Новая надежда России

«Вот, Митрий Анатольич, посмотрите, какие замечательные дети растут в нашей посконной глубинке!» – «Да, Владим Владимыч, дети прекрасные!» – «Надежда наша, Митрий Анатольич, находится в трудной жизненной ситуации, без родителей осталась, а смотрите-ка, какая красавица да умница выросла!» – «Да, Владим Владимыч, давайте поможем юной россиянке найти свой путь в жизни!» – «А давайте!» Вот прямо так и говорили по дебильному, как Штепсель и Тарапунька на конферансе.

И меня уже уговаривают: типа, мы школу для одарённых детей открываем, резерв будущей России, бла-бла-бла, не желаете ли пополнить почётную когорту обучаемых? Я отвечаю так вежливенько: а с каких это хлебов я тут стала самая одарённая? А они: даже не сомневайтесь, тут случайностей быть не может, наши лучшие эксперты провели игровое тестирование лидерского потенциала, и прочую муть. Пудрят мозги, короче, дурочке по полной. Ну я и развесила уши, говорю: так и быть, давайте эту вашу школу, согласная я. Правильный выбор, – одобряют, – вас сейчас отвезут в другой интернат – не такой, к которому вы привыкли, а хороший, а тем временем наши помощники все бумажки оформят по высшему разряду. На этом и распрощались.

Действительно, отвезли меня на роскошной машине в какое-то шикарное место – сильно врать про него не буду, потому как толком не разглядела. Посадили одну-одинёшеньку в маленький домик и няньку приставили, толстую и строгую. И вот мы с этой нянькой два дня там проторчали, никуда не выходили, так что красивую жизнь я только через окошко наблюдала. Но даже то, что я в щёлочку видела – это пиз.. парадиз полный. Не могу даже словами сказать, что там такого расчудесного было, но заявляю тебе со всей своей сволочной откровенностью, что если бы этот ваш солнцеликий меня туда ещё раз позвал, то всё простила и мухой бы понеслась, так там хорошо.

Ну вот, сидела я там, сидела, а на второе утро гляжу – тётка эта, надсмотрщица, печально так на меня смотрит и за завтраком все чайку подливает, хоть он у меня уже из ушей лезет. Потом-то я поняла, что эти суки туда подмешали какой-то наркоты, потому что накрыло меня по полной программе – так-то не сплю, но всё в тумане, ноги не ходят, а настроение просто отличное, типа пофиг всё, прорвёмся. Короче, чувствую, накрылась моя одаренная школа медным тазом, но как бы и хер с ней, и так зашибись на свете жить. Тетка видит, что я сомлела, позвонила своим – вошли два мужичка крепких, взяли меня под белы рученьки и повели, а я им улыбаюсь, как придурошная. Привезли куда-то, я не понимаю ничего, вроде опять в самолете сижу, и летим долго-долго… Тут уж я и засыпала, и снова просыпалась, так что эту часть я хреново помню, уж извини. Потом снова ехали в машине, и кажется – тошнило меня, потому что заехали в темень полную, и стали круги нарезать, а зачем – не знаю. Точнее сейчас-то понимаю, что это, наверное, спускались по тоннелю спиральному, кругами. Поэтому я и начала про подземного царя, что самое интересное в глубине происходило.

Очнулась в маленькой комнатке, на стуле, рядом тот, круглый, с которого моё знакомство с высокой властью началось в церкви. Это он мне тряпочку мокрую понюхать дал, чтобы я в себя пришла. «Ну что, – спрашивает, – очухалась? Сама идти сможешь?» Я по-прежнему нифига не понимаю, но киваю согласно. Он говорит: «Насчет этого, – показывает мне на руки, – не переживай, просто после препарата возможны конвульсивные реакции». Я гляжу – мамочки! – а у меня на запястьях наручники. Ладно, думаю, тут лучше не шутить, а молча делать, что скажут. Без смехуёчков целее будешь. Смирненько так говорю: я на всё готова, дяденька, вы только не убивайте. Он смеется: «Хорошая девочка. Вставай давай, и пошли».

Идем мы: он впереди, спокойно, не оборачиваясь; я за ним послушно, а там целый ряд… как бы сказать… комнат – дверь в дверь, одна за другой. Много-много комнат, и все пустые, но чистенькие, светлые, ровным голубым цветом покрашенные. Шли-шли, а они всё не кончаются и не кончаются. И вдруг выходим в комнату побольше, там стол, а за столом четверо: двое старых знакомых – президент с премьером, один какой-то старый, застывший, медный весь, и последний, точнее последняя – негритянка, в очках, с прической, и в модном брючном костюме, вся такая гламурная. Жуткая компания. И все они, то есть трое – орут чуть ли ни матом на бедного Димона, втирают ему про долг перед Родиной, национальную идентичность и традиционный культурный код. А тот сидит – еле отпирается, весь потный, и дышит тяжело.

Мой кругляк меня рядом поставил, чтобы всем было видно, тогда ВВП говорит: «Димон, ну ты чего разнюнился как писюн кисейный, смотри, какую мы тебе щучку подобрали. Сам же хотел побыть за главного, а теперь заднего включил. Пять минут простого мужского удовольствия, и ты в дамках. Точнее – это вот она в дамках, а ты в кресле. Чё ты как баба в натуре?»

Древний и медный величественно выговаривает: «Дима, я уже говорил вам, что архетипические обряды, происходящие из тысячелетнего религиозного опыта, являют собой фундамент российской государственности. Сакральность власти, имманентная общественным отношениям, принятым в вашем исторически-сформированном этносе, должна быть подтверждена самым убедительным образом, тут недопустима малейшая фальшь или имитация… Церемонию следует завершить немедля».

Черная баба истерически повизгивает: «Димитри, ви не должен апеллировать к ценностям либеральный социум! Ви есть самым лучшим образом осведомлены, что вопрос много раз решать на совете по права человека Объединенных наций, и он согласован как имеющий значение для безопасность и политический баланс мировой системы! Как феминист, я сожалею о вовлечении ребенка в процедуру, но как человек, ответственный за судьбу человечества, я признаю, что её… sacrifice2 приносит большой вклад в счастье и будущее цивилизации! Ви должен действовать сейчас, Димитри!..»

Этот слушает, как его кроют и всхлипывает, лицо совсем за красными ладонями спрятал. Я стою – ни жива, ни мертва, только думаю: лишь бы не грохнули, живой оставили, остальное все вытерплю, что бы этим извращенцам в голову ни взбрело. ВВП уже надоело увещевать, отвернулся он разочаровано, и в стенку глядит. Тогда дед этот, Чингачгук древний, поднялся и руку коричневую, сморщенную, на голову страдальца Дмитрия возложил. Говорит: «Я стал вождём своего славного народа, уже преодолев вековой рубеж, а вы, Дима, стоите на пороге власти над своим великим народом уже сейчас, в сорок три года. Вы юны, мой друг, и только поэтому имеете невероятный шанс изменить свой мир и свою страну. Зачем вы медлите? Мириады глаз наших предков смотрят здесь и сейчас на вас, недоумевая вашей нерешительности. Сделайте этот шаг, переступите глупый моральный камертон в своем сердце, дайте уму занять свое законное место. И уже тогда, немедленно, вы войдете в сонм гигантов истории, и они будут рукоплескать вам… Не мучайте себя сомнениями, просто вставайте и сделайте то, что должно сделать».

И тогда Димон разнесчастный плечи расправил и заявляет так решительно: «Хватит, замолкните все». Все тут же заткнулись послушно, и смотрят на него с лучезарной надеждой. А он ко мне, наконец, обернулся, рожу скривил в усмешке, и говорит: «И впрямь, что тянуть. Пошли, красавица». И толкает меня в следующую комнату, а она ширмой отделена. Там тахта, стул. Он меня на постель пихнул, а сам на стульчик присел и на меня таращится. Молча галстук развязал и на пол бросил. Потом ме-едленно пуговицу расстегнул на воротнике, вторую… У меня глаза как блюдца, слежу неотрывно за этими его манипуляциями, а сама себя успокаиваю: ну ладно, типа, ерунда, потрахает и отпустит, да же? И сама уже потянулась, чтобы с себя одёжку стянуть, да только неудобно, руки скованны, только туфли с пяток сбросить смогла. Он смотрел-смотрел, как я мучаюсь, а потом как затрясёт головой, и давай стонать: «Да что же я, сука, делаю! Пошли они все на… Решили повязать меня всей этой эзотерической хуйней, промыли мозги, бляди…» Попричитал так, а потом говорит:

«Нет, девочка, не бойся. Не такой я гондон, как ты подумала. Ты моя Надежда, а я – твоя, так что сиди тихо и делай, что я велю, и все будет тип-топ. А сделаем мы вот что…» – и стал смотреть на часы, прям носом в них уткнулся и ждёт. Минуты три прошло, я сижу как мышка и пукнуть боюсь, и тут он подмигивает и шепчет так заговорщицки: «А теперь давай кричи!» Я ему в ответ тихонько: «Как это – кричи?» А он: «А вот так!»

– А-А-А-А-АААААА!!! – оглушительно завопила Надя мне прямо в ухо. Я отшатнулся и от неожиданности свалился с лежанки на пол, ударив локоть. Девушка с сожалением посмотрела на освободившееся место рядом с собой, и вздохнула:

– Что, испугался? А я вообще обосралась там на хрен. Сама заорала, как оглашенная. Сидим с ним, голосим друг другу в лицо, и глазами ужасными смотрим, не мигая. А потом вообще бордель полнейший начался: через ширму влетает незнакомая блондинка, вся растрепанная, морда малиновая, растекшаяся, и ручки свои пухлые ломает: вы тут что, твари конченные, устроили! – и давай Диму этого трясти и физиономию ему когтищами карябать. Тот смотрит на неё сначала изумленно, а потом как залепит ей по мордасам, прям в челюсть! Ну, а в дальнейшем цирке мне уже выступать не пришлось: набежало куча народу, меня какие-то жлобы снова в охапку схватили и потащили прочь.

Я бестактно отвоевал свое место у рассказчицы и сел обратно. Вся эта история, при видимой невооруженным взглядом абсурдности, пробудила во мне тяжелые предчувствия относительно судьбы той, другой Нади. Чёрт его знает, что взбредет в голову этим кровососам, съехавшим с катушек от нескончаемой власти, – и какие порочные демоны водятся в той реальности, куда уже давным-давно эмигрировали их мозги. Я поинтересовался:

– И что это было? К чему вся комедия с уговорами и расстегиванием пуговиц?

– А хрен его знает, – девушка передернулась. – Надеюсь, что никогда этого не выясню. На своей шкуре, я имею в виду. Но я вот думаю, что Медвед-то наш недолго в лавке за главного продержался. И не потому ли, что тогда со мной облажался?..

– У тебя мания величия. И что было дальше?

– Ну, для драматизма неплохо бы сказать, что меня выкинули голышом в тундру помирать, но нет. Отвели в кладовку, подержали там пару часов, а потом погрузили на вертолёт и доставили в славный город Анадырь. А там – аэропорт, обычный рейс до Москвы, полсуток в воздухе. Я там чуть не сдохла от скуки. Как прилетели, меня от трапа сразу шасть в сторонку, и уже на поезд до родного интерната, чтоб ему сгореть к ежовой матери. Но надо сказать, что так запросто я не отделалась. Всё время потом чувствовала, что меня в покое не оставляют – правда, скорее в хорошем смысле. В университет наш, хоть он и паршивый, я бы ни банана сама не поступила. А тут как по вазелинчику проскочила. И на завод этот сраный, кажется мне, я не просто так попала. А последние годы – тишина, забыли про меня, видимо. И вот тут – ты, привет из прошлого. Ты же с ними, да?

– Нет, – задумчиво произнес я, – я сам по себе. Надеюсь на это, по крайней мере…

Печка догорала. Окно посветлело: тучи разошлись, и в небе появилась ясная луна. Имело смысл поспать (а чем тут ещё заниматься?), но сначала следовало сходить в рубку и проверить курс. Все было в порядке: увалень-вездеход неторопливо взрывал снежный покров, твердо прокладывая колею к Норильску. Красная точка на карте мигала, казалось, совсем рядом: один дневной переход, да нет – несколько часов, и мы настигнем нашу неведомую добычу. Ага, мрачно подумал я, кто тут еще добыча, – и собирался вернуться назад, но посмотрел вперед и обмер.

Тундра кончилась. Прямо, насколько хватало глаз, в свете головных прожекторов простиралась идеально ровная, черная, зеркально-глянцевая поверхность. Далеко-далеко, километрах в десяти, виднелись огни города. Они отражались в этой бескрайней плоскости, и от этого удваивались и мерцали всеми цветами радуги. Я встревоженно присмотрелся к экрану навигатора, и понял, в чём дело: черная полоса была Енисеем подо льдом, безумно широким в этом своем нижнем течении, а огни, без сомнения, принадлежали Дудинке – северному порту, вотчине загадочных полярных людей, называющих себя нганасаны и долганы (это внезапно всплыла информация из детской энциклопедии, обнаруженной и прочитанной в незапамятные времена в Надиной квартире). Вездеход, не останавливаясь, тащил нас к реке, и я, испугавшись, что мы сейчас всей своей гигантской тушей уйдем под лёд, потянулся к ручкам управления, чтобы затормозить это самоубийственное движение, но уже было поздно: машина, ухнув вниз с пологого берега, выкатилась на твердое, и, огласив окрестности пушечным треском, уверенно заскользила вперед. К моему неописуемому облегчению многометровый зимний покров сибирской реки с честью выдержал давление широких гусениц. Осторожно выдохнув, будто это могло на что-то повлиять, я повозился с кнопками, настраивая курс. В Дудинке нам делать было нечего – это ориентир мы должны были пройти стороной, чтобы утром выйти к Норильску. Я проложил маршрут параллельно железной дороге, соединяющей порт и город, но в пяти километрах южнее, чтобы не мозолить местным глаза. Можно было возвращаться.

В жилой комнатушке стало совсем сумрачно. Надя бездвижно сидела на кровати в той же позе, в которой я её оставил, грустно обхватив колени руками. Она повернула ко мне лицо, светившееся белым пятном в темноте, и тихо, без своей всегдашней развязности, спросила:

– Что это был за грохот? Так тряхнуло… я боялась, что мы в кого-то врезались.

– Это Енисей, – ответил я, – посмотри в окно, как красиво.

– Да, – согласилась она, едва взглянув на ночной вид реки, – это чудесно. А можно, я сегодня с тобой посплю? Так тоскливо одной…

Я скептически задрал было брови, но тут же мысленно дал себе оплеуху. Какую бы стерву и потаскушку не разыгрывала из себя моя оригинальная попутчица, нельзя было не признать, что жизнь, в которой ей приходится так себя вести, сладкой не назовешь. Ей явно частенько приходилось получать тумаки, и то, что это болезненно хрупкое создание не унывало под постоянными ударами судьбы, а принимало их с цинизмом и отчасти даже с бесшабашным ухарством, вдруг наполнило меня симпатией пополам с жалостью.

Надежда продолжала меня уговаривать:

– Обещаю, что буду вести себя хорошо. Вот, даже раздеваться не буду… Ну пожа-а-алуйста, а?

Ну конечно же. Конечно.

22 марта

Добрый вечер, Дневничок!

Уже второй день мы в Нарьян-Маре. Это крохотный городок далеко на Севере, и раньше, к моему стыду, я никогда о нём не слышала. Но он очень милый и домашний, хотя толком я ничего и не увидела – лишь то, что рассмотрела из окна автобуса, который забрал всех нас прямо от трапа нашего летучего корабля. В.В. сказал, что это столица целого необъятного Ненецкого округа, и вообще пункт крайне важный для всей страны – только отсюда, оказывается, можно попасть на огромный архипелаг Новая Земля, воспользовавшись специальной подводной переправой. Со всех остальных сторон эти богатые ресурсами и населением острова закрыты искусственно созданными заграждениями и атомными минными полями, потому что на них происходят какие-то совсем уж фантастические и секретные вещи (какие именно – он уточнять не стал, ну и не очень-то надо). По пути из аэропорта на дачу губернатора, который нас любезно приютил, я с удовольствием разглядывала из окна аккуратно высаженные аллеи из голубых елей, чистенькие невысокие домики из разноцветных кирпичей, старинную деревянную церковь на центральной улице – все очень опрятно, красиво, а местные жители – люди очень приветливые и вежливые, хоть их и немного. Экзотических ненцев, правда, мне тут не встретилось, хотя я была бы не против на них посмотреть. Сам губернатор, оказывается, москвич, и его помощники тоже – они очень хорошо нас встретили и тут же разместили со всеми удобствами. Даже В.В. остался доволен и не стал, по своему обыкновению, их ругать (он в каждом месте считает нужным показать, кто в доме хозяин – для профилактики, как он утверждает. Ну и правильно!)

Резиденция местных властей, в которую нас привезли, конечно, не дотягивает до той, подмосковной, где я прожила целую неделю. Но тут тоже очень даже ничего – особенно мне понравился спрятанный в хвойном лесу бассейн под открытым небом с теплой водой и выходом через галерею из сауны – я уже дважды там искупалась и осталась очень довольна. Только вот на морозе от теплой воды получается слишком много пара, и из-за него почти ничего не видно вокруг. Но так даже интересней – плаваешь, как будто в гейзере, я о таких читала. Из других развлечений – только зал-ресторан, где круглый день играет самый настоящий оркестр с хором. Ну и по мелочи: бильярдная (Митя полдня учил меня забивать шары, но я, видимо, безнадежна), кино, библиотека (я зашла туда, и местная служительница обрадовалась так, словно ей явился сам В.В. – говорит, скучает тут целыми днями одна-одиношенька), и даже музей есть, с оригинальными работами мастеров Возрождения. Мне сказали, что это часть сокровищницы петербургского Эрмитажа, выездная экспозиция. Вот как!

Живем мы тут много свободнее, чем на дирижабле. Там у меня был номер типа гостиничного всего в две спаленки, а тут – целое крыло в двухэтажном особняке и куча обслуги. Всех нас расселили по таким роскошным домам – по двое-трое в каждом, в зависимости от того, сколько там апартаментов. И не знаю уж, случайность это или нет, Дневник, но моим соседом оказался… Ну ты догадался, да? Живем почти одной семьей – то есть, нет, ты не подумай, я имею в виду, под одной крышей, только на завтрак вместе ходим. Хотя… нет, не только. Терпела-терпела и не утерпела тебе рассказать все мои новости – очень уж хочется всё это описать поподробнее. Но не буду торопиться, и вместо этого начну с тех событий, которые произошли вчера утром.

Я немного проспала (потом станет понятно, почему), и поэтому на завтрак в ресторан шла одна. Когда я явилась, все уже собрались: и В.В., и Митя, и оба Игоря Иваныча, и ещё человек пятнадцать, причем некоторые даже незнакомые. Наша экспедиция постоянно пополняется – нас догоняют на обычных самолётах и присоединяются к нашему путешествию. Вот и в этот раз прибыли новенькие: один из них, суровый седовласый генерал при полном параде и с огромными звездами на погонах, отдувался перед президентом. Видно, что разговор у них был не из приятных – и без того хмурое, насупленное лицо военного шло красными пятнами, а на смуглых восточных скулах играли желваки. В.В. тоже выглядел не вполне привычным образом: он обычно такой обманчиво мягкий, немного даже округлый в щеках, но сейчас его черты заострились, тонкий нос стал еще более костистым, и весь он стал словно бы худее и выше ростом – вот что делает с людьми ярость, которая его, несомненно переполняла. Впрочем, эта злость, должна признать, в чем-то даже идёт ему – она делает его определенно моложе и заставляет прямо-таки лучиться энергией. Я подошла поближе, но не слишком, чтобы не подумали, что я подслушиваю (просто мне стало любопытно, что же так рассердило моего президента) Генерал протягивал в подрагивающей руке листок с чертежами, а В.В. тихо выговаривал ему, еле сдерживаясь от эмоций:

“Это что у вас здесь за лошади с хуями нарисованы, товарищ министр обороны? Что вы мне этот туалетный клочок подсовываете? Мне кажется, вы в недостаточной мере осознаете серьезность положения. Блок невозможно восстановить, и вы это прекрасно знаете. И вообще, что значит – утерян? Кем утерян? Как можно потерять продукцию секретного назначения?”

“Владимир Владимирович, найдется же, – прогудел генерал, опустив глаза в пол, – все меры приняты…”

“Должен сообщить вам о неполном служебном соответствии. Имейте в виду, если до вечера местоположение устройства не будет установлено, то придется прибегнуть к помощи известных вам друзей (это слово он выделил зловещим свистом, а генерал, услышав его, отшатнулся и сбил задом чайник с кофейного столика). И они всю вашу пидорасню, и вас лично – да-да! – мигом поставят в позу пьющего жирафа. Даже не сомневайтесь.”

Бледный военный протестующе прохрипел:

“Владимир Владимирович, я не готов продолжать разговор в подобном тоне…”

Президент страшно округлил глаза, а потом глубоко вздохнул и сказал самым обычным, будничным тоном:

“Ты, Сергунь, башкой своей контуженной подумай сейчас внимательно, что сказал. Ты нарываешься на то, чтобы я сфинктер тебе натянул на эти вот твои интеллигентские растопырки? А то, видно, по-другому уже удовольствие не можешь получить? Хочешь, чтобы все узнали про ваши с Сердю́чиной мутки? Чтобы тебя тоже сырыми тряпками погнали хуем в окошке вертеть на вертолётном заводе? А? Молчишь?”

“Товарищ Президент… я всё понял. Разрешите выполнять задание?”

“Грузинский гусь тебе товарищ. Обдристался? Вали давай, стирай лампасы”.

Генерал понуро побрел к выходу из зала, а Владимир Владимирович заметил меня и радостно переменился в лице – как будто и не было тяжелого разговора только что:

“О! Надежда, мой компас неземной! Друзья, соратники мои, минуточку внимания!” – он подошел к столу и постучал вилкой по графину с вином.

Сидевшие за столом до этого тактично делали вид, что заняты своими тарелками и не слышат, как Президент распекает незадачливого министра. Теперь они резво повернулись и уставились на меня, радуясь, что гроза закончилась. Нетипичным, но ужасно весёлым развязным тоном Владимир Владимирович объявил:

“Сегодня у нас всех праздник! Вот она – наша героиня, Наденька Соловьёва. Ну-ка, иди сюда, девочка моя, не стой столбом, как молдаванка на Можайке”.

Я иронически подняла бровь – что это с ним? – но подошла и встала рядом. Он тут же приобнял меня за плечи.

“Надюш, мы посовещались в Совете Безопасности – вот прямо тут, за завтраком, и решили удостоить тебя высокой государственной награды. Секретным Президентским указом. Даже медальку новую специально для тебя придумали. Называется «Надежда России». Класс, да? Типа, есть Герой России, а ты – Надежда России. Сам придумал. Одобряешь?”

“Но за что?” – пробормотала я, ошеломлённая этим напором.

“Ну как же. За особые заслуги, – он подмигнул, – перед высшим руководством страны. А ты как думала? Антон Эдуардович, давайте-ка сюда ваш орденок!”

Вечно недовольный А.Э. (мне показалось, что он тоже не одобряет манеру, выбранную президентом) достал из кармана сафьяновый футляр и с легким поклоном протянул его В.В. Тот немедля распахнул крышечку и предъявил мне блестящую звезду, усыпанную стеклянными блестками. Приглядевшись, я поняла, что это, скорее, брильянты – так необычно они сверкали в утреннем солнце, пробивавшемся через окна. Я хотела взять звезду из коробочки, но президент оттолкнул мои пальцы:

“Нет-нет, должно лично увенчать героическую грудь!..”

Он прицепил награду мне на блузку – нет, вопреки канонам сцены, не уколов булавкой, но по-хулигански, больно и неожиданно, ущипнув за сосок – я так и вскрикнула от неожиданности.

“Ну-у, Надежда, – приблизив губы, прошептал он мне (слава Богу, что не во всеуслышание), – ты что, кричать научилась? А то можно было подумать, ты вообще ничего не чувствуешь…”

Он смотрел на меня, хитро улыбаясь, а я чувствовала себя оскорбленной и оплеванной на виду у всех. Зачем он так при них? (Не переживай, Дневник, мой возлюбленный не сошел с ума. Позже все разъяснилось).

“Благодарю вас…” – я не нашла ничего лучше, как сделать малый книксен и сделать шаг назад.

Он отпустил меня кивком восвояси, я недоуменно отошла к столу и присела на стул между Митей и смутно знакомым печальным усачом, уныло ковыряющим омлет в своей тарелке. Увидев меня рядом, он тут же просипел:

“Считаем нужным заметить, что орден – это вам не барашки накашляли… Прошу вас, передайте нам вот тот куантро”.

Я была на взводе, поэтому сердито ответила ему:

“Разве вы не знаете, что распивать ликеры по утрам – дурная привычка?”

“Нам ничего не известно об этом, – капризно заявил усатый, – но мы хотим куантро!”

Нервно вздохнув, я протянула ему бутылку. А Митя, дождавшись своей очереди, уважительно склонился к моему уху:

“Поздравляю, Надя, такая награда, такая честь.... Завидую тебе. Хотел бы оказаться на твоем месте”.

Сомневаюсь, подумала я. Знал бы ты, за что мне такая «честь» – убежал бы куда подальше. Хотя почему же, – тут же ядовито поправила я себя, – откуда мне знать, о чём мечтают люди? Может быть, ему бы как раз понравилось… Понравилось же мне, верно?

А дело тут вот в чем…

Уф, дневник, перехожу теперь к самому сокровенному. Так странно: всё время думаю об этом, то с радостью, то с волнением, но теперь, когда решилась написать – почему-то стало стыдно. Но это же никто не прочитает, верно? Надо написать для самой себя, чтобы понять, хорошо это, плохо ли, – или, может, вообще не стоит придавать произошедшему значения? (ага, как бы не так!) Постараюсь все изложить беспристрастно и, по возможности, скромно. А, впрочем, почему бы не наоборот – с чувствами и переживаниями? Ведь и того, и другого было полно… Всё, хватит увиливать и тянуть ежа за хобот – напишу, как получится.