Новая надежда России

“Смотри!” – подтолкнул меня в спину Митя.

“Куда?” – спросила я, как дурочка. Я видела только пасмурное небо, да сугробы вокруг.

“Что, хороша маскировочка? – горделиво ухмыльнулся он. – Да вот же, смотри внимательнее, впереди и сверху”.

И тут я поняла. Что-то в моем сознании сдвинулось, картинка сложилась, и я обнаружила, что стою совсем рядом с колоссальным, совершенно неописуемых размеров сооружением. Оно было выкрашено в грязно-белый, с серыми разводами цвет, абсолютно сливающийся с облаками и заснеженной землей вокруг. Верхний край его терялся в недосягаемой высоте на фоне туч, а в длину сооружение было таким, что, казалось, тянется до самого горизонта. Шум, давящий мне на слух, явно исходил от этого фантастического объекта.

Не одна я была поражена открывшимся мне видом: все мои спутники почтительно замерли и молчали, будто подавленные размерами увиденного. Долгую созерцательную паузу прервал Саша.

“Ну что, Владимир Владимирович, может быть, зайдем внутрь, чтобы я всё показал? – нерешительно кашлянул он. – А то как бы…”

“…залупу не отморозить?” – невозмутимо откликнулся В.В. – “Зайдем, пожалуй”.

Как второклассник, честное слово! А еще президент…

Оказалось, что монолитность загадочного строения обманчива – стоило нам пройти несколько шагов и завернуть за угол, как обнаружилось множество толстенных труб, змеями опоясывающих высокие стены, каких-то выпирающих пристроек, и даже – вот уж удивительно – ряды огромных, в три человеческих роста, колес, на которых, похоже, держалась вся конструкция. Здесь монотонная окраска стены оказалась нарушена: поверхность прорезали огромные черные буквы, уходящие вдаль. Справившись с перспективой, я прочла: «ВЛАДИМИРСКИЙ ЦЕНТРАЛ». Я тут же открыла рот и завертела головой, ища Митю, но тот только замахал рукой – дескать, всё узнаешь в свое время.

Саша подвёл нас к лестнице, вроде эскалатора в метро, нажал на кнопку, и мы очутились в чреве загадочной махины. Там мы собрались в небольшом холле с металлическими стенами и выстроились полукругом напротив ожидающего Саши. Владимир Владимирович, одобрительно осмотревшись по сторонам, предложил:

“Что ж, Александр Сергеевич, начинайте вашу лекцию. Мы все внимательно слушаем”.

“Уважаемые господа, – начал Саша и, спохватившись, поклонился в мою сторону, – и дамы. Мы с вами находимся на борту уникального летательного аппарата аэростатного типа. Фактически, это многокорпусный дирижабль увеличенной грузоподъемности, оборудованный в качестве центрального командного пункта верховного главнокомандующего – отсюда и название. Длина аппарата – семьсот метров, высота с гондолами – восемьдесят два метра, глубина крыла – сто тринадцать метров… Грузоподъемность – четыре тысячи метрических тонн, не считая горюче-смазочных материалов. Экипаж – сорок восемь человек штатной численности, включая обслуживающий и бытовой персонал…”

Ничего себе! – подумала я. Митя, державшийся рядом со мной, тоже восхищенно причмокивал губами. Саша тем временем продолжал закапываться в технические детали:

“Положительную подъемную силу дирижаблю сообщают четырнадцать тысяч эластичных металлизированных баллонов с гелием, находящихся в аэростатной части, располагающейся прямо над нами. Между гелиевыми баллонами располагаются воздушные расширительные танки, заполняемые, при необходимости, холодным забортным воздухом. Расширяясь, танки сжимают гелиевые баллоны, их объем уменьшается, удельная плотность аэростата увеличивается, и вся конструкция опускается вниз. Взлетаем аналогично в обратном порядке. Таким образом, балласт дирижаблю не требуется.

“Формально наш аппарат легче воздуха, но лишь слегка. Поэтому для увеличения подъемной силы, жесткая оболочка аэростата из углеволокна выполнена в форме аэродинамической поверхности наподобие самолетного крыла. Шестнадцать дефорсированных турбореактивных двигателей (таких же как на наших сверхтяжелых транспортных самолётах) установлены на поворотных турелях. При взлете они направляют тягу вертикально вниз, приподнимая аппарат над землей, а затем разворачиваются и придают ему поступательное движение вперёд, разгоняя до крейсерской скорости на уровне ста двадцати – ста сорока километров в час, тем самым обеспечивая дополнительную подъемную силу.

“Что касается оснащения, то полезная нагрузка распределена по семи подвесным гондолам, соединённым общей галереей. В одной из них находится специальное оборудование двенадцатого главного управления, там смотреть нечего, а вот оставшиеся пять – пассажирские, туда мы с вами сейчас и отправимся”.

Мы пошли по длинным коридорам, заглядывая в различные помещения. Саша считал нужным всё объяснять, вываливая на нас, экскурсантов, сотни подробностей. Я, лентяйка, в основном пропускала их мимо ушей. Достаточно было просто вертеть головой по сторонам – здесь всё было потрясающе красиво и современно!

В первой гондоле, куда привёл нас Саша, располагались покои В.В. – этот отсек мы прошли без задержки. Я успела только заметить, что у него там есть крохотная столовая с трогательной холостяцкой кухонькой (надеюсь, меня пустят туда что-нибудь приготовить, если ты понимаешь, о чем я). Затем по стеклянной галерее мы попали во вторую гондолу, где разместились рабочие кабинеты. Проход, в который выходили их украшенные двуглавыми орлами двери, с одного конца упирался в столовую – просторную, с панорамным окном во всю стену, за которым краснело ранним закатом небо, а с другой – залом для совещаний (как же без него), тоже огромным, но ещё и с большущей плазменной панелью, подвешенной над торцом стола. В третьем отсеке находились каюты для гостей, и отдельно – для экипажа. Саша всем показал, какая каюта кому из нас предназначается. Мне досталась самая большая – из двух светлых комнат, и, представь себе, с джакузи (это на дирижабле-то!) Больше всего мне понравилась четвертая гондола – там не было никаких рабочих или жилых помещений. Вместо них там был затейливо упрятан кусочек настоящего летнего сада – с фонтанами, тропинками и даже небольшим бассейном – в общем, всё как я люблю! Я пообещала себе во время полёта не вылезать из этого рая.

Потом были два технических отсека – один из них был занят тем самым «специальным оборудованием», а во втором был просто склад с едой, напитками и прочим, что нужно в дальней дороге, и их мы прошли быстрым шагом. В самой последней гондоле были Митины каюты. Он сказал мне, понизив голос, что при такой планировке требования безопасности в плане их совместного путешествия с В.В. соблюдены – потому что по документам воздушное судно, на котором мы находились, было целой эскадрильей из семи отдельных бортов.

Показав достопримечательности, Саша предложил всем идти отдыхать и наблюдать за взлётом – которым, оказывается, будет руководить он сам из пилотской кабины! Сказал, что пристёгиваться и оставаться на месте, как в обычном самолете, не надо – дескать, аппарат движется настолько плавно, что мы ничего не заметим. Все разошлись по своим «номерам», в смысле каютам. Я тоже было пошла, но оставаться одной было скучно, спать тоже было рано (еще только начинало темнеть), и я решила пойти в галерею, из которой открывался прекрасный вид на небо и на землю, и оттуда посмотреть, как мы будем взлетать.

Зрелище было величественным и впечатляющим. Гул, раздававшийся снаружи аппарата, не проникал в его внутреннюю часть. В полнейшей тишине я наблюдала, как поверхность земли мягко качнулась и стала отдаляться от меня, быстро сливаясь в вечерних сумерках с сизым небом. Прошло несколько минут, пространство за стеклом заволокло струистой кашей облаков, и уже нельзя было различить, на какую высоту мы поднялись. Но затем обильный туман остался далеко внизу, а безлунный небосвод осветился светом тысяч холодных северных звезд.

Я постояла у окна ещё несколько минут, и почувствовала, что проголодалась. Саша предупредил всех, что сегодня общего ужина не будет, но на кухне при столовой дежурит повар, который даст перекусить всем желающим. Рассмотрев план, прикрепленный к стене, я сориентировалась, в какую сторону следует идти. Спустя несколько коридоров я все же запуталась, свернула не туда и вышла совсем не к столовой, а к залу заседаний. Свозь его неплотно прикрытую дверь доносилось неразборчивое бормотание. Мне стало любопытно, кто это там шепчется, и я заглянула внутрь.

За длинным столом для совещаний, спиной ко мне, сидел Игорь Иванович (который главный по нефти) и вполголоса, но яростно матерился в трубку телефона, прижатую к уху. Перед ним синел раскрытый ноутбук, и, подкравшись сзади, я увидела в нём фотографию…

Ах, Дневник, это был Макс!!! Откуда, почему?! Я изумленно вскрикнула, и Игорь Иванович тут же резким движением захлопнул крышку компьютера, оборвал связь и развернулся ко мне. Глаза его сверкали бешенством, совершенно невозможным для того добродушного человека, которым я его знала. Однако, увидев меня, он немедленно смягчил выражение лица и растерянно улыбнулся:

“А, Наденька, это ты… Извини, душенька, у меня тут кое-какие переговоры, отдохнуть спокойно не дадут. Работа, чёрт бы ее побрал… Может быть, мы с тобой пообщаемся чуть попозже, а? Погуляешь одна?”

Я пролепетала извинения и выскочила за дверь. Не разбирая дороги, прибежала обратно в стеклянную галерею и прижалась лбом к холодному окну, не зная, что думать и что делать. Стояла, ни жива ни мертва, и тут – как кстати! – раздались мягкие шаги, и в противоположном конце коридора появился В.В. Я в смятении бросилась ему на грудь, и заговорила, путаясь в словах:

“Там… там… Игорь Иванович… он…”

“Так, – спокойно произнес он. – Знаю Игоря Ивановича. И что же он натворил?”

“Он разговаривает по телефону, а на экране у него Макс… Ну, Максим Борщёв, мой знакомый, я вам про него рассказывала! Почему он там, у него?!”

“А! – облегченно сказал В.В., – вот ты о чем. Не волнуйся. Нам как раз надо поговорить об этом”.

“О Максе?!”

“Да, именно о нём. Успокойся, Игорь Иванович выполняет моё поручение”.

“Какое поручение?”

“Видишь ли, в конце нашего путешествия – через несколько дней, или, скорее, недель, – будет большой праздник. Там, на Севере. В честь вступления в президентскую должность и одновременно нашей с тобой помолвки – ты не забыла? И есть предложение пригласить туда твоего друга – чтобы сделать тебе приятное. Сначала была идея сделать сюрприз, но думаю, лучше обсудить это с тобой заранее. Что ты думаешь?”

“Нет, нет, нет, Владимир Владимирович! Это совершенно невозможно! Ведь он же будет… будет… ну, ревновать меня! К вам!”

“Не думаю. Дело в том, что вместе с ним приглашена его девушка”.

“Что?! Какая девушка?” – я окончательно решила, что меня разыгрывают, но на душе стало ой как неспокойно.

“Да обычная девушка, рыженькая. Пойдем, покажу”.

Вцепившись в руку В.В., я проследовала за ним обратно к залу, из которого совсем недавно так панически бежала. Мой спутник подошёл ко дверям и негромко позвал:

“Игорёша, ты здесь? Поди сюда”.

Игорь Иванович мгновенно появился в дверях, увидел нас двоих и скис:

“Я готов всё объяснить…” – начал он, но В.В. нетерпеливо его прервал:

“Успеешь объясниться. Лучше покажи нам барышню, про которую рассказывал”.

“A! – просветлел И.И., – вы об этой… Секундочку”.

Он метнулся к столу и притащил свой ноутбук. Забарабанив по клавишам, нашёл искомое и повернул к нам экран:

“Вот она милая, туточки у меня. Смотрите, какая цаца”.

На меня бесшабашно смотрело личико ехидной остроносой дамочки с кокетливо прищуренными глазками и ртом до ушей. Одета она была в песочную униформу с какими-то нашивками, а на голове был лихо напялен оранжевый берет с выбивающимися из-под него крашенными космами. В руках она держала трехцветный российский флаг, а вокруг толпились безликие молодые люди, облаченные все в ту же немаркую форму.

Я растеряно замерла, не зная, что сказать, и чувствуя себя полной дурой, да к тому же ещё и оскорбленной в лучших чувствах. В.В., увидев, что лишние свидетели мне сейчас ни к чему, осторожно взял меня за рукав двумя пальцами и отвёл обратно в эту чертову галерею. Там у нас произошел следующий разговор:

“Расстроилась?” – спросил он.

“Вот ещё, – соврала я. – С чего бы?”

Я вдруг сообразила, что сегодня 19 марта, и значит, прошло ровно две недели с тех пор, как я покинула родной дом. И тогда никаких девок рядом с Максом не наблюдалось. Вот гад! Я только за порог, а он сразу…

“А как её зовут? И где они познакомились?” – всхлипнула я.

“Представь себе, зовут её так же, как и тебя – Надей. Твой друг обладает завидным постоянством в своем выборе… А где они познакомились, сказать затрудняюсь. Может быть, Максим нам с тобой сам всё расскажет при встрече?”

“Но почему… Почему вы сразу не сказали, что он…” – у меня вновь, как вчера, свело горло и я не смогла закончить фразу.

“Надежда, прекрати. Все было сказано в то время, когда должно быть сказано”.

Я, сделав над собой усилие, заткнулась. Он покачал головой и сочувственно добавил:

“Неужели ты не веришь? Мне – и не веришь?”

“Верю” – прошептала я, внезапно успокоившись. Будто нажали на кнопку: нервная дрожь, сжимающая мою грудь, исчезла полностью, и осталось только чувство непереносимого стыда за свою глупую бабскую истерику, совершенно недостойную Его внимания. Не я ли ещё недавно закатывала глаза, не зная, как отвязаться от нелепых ухаживаний Макса? Не я ли пыталась его убедить, что любовь – наваждение и самообман? Надо радоваться, что всё разрешилось само собой, без тяжелых объяснений с этим несчастным дурачком!.. И вообще, мы ещё посмотрим, кто кого. Вокруг Макса, сколько его помню, вечно было этих дурочек несчастных, как за баней… котов, и он их вниманием отнюдь не пренебрегал. Хотя в тайне, я знаю, всё-таки надеется на мою взаимность. Так что идиотка я и ничего более.

“Вам – верю, – повторила я. – Всегда и во всём”.

Пожалуй, всё было сказано и услышано, и, чтобы не сморозить ещё какую-нибудь дурость, следовало по-тихому удалиться в свою спальню. Но… Я не хотела расставаться с В.В. Мне казалось, что если он уйдет, то пучина истерики вновь захватит меня. А рядом с ним так спокойно, словно ничего больше на свете не имеет значения. Да так ведь оно и есть на самом деле.

Силясь придумать какой-нибудь повод, чтобы не отпускать его, я отвернулась к окну и ахнула от восхищения:

“Смотрите, какая красотища!”

Звезды померкли, а всё бескрайнее небесное пространство переливалось ледяным зеленым светом – очень похожим на тот, которым мой Возлюбленный обжег меня прошлой ночью. Я хотела сказать ему об этом сходстве, но он опередил меня:

“Да, это Север. Люблю его, это лучшее место нашей страны, её душа… Поэтому и решил позвать тебя с собой. Хотелось показать все эти чудеса… Впрочем, они не могут и близко сравниться с тобой”.

Мы помолчали, а я не знала, как бы мне подобраться к той теме, которая меня больше всего волновала. И спросила в результате опять совершенно не то, что собиралась:

“А куда мы летим?”

Лицо Владимира Владимировича утратило романтическое выражение и слегка поскучнело:

“Ну, как бы тебе сказать, это такая традиция. Ещё со времен чуть ли не Сталина. Или даже до него. Правитель России, взявший власть, должен совершить символическое путешествие через всю страну. А в конце – получить мандат доверия от населения в лице самых древних своих представителей”.

“Представителей? А кто они?”

“Чукчи. Не смейся… Это сильный, гордый и воинственный народ. И главное – они древнейшее племя из сохранившихся на территории современной России. Предки луораветла́нов – так они сами себя называют – жили на берегу Тихого океана ещё в каменном веке, одиннадцать тысяч лет назад, и значит, они по праву старшинства являются истинными хозяевами нашей страны. Ну, то есть, почетная роль у них такая. Они же малочисленная коренная группа, им приятно такое отношение с нашей стороны… Ты думаешь, зря, что ли, наш Ромашка у них там столько времени проторчал?”

Кто такая Ромашка, я не знала, но озвученное им звучало, согласись, несколько абсурдно (у меня даже промелькнула мысль, что он надо мной издевается). Однако В.В. говорил так серьезно, что я, подивившись, поверила. В конце концов, всё, что я увидела за последнее дни в этих высших сферах (в которых, получается, сама теперь вращаюсь), красноречиво доказывало, что тут возможно всякое.

“Но это просто традиция, своего рода ни к чему не обязывающий ритуал, – продолжал В.В. – Если уж на то пошло, то на Чукотку проще на самолете слетать, чем на этом надувном самоваре… Истинная цель нашей поездки в том, что по всему Северу, по всей Новой России мы запускаем сейчас первую очередь ОНФ. Помнишь, мы говорили об этом? И мы с тобой должны увидеть это историческое событие лично”.

Наконец он улыбнулся – я уже заждалась:

“И вообще, настало время хорошенько отдохнуть. В конце концов, имеет право некий уставший президент, только что с блеском завершивший эту безумную предвыборную гонку, отправится в воздушный круиз с некой прелестной особой? Как думаешь?”

Я думала, что это риторический вопрос, на который, как помнилось из школы, можно ответить лишь вежливым кивком. Я всё мялась, боясь говорить о том, чего мне хотелось больше всего на свете.

“Ну что, пойдём на боковую?” – спросил Владимир Владимирович.

“А вы… вы разве не будете сегодня… не хотите?..” – в конце концов сумела пролепетать я, кое как собравшись с силами. Он внимательно посмотрел на меня и, кажется, всё понял правильно:

“Нет, малыш, не сейчас. Ты слишком устала, на тебе лица нет, – ласково произнес он. – Боюсь, вместо любви мне будут лезть в голову мысли о том. что тебя надо уложить в кровать и укрыть одеялом. Завтра будет всё по-другому: никаких дел, будем отдыхать и заниматься любой ерундой, какой захочешь. Или не ерундой, а другими, более интересными вещами. А сейчас иди спать. Договорились?”

Было немного обидно, но я не перечила. Благодарно кивнула ему, он легко прикоснулся к моей щеке, пожелал спокойной ночи и удалился в сторону своего номера. То есть каюты.

Так прошел этот день, Дневник. Лечь спать, как ты видишь, у меня пока не получилось. Был ли этот день счастливым? Думаю, да, несмотря на потрясения. Да и на что жаловаться? – как обычно, все невзгоды я придумала себе сама. Даже вот пишу эти строки и не могу толком понять – из-за чего я так всполошилась? Ну Макс и Макс, что такого? У меня тут своя, новая и чудесная жизнь, а у него своя, и какая мне разница, что с ним происходит? Думаю, дело в том, что я просто никак не ожидала встретить тень этой далекой старой жизни здесь, на экране милейшего Игоря Ивановича. Вот и всё объяснение, ничего страшного не произошло.

Я только вот о чем думаю, Дневник. Каждый день со мной происходят неожиданности: меня кидает из горького разочарования в отчаянное счастье, и я, честно говоря, начинаю уставать от этого. Почему мистический Автор, руководящий моей жизнью, не даст мне ни минутки покоя? Со мной и так за последние две недели случилось столько всего, что другим людям хватило бы и на десяток жизней, а ведь я – самый обычный слабый человек, и молю о том, чтобы мне позволили хотя бы пару дней пожить простой тихой жизнью. А он потирает потные ручки и мерзенько хихикает: нет, милая моя, ты у меня ещё напляшешься! Ах, о чём это я… Снова принялась нести детскую чушь. Прости меня, Дневник. Нет никакого безымянного Автора, каждый сам творец своей судьбы. Есть Бог, но он так далеко, что ему нет дела ни до меня, ни до моей грешной любви с земным властителем… Так что нечего ныть. Видно тут, в этом пугающем мире верховной силы и великих дел, всегда такая жизнь – прекрасная, непредсказуемая и волнующая. Надо привыкать.

Что же, спокойной ночи, Дневник, и до скорых встреч. Жаль, что ты всего лишь тетрадка, и я не могу тебя обнять так, как хотела бы прильнуть к… Ну, мы поняли друг друга.

23 марта

– Скажи, что такое «Северное сопротивление»? – оторвав взгляд от дороги, я взглянул на Надю.

Та, отвернувшись, смотрела в окно. В таком положении она провела последние несколько часов, непонятно что высматривая в безразличном пейзаже зимней тундры. Оказалось, это было её любимым занятием – сидеть боком на кресле, поджав ноги, и мечтательно таращиться в окошко, удостаивая меня редким вниманием лишь в тех случаях, когда ей требовалось принести что-нибудь пожевать или попить – сама она просто ленилась это делать, оправдываясь тем, что ранение мешает ей ходить. За рулем от неё не было никакого проку – водила она ужасно, поэтому после непродолжительных экспериментов, чуть не закончившихся в придорожных кустах, я махнул на неё рукой и предоставил её собственной совести. Из-за этого наше движение по дороге было не таким быстрым, как хотелось бы: несколько часов каждый день приходилось тратить на сон, причём, как только мы останавливались на привал, эгоистка Надя тут же оккупировала единственную нормальную кровать, предоставляя мне ютиться на полу.

Вот уже почти двое суток мы ползли по бесконечной дороге – и не дороге даже, а просто канаве зимника, пробитой в тяжелых сугробах грузовиками. Я радовался, что за всё время нам не встретилось ни одной живой души, ни единой машины – не представляю, как бы мы стали разъезжаться на этой чахлой колее, с трудом вмещающей в ширину даже наш небольшой вездеход. При всём желании я не смог бы отличить эти два пройденных дня друг от друга – так они были однообразны. С тех пор, как мы покинули последний человеческий форпост (это был покосившийся хутор с шашлычной и самодельной заправкой из сваленных во дворе бочек с топливом), окружающая местность не менялась совершенно: вокруг всё тянулась ровная, как стол, ледяная пустыня без единого намека на жизнь – кажется, совершенно невозможную в этих краях. Любопытно, чем эта безликая картина так привлекала мою спутницу?

Я уже думал, что мой вопрос, как и многие предыдущие, останется без ответа, но девушка вдруг обернулась и с некоторым интересом посмотрела на меня:

– А где ты это слышал?

– Ты сама сказала. До того, как вырубиться, когда тебя подстрелили.

– Не врешь? И вообще, это долгая история…

– Так мы вроде не торопимся никуда.

Она вновь надолго замолчала, словно раздумывая, стою ли я того, чтобы доверить мне тайну загадочного Северного сопротивления. Потом смилостивилась:

– Ну тогда слушай. Давным-давно, ещё до войны, появился в этих краях один человек, геолог. Звали его Иосиф Яковлевич Чмак. Не слышал? Эх ты… А Чмак этот, между прочим, в будущем стал известным философом и основоположником школы русского неолиберализма. Стыдно таких не знать. Ну ладно, это все было потом, в эмиграции, а тогда Иосиф Яковлевич был молодым начальником геологоразведочной партии. И влюбился он в прекрасную зырянскую принцессу Ульяну. Ну, то есть, это она по рождению была принцесса, а при большевизме так-то никаких принцев не стало, поэтому она работала обычной учетчицей шкурок на местной фактории. Так вот, втюрился он, значит, и пошел к её дяде, почетному оленеводу-ударнику Анастасию Антиповичу – просить руки племянницы, оставшейся на его попечении после того, как Ульяниного папашу раскулачили. Скупой и вредный дядюшка Анастасий отнёсся к романтическим порывам молодого геолога с пониманием, а потому заломил выкуп в сто оленьих голов и триста литров спирта. Иосиф Яковлевич подумал-подумал, сказал с горечью, что калым за невесту требовать – это не по-пролетарски, и отправился искать правды. Сначала он пришел к великому верхнему шаману Гурию и попросил его, как духовного авторитета, воздействовать на бессовестного дядю, чтобы тот закатал губу. Старец Гурий, большого жизненного опыта человек, попросил его подождать, выпил настойки из якутского лишайника, который он получал по культурному обмену от восточных коллег, и три часа провел в созерцании. После этого он сообщил Чмаку, что не в силах ему помочь: передовики животноводческого производства относятся к существам среднего мира, и, следовательно, находятся вне его зоны компетенции. Вот если бы абонентом был какой-нибудь там Изначальный Куль или Мать-Утка, то без проблем, договорился бы, а так извините. Иосиф Яковлевич расстроился, и пошел вверх по вертикали, то есть обратился к Первому секретарю. Тот выслушал, покивал сочувственно, но на просьбу прижучить Анастасия только развел руками: скотовод-передовик – персона всесоюзная, про него в газетах пишут, и клеймить его на районном партсобрании себе дороже. Но, сказал он, я этих мещанско-буржуазных замашек не одобряю, и вообще у меня этот олений стахановец в печенках сидит, а поэтому мы с тобой сейчас сядем и подпишем телеграмму самому товарищу Ягоде, о том, какие ненадёжные элементы у нас тут завелись, а уж там разберутся. И подписали, хотя Чмаку и не по душе это было. Но он тогда был юным идеалистом и верил в справедливость социалистического общества. Ну вот, товарищ Ягода получил телеграмму, но совершенно не понял, о каких головах, литрах и Ульянах идет речь. Черканул сверху товарищу заместителю наркома, чтобы тот разобрался, да и позабыл в следующую минуту. А заместитель наркома человек был южный, стремительный, и разобрался быстро и решительно. И присел наш геолог на двенадцать лет без права переписки…