Холодный путь к старости

В молодости, на одном из учений, ему в глаза залетели мелкие металлические стружки. Но кого беспокоят мелкие раны, когда энергии хоть отбавляй? Опомнился ближе к пенсии, а тогда не помогли даже две операции на глазах. Зрение неотвратимо гасло. Пришлось приспосабливать очки. Дед подмотал их на переносице клейкой лентой так, чтобы стекла располагались перед глазами наиболее выигрышно, и тогда, когда не болел, и освещение позволяло, он мог разглядеть своих внуков. От безнадежного уныния спасали только воспоминания. Вот и сейчас, в одиночестве, он лежал и вспоминал прошлое, свою любимую собаку, Барса, чье присутствие возле себя он ощущал и по сей день…

***

Восточноевропейскую овчарку он взял месячным щенком из специального питомника хабаровского клуба собаководства. Щенок был маленький, крошечный. Стоил по тем деньгам двести рублей, а когда вырос, то взамен его тамошние пограничники предлагали тысячу двести.

– Продайте, – просили они. – Как производитель он нам нужен. Больше тысячи двести не можем. У нас такса такая. Вдобавок отдадим вам другую собаку – старую, отслужившую.

Этот вопрос обсуждали на семейном совете, куда входили и четверо детей, и решили Барса не отдавать…

Дед сам дрессировал овчарку, специально обучался этому делу и даже получил диплом дрессировщика в клубе собаководства. Но одного умения тут мало. Овчарка оказалась очень хороша. Воспитание доброе или кровь. До многого доходила своим умом, если так можно сказать в отношении собаки.

***

«Вот если бы сейчас она была жива, а я бы сидел и выпивал с кем-нибудь, то он бы не подошел к столу, – подумал дед с грустью, потому что давно уже не выпивал, как раньше, да и друзья все умерли. – Он бы в коридоре лежал да посматривал. На кухню не заходил. Ни в моем присутствии, ни без меня. Доходил до кухни, ложился, лапки складывал вместе, а на них морду укладывал. Приходил с улицы, пока лапы ему не вымоют, ни за что в квартиру. Так в коридоре и стоял…»

***

Как-то деду пришлось уехать в Москву на переподготовку, и в Хабаровске бабка на целый год осталась одна с четырьмя детьми. Квартира в районе вокзала. Бандитское местечко. Второй этаж, равносильный современному первому, так как первым тогда считался полуподвал. По наружной стене дома проходил широкий опоясывающий выступ. Встав на него можно запросто заглядывать через окна в комнату…

Посреди июльской ночи Барс зашубутился и стал рваться к окну. Лаял, вился возле подоконника. Перебегал к другому окну и там все сызнова. Мордой разбил одно стекло, нос порезал. Шрамы так и остались. Воевал до рассвета. Весь дом слышал этот шум, и никто не вышел, не пришел, не спросил, что там у вас делается. Все боялись. Только следующим днем соседи сообщили, что поутру видели две тени отбегавшие от дома в переулок. Отстоял Барс семью…

В поезде, когда дед получил приказ на перевод в другую военную часть, ехали вместе с Барсом. Семья большая, поэтому выкупили два купе. Барс лежал на полу. Из ресторана шел пьяненький мужичок, то ли по ошибке, то ли из нехороших намерений приоткрыл дверь. Барс как рыкнул. Дверь мгновенно захлопнулась…

На новом месте поселились на четвертом этаже дома, построенного немецкими военнопленными. Огороженная проволокой зона начиналась метрах в десяти. Барс жил в широком коридоре. Он там лежал, отдыхал, но, когда подъездная дверь хлопала, сразу поднимал голову и прислушивался. Если опускал голову – значит, шагал тот, кто живет в этом подъезде. Если чужой шел, то голова не опускалась. Звонок в квартиру встречал в боевой готовности. И вот как-то хозяева были на кухне. Услышали рык и хлопок двери. Выскочили из кухни, открыли входную дверь, а в подъезде эхо гуляло оттого, что кто-то быстро бежал вниз. Вор, наверное. Тогда краж много было.

Умер Барс от ожирения сердца, когда дети подросли. Они с ним бегали, ходили на лыжные прогулки, на санках на нем катались… А потом всем стало недосуг. Когда он умер, дед подозревал, что это чьих-то рук дело. Барс пьяных очень не любил, бросался на них, еле сдерживали. Один раз самого деда так тащил за поводок, что если бы не бордюр, в который дед уперся ногами, то пьяному бы не поздоровилось. И в свой последний вечер Барс выглядел вполне здоровым. Сын вывел его на улицу. Приходит и говорит: «Батя, что-то хрипит пес…» Поэтому, вначале и подумали, что отравили… Но в ветеринарном институте поставили диагноз: инфаркт от ожирения сердца.

Тогда вся семья горевала по своему защитнику и другу, в особенности дед, привязавшийся к Барсу, как к пятому и самому младшему ребенку, и Барс хранил ему преданность до конца своих дней…

После смерти собаки дед долго не находил покоя. Иногда, идя осенью через расположенную рядом с его домом березовую аллею, он замечал, что опавшая листва крутится возле него примерно так, как она летала в то время, когда он выгуливал Барса.

«Ну, естественно, мерещится. Все ветер-озорник, – успокаивал он себя. – Давно пора забыть. Хорошая собака была, но ее не вернешь».

И таких моментов, отзывавшихся в его сердце ностальгической ноткой, случалось много. Вечерами, возвращаясь с работы, он чувствовал, словно помогает ему идти, тянет вперед поводок, будто Барс шел впереди, а может, просто ветер в спину, да и с работы всегда легче. Когда дед поднимался на этаж, ему иной раз чудились звуки мягкой поступи Барса и, что особенно странно, его никогда не покидало ощущение защищенности, как в то время, когда рядом с ним шла любимая овчарка…

Дед радовался своим мыслям о Барсе, мыслям, позволявшим чувствовать его и почти видеть, точнее, иногда видеть, что дед относил к помутнению сознания, но не беспокоился, потому что возвращалось прежнее ощущение его молодости. Причем с течением времени он все больше верил своим видениям, хоть бабка и тревожилась за него, а изредка посмеивалась, хоть дети настороженно, с жалостью поглядывали на него при встречах. Он знал, что каждый идет своим путем, и вскоре они никогда не встретятся, поэтому не обращал внимания. Он ощущал, что на той стороне, его уже ждет друг…

***

Хлопнула входная дверь. «Бабка вернулась», – подумал дед. Раздались шаги, заскрипели половицы, дверцы шкафов… Дед обеспокоено приподнялся на диване, и тут в дверном проеме его комнатушки возник незнакомый парень. Он его не столько увидел, сколько почувствовал: не те тени, не тот шаг.

– Вы куда? – он удивленно обратился к незнакомцу и понял: вор.

– А ты, старый хрыч, что тут делаешь? – спросил вор.

– Немедленно убирайся отсюда. Чтоб ноги здесь не было! – требовательно по-военному произнес дед.

– Счас. Деньги гони, а то по тыкве получишь, – ответил вор и потянулся к деду, чтобы исполнить задуманное…

Но что-то видать не получилось у незнакомца. Дед услышал крик вора и шум схватки, быстрее надел очки и разглядел черноволосого молодого мужчину в легкой китайской куртке серо-зеленого цвета, который крутился на месте, постепенно отступая к выходу из квартиры.

– Что за дерьмо?!! – услышал дед его отчаянный крик и тут разглядел, что у того на руке, ухватив ее мощными челюстями, повисла здоровенная овчарка с седыми подпалинами – Барс! Мысль, что такого быть не может, деду не пришла в голову. Он забыл о телефоне, о милиции, а, встав с постели, желал только одного, чтобы Барс выгнал незваного гостя из квартиры…

– Барс, взять его, фас, фас…, – кричал дед.

Вор с ужасом смотрел на него и отступал. Дед продвигался вперед шаркающей походкой и видел, что овчарка не успокаивалась, зверела, бросалась на незнакомца, отталкивая его к выходу, щелкала челюстями то рядом с его лицом, то замыкала зубы на локте, который вор выставлял вперед. Еще немного, и, казалось, она вцепилась бы тому в шею, но вор развернулся, выскочил в дверь на лестницу и бросился вниз, крикнув на прощание:

– Псих! Тебя в больницу надо!..

Собака сразу исчезла. «Скорее всего, выскочила за вором», – подумал деда, у которого от потрясения подрагивали руки. Он несколько раз крикнул в подъезд:

– Барс, назад!..

Эхо, отскакивая от ступенек и тесных стен, быстро бежало до самого выхода из подъезда, но собака не откликнулась. Дед подождал, закрыл входную дверь, зашел в ванную, умылся, затем прошел на кухню и накапал успокоительного, а потом опять лег в постель. И ему снился Барс, снилось, что его собачья душа была рядом, охраняя от бед…

Раздался звонок в дверь. Пришла бабка.

– Как здоровье?

– Не очень. Тут странное произошло. Сама знаешь, вчера пошел в сад и чуть не завалился на середине пути. Аритмия. Отлеживался. Весь день валялся, и только под утро отпустило. Сегодня тоже лежу, просыпаюсь, а тут вор шарится. Думал, видимо, что мы с тобой в саду, как обычно…

– Да что ты!..

– Потом Барс откуда-то появился и давай на него бросаться. Вор еле утек.

– Ну ты даешь! Ох, напугал. Барс же помер! Померещилось тебе. Эх, старость…

Дед безуспешно поспорил с бабкой, замолчал, но остался при своем мнении. В привидения он не верил, но в то же время увиденное им он не мог отнести к обыденному помутнению сознания. Все было реально: и вор, и Барс, который вроде бы давно умер. Он покоился в лесу, там, где его похоронили всей семьей, но сейчас дед и место бы не указал и не сказал бы уверенно, явью была смерть Барса или сном.

Бабка пошла на кухню, села за стол и принялась с трудом выводить буквы на листке бумаги, которому предначертано было стать письмом внуку:

«…если что-то где-то недописано или стоит лишняя буква, то извиняюсь. Вижу уже плохо и отключаться стала часто. Как-то села в автобус, проехала свою остановку, забыла, где живу. Люди помогли дом найти. Дед тоже стареет. Почти ничего не видит, недавно лежал в госпитале, но нам уже ничто не помогает. Вот он сегодня твердит, что видел Барса, которого схоронили давно…»

А дед опять прилег на диван, на оборудованное для нелегкой старости место, где на простыне рядом с подушкой лежал старый черный наушник, подключенный к радио, так что стоило замкнуть провода, прямо лежа на диване, и радио оживало, рядом лежал пульт от телевизора, на ковре висела лампа-прищепка, которую также можно было включить, не вставая. Но ко всем полезным предметам дед не притронулся. Он лежал и размышлял о том, что хотя он стал видеть очень плохо, но в то же время гораздо лучше, чем в молодости: Барс где-то поблизости. Он почти ощущал его теплое дыхание и понимал, что в какой-то момент именно это чувство, чувство близкого друга, стремление к нему поможет перешагнуть границу жизни, за которой они встретятся…

***

– Собака перестала лаять! – воскликнул Тыренко, примерно через полгода после того, как Алик перестал быть депутатом. – Подавилась-таки Семенычем. Теперь рассказики сочиняет.

Он регулярно просматривал все местные газеты, боясь, что Алик напишет что-нибудь насчет того, что он из десяти оперов в налоговой полиции оставил только четырех.

– Какая собака? – спросил Инкевич, новый заместитель, которого Тыренко назначил вместо Вити, надеявшегося хотя бы на это место.

Инкевич, по образованию электротехник, был большим школьным другом Тыренко, и тот не удержался земляческих чувств и вызвал его в маленький нефтяной город на хорошую зарплату.

– Журналист тут один дурил, – растолковал Тыренко. – Все критиковал. Сейчас заткнулся. Представляешь, на налоговую полицию замахивался. Мэра критиковал. Других. Вот как бы на земле с таким поступили?

– Сам знаешь как: прибили и закопали где-нибудь, – ответил Инкевич и потянулся неверной рукой к ополовиненной бутылке коньяка.

– Стопаньки, – произнес Тыренко. – Не хватит ли тебе? Выпили же. Ты и так постоянно пьян. Показателей никаких. Как бы нас не скинули.

– Брось беспокоиться, – ответил Инкевич. – Кто нас скинет при наших-то подтяжках, то есть подвязках?

Действительно на всех главных должностях, отделявших начальника налоговой полиции маленького нефтяного городка, Тыренко, от московского начальника налоговой полиции всей России, сидели знакомые и благожелающие им люди.

ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА

«Изнашивается все, даже дружба»

Алик по привычке следил за газетными публикациями, делал неутешительные выводы. Все, с чем он боролся, продолжалось. Он держал перед собой три публикации, на каждой светилось по одной строке, выделенной ярким маркером:

1.      «С введением в действие нового Налогового кодекса вся алкогольная продукция подлежит обязательной маркировке региональными специальными марками».

2.      «Распоряжением Правительства РФ разрешено до 1 сентября реализовать остатки немаркированной региональными специальными марками алкогольной продукции».

3.      Распоряжение мэра «О продлении срока реализации алкогольной продукции», датированное 31 августа.

«Охамела власть с Хамовским, – печально раздумывал Алик. – Правительство России ограничивает срок продажи немаркированной водки первым сентября. Мэр маленького нефтяного города на Правительство плюет, продляет продажу водки, и прокуратура молчит»…

***

Сапа думал о неудавшемся союзе с Матушкой и тосковал. После того, как у Матушки с Харевой провалилась затея обвинить Алика в дезинформации, Матушка потеряла интерес к Сапе. Сапа чувствовал, что провинился и перед политической противницей Хамовского, хоть и иллюзорной, и это приводило его в совершеннейшее уныние, поскольку между двумя сторонами одной и той же политической медали маленького нефтяного города, властью и оппозицией, не находилось промежутка, куда удалось бы втиснуться.

На ум Сапе приходили странные разрозненные мысли: «Когда люди говорят, что похудели на два-три килограмма, это смешно. Может, они в туалет хорошо сходили», «У учеников актировка, учителя – за водкой», «Чтобы быстрее и проще повысить показатели, надо не работать, а приписывать»… Откуда и зачем эти думы появлялись в его голове, Сапа не мог понять, он их воспринимал, как пламя воспринимает дрова, и тускнел, как затухает ненужный огонь…

***

При встрече с Сапой Алик еще в дверях обратил внимание, что его политический консультант еще более обрюзг, побледнел и даже полысел. Он такой и стоял в коридоре, одетый в синие свободные спортивно-домашние штаны, светлую футболку и, кроме сказанного выше, похудевший, постаревший и небритый. Пригласил в квартиру без энтузиазма, только потому, что, как интеллигентный человек или считающий себя таковым, не мог отказать просящему. Алик привычно вошел в кухню, присел в кресло, где обычно и сидел, и был неприятно удивлен тем, что испарились таинственные эфиры, превращавшие любой разговор с Сапой в сказочное общение. Взрослая сказка о Сапе внезапно перестала волновать, как в свое время Алик внезапно стал равнодушен к детским сказкам. Он понял, что больше к Сапе не придет, но разговор, несмотря на взаимную антипатию, сложился интересный…

– Торговля водкой в советское время являлась золотым ручейком государства, – вспомнил Сапа. – Одна из главных доходных статей бюджета. Чиновники прекрасно знают, какой бизнес надо брать в свои руки.

– И тогда в другом свете выглядят расплодившиеся праздники, – продолжил Алик. – В праздники народ пьет водки намного больше, а это дополнительные деньги. Вспомните банкеты, которые последние годы администрация нашего города организует по каждому маломальскому случаю. Любой день рождения организации или учреждения – и обязательно организуются застолья в ресторане, причем за бюджетный счет и со значительными возлияниями. А это опять дополнительные деньги. Чем больше народ спивается, тем больше прибыли получат торговцы водкой, а согласно нашей версии – чиновники.

– Ты не забывай еще один момент, – продолжил Сапа. – Водка всегда связана с ростом преступности, и чиновники, торгующие спиртным, ей содействуют…

Последний разговор с Сапой был безрадостен. Рассказы Алика тоже принимали грустные оттенки.

ИЗЛУЧИНА РЕКИ

«О смерти, если хочешь жить, лучше не знать или стараться забыть»

Возле небольшого гнетущего холмика с аккуратным крестом из посеревшей от времени древесины стоял, склонив голову, молодой человек в легкой летней рубашке. Женщина в плотно запахнутом темном одеянии, которую вполне можно было бы принять за его жену или сестру, сидела рядом на траве, опершись рукой и поджав ноги, и грустно смотрела перед собой. Ничто окрест не утешало взор, если не считать щедрой на осенние ягоды рябины, росшей неподалеку на краю крутого обрыва, с которого открывалось величественное зрелище.

Излучина реки, окаймленная крутоярами, поросшими изумрудной и невероятно живой травой, увлекала своей величественной живописной далью. Несчетные деревья, стоявшие по обеим сторонам берега нестройной границей манящего в свои глубины светлого леса, тихо покачивали легкой листвой, словно крылами в попытке подняться в воздух, который всецело затопил это место своей беспредельно прозрачной, сияющей изнутри, эфирной субстанцией. С шелестом листьев неслись стихи на успокаивающем, мечтательном языке, непонятном для разума, но вполне различимом для впечатлительного сердца. Воздух изобиловал ароматами сочных трав и цветений. Чудо-солнце, неистовое в космическом танце безудержного огня, полыхало щедро, но необъяснимо нежно. Его лучи, будто кайма занавески, колыхались над лесом под трепетным движением ветерка и окропляли сказочную картину природы живой водой теплого света, заставляя ее исторгать из себя все доступные природные краски и гореть в полную силу, заявляя вслух о своем существовании щебетом разноголосых птиц. Широкая гордая река блестела и переливалась чешуей гонимых по поверхности небольших волн. Светлые песчаные откосы, словно ладони рук, нежно подправляли ее неторопливое течение. И в вышине, как радостный фон гениальной картины, развернулось голубое полотно кристально чистого всепрощающего неба.

Молодой человек повернулся спиной к могилке и подошел к стальной серебристой ограде, отрезавшей этот небольшой участок горькой земли от остальных земель и городов, от жизни. Он взглянул на обычную и в то же время невероятную красоту, развернувшуюся прямо перед ним, под ним, над ним. На него нахлынуло чувство полета. Мысли о потерях, раскаленной стрелой терзавшие его сердце, мгновенно исчезли, и он ощутил прикосновение счастья, того невероятного счастья, что родилось из желания слиться со всей этой красотой, стать с ней одним целым, неразрывным существом, частью полного гармонии и жизнеутверждающей силы мира. Он неподвижно стоял и завороженно смотрел, точно видел все это впервые. Радость освежила и смыла с него грязь уже давно потерявших всякий смысл тягостных мыслей. Он оглянулся на женщину, все так же задумчиво смотревшую на безотрадную могилку и крест, изводящий воспоминаниями о нереально страшных последних днях ее отца. Блестящая слезинка замерла на серой от переживаний щеке.

Отчаянное чувство пронзительной как нож жалости овладело молодым человеком.

– Повернись, посмотри вокруг, – попросил он.

Женщина с трудом оторвала опустошенный горем взгляд от могилки и непонимающе взглянула на молодого человека. В ее взгляде читались осуждение и непререкаемый приговор.

– Нельзя так безудержно горевать. Жизнь продолжается. Тебе надо отдохнуть. Оглянись. Пожалуйста, – еще раз попросил молодой человек.

В ответ она незряче посмотрела вокруг, и увидела лишь тополиную тлю, витавшую вокруг мелкими темными точками, сбивавшейся в единое пугающее темное облако, и воздух стал по июльски душным и спертым, как в тот день… Ее взгляд опять притянули крест и могилка, и снова безысходность тяжким грузом пригнула ее плечи.

– Прошу тебя, повернись. Не смотри на крест, оглянись вокруг, – проникновенно произнес молодой человек.

Женщина еще раз молча оглянулась, безотчетно повинуясь просьбе, а не желанию. Она посмотрела вокруг, но ничто не привлекло внимания ее пустых глаз, продолжавших видеть лишь холмик земли, под которым покоился близкий ей человек, все остальное скрывалось в дорожной пыли завороженного прошлым зрения. Она медленно и отстраненно, словно пребывая во сне, опять приподнялась и пересела немного в сторону. Но взгляд, взгляд! Он устремлялся в одну высасывающую силы точку: крест упрямо перечеркивал для нее и щебет птиц, и все красоты развертывающейся панорамы жизни.

Вдруг молодого человека озарило: «Множество гнетущих могил оставляем мы за собой на дороге времени. Утраты привычного, прекрасного, доброго и боготворимого неизменно последуют. Любимый человек, любимый дом, любимая работа… И хочется, чтобы жизнь остановилась в те далекие счастливые мгновенья, но она продолжается, заставляя почувствовать горечь нежданных потерь.

Изредка оглядываясь на все эти кресты, хочется вернуться, презрев все временные запреты, чтобы вечно жить с любимыми в счастье, но это невозможно, и остается страдать, упрекать себя, винить в том, что не все сделано, чтобы отдалить миг расставания? Или жить? Мы пытаемся найти новое предназначение, новое место приложения сил, нового любимого человека, порой постоянно оглядываясь назад, потому что не в силах полностью отвернуться от прошлого, лучше которого, как нам кажется, уже ничего в жизни не будет. И его страждущие тени, взывающие к тоске беспощадные тени прошлого, пытаются заслонить жемчужные проблески будущего, пытаются его ревниво отобрать и спрятать во тьме сомнений. Но прошлое умирает тут же, как только закончилось его реальное существование в настоящем. Так зачем же стремится к смерти?»

– Повернись спиной к могиле. Откройся жизни. Впереди еще есть время и много интересного. Надо только стремиться вперед и перестать оглядываться. В могиле нет ничего, кроме муки и мрака. ЕГО в земле нет, он никогда не любил сидеть дома. Он, несомненно, в небе, рядом с птицами. Смотри, – сказал молодой человек и подошел к женщине.

Он осторожно взял ее под мягкую безвольную руку, помог подняться, а потом неторопливо подвел к оградке, к краю пугающего неизвестностью обрыва, и она тоже увидела прекрасную арфу излучины реки и чаек, стремительно пробивавших прозрачную субстанцию, казалось, сиявшего изнутри воздуха. Легкий ветерок нежно перебирал волосы молодого человека и женщины, почти неощутимо играл со складками одежды, а они стояли вдвоем, прижавшись друг к другу, словно найдя долгожданную опору – два четких силуэта на высоком берегу сильной величественной реки.

Взгляд женщины стал оживать, яснеть – не мгновенно, нет, а так, как исчезают густые утренние туманы с алым приходом утреннего солнца. Молодой человек что-то говорил, а она почти не слушала его, внимая целому миру гармонии, который остро напомнил ей самозабвенные детские впечатления: восходящие до самого неба дальневосточные сопки, по которым, если бежать наверх, можно было коснуться блуждающих душ облаков; огромные, словно зонтики, лопухи, под которыми легко спрятаться от любого ненастья… Вид излучины реки вызвал к жизни самые сокровенные, насыщенные любовью мысли, и даже не мысли, а предмыслия, которые понемногу наполняли каждую клеточку тела ощущением счастья и стремлением к лучшему.

Они пошли от могилки по зеленой траве, по едва заметной, словно бы малахитовой дорожке, протоптанной солнечными зайчиками. Подумав об этом, женщина улыбнулась, и сама взяла молодого человека под руку.

***

Итак, Алик с Сапой больше не встречался. Сапа исчез, как часто исчезают люди, отдалившиеся от бытия или потерявшие к нему интерес, а в жизни Алика, кроме рассказов, спустя чуть более полугода появилось еще одно новое направление.

ПОДАРКИ

«Подарок иногда очень сложно отличить от взятки»

О, как он ждал подарка от своего бывшего врага, а может, и не бывшего.

«Обещал подарить ноутбук до нового года, а Хамовский словами не бросается. По крайней мере, этого за ним не замечено, – рассуждал Алик. – До Нового года осталось несколько дней. Сегодня у нас последняя встреча до назначенной даты. Значит, сегодня. Ноутбук – это уж слишком, но какой-то подарок он непременно сделает. Например, книжку свою подарит, чтобы посмеяться надо мной в глубине своей чертовской души».

Алик шел к мэру на согласование его новогоднего интервью.

Сближение с Хамовским, которого он расписывал совсем недавно в «Дробинке», было для Алика неожиданностью. Нет, он не строил иллюзий относительно забвения своих проступков. В сфере политики никто не забыт и ничто не забыто. Он наблюдал разрушенных судеб достаточно, чтобы понимать: мстительность не знает границ. Он проиграл выборы и, лишившись депутатского иммунитета, ждал расправы, но он был журналистом и любил свое дело. Поэтому решил напоследок заработать больше гонораров да и попробовать себя на новом поприще литературы.

Саморазрушение, самостоятельный уход – что может быть проще? Кинул заявление, и ты свободен, до того момента, пока на другом месте не встретишь те же проблемы. Вспыльчивость и амбиции – плохие советчики. Алик умел учиться на чужих ошибках.