – и я с пугающей, естественной легкостью перенес это преображение. Совершенно ясно, что несколько минут назад я с готовностью пережил своего рода психическую смерть – в один миг сменив все умное, человеческое – на страшное, звенящее безумие. Теперь я ни капли не сомневался, что действительно сошел с ума в самом тривиальном, клиническом смысле – пусть и сумел кое-как вынырнуть обратно. Сумел ли? Сути дела это не меняло.