Холодный путь к старости

В это время ручной, как белочка, Алик в соседней комнате, сидя на коротком диванчике, тискал маленькую симпатичную татарочку Асю. Татарочке нравилось, она пьяно смеялась…

– А где же Алик? – спросила Галя. – Кто нам будет наливать?

– Пойду посмотрю, – поспешно сказала Посульская и, покачиваясь, пошла к двери, за которой некоторое время назад скрылся Алик.

Дверь открылась, резко осветив целующуюся парочку зальным светом, большую часть которого съедала возмущенная тень Посульской.

– Вот это да! – крикнула она. – Девчонки, да они тут зажимаются. Ну Алик, ну негодник. Мы сидим, рюмки пустые, а они…

Ася смущенно вскочила с дивана и пошла к общему столу. Алик хотел пройти вслед за ней, как Посульская схватила его за руку.

– Так не пойдет! – крикнула она. – Хочу на ручках к столу, а то ноги не держат. Отнеси меня, Алик.

– Да он не поднимет тебя, – усомнилась Галя.

– Сможет, сможет, – уверенно пропела Петровна.

– Алик, под-ни-ми, Алик, от-не-си, – смеясь, скандировала Ася.

Алик оценивающе оглядел Посульскую с головы до пяток. Ее нельзя было назвать миниатюрной, как татарочка, и стройной, но лишнего жира в Посульской было явно меньше, чем в Петровне, и ростом она была не высока – с Галю. Таких женщин он носил. Мгновенье – и он подхватил ее на руки и понес к столу. Посульская, плавно и бесстрашно летя на полом, восхищено притихла, как и все женщины за столом, не ожидавшие такого от своей редакционной белочки.

Стопки с бульканьем наполнились прозрачной сияющей водочкой, столкнулись в коллективном звенящем поцелуе и опрокинулись в приоткрытые рты.

– Алик, возьми меня на ручки, еще хочу, – капризно и громко произнесла Посульская.

Она опять взлетела над полом и, схватившись за шею Алика, приблизилась к его уху и произнесла:

– Хочу в комнатку, где ты татарочку зажимал.

Пока она, как ребеночек, лежала на ручках, Алик окончательно обрел в ее глазах черты мужчины, необходимого ей в сей хмельной час. «А почему бы и нет?» – подумала Посульская и, едва встав на ноги, упала в объятия Алика.

– Хочу тебя, – сказала она. – Не будь дураком. Бери, такое счастье тебе больше не предоставится…

Они вертелись на вращающемся стуле, Посульская от радости совершенно потеряла самоконтроль и в самый ответственный момент, когда солнце счастья должно было отчаянно воссиять в душе, она, отчаянно дернувшись, свалилась на край стоявшего неподалеку стола лицом вниз, мгновенно и не сопротивляясь, как срубленное дерево. Когда она приподнялась, вокруг правого глаза добротно краснели несомненные признаки нарождающегося синяка.

– Блин! – обиженно вскрикнула Посульская. – Алик, ты что удержать не мог?! Как я теперь домой…

– Давай снегом! – крикнул испуганный Алик и, застегивая брюки, побежал к выходу из квартиры.

– Что случилось? Что случилось? Как вы там? – раздались голоса Гали, Петровны, Аси…

Морозный, снежный, черно-звездный в семь вечера январь шалил и жалил. Алик не побежал дальше последней ступеньки, он быстро схватил ком снега для утешения фонаря, но пока спьяну неустойчиво скользил на утрамбованном ногами насте, коллеги уже вывели Посульскую из подъезда…

С этого момента Посульская возненавидела Алика и делала ему гадости при каждом удобном случае. Поэтому к заданию Квашнякова написать про Алика нечто едкое и смешное она отнеслась особенно ответственно, и вот что получилось.

Почему бабахнул «Дробовик»?

«Самые болезненные удары наносят близкие»

«В редакции долгое время пылился Дробовик. Пылился, пылился… Вдруг как бабахнет! Да не просто – дымом и пулями, а газетками – «Дробинками». И чуется, эти «дробинки» собирались в кучку давно.

Дробовик, конечно, не ружье. Это журналист не из лучших: не любил лопатой махать изначально. Несколько лет он на базарах продавал безделушки и сладости. Попытался устроиться на должность начальника, но оказалось, что там необходимо работать, и не с хрупкими женщинами, как в редакции, а с мужиками. А работать с мужиками гораздо сложнее, мы, святая АКМ, это точно знаем, ведь мужики гораздо драчливее и крупнее и постоянно кидают…до синяков, а тут открылась городская газета.

Хорошо подвешенный язык, да еще с юморком, Дробовику пригодился. Инженер стал журналистом. И началось! Человек, сегодня вскрывающий язвы и опухоли, стал подрабатывать в администрации. А подкопив деньжат, сволочь, начинал критиковать тех, на кого работал. И от этого прямо мороз по коже. Даже собака не кусает руку, корм подающую. Наверное, мало получил. Вот тебе и бессребреник.

Наше редакционное ружье в человеческом облике решило пострелять еще, и к его материальным амбициям добавились политические – решил Дробовик пойти во власть. Стал нагуливать вес, изобретя «Дробинку», цель которой – вылить, в основном на руководителей, больше грязи, ничем, кроме его измышлений, не обоснованной…»

Все это было опубликовано в газете маленького нефтяного города за подписью Святая АКМ.

***

Есть такая игра, в которую играют в основном дети: один ребенок поворачивается спиной к компании, а его кто-то из этой компании бьет по спине, по плечу. Пострадавший поворачивается лицом к этой компании и жестам, мимике, по одному Богу известным признакам старается определить: кто его ударил. Это достаточно сложная задача, потому что все благодушно улыбаются и смеются и ударивший ведет себя аналогично – маскируется. В таком положении оказался и Алик после прочтения вышеприведенного произведения. Удар был нанесен. По содержанию было ясно, что постарался кто-то из близких коллег, но все благодушно улыбались, приветливо здоровались как обычно. Иисус смог распознать Иуду, Алик был всего лишь человек и не смог, а через некоторое время потерял интерес к решению этой задачи. Задача решилась сама собой…

Спустя много лет Святая АКМ после грандиозной пьянки в кафе по случаю Дня печати, еле проговаривая слова, признался Алику в своем авторстве на этот материал. Это оказался муж Посульской, которого на литературные свершения вдохновила жена, рассказав о происхождении синяка.

– Мне казалось, что я правильно поступаю, – утверждал он.

– Написал и написал, мне уже все равно, – ответил Алик, а сам подумал, что женщины не прощают мужчинам своих падений, мужья не прощают знакомым подозрений относительно соблазнения своих женщин.

Ему стало ясно, каким образом супруги добыли кредит на обучение дочери в Санкт-Петербурге, каким образом они ее устроили на работу в городскую администрацию, каким образом на самом ответственном посту в газете маленького нефтяного города оказалась Посульская, не написавшая ни одного газетного материала. И вот этот неказистый и худой, как северная приболотная сосна, муж Посульской, еле шевеля языком, говорил о каких-то политических взглядах, которых он придерживался в то время, о том, что он не кривил душой, а искренне писал пасквиль, но сейчас раскаивается. Он протянул руку для мировой, Алик сунул ему свою пятерню, как в дырку унитаза. И вскоре возникла идея написать рассказ о собачьей психологии.

СОБАКА

«Вожак моей стаи», – думает собака о своем хозяине, желая угодить. «Как бы получить прибавку к зарплате, как бы не уволили», – думает человек, раболепствуя от таких же инстинктов».

У одного моего очень радушного знакомого, находящегося в солидном возрасте, водилась патлатая, словно бы обросшая щедрою пыльною куделей, собачка-болонка, и обладала она нестерпимым для его гостей гадким качеством. Когда гость заходил в квартиру, она виляла пред ним хвостом, а как только тот поворачивался к ней спиной, она кусала его за пятку или голень, а потом быстро пряталась за хозяина, чтобы не получить хорошего пинка. При этом перед тем как укусить, она беззлобно и смиренно смотрела на гостя, ее черненькие глазки словно светились любовью и добротой, хотя говорить об этом с достоверностью сложно, поскольку у всех болонок глаза едва проглядывают из-под нависающей на них шерсти, а после нападения, уже из-за хозяина, она поглядывала угрожающе – исподлобья.

Конечно, хозяин переживал, по крайней мере внешне, высказывал заверения, что такого не повторится, предлагал не бояться. Но его собачка от этого характером не менялась и кусала всякий раз, когда предоставлялась возможность. И даже повторно, хоть через пять минут. Особенно увлекалась она пятками, которые были легкодоступны под стульями, расставленными вокруг праздничного стола. Например, в день рождения хозяина. Гости роняли фужеры, ойкали и ругались, произнося тосты… Собачка же совершала дерзкие атаки, пока ее не запирали в отдельной комнате.

Но самым любопытным и фантастическим стало то, что когда эта отъявленная злодейка собачьего рода наконец сдохла, то пришедшая ей на смену болонка, имела точно такие же повадки. Можно было бы воспринять это качество характера за врожденное, за присущее всем особям породы болонок. Но нет, знавал я и смиренных. «А может, собака – это действительно зеркало души хозяина?» – подумал я и стал им интересоваться, а это не так сложно: люди любят поговорить, особенно когда выпьют.

Хозяин был поистине душкой. Милый, приветливый добряк с не сходящей с губ улыбкой, щедрый на шутку. Добрую ли злую – на эту тему можно, конечно, поспорить, но любил он всяческие «приколы». В молодости он даже на скорую руку до срока похоронил старшего брата. Произошло это на неудачном для него экзамене. Он потел и чувствовал, что двойка назревала. Его мысли метались в голове, как накрытая стеклянной банкой мышь. И в тот момент, когда преподавательская рука уже потянулась, чтобы запечатлеть его полное фиаско, он произнес:

– Простите меня за мою плохую подготовку, но у меня горе.

– Какое горе? – спросил преподаватель, ожидавший услышать достойное жалостливой усмешки оправдание.

– Брат вчера умер. Я всю ночь не спал. Роднее его у меня никого. Мы ж без родителей росли. Надо к похоронам готовиться. Хорошо хоть ваш экзамен последний, – ответил наш добряк.

Такими вещами не шутят – это знает каждый. Преподаватель разжалобился и поставил «удовлетворительно», но он знал эту семью и отправил соболезнование. Телеграмму вытащил из почтового ящика старший брат. Тот самый, «умерший». Он вначале сильно изумился, потом разозлился и решил отлупить меньшого. Но меньшой спрятался за широкую спину деда, воспитывавшего их, и кричал:

– Дедуля, что ему сделалось с того? Живой же, живой! Да и куда мне деваться – не пятнать же честь семьи, не с двойкой же возвращаться?…

Когда дед умер и оставил своим внукам небольшое, но никогда не лишнее наследство, старший брат служил в армии. Имущество все записали на младшего, ему же достались и деньги. Дед поставил условие – поделить все поровну, когда вернется старший. Но младший к тому времени женился и, посовещавшись с женой, все оставил себе. Конечно, был скандал, и младший, прячась за спиной своей супруги, выкрикивал:

– Да не беспокойся ты. Тебе все равно пока ничего не надо, а как женишься, так верну.

Прошло время, и оно загладило неровности на почве деления имущества. Младший прижился, деньги потратил, а кто старое помянет…

Все это происходило за кулисами жизни, а на ее сцене наш хозяин был очень даже хорошеньким и приятненьким. Своей благожелательной общительностью он располагал к себе, имел много друзей и почитателей, в том числе и одного дальнего родственника, хотя в душе питал к тому непонятную себе антипатию. Работали они в одной организации и секретов друг от друга не имели. Как-то этот родственник унес с работы домой нужный в хозяйстве приборчик. Наш добряк узнал об этом, взревновал и воззавидовал и, почувствовав, что ревность и зависть эти находятся в русле справедливых порывов борьбы с расхитителями и, по большому счету, напоминают патриотизм, он пошел к их общему начальнику и начал издалека. Мол, есть еще резервы у предприятия, можно экономить, когда б не стало людей, стремящихся урвать, и тут уж, что главное, надо таких разоблачать, невзирая на родственные чувства. И вот он – гад – взял прибор и не вернул, и не известно, вернет ли. Увидев в глазах начальника интерес, чувствуя, что этот интерес может вылиться в приятные к нему отношения, он вошел в раж и наговорил такого про своего родственника, что не каждая жена подружке про мужа расскажет. Начальник тут же вызвал этого родственника, у которого от преподнесенных известий руки инстинктивно сложились в кулаки. Он пошел было к добряку, чтобы, не мешкая, поквитаться. Заметив это, наш добряк незамедлительно спрятался за спину начальника и затараторил:

– Пал Мироныч, да что же он! Я же при исполнении, я ж за предприятие!..

И все песики у этого доброхота поступали примерно также. Но, впрочем, не совсем. Когда добрый милый хозяин постарел и ослаб, каждый очередной песик по-прежнему стоял возле него и кусал любого, кто заходил. Хозяин же преданностью не отличался. Когда над его начальником нависла угроза разжалования, он первым исподволь начал плести интриги и сотрудничать с кандидатом на эту должность за обещание всяческих благ. В глаза же своему начальнику, который и не знал, что последние дни при должности, улыбался как обычно, а в разговорах вызывал на его откровенность и прислушивался, чтобы было что сообщить на сторону. И так он поступал всегда, потому что в человеческом обществе хозяев нет, есть сильнейшие. Но как собачкам передавались его черты – это для меня так и осталось секретом. Ну не инфекция же…

***

На вторую версию бытия журналиста, опубликованную в газете маленького нефтяного города, Алику ответить было нечего. Она представляла собой классическое учебное произведение в анонимном жанре и обыгрывала фамилию Алика, которая, напомним, носила автоматический характер – Робот.

ЖИЗНЬ сильнее РОБОТОВ

«В мире нет ни добра, ни зла. Есть люди, называющие себя добрыми, есть люди, которых называют злыми. Есть события, которые называют хорошими, есть события, которые называют плохими»

Явление человека-машины, бездумного механизма, цинично и безостановочно выполняющего заданную кем-то программу разрушения, бесчеловечного, лишенного элементарных человеческих эмоций – радости, боли, сострадания, уважения – не исчезло. Такой Робот есть и в нашем городе. Кто-то нажал кнопку «уничтожение» в его механизме и забыл выключить.

В программе Робота одна фраза:

– Свободу слова!

Кто-то восхищенно подумал: «Вот смелый человек! НАШ! Станет депутатом – всем покажет!» И выбрали Робота депутатом в ту Думу, в которую он сто раз плюнул, к тому мэру, заслуги которого он растоптал и себе присвоил.

– Я, – сказал Робот, – с властью боролся – и нефтяникам зарплату прибавили.

А что, народ-то одурачить несложно: обратись к нему с ласковым словом, разбуди жалость к самому себе, гонимому властями и главным редактором, – голоса избирателей обеспечены. Правильная линия взята была: народ российский привык быть не вместе с властью, а против нее. Традиции сильнее разума. Жаль.

Да, у нынешней власти есть промахи. Есть ошибки и у мэра. Не ошибаются лишь дураки и Роботы.

Умный человек свое мнение выскажет честно и своевременно, потому что умный человек хочет помочь недостатки устранить и жизнь сделать лучше. Робот не такой. Так героем, жертвующим собой во имя людей, не станешь. Стоит он, спрятавшись за угол, и долго ждет, записывая, подслушивая… Копит месяцами, чтобы начать разоблачения ради одной цели – стать депутатом и главным редактором газеты.

На месте избиваемого, выставляемого на посмешище, может оказаться любой из вас. Начал Робот с начальника налоговой полиции, на которого у него нет никаких обвинительных фактов, кроме материалов уголовных дел прошлых лет, закрытых за недостаточностью улик. Затем обвинил городскую Думу в одном смертном грехе – сотрудничестве с мэром в решении социальных вопросов о налоговой льготе по социальной защите, о повышении заработной платы, о налоговых льготах предпринимателям и т.д.

О главном редакторе газеты говорил много и в таких оскорбительных выражениях, что тот здоровье потерял. А Робот наш, униженный и оскорбленный, подвергаемый бесконечным угрозам со стороны всех властных структур, но здоровехонький – откуда у Робота сердце? – продолжает поносить своих коллег по редакции газеты. Поддались они, неразумные, контрагитации…

Но больше всего ненависти у Робота к мэру. Не по зубам ему мэр – механизм скрипит и ржавеет. Мэр силен тем, что за ним – дело. Он человек дела, ответственности, обязательности. Знаю, очень многие жители нашего небольшого нефтяного городка это видят и ценят. Знаю, что только вместе мы можем поддержать то, что далось великим трудом: своевременную заработную плату бюджетникам, медленное, но все же увеличение зарплаты нефтяникам, городской крытый рынок, учреждения культуры, спорта, образования, созданные за последние два года, активное строительство больницы, замороженное при прежней администрации. Сохраним ли мы эти достижения на фоне тяжелой жизни в других городах или позволим топтать всех поочередно?

Верю, что люди, живущие в этом городе и считающие этот город своим, сильнее Роботов. Ибо жизнь всегда сильнее!»

На этот раз вместо подписи в газете маленького нефтяного города значилось: Неравнодушный житель.

ПРЕДЛОЖЕНИЕ

«В поисках спасения на воде, не хватайтесь за крокодилов»

«Есть много людей, считающих, что им все дозволено, потому что они защищены чем-либо от остальных: местом жительства, охраной, должностями, – думал Алик, осмысливая заметки про себя. – Хотя есть в этих заметках определенная жизненная справедливость. Сколько я разных начальников в газете уделал, теперь все мне вернулось. Бумеранг. Плакать нечего».

Он шел из редакции газеты, пребывание в которой отравляло ему существование, но уйти было некуда: газета оставалась единственной в маленьком нефтяном городе.

Ситуация действительно сложилась отвратительная. Коллектив редакции отрабатывал не только делом, но и верой и душой. Слова ненависти, высказанные на собрании, изменили каждого из людей, а их настроения, гаденькие газетные тексты и редакционная коллегия, направленные против Алика, под эгидой Квашнякова создали в редакции тягостную угнетающую атмосферу, которая, несмотря на свою нереальность, ощущалась явственно. Алик приходил в редакцию и ни с чем другим ее сравнить не мог, как только с неисправной, залитой нечистотами канализацией, куда он вынужден погружаться с головой, как сантехник, по долгу службы. Кругом грязь, хочется оставаться чистым, но порой кажется, что ткань скафандра не устоит против ежедневного контакта с воцарившейся вокруг клоакой.

Раз в год в редакцию газеты наведывался главный писатель округа, по крайней мере, считавший себя таковым. Он увлеченно рассказывал о себе, что, впрочем, присуще почти всем пишущим, и просил: не строчите пакостно, следите за выражениями.

Алик шел домой и думал: «В каких приличных выражениях можно обрисовать нынешнюю обстановку, сложившуюся в милом, уютном в недавнем прошлом местечке под названием «Редакция газеты», где на фоне добрых дружеских отношений публиковались прекрасные бойкие материалы. Всем было интересно, все с радостью шли на работу и в одно мгновенье отказались от прошлого. Как легко убить идеальный мир, достаточно одного начальственного мерзавца…».

Размышления прервал остановившийся рядом джип. Стекло опустилось, и на Алика глянуло лицо, откровенно бандитское, но благожелательное, как благожелательны бывают волчьи морды.

– Привет. Это ты Алик? – спросило лицо.

– Я, – ответил Алик, предполагая, что тип в джипе послан из городской администрации для очередного устрашения.

– Бешеного знаешь? – спросил тип. – Это я и есть. Помощь нужна?

Бешеного Алик не знал, но слышал, что тот своенравен и ввязывался в любую драку, не задумываясь о последствиях.

– Нужна, – ответил Алик. – А что ты можешь?

– Налажу твои отношения с редактором, – ответил, широко улыбаясь, Бешенный. – Хочешь, зайду в редакцию и набью ему морду или пригрожу. Гарантирую: он станет паинькой, и ты опубликуешь все, что захочешь.

– Спасибо, не надо, как-нибудь сам, – ответил Алик, хотя его так и влекло согласиться.

Человеку с властью можно бороться только методами, схожими с уголовными, – в этом Алик не сомневался. Противопоставить должностной самоуверенности, поддерживаемой всеми правозащитными структурами, можно только кулак. Только драка, только дубиной по железному панцирю. Но его страшила прямая связь с уголовным миром, где царят тоже не добрые законы. Помощь в укрощении Квашнякова могла повиснуть на его шее слишком дорогим, неоплатным долгом вроде камня, с которым уголовного мертвеца сбрасывают на дно морское. Что могли его попросить в будущем – он не знал. Сделка с совестью могла стать слишком тяжелой.

– Смотри, искренне предлагаю, – сказал Бешеный. – Его, может, и бить не придется. Зайду, поговорю.

«Нет других вариантов переиграть Хамовского и Квашнякова, но это не мой метод, – рассудил Алик, не представляя себе даже отдаленно, как победить в борьбе с властью. – Мы все зачастую боремся не с причиной, а со следствиями. Точнее не боремся, а лишь демонстрируем недовольство, видимо, другого пути нет. Они нам доходы режут, социальные льготы снимают, воруют, создают законы под себя, тратят общественные деньги как хотят, а мы отвечаем митингами, письмами и резолюциями, кухонными разговорами, спорами с родными, газетными публикациями. Когда бы все, что творит власть, происходило на бытовом уровне, то обидчик давно бы в морду получил».

Бешеный уехал. Об этом Алик не сожалел. Если бы Бешенный желал своими методами побороться с властью и набить морду Квашнякову, то набил бы и без просьбы…

Алик вспомнил, как однажды в вагонном туалете клапан в кране был настолько подпружинен, что нажать на него так, чтобы потекла вода, мог лишь человек, физически развитый. У него самого каменели от напряжения руки, когда приходилось умываться. Пенсионеры же, стыдливо улыбаясь, вынужденно просили крепких мужиков помочь, понажимать. Особо конфузились женщины. А вагонные царевны – проводницы, были равнодушны к бедам пассажиров, как и нынешние властители к чаяниям народа, потому что и у тех, и других отдельное обслуживание, к ним особое отношение. «Что я немощный, чтобы обращаться к бандитам, как пенсионеры в социальную защиту? – мысленно упрекнул он себя. – Сам продавлю чинуш».

Кто не заблуждался – тот не жил. Сожалеть стоило и о том, что он не отказался от выборов в окружную Думу…

СОВЕТ

«Не всякий совет проливает свет»

– Ты не должен снимать свою кандидатуру с выборов в округ, – убеждал Сапа, внешне совершенно забыв о своем прошлом согласии. – Ни в коем случае. На тебя избиратель делает ставки, рассчитывает, как на лошадь, участвующую в скачках. Если ты хотел сойти с выборов, то не надо было вовсе в них участвовать. Сейчас ты обязан дойти до конца.

– Я на сто процентов не выиграю. На первом месте Матушка – это однозначно, – говорил Алик. – На втором месте или я, или Солнцев. Он единственный из руководителей нефтяных предприятий, которого действительно уважают. Хотя непонятно за что. Фамилия у него хорошая, а толку как с любого. Могу гарантировать, что он, как изберут, добьется более высокой должности и покинет маленький нефтяной город…

– Фамилия у Солнцева выигрышная, – согласился Сапа. – Но для тебя эти выборы – реальный шанс, пока волна людей, голосовавших за тебя на предыдущих выборах в городскую Думу, не сникла. Матушку давно раскусили: она только говорить может.

– Вы не правы, – ответил Алик. – Матушке верят и поклоняются.

– А ты не задумывался, какие перспективы таятся в связке Хамовский, жесткий политик, плюс Матушка, любимица публики? – спросил Сапа. – Если они сумеют разыграть такой спектакль, когда на публике будут врагами, а втайне друзьями, они окажутся непобедимы. Связка тиран и народный защитник – очень эффектный коктейль! Мне кажется, что эти два толстяка его давно замешали.

Смотри. Во-первых. Такая связка обеспечивает Хамовскому города спокойные перевыборы на должность мэра. Я тебе гарантирую, что Матушка не пойдет против него. Она, как сильнейший конкурент, на его стороне, и даже более того, работает иной раз на его рейтинг. Во-вторых. Вся оппозиция попадает под контроль Хамовского, поскольку все, кто против мэра, приходят к Матушке, защитнице. Матушке такая ситуация выгодна, поскольку реально против мэра она не выступает и не попадает под огонь его сторонников, и в тоже время она неплохо поддерживает свой рейтинг и имидж… Так что ты, выступив против Матушки, в принципе не отступаешь от своей линии. Она уже давно не оппозиция и реально не борется с властью.

– Но я ей обещал, – вспомнил Алик.

– Конечно, решай сам, – ответил Сапа. – Но в округе ты мог бы найти финансы для своей газеты, и она стала бы мощной силой в городе на долгое время. Мэр вынужден был бы с тобой сотрудничать. Потом не забывай, что я попал под сокращение. А у депутата окружной Думы должен быть помощник на постоянной основе, и на него, насколько я знаю, выделяется вполне приличная сумма в месяц.