скачать книгу бесплатно
– Учтите, я уйду не на пять-десять минут, там полно народу, а я ещё ничего к Новому году не закупала.
– Я подожду, у меня время есть.
Он прождал ее сорок пять минут. Катя тащила из магазина четыре полных пакета продуктов, по два в каждой руке. Из одного из них виднелись серебристо-желтые бока мандарин, а из другого – красные бока яблок. Увидев ее, он вышел из автомобиля и помог Кате составить пакеты на пол автомобиля, за передние кресла.
Через две-три минуты въехали в ее двор, он подрулил к ее подъезду. И теперь, когда наступила пора прощаться, он остро почувствовал, что ему страшно не хочется, чтобы эта милая женщина уходила.
– Посидите ещё немного, – попросил он ее.
– Устала очень, идти надо, с ног валюсь, – проговорила Катя.
Она устало прикрыла глаза, откинувшись на сидении.
– На каком этаже вы живете? – спросил он.
– На последнем, девятом. Три последние окна от угла.
– Катя, я все эти дни думал о вас, – снова заговорил он после некоторого молчания. – Не поверите, ночи не спал. Вы из тех женщин, которых нельзя забыть. Хотя прошло-то всего три дня, а что будет дальше?
Эти его слова снова прозвучали как признание. Она молчала в ответ, и он посмотрел на нее, хотя и не ожидал от нее никаких ответных слов. Она сидела всё так же, откинувшись на сидении, закрыв глаза, только было видно, что ресницы ее дрожат.
Он взял ее ладонь и почувствовал не только трепет своего сердца, но и то, как будто бы ее пальцы отвечали ему робкой взаимностью, несмелой приязнью к нему.
– Что же мы с вами теперь будем делать? – вдруг ожила Катя тем же самым вопросом. – Я себе этого не представляю. Вы женатый человек.
И она посмотрела на него долгим серьезным взглядом, как бы требуя от него ответа.
Но на этот вопрос у него не было ответа. И он молчал какое-то время. Потом нашелся с ответом:
– Катя, мне просто хочется быть рядом с вами. Тем более у вас нет помощников на рынке, вот я вам и буду помогать. Как же вы одна?
– Да уж как-нибудь, – невесело усмехнулась она. – Не первый день, уже привыкла.
– Где вы будете встречать в Новый год? – спросил он ее.
Она пожала плечами.
– Встречу дома, наверное, с детьми…
– Почему «наверное»?
– Если они, конечно, захотят встретить Новый год со мной и с отцом. А то ведь убегут в свои компании.
– И вы останетесь одна?
– Не знаю. Уйду, наверное, какой-нибудь подружке. А что? Вы же, Саша, не можете мне предложить провести Новый год вместе? – проговорила она с иронией.
Он ничего не ответил, и Катя вдруг спешно засобиралась, надела шапочку, открыла дверцу автомобиля… Он тоже поднялся вслед за нею, вытащил сумки, пакеты и помог ей дотащить и китайские сумки и продуктовые пакеты до лифта. Перед дверкой лифта постояли немного, как и в первый вечер знакомства.
– Ну, я пойду, ладно? – так же полувопросительно проговорила она. – Устала очень.
И снова ему стало грустно и тоскливо оттого, что она уходит, и ему нельзя с ней побыть подольше. Он испытывал сильное, почти нестерпимое желание немедленно поцеловать её, прижать к себе, но он снова сдержал себя, тем более, что видел, как устала она, и ей сейчас не до этого.
– Может, до дверей квартиры сумки донести?
– Нет-нет, я там сама справлюсь, спасибо вам, Саша.
Спустился вызванный ею лифт, он погрузил в него сумки и пакеты, спросил:
– Когда вы будете на рынке в следующий раз? – спросил я.
– Не знаю. Ближе к Рождеству, наверное.
– Я найду вас.
Катя ничего не ответила, только неопределенно пожала плечами.
Когда она уехала в лифте, он вернулся к автомобилю, завел его и ещё какое-то время не отъезжал, глядел на три ее окна, в одном из которых, самом крайнем, с балконом, горел яркий свет. Спустя какое-то время загорелся свет в другом окне, крайнем от подъезда. Вероятно, это была кухня. А затем – и в среднем окне.
V
Поднявшись в лифте на свой этаж, подтащив к двери сумки, Катя отперла своим ключом входную железную дверь, громыхнув железом, вошла в прихожую, втащила сумки, внесла пакеты, составила у стены. Никто её не встретил, никто даже не услышал, как она вошла, не услышал грохота железной двери. В квартире стоял чад от табака, и в комнате слева гремела музыка. «Опять прокурили квартиру»! – с досадой подумала она.
Комната сразу напротив входной двери, чуть наискосок налево, это её комната, крохотулька в десять квадратов. Следующие две комнаты по левую сторону от входной двери – смежные. Дальнюю комнату, самую большую, с лоджией, занимал бывший муж, в ближней, где стоял телевизор, обитали сыновья, старший из которых привел в их семью подружку, и она теперь обитала у них постоянно. Там теперь, судя по громкой музыке, были гости, – оттуда, кроме музыки, слышались смех и громкие голоса. За эти восемь лет после развода с мужем вышло так, что их совместное проживание с взрослыми сыновьями разделилось на три ячейки, разнородных и даже враждебных друг другу – муж, она и дети, жившие каждый сам по себе, каждый в своих углах.
Настроение у нее сразу упало. Хоть домой не приходи совсем! «Уеду… уеду от них от всех! – вдруг мгновенно набежало раздражение. – Уеду куда-нибудь подальше!»
Очень часто, возвратившись с рынка домой вот так же, как сегодня, Катя дома заставала толпу молодёжи, своих сыновей с их подругами и дружками. Они пили пиво – любимое теперь занятие молодежи. И это стало уже системой, образом их жизни.
Открылась дверь, – громкая музыка выплеснулась в прихожую вместе с табачным дымом. Из комнаты вышел младший сын, семнадцатилетний Алексей. Увидел мать, спросил:
– Мам, пожрать чего-нибудь принесла?
– А вы разве ничего не сварили?
– Продуктов никаких нет, мам.
– Как нет? Я только позавчера полный холодильник затарила.
– Все съели, мам. У нас сегодня Кирилл с Женей были, потом Лена со своим парнем, а сейчас Дима с Юлей и я с Галей сидим, пиво пьем.
– Гречки бы сварили или кашу рисовую с курицей.
– Мам, мы в обед сварили курицу и съели, всего лишь по кусочку всем хватило.
– Вы, сыночки мои дорогие, обнаглели без конца и без края. А я что, у вас добытчица, да? Вы два здоровых парня сидите на моей шее вместе с вашим папашей и каждый день спрашиваете, что я вам принесла поесть! А о обо мне вы подумали, что я могу прийти голодная?
– Мам, ну что ты сразу с порога начинаешь канючить?
– Где отец?
– Пьяный спит в своей комнате.
– Почему вы опять накурили в квартире? – с раздражением спросила она, проходя в кухню, а затем открывая дверь в уборную.
– Мам, это не мы, а батя. Мы в своей комнате курим.
– А из вашей комнаты дым не идет в другие комнаты? Я просила вас только об одном, чтобы курили на балконе или на лоджии, в коридоре, наконец! Неужели это так трудно? А в уборной-то почему дым?
– Мам, это не мы, это батя.
– Уеду я от вас! Уеду! Устала от вас, бездельников, нерях, эгоистов!
– Мам, ну ты опять завела свою старую песню?
Вышел из комнаты старший сын Димка. Наверное, услышал разговор в прихожей и догадался, что пришла мать.
– Дима, что же это вы? Накурили в квартире, в туалете, как вам не стыдно! Я же вас всех просила не курить в квартире!
– Мам, это не мы! Это папаша.
– Я даже не хочу слышать никаких оправданий! А зачем прокурили зал?
– Это, мам, наша комната.
– Здесь нет ничьих комнат, здесь всё общее! – закричала она. – А там, между прочим, стоит телевизор, это вам известно, и я, между прочим, его смотрю. А из зала дым просачивается по всей квартире!
– Купи себе, мам, новый телевизор.
– Что-о? Это вы купите себе новый телевизор! А меня и этот устраивает!
– Ну, о чем ты говоришь, мам, ты же знаешь, что у нас нет денег.
Сразу же подумала о том, что вот только пришла домой, а радости нет – сразу напряжение, досада, дикий эгоизм сыновей, от которых нет ни радости, ни помощи, а только одни проблемы. Даже дом уже как бы не свой дом, не крепость, защищающая от разных жизненных невзгод. Ее материнская деликатность и прежде выходила ей боком в семье, а теперь и подавно. Деликатничать надо в меру, да и с теми, кто понимает и ценит, что с тобой обходятся деликатно, уважают твои права, твои чувства, твою территорию, личное твое пространство. А ей из-за ее деликатности совсем сели на шею и бывший муж и дети со своими подружками и дружками.
Она прошла в свою комнату, затащила сумки. Тут увидела, что товар, хранившийся в баулах дома в углу, находится ненадлежащим образом, не так, каким она его оставила, уходя на рынок. Опять лазили в сумки без спросу и что-то наверняка растащили, наверняка самое ходовое и денежное.
Так и есть! Нет коричневого женского кожаного плаща с подстежкой из последней партии и кожаной куртки, – эту, конечно же, Алешка припрятал. Он после окончания средней школы ничего не делал, не хотел учиться и никуда не пытался трудоустроиться, ждал призыва в армию.
Это был самый больной вопрос в ее деле – на рынке не предусмотрены были складские помещения, приходилось товар хранить дома, а он растаскивался домашними. То муж продавал что-то за бесценок и пропивал, то младший сын продавал и тратил на развлечения, а может быть, и прокуривал. А то старшенький сын дарил своей подружке или запасались какой-нибудь вещичкой впрок. Мамка поедет в Китай, считали они, ещё привезет, и даже ещё лучше привезет.
До поры до времени она терпела, но сейчас терпение ее лопнуло. Выходит, что у нее теперь совсем нет дома! Хоть запирай свою комнату на ключ!
Она открыла дверь в комнату сыновей – здесь стоял дым коромыслом, за столом сидела компания из шести человек, а на столе – пластиковые бутыли с пивом и с остатками еды. И гремела невыносимо музыка. Она подошла и выдернула шнур из розетки у музыкальной приставки.
– Я вас просила не растаскивать мой товар! Я вас просила, чтобы вы дали мне подняться, а вам наплевать на всё! – закричала она на сыновей. – Кто из вас снова шарился по моим сумкам?
– Мам, ну что ты жадничаешь? Мы взяли каждый себе по вещичке, ну не убудет же у тебя…Лёха взял куртку, а я для Юли плащ взял, он ей в самый раз, – ответил ей старший сын.
– Вон! – вдруг закричала она в ярости. – Все вон!! Три мужика в доме, а никто из вас не принес в дом ни крошки! Я у вас что, добытчица? Одна на всю вашу кодлу?
– Мам ты чё? Мам? – опешил старший сын. – Ты чё нас позоришь?
– С катушек мамка съехала, – сделал вывод младшенький.
– Чего?! – свирепела она. – А ты не знаешь, чего? Вон, говорю, все!
В какой-то момент жизни, совсем недавний, она стала презирать и недолюбливать старшего сына за его слабость, бесхарактерность, за отсутствие вкуса в выборе подружек, за неумение и даже нежелание избавляться от прилипчивых, дурных, растленных, порочных девок, вроде этой Юлии, расплодившихся в это десятилетие нового режима, как плодятся мухи осенью на помойке, если на денек-другой припечет солнце, – девок, роем прилипавших к рослому, как его отец, красивому, веселому сыну. Она ненавидела эту Юлию, курящую дворовую потаскушку, тощую, бледную поганку, эту выпивоху, которая из своей пьющей, драчливой семейки прибилась к их семье; ненавидела эту приживалку, которая уже несколько лет жила в их семье и отравляла ей, Кате, жизнь своим присутствием.
– Привел ее, вот и корми, содержи ее! Покупай ей всё, что хочешь! – кричала она. – Я не собираюсь ещё и твою потаскушку содержать! – Она уже не стеснялась присутствия Юлии, поборов свою деликатность. Говорила в глаза то, что думала.
– Тетя Катя, почему вы меня оскорбляете? – возмутилась Юлия.
– Ты не смеешь её оскорблять! Я люблю ее и женюсь на ней! – закричал на мать сын, вставая со стула. – Она будет моей женой!
От резкого движения он толкнул стол, так что опрокинулся стакан с пивом, и жидкость залила скатерть.
– Женой! – закричала на сына Катя. – Ты остатки ума потерял, да? Подобрал на дворовой помойке эту шлюху, притащил ее в наш дом! – Ты посмотри на нее! На ней уже живого места не осталось, такая она потасканная!
– Не лезь в мою жизнь! Разберись со своею! – кричал на нее в ответ старший сын.
– Что ж, ты прав, сын, надо со своей жизнью разобраться, и я разберусь! Я обязательно разберусь!
Вышла крупная ссора. Юлия рыдала, – как всегда, фальшиво, выдавливая из себя рыдания. Услышав шум, выбрался из своей комнаты проснувшийся отец, хмурый со сна, с разлохмаченными, густыми, когда-то роскошными кудрями.
– Что за шум, а драки нет? – забасил он своим густым баритоном. – Выпить что-нибудь осталось?
Затем, запершись в ванной комнате, Катя плакала от своей истерики, оттого, что накричала на сыновей и «сошла с катушек» (по выражению младшего сына), оттого, что дети выросли эгоистичными, черствыми, неблагодарными; что они непослушны, упрямы, даже очевидно тупы и так и норовят наделать новых ошибок вдобавок ко всем старым; плакала от своей скаредности нищенки, пожалевшей одежды для детей и угощенья для гостей в ее доме; плакала оттого, что от счета каждой копейки она черствела душой, старела телом и лицом, – вон уже и морщинки сплели свою паутину вокруг глаз; плакала от того, что жизнь в своем доме ей уже не мила, даже постыла, словно жизнь в чужом доме; плакала от всей этой безысходной, как ей казалось, жизни, от этого безнадежно замкнутого круга.
Старший сын (не совсем ещё бесчувственный) стучал в дверь, чувствуя, что мать плачет, просил:
– Мам, открой, давай поговорим, мам…
– Не о чем говорить!
– Мам, ну ты же не права…
Выплакавшись, Катя разделась, пустила воду, настроила душ, залезла в ванну, встала под спасительные струи, чувствуя с наслаждением, как вода смывает с неё раздражение, досаду, обиду и прочую душевную накипь. Постепенно успокоилась. И, уже успокоившись, думала: «Уеду куда-нибудь! Обязательно! Глаза бы мои не глядели! Пусть живут, как хотят!»
В один момент она поняла, что самое лучшее – это оставить детей одних, не трястись над ними, они уже взрослые, вполне пора им становиться самостоятельными и определяться по жизни.
И она решила бросить всё и уехать к себе на родину, в забайкальский поселок, где она родилась, и связи с которым во все это время не порывала. Давно зрело это решение, да всё как-то откладывалось.
О личной жизни она уже давно не думала, одни только мысли одолевали – как выжить? Прежде на первом месте всегда были дети, думала после развода, что для детей будет жить, детей бы вырастить – пусть хоть они будут счастливы. Вот – вырастила…
…Катя потеряла работу в доме культуры, как и многие его работники. Машиностроительный завод-кормилец, содержавший дом культуры и его штатных работников, после 1993 года стал влачить жалкое существование, задышал на ладан. Из 6000 работников осталось 600 – в десять раз меньше. Что уж тут говорить о доме культуры? Закрылась библиотека, прекратила работу заводская самодеятельность, кружки, разбежались все творческие коллективы.
И с тех пор, как она потеряла работу, она многое перепробовала в поисках хоть какого-нибудь заработка. В Доме культуры заработок был маленький, но работа ей очень нравилась, и она не думала искать другую. В советские годы маленький ее заработок не ощущался в их семье, так как муж, работая на авиационном заводе, был отменным фрезеровщиком, передовиком производства, зарабатывал хорошие деньги, и жили они в солидном достатке. Обновили мебель, купили автомобиль «Жигули» и многое другое, что считалось в советской семье признаком достатка. Потеряв работу, мытарила несколько лет, работала фасовщицей круп и макаронных изделий, продавцом в киоске, санитаркой в больнице и даже посудницей в кафе. Зарплата – сущие гроши, да и то выдаваемые чаще всего с задержками. Все фасовщицы приворовывали продукты, а киоскеры брали из кассы деньги как бы взаймы, но возвращать не успевали, да и нечем было, старый азер, хозяин киоска, делал ревизию неожиданно и часто. А недостачу высчитывал со всех. Продержалась в киоске она полгода, девочки-продавщицы курили в самом киоске, иной раз прокуривая его до тошноты. Продержалась только потому, что хозяин рассчитывался с ними еженедельно, и хоть какие-то деньги попадали в руки.
