Три узды

То ли дело в детстве! Тут уж неважно, какой праздник – лишь бы были подарки… Даже я, с моей рассеянной памятью, прекрасно помню тот тревожно-восторженный зуд, который возникал в животе еще накануне вечером, не давая заснуть допоздна, а потом заставлял нестись в пять утра под ёлку, чтобы выяснить, что такого притащил Дед Мороз этой волшебной ночью. Это предчувствие счастья, на мой взгляд – одна из самых удивительных, пронзительных, будоражащих эмоций, данных человеку, и переплюнуть ее по интенсивности ощущений могут только первые, самые острые и нерешительные фазы влюбленности. Вот только способность к этому предчувствию, увы, слишком быстро иссекает – таково сомнительное удовольствие человеческой судьбы17.

Тем странней и неожиданней было ощутить эту давно позабытую душевную щекотку, проснувшись рядом с Асей. Сначала, не разобравшись, я подумал, что меня трясет от неясной тревоги, а может – от жара, поднявшегося под утро, но, окончательно прогнав остатки сна, я вдруг понял, что просто-напросто радуюсь жизни, как ребенок. После долгой череды тягостных несуразиц впереди вновь было безоблачное будущее – только еще более интересное, чем прежде.

Мое воздушное настроение не испортило даже осознание того печального факта, что сегодня понедельник, а значит – мой единственный учебный день, а значит – надо явиться в университет на чертову лекцию. Ася принялась меня отговаривать, советуя взять больничный, но я быстро поставил ее на место, заявив, что долг есть долг, особенно когда он касается не только тебя, но и десятка лоботрясов-аспирантов – некоторые из которых, к сожалению, найдут в себе достаточно сил, чтобы преодолеть понедельничное похмелье и притащить свои тушки в аудиторию.

Мы договорились полюбовно: я обещал закончить свои дела как можно скорее и мигом вернуться обратно, размахивая крыльями любви, а Асю взамен отправил по магазинам. В конце концов, безапелляционно заявил я, ты сама говорила, что тебе нечего надеть, и в виде исключения я склонен тебе поверить, поскольку собственными глазами наблюдаю прискорбную пустоту в шкафу. Она долго отнекивалась, и в свое оправдание заявила, что у нее нет денег – дескать, сумочку с единственной ее картой, оставшейся еще с былых времен, я благополучно утопил в бассейне, когда драпал оттуда, сломя голову. В ответ я демонически расхохотался и всучил ей портмоне с документами и карточками, заставив вызубрить пин-коды. Мое прекрасное настроение граничило с буйным помешательством. На прощание она выдала мне сухую, вычищенную одежду, а я завязал ей шнурки. На том и разошлись.

На самом деле, я не собирался сразу же отправляться в университет. У меня было достаточно времени, чтобы заскочить домой – забрать всякие мелочи типа зубной щетки и чистых носков, и, в конце концов, переодеться. Являться на занятия без галстука было не по чину.

Я дождался такси и через полчаса был на месте. Расплатился с шофером измятыми деньгами, изрядно потерявшими свежесть после ночного полоскания, и, испытывая непонятную стыдливость, обостряемую все тем же эмоциональным зудом, вошел в двери дома. Еще недавно он был моим единственным, фундаментальным и окончательным пристанищем – а теперь, после всего нескольких дней и двух таких разных девушек, казался совсем чужим.

К эйфории стали примешиваться бордовые нотки меланхолии. Не то, чтобы я печалился или сожалел о чем-то – нет, просто я чувствовал, что моя жизнь круто уходит на другую траекторию прямо сейчас, со всеми обязательными издержками, сопровождающими перемены. Я стремился всей душой к этим новым далям, я хотел их, но этот дом… Когда-то я любил его не меньше, чем, скажем, Нину.

Несмотря на легкую грусть, мое настроение упрямо не желало портиться – но вот физическое состояние оставляло желать лучшего. Честно говоря, проклятая простуда явно собралась загнать меня в гроб. Поэтому, вспомнив о Нине, я первым делом забрался в ее волшебную миску-на-все-случаи-жизни и основательно в ней порылся. Это должно было помочь. Быстро скидав в сумку нехитрые пожитки, я облачился в чистое. Выглаженные Асей джинсы я решил оставить, но сменил весь верх – от рубашки до плаща и даже консервативной заколки на галстуке. Закончив прихорашиваться, я занес было ногу над порогом, собираясь уходить и… застыл на месте. Меня не покидало чувство, будто я что-то не сделал, забыл что-то важное, и, чтобы разобраться в этом непонятном ощущении, я присел на кресло в прихожей. Благо, у меня была еще масса времени – торчать на работе задолго до начала лекции я почитал делом бессмысленным.

Постепенно я понял, в чем дело. Нина, Нина, Нина – нашептывал мне дом. Нина была тут везде и незримо общалась, со мной, помогала мне – то раскладывая лекарства, то заботливо развешивая сорочки на плечики. Я не знал, как быть с Ниной. Но… Почему бы и нет? – подумал я вдруг. Возьми, да позвони ей прямо сейчас. Ты же всегда был такой решительный парень… Она не возьмет, замахал я сам на себя руками. Ты же знаешь, в этих лесах телефоны не ловят… лучше потом, право слово. Я бы препирался с собой до бесконечности, но внезапно заметил, что пальцы, совершенно независимо от моей воли, все решили – они уже достали трубку и набрали номер. Лишь бы не ответила, панически подумал я. Главное – я попытался…

Она ответила. Я обреченно зажмурил глаза и, как всегда в таких случаях, понес околесицу.

– Привет, любимая, – пробормотал я, скривившись от собственной фальши.

– Привет, душа моя, – радостно приветствовала трубка. – Я как раз о тебе вспоминала. Как делищи?

– Да ничего вроде… Всё бегаю тут.

– У-у, а я думала, ты там разлагаешься на диване и отдыхаешь вовсю… Куда бегаешь-то, зачем?

– Стаса искали… то есть искал, – зачем-то ляпнул я, и даже обрадовался удачному уводу разговора в сторону от опасной темы. – Тут такое дело, понимаешь… Стас пропал.

– Пропал? Какой ужас. Ну и что – нашелся?

– Хм. Вроде да… наверное.

– Замечательно! А кто такой Стас, если не секрет?

– Ну Стас, – удивился я. – Друг мой. Ты же сто раз его…

Я вдруг понял, что, каким-то непостижимым образом Стас и Нина действительно ни разу не пересекались – в том смысле, что я так и не удосужился познакомить их друг с другом. Все как-то не представлялось случая.

– То есть я сто раз тебе о нем рассказывал, – несколько сердито закончил я. – Неужели не помнишь? Он-то тебя знает.

– Ну, дорогой, это не аргумент. Меня полгорода знает. И вообще – какая разница? Главное – нашелся же…

– Нет, подожди, – заупрямился я. Почему-то реакция Нины зародила во мне тревогу. Я был уверен, что много раз упоминал о своем закадычном приятеле в беседах с женой. – Ну, Стас же. Или Есь. Брат Аси Хомячковой. Вспомнила?

– Да что ты ко мне пристал? Стаса какого-то придумал… Вообще, насколько я помню, у Аси не было никаких братьев. То есть, о чем это я – точно не было. Я бы знала.

– Почему ты так думаешь?..

– Да потому, душа моя, – терпеливо разъяснила Нина, – что Ася была моей лучшей подругой. Она рассказывала мне все. И если бы у нее был брат, поверь, я бы об этом знала. Вопрос исчерпан?

Вот это да! Я в волнении вскочил с кресла.

– Лучшая подруга? – залепетал я. – Все рассказывала?.. И что же, ты знала про…

– Про вас с ней? Конечно.

– И не сказала мне?

– А зачем? Нервы тебе мотать? Ты и так был совершенно убит после всей этой истории…

– И что, тебя совершенно не смущало, что ты трахаешься с парнем своей лучшей подруги?..

Нина надолго замолчала. Я почувствовал стыд за свою грубость.

– Извини, – примирительно сказал я. – Просто это все так неожиданно… Вырвалось. Если не хочешь, не говори.

– Да не, ничего, – ответила Нина. – Я просто задумалась. Ну, если честно, охренительно смущало. Места себе не находила. Но тебя я хотела сильнее. Можешь гордиться своей харизмой… И потом, – Нина вдруг хихикнула, – я подумала, что раз уж это не смущает тебя…

Я вздохнул и страдальчески прикрыл глаза.

– А она тоже все знала? Про нас с тобой?

– Ну щас, разбежались… Что я, по-твоему, совсем дурочка?

Повисло молчание. Надо было как-то заставить себя… заканчивать все это. Господи, да что же я делаю?

– Послушай, Нина, – начал я не своим, скрипучим голосом. – Фиг с ней, с Асей, я хотел о другом… Тут такое дело, понимаешь…

Я все не мог это произнести и ждал, что она переспросит – но она с непоколебимым спокойствием ждала продолжения.

– Мы не можем больше быть вместе, – выдавил я, чувствуя болезненное облегчение от этого редкого акта честности.

На этот раз пауза тянулась долгую минуту.

– Ты заболел?.. – наконец, вкрадчиво поинтересовалась трубка.

– Да!.. То есть, нет, – поправился я, поняв, что она имеет в виду совсем другое, душевное расстройство.

– А что случилось?

Я замялся, осознав, что если я начну пересказывать Нине всю историю с воскрешением Аси, то у нее будет гораздо больше оснований поставить мне диагноз – и, чего доброго, она еще примчится укладывать меня в лечебницу.

– Не знаю… Не могу сказать. Просто я понял, что больше не могу так… не хочу, понимаешь? Но ты не переживай! – спохватился я. – Мне ничего не нужно, я все отдам тебе. И вообще… может быть, ты согласишься вести наши дела и дальше, да? Было бы здорово…

– Так, – произнесла она, собравшись, видимо, с мыслями. – Давай не будем пороть горячку. Во-первых, ты точно в порядке? Мне кажется, ты не в себе.

– Да точно, – с досадой сказал я. – Просто простудился. В башке гудит, поэтому так криво говорю.

– Хорошо, – бесстрастно продолжила она. – Тогда сделаем так. Если ты и впрямь вбил себе в голову, что нужно развестись – я тебя силком держать не стану. Ради Бога, скатертью дорога. Только давай ты не будешь решать это прямо сейчас? Я собиралась вернуться месяца через полтора… но могу задержаться и на два, если хочешь. Подумай за это время, отдохни от меня, все взвесь и тогда реши. Когда вернусь – скажешь. Если будешь уверен – ну что ж… Насильно мил не будешь, верно?

Я издал благодарное мычание. Сил на что-то более осмысленное у меня уже не было.

– И я готова обещать тебе, душа моя, что смиренно приму любое твое решение. И думаю, – я почувствовал, что, произнося эти слова, Нина грустно улыбается, – что у нас будет неплохой шанс сохранить близость… не только в бизнесе.

Я почувствовал себя дебилом, отказывающимся от собственного счастья. Господи, как с ней все просто. Сможет ли Ася стать такой же безупречно понимающей женой?

– Спасибо тебе, – вот и все, что я смог сказать.

Мы еще немножко поболтали о домашних пустяках и преувеличенно сердечно распрощались. К концу разговора я совсем расслабился. Садовая голова моя снова начала напевать веселые марши – хотя я чувствовал, что никак не могу избавиться от какого-то мутного осадка, залегшего в подсознании после разговора. Что-то там такое прозвучало, странное и несуразное даже на фоне всего остального. Некоторое время я прислушивался к себе, а затем решительно послал все к черту. Мне до мысленной рвоты надоело рефлексировать. Дело сделано, я свободен, все точки расставлены в нужных местах – и хватит об этом.

Мне захотелось сразу же рассказать новости Асе – но я с сожалением вспомнил, что у нее нет телефона. Ничего, дома расскажу. Спохватившись, я вприпрыжку понесся в университет – за объяснениями с бывшей женой я совсем потерял счет времени.

Я опоздал на какую-то пару минут, но, когда я несолидно влетел в аудиторию, там было абсолютно пусто. Вот паршивцы, подумал я со смешанным чувством горечи и радости от нежданной вольницы. Стоит чуть задержаться, как они разбегаются, словно тараканы… Я прикрыл дверь и вдруг обнаружил на ней объявление, варварски приколотое гнутыми канцелярскими кнопками. С некоторым удивлением я прочитал:

«По техническим причинам спецкурс Друзя М.В. отменяется. Следите за расписанием.

Деканат».

Невдалеке нервным шагом прохаживался мой давний знакомый – проректор. Он заметил меня, но не спешил приветствовать. Я направился к нему сам за комментариями.

– Здравствуйте, Андрей Алексеич, – сухо сказал я.

– Здравствуйте, Максим Викторович, – пробормотал он.

– Не будете ли вы так любезны пояснить, – издевательски продолжил я, – почему сняли с расписания мой спецкурс?

– Максим Викторович, дорогой мой, – смущенно прогудел он. – Боюсь, я вынужден попросить вас взять небольшой отпуск. За наш счет, конечно…

– В чем же дело, объясните наконец!

– Видите ли… Нам поступили сигналы, что в пятницу произошел некий досадный прецедент с вашим участием…

– Инцидент, – сердито поправил я. А сам подумал: неужели всего два дня прошло?

– Простите?

– Я говорю, не прецедент, а инцидент. Что за ерунду вы мне рассказываете?

– А вы не понимаете, о чем я говорю?

– Не понимаю совершенно.

– Максим Викторович! Вы… вы преследовали студентку!.. Догоняли ее, приставали к ней! Было много свидетелей, у вас не получится это замять!

– Ах, вот вы о чем… – вздохнул я. – Не переживайте, никакая это не студентка.

– А кто же она, позвольте узнать?!

– Моя девушка, если вам это так интересно.

– Максим Викторович!.. – задохнулся он от возмущения. – Да как же низко вы пали! Вы же женатый человек! И с кем! Мне доложили – мало того, что она студентка, так еще и инвалид!!!

– Да… Боюсь вы правы, – я с отвращением посмотрел ему в глаза. – Какой же вы, все-таки, идиот…

Не слушая больше его кудахтанье, я развернулся и пошел к выходу. Теперь я был свободен во всех мыслимых и немыслимых отношениях.

Ася была дома – какое счастье. Не успел я снять ботинки, как она принялась показывать мне свои приобретения. Мне было не до этого, я торопился рассказать ей о своих новостях, но нашел в себе достаточно такта, чтобы выслушать восторженное тарахтение. В конце концов, смотреть на ее светящееся лицо было самодостаточным, ни с чем не сравнимым удовольствием.

Гардероб Аси всегда отличался консерватизмом, и сейчас она демонстрировала мне неизбежные трикотажные платья, тугие колготы, пуловеры и прочие милые, но неприметные тряпки, и вдруг: непривычно яркие блузки, крохотные обтягивающие юбки, непристойно кружевные дамские мелочи и – совершенно невообразимо – целая гроздь туфель на настоящих шпильках! Ася менялась на глазах, и это было странно и прекрасно. Я заметил, что она аккуратно и со вкусом причесана, а синяки на лице скрыты умело наложенным гримом. Когда только все успела?

– Да, – похвасталась Ася, заметив мое внимание к косметике, – представляешь, теперь я все могу. Буду накрашенная, как заправская леди…

– Чýдно, – улыбнулся я, думая о своем. – Знаешь, ты потрясающе красивая…

– Не п-подлизывайся, – улыбнулась она. – Смотри, тебе я тоже купила… А то здорово, конечно, что ты голый по дому бегаешь, но теперь хотя бы мерзнуть не будешь.

Она протянула мне необъятный, мохнатый, как шуба, халат. На мой взгляд, его дальневосточные архитекторы переборщили с золотой вышивкой, но все равно я был тронут.

– Спасибо, Асенька, – поблагодарил я, вешая сомнительную обновку на гвоздик в углу. – Давай я тебе тоже кое-что расскажу…

Я сел на диван и усадил ее на колени – на этот раз так, чтобы оказаться лицом к лицу. Она глядела на меня с легким испугом.

– Во-первых, – начал я, – меня только что выперли с работы…

– За что?

– За то, что я гонялся за тобой в пятницу по коридорам. Впечатляет?

– Ой, прости… – она смешно наморщила нос. – Я не думала, что…

– Да ты не поняла! – расхохотался я. – Это же здорово!

– Это что, н-не важно?..

– Это ерунда. Я только рад… Важно другое, – я помолчал. – Я говорил с женой. Бывшей. И все ей объяснил. Теперь я больше ничего никому не обязан… кроме тебя.

Ее лицо вдруг помрачнело.

– Так ты, выходит, всё решил… – с непонятной мне тоской проговорила она. – Да?

– Да, – удивленно ответил я. – Я абсолютно во всем уверен. Давай поже…

Не дав мне договорить, она неожиданно резко шлепнула меня по губам культей – и тут же ласково, словно извиняясь, погладила их пальцами здоровой руки. Я осекся.

– Подожди… – жарко зашептала она, приблизив свое лицо вплотную. – Не надо так… сразу.

Ты же понимаешь, что это конец? В смысле – всему к-конец, что было раньше? Что если ты скажешь это… у меня уже не будет п-пути назад. Я сейчас еще как-то креплюсь, делаю вид, что сама со всем справлюсь, но если ты это произнесешь, то всё. Совсем всё, окончательно!.. У меня больше не останется никаких сил, никакой надежды… кроме тебя. Не говори так просто, пожалуйста…

Я не мог взять в толк, что её расстроило. На мой взгляд, все, что происходило, носило крайне позитивный характер. Ох уж эти женщины… Потом я вдруг отвлекся, вспомнив одну любопытную вещь. Достал телефон и нашел давнее письмо.

– Скажи, это твое? – я показал ей два четверостишия, обнаруженные стараниями Эльдара в недрах почтового ящика. – Немножко похоже на то, что ты сейчас мне рассказываешь.

Она нехотя присмотрелась и прочла без особого интереса.

– Нет, – покачала она головой. – Я бы так плохо не написала. То есть, может и написала бы, только постыдилась бы п-показывать… Если хочешь знать – это вообще никакие н-не стихи. Это корявый перевод одной песни из фильма… Тебя сейчас больше всего волнует поэзия?

– Отнюдь, – улыбнулся я. – Больше всего меня волнуешь ты. И я действительно хочу на тебе…

– Ты не понимаешь!.. – жалобно воскликнула она. – Ну же, умоляю! Перед тем, как ты скажешь это в третий раз… То есть, в ч-четвертый, подумай хорошенько. Вспомни все. П-помолчи, милый, не торопись…

Я недоуменно смотрел ей в глаза – немигающие, тревожные… просящие. Потом понял наконец, деревянный я осёл. Стал послушно вспоминать: о том, как в считанные дни наступило разочарование от той, старой Аси; и о будущих прелестях бракоразводных процедур с Ниной; и о том, что я уже больше суток не пил ничего существенного – последний глоток был вместе со Стасом у тухлой ямы с водой; и что Нина давно махнула рукой на мои пороки, а с Асей этот номер не пройдет; и о том, что я меняю золоченый комфорт привычной жизни на неизвестность с женщиной-калекой, все болячки которой неизбежно отзовутся в самом ближайшем будущем – и я с силой зажмурился, повторяя про себя, как заведенный: нет, нет, к черту это все, я не хочу больше быть несчастливым, я не хочу больше делать того, что я не хочу, я хочу делать то, что мне хочется – здесь и сейчас, и пошло оно все к такой-то матери.

– Нет, – сказал я через невероятное усилие. – Я не ошибаюсь. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Раз и навсегда.

– Я люблю т-тебя, – тихонько отозвалась она. – И я на всё согласна…

Она сама, уже не сдерживая себя, прильнула ко мне, целуя. Ее серые глаза были так близко, что я совершенно ясно мог разглядеть в них чистое, беспримесное удовольствие. Затем она озабоченно отстранилась.

– Т-ты весь горишь, – сказала она. – Ложись и я буду тебя лечить. Я все-таки сообразила зайти в аптеку…

– Вот видишь, – усмехнулся я, – зря ты со мной целовалась. Заразишься теперь…

– А я не боюсь, – храбро заявила она. – Это же твои микробы.

– Вирусы… – вяло поправил я по привычке. – Слушай, а… ну, Нина мне сказала, что вы, оказывается, были подружками…

– Было дело, – пробормотала Ася, опустив глаза.

– И ты ей ничего не говорила про Еся?

– Знаешь, милый, – она грустно улыбнулась, – я бы лучше п-под машину бросилась, чем такую похабщину рассказывать…

– Зато про другое всякое рассказывала?

Она подняла голову, и я увидел, что ее глаза блестят озорными огоньками:

– Вы, мужики, как только засунете в честную девушку свою п-пипиську, так сразу бежите всем друзьям хвастаться… А нам нельзя, что ли?!.

Я только восхищенно покрутил головой.

Позже, накормленный порошками и уложенный в кровать, я лежал и, отгоняя навязчивую дремоту, бездумно смотрел, как Ася листает купленный свеженький журнал. Просто читает, примостившись в уголке дивана и зарыв голые ступни в одеяло – словно была не чудом сбежавшей от смерти призрачной принцессой, которую вчера чуть не сдуло ветром несчастий обратно в небытие, а обычной девушкой, отдыхающей после обеда. Она не замечала, что я подглядываю, и то и дело, забавно морща нос, ощупывала шишку на лбу. Я видел, как неловко приходится ей при этом придерживать страницы на коленях своим трогательным обрубком, и думал: вот она, твоя женщина. Пусть избитая, искалеченная, потерянная вне времени и жизни, но твоя, окончательно и бесповоротно, и другой уже не будет. Ты рад? Разве есть разница, если рада она?

Я вдруг почувствовал стыд за то, что донимал Асю неудобными вопросами и, из последних сил борясь с накатывающим сном, принялся сбивчиво объяснять ей, как все замечательно у нас будет. Я говорил, или бредил, убеждая ее и себя в том, что все чудеса происходят с нами на самом деле. Все будет хорошо, горячо бормотал я то ли вслух, то ли про себя; теперь мы вместе… и я сделаю тебя самой счастливой на свете, как обещал… у нас будет всё, у нас уже есть всё… и я тебя люблю, очень, очень, очень люблю, наконец-то ты рядом, и теперь так будет всегда. Всегда. И точка.

Узда последняя: Нина

Снова вторник. Всё не так. Срамная улика.

Удивительно: я точно знаю, что перед сном ничего не пил, и все же проснулся в том плачевном состоянии, которое подстерегает вас в глубине жестокого многодневного похмелья. То ощущение вдохновляющего, загадочного волнения, которое вчера заставляло сладко замирать сердце, сегодня разрослось язвенной, тяжело пульсирующей невротической тревогой, пронизывающей меня насквозь подобно щупальцам ядовитой опухоли. В голове так гудело, тряслось и щелкало, что сперва я даже не разобрал, где нахожусь. Лишь через несколько бессмысленных, бессильных минут вспомнил: Ася. Я у Аси. Препаршивая напасть – грипп, доложу я вам… или что там внутри меня угнездилось.

В комнате было совсем темно, но с некоторым намеком на жиденькую рассветную надежду. Сколько времени, не понять: за окном густо лил дождь, да стучали спутанные ветки тополей. Единственным источником света во тьме был тоненький лучик, теплым ореолом опоясывающий дверь ванной – там, еле слышно за шелестом дождя, дребезжали трубы и шумел душ. Асино пристрастие к водным процедурам в любое время суток всегда меня умиляло.

Я потянулся за телефоном, чтобы посмотреть, который час, но, пока шарил рукой впотьмах в поисках трубки, успел совершенно позабыть, зачем она мне нужна. Внимание мое переключилось на мигающий огонек, возвещающий о том, что кто-то прислал мне сообщение. Еще толком не придя в себя от горячечного сонного забытья, я опрометчиво ткнул в значок на экране. Открылась почта. Вот тебе, бабушка и Юрьев день… я снова написал сам себе. Гребанные шаманы в моей голове… Если не врал Эльдар, в мозгах у меня и впрямь зияла огромная пробоина. Что же на этот раз ты мне отправил, дорогуша? – с тоскливым любопытством спросил я себя.

К счастью, никаких невразумительно-значительных слов тут не было. Однако радоваться не стоило: была ссылка на видеофайл. Подозревая, что совершаю непростительную для своего рассудка ошибку, я растянул изображение на весь экран и с недоумением, граничащим с ужасом, увидел следующее.

…безлюдная ночная улица, или, скорее, двор между домами, заставленный машинами. Съемка черно-белая, плохого качества, и ведется откуда-то с большой высоты (я сразу подумал о камере наружного наблюдения), так что я не сразу замечаю в углу кадра собственную машину – ныне нашедшую вечный приют в лагере мертвых подводников. Это двор, в котором я ее бросил, когда пил со Стасом, и в котором он, по его собственному признанию, устроил свое хулиганство с битым стеклом. С минуту ничего не происходит. Затем на сцене появляется странный, жуткий в своей комичности персонаж. Сверху плохо видно, но можно разглядеть, что на голове у него черная остроконечная шапка, похожая на головные уборы ку-клукс-клановцев, а передвигается он на чём-то вроде коротких ходуль. Раскачиваясь и чуть не падая, это страшилище неторопливо бредет между автомобилями, задевая их длинной бесформенной хламидой – и я уже знаю, куда оно направляется. Остановившись около моей машины, чудовище начинает приседать и ломаться в каком-то танце, высоко задирая полы своего балахона – и видно, что по кругу это одеяние обвешано металлическими шариками, тускло сверкающими в свете уличных фонарей. Звука нет, но я, кажется, слышу, как варварски звенят и переливаются эти бубенцы. Потом у машины вспыхивают фары, а чудище легко берется за дверь и открывает ее…

Тут запись прервалась. Но это был еще не конец: я не успел даже что-либо сообразить по поводу увиденного, как меня окунули в новое зрелище, еще более пугающее и неприятное.

Вторая часть немого фильма разворачивалась уже при дневном свете. Я видел комнату – вот эту самую комнату, в которой находился сейчас, видел диван, Асю, стоящую на коленях… и страшилище, распластавшееся черным наростом в углу и бездвижно наблюдающее за происходящим. Теперь его можно было разглядеть в полный рост: голову наглухо закрывает сплошной, даже без прорезей для глаз, куколь; балахон, обросший редкими волосами, как шкура ободранной собаки, украшен бумажными цветами и колокольчиками, вместо ног – две тонких палки, таких высоких, что чудовище стоит чуть согнувшись, чтобы втиснуться в тесные габариты хрущевской комнатушки. Сам я тоже присутствовал в кадре – сидящий на диване. Снимали откуда-то сзади и из-под потолка, так что видна была только моя макушка, но понятно, что это я – слишком уж была знакома и близка была мне эта сцена. Ася, замершая у моих ног, мерно двигала головой, а в такт ее кивкам еле видно дрожал острый кончик капюшона черного урода в углу…