Холодный путь к старости

– Ваш оценщик – мошенник! – резанул директор, на лбу которого показались первые капли пота. – Его оценка ниже даже остаточной стоимости. Вы изъяли четыре километра стальной импортной трубы. Она оценена в пять тысяч рублей и продана. Только нищий не купит. Минимальная рыночная стоимость ее на момент продажи составляла не менее двух с половиной миллионов рублей. В пятьсот раз выше! Вы нас грабите! Мы остаемся должниками. Ваш любимый бюджет без денег. Наши деньги растаскивают всякие оценщики и сомнительные фирмочки. Кому выгодна такая распродажа?..

– Не твоего ума дело! – рявкнул Семеныч, лицо которого тоже украсил агрессивный румянец. – Нас создало государство, а тебя лишь мать в ячейке общества! И ты хай поднимаешь?! Трубу ему жалко! Ты смотри, как бы тебя за грязные речи куском этой трубы в подъезде не огрели. И не забывай: мои автоматчики охраняют твое имущество от твоих посягательств не бесплатно. Их цена на твои плечи ляжет, а ты орешь. Смотри, как бы позвоночник не хрустнул от тяжести, которую взвалил на себя. Все. Время истекло. Поумнеешь – жду…

Директор вышел и громко хлопнул дверью. Семеныч откинулся на спинку кресла, растер ладонями гудевшую, как ткань на барабане, кожу на лбу и включил радио. Передавали его интервью:

– За восемь месяцев текущего года отделом Управления федеральной службы налоговой полиции маленького нефтяного города возбуждено тридцать три уголовных дела, по которым выявлено тридцать семь преступлений. Производство тридцати уголовных дел закончено. Пять из них направлено в суд…

«Хорошо говорю, – подумал Семеныч. – Работа налицо. Любому нормальному слушателю понятно, что налоговая полиция не зря хлеб ест. Преступников ловим. Укрывателей налогов, как раньше укрывателей зерна. Мы гончие современной продразверстки. Наш девиз – отобрать у богатых. Это нашему, советскому, человеку должно нравиться…»

Тем временем по радио пустили стихи местных поэтов, озвученные все тем же женским, на этот раз страдающим голосом:

Кто замыкается в аду

Своей души, когда несчастье

Опутало ее одну,

Слезами кормит тот беду,

Лелеет, бережет ненастье

И вместе с тем идет ко дну.

Но если гомон голосов

Друзей любимых вдруг нахлынет,

Тьма непроглядных облаков,

Несущих ранний хлад снегов,

Под светом солнца мигом сгинет,

И сердце в нем напьется силы…

«А что не выпить и не поговорить с друзьями?» – подумал Семеныч, достал из шкафчика дежурную бутылочку коньяка, налил до краев в чайную чашку и, резко запрокинув голову, одним глотком выпил. Потом пододвинул телефон и натыкал знакомый номерок.

– Это столица? – спросил он, когда на том конце телефонного соединения кто-то поднял трубку.

– Общество с ограниченной ответственностью «Сорви с Сибири», – ответил приятный женский голос.

– Вы-то мне и нужны, – заверил Семеныч. – Пропихайлов на месте?

– Виктор Лиманович? – переспросил женский голос.

– Да. Соедини меня с ним, – не терпящим возражений голосом скомандовал Семеныч.

– А как вас представить?

– Скажи, Семеныч из маленького нефтяного…

– О-о-о, Семеныч, привет. Что заскучал? Буквально ж вчера говорили, – радостно поприветствовал его мужской голос.

Это был голос Вити Пропихайлова, находившегося во всероссийском розыске с подачи прокуратуры маленького нефтяного города. Того самого Вити, который основал в маленьком нефтяном городе охранное предприятие «Лидер» и благополучно исчез со сцены, оставив неудовлетворенных зрителей при желании закидать его помидорами. Он кому надо заплатил, вполне прилично обосновался в столице округа, организовал доходнейшее предприятие на основе старых связей и ничего от жизни более не желал.

– Привет, – ответил Семеныч. – Сейчас по поводу вчерашнего ареста ко мне директор заглядывал, так настроение испортил, дай, думаю, тебе позвоню, чтобы, как говорится, в общении с тобой напиться силы.

– Чего-чего напиться? – переспросил Пропихайлов.

– Забудь, к слову пришлось, – ответил Семеныч. – Давай обсудим, как продвигаются наши дела. Зачитай, что там у нас получается.

– Слушай. «КАМАЗ» Хлопцев оценил в три тысячи рублей. Автокран – в пять тысяч рублей. Бульдозер – в полторы тысячи. Автобус – в две. Далее две легковые автомашины – по две с половиной и восемь тысяч рублей. Вахтовый автобус – десять тысяч рублей…

– Отличная работа! – воскликнул Семеныч. – Неплохо наваримся. Рыночная стоимость вахтового автобуса как минимум в десять раз выше. А полторы тысячи рублей – цена игрушечного бульдозера! Не забудь: часть этой техники нужна лично мне. У меня родственник в Тюмени автотранспортное предприятие открыл.

– Нет проблем, Семеныч, – ответил Пропихайлов. – Что надо – твое. У нас оборот большой. Сам знаешь: мы – федеральный центр. Ваш маленький нефтяной город – один из семи городов округа, попавших в нашу сеть, а ведь есть еще и районы. Денег мы зарабатываем достаточно, чтобы не обращать внимания на подарки друзьям. Только в этот раз изменится схема продажи.

– Как? – голос Семеныча утратил восторженность.

– Не волнуйся, – успокоил Пропихайлов. – Моя жена, Олечка, тоже хочет подработать. Имущество твоего скандального директора пройдет через ее магазин «Автомиг». Кстати, хочу тебя обрадовать. В последней сделке отчисления в бюджет с продажи арестованного имущества удалось еще более снизить. Ненасытное государство получило меньше двух процентов. Все остальное мы списали на Хлопцева, на его услуги по оценке, и на охрану. Это уже очень серьезные деньги, Семеныч.

– Приятно слышать. Государство не прокормишь. Оно как корова, которой все не впрок: сколько не сожрет, а худая. О себе надо думать, о семье, – удовлетворенно выдохнул Семеныч. – Ну, пока.

– До свидания…

Воровань положил телефонную трубу, достал из выдвижного ящика стола бумагу с таблицей, где в графах левого столбца значились названия местных предприятий, и поставил в крайнем правом столбце, под названием «Исполнение», еще один жирный крест. Посмотрел на него и пририсовал ниже аккуратный холмик.

***

Алик сидел за добротным письменным столом, купленным по объявлению, и писал статью о налоговой полиции. Он не знал ни устройства двигателя, приводившего финансовую машину Ворованя в действие, ни связей между ее агрегатами. Перед ним лежали излишне залитые черной копировальной краской листы с прыгающими шрифтами: сухие финансовые отчеты, копия обличительного факса прокурора Коптилкина, материалы старого уголовного дела… Он старался писать коротко и ясно, не отходя от первоисточника, не строя замысловатых выводов, чтобы избежать обвинений в некомпетентных журналистских домыслах. Все выводы лежали перед ним. Текст ложился на лист легко. Единственное, чего опасался Алик, что статью не опубликуют, и тому было два основания. Первое: новый редактор по фамилии Квашняков был не из смелых журналистов, а типичный чиновник, исполняющий и дрожащий. Второе: таких острых статей, какую он собирался предложить, в газете маленького нефтяного города еще не печатали…

Первый рубеж был взят, когда ответственный секретарь газеты Посульская и подросший за хорошую службу Хамовскому до заместителя редактора Лучина пропустили эту статью на вычитку корректорам и поставили на газетную полосу. Лучина спросил единственное:

– У тебя есть материалы, подтверждающие эту статью.

– Все имеется, если надо, хоть сейчас покажу, – ответил Алик.

– Хорошо, – со вздохом ответил Лучина и занялся чтением свежей почты, что и было его основным занятием.

ЦЕНА ИДЕИ

«В человеческом мире нет ничего менее реального и более весомого, чем хорошая идея. Но результат ее материализации всегда непредсказуем. Она может как возвысить, так и похоронить»

Сапа считал, что он первым подсказал Хамовскому идею выдвигаться на пост мэра города. Он втайне гордился этим фактом и полагал, что тот ему пожизненно обязан. Мэр расплатился с помощниками по выборам должностями и доверил Сапе пост председателя Комитета общей политики. Он со всей стороны мыслил, что рассчитался.

От частичной должностной реанимации Сапа воодушевился: после низвержения с поста председателя Совета он слишком долго перебивался заработками в соседнем городе. Кроме того, Сапе нравилось быть тайным советником вождя, шептать на ухо и видеть, как фигурка мэра шевелится, словно марионетка. Для того чтобы управлять, совсем не обязательно быть первым, можно быть и десятым, но давать нужные первому идеи. В целом деятельность Сапы проходила незаметно для жителей маленького нефтяного города, как неприметная работа подсознания, исключая одно существенное деяние – изменение местного герба.

***

Когда возник паровоз, многие цивилизованные люди считали его изобретением дьявола и боялись. Когда появился калькулятор, то старые бухгалтеры не доверяли цифрам, возникавшим на его табло, а пересчитывали результат на счетах, перегоняя деревянные замусоленные шайбы, нанизанные на стальные штыри, с одной стороны прибора на другую… Все новое приживалось постепенно, возникали новые понятия, но бюрократия всегда поглядывала назад.

Сапа начитался литературы по традиционной геральдике – науке, ответственной за создание гербов, привлек знакомых специалистов из родной Самары, и в итоге его бурной деятельности из герба маленького, но очень нефтяного города исчезла нефтяная вышка, а появилась два золотых ключа, соприкасавшихся между собой на манер раздвинутых ножек. «Почему?» – спросит читатель.

Престижное назначение возбуждает вновь назначенного. Он спешит подтвердить правильность выбора. Им овладевают неукротимые доисторические желания поменять все и вся, происходящие от того времени, когда первая человекообразная обезьяна, получившая из лап вождя племени должность шамана, зажигала новый костер, на котором жарили невыгодных собратьев, но чтобы менять божка… Особенно эти желания овладевают людьми в период революций. А в ту пору, о которой идет повествование, и шла революция, меняли все подряд, словно стараясь забыть о прошлом: названия городов и улиц, названия праздников, памятники, название должностей и предприятий. Институты в одночасье стали академиями, начальники вместо голых окладов стали получать весомые контракты…

***

– Почему? – спрашивал Алик, не понимая, как из герба нефтяного города можно убрать нефтяную вышку.

– Такого символа в геральдике нет, – горделиво отвечал Сапа, – а вот ключи есть.

– Когда создавалась геральдика, не было нефти, – говорил Алик. – Меч, щит, ключ, крепость – элементы древности, средневековья. Символы времени и места изменились…

– Ты рассуждаешь, как дилетант, – сказал, немного нахмурившись, Сапа. – Я над этим много работал. Два золотых ключа к недрам символизируют доступ к нефти и газу. Сложены они так, что получается чум. Смотри, сколько эскизов…

Слово «дилетант» не ранило самолюбие Алика нисколько, поскольку было правдиво, но он понимал, что к прямому унижению всегда прибегают, когда нет доказательных аргументов. Можно было спорить. Однако в споре рождается не истина, а враги. Алик заметил, что бородка у Сапы затопорщилась, как шерсть у животного, готового кинуться в драку, а губы сложились в мстительную нехорошую улыбку.

– Может, вы и правы, – сказал он, чтобы прекратить полемику, больно ранящую Сапино самолюбие, и не рвать складывающиеся близкие отношения.

– Конечно, прав, – воодушевленно откликнулся Сапа…

Смысл нового герба был разъяснен жителям маленького нефтяного города через газету и телевидение, и никто не воспротивился публично, как обычно. Русский народ все принимает, и лишь смеется, снимая напряжение, над шутками юмористов, рассказывающих о жизни правду. Команда клуба веселых и находчивых из соседнего города отшутилась по гербовым ключам, назвав один – ключом от машины, другой – от квартиры, а весь герб мечтой жителей маленького нефтяного города. Алик не смеялся. Он прожил в этом городе достаточно времени, чтобы привязаться к нему и обижаться… Кроме того, Алик не любил и самих юмористов о жизни, считая, что они выгодны власти, поскольку своими остротами выпускают пар из кипящих котелков народа, которые в противном случае взорвались бы, а в результате этот народ живет, как жил. Нет ничего прискорбнее привычного, разрешенного высмеивания: оно уже не уничтожает власть, а лишь веселит.

В целом деятельность Сапы на должности председателя Комитета по общей политике была незаметна и безобидна: он то готовил сувенирную продукцию, то идейно боролся с наркоманией, но однажды подбросил Хамовскому мысль баллотироваться на должность мэра соседнего города, где народу жило в три раза больше.

– Прямая дорожка на кресло губернатора. Прямая! – убеждал Сапа. – Заявите о своих претензиях и не сомневайтесь. Если система не развивается – умирает. Идти на выборы или нет – решите позднее.

– Как говорится, «Ах, Моська, знать она сильна, коль лает на слона», – подхватил идею Хамовский. – Больше амбиции – выше рейтинг…

Мэр внял совету Сапы и на планерке заявил:

– Ребята, возможно, я пойду на выборы в соседнем городе. Но это не значит, что я вас брошу. Наши города родственны и близки…

Саботажный слух захлестнул маленький нефтяной город. После пересказов он принял законченную форму во мнении, что мэр досрочно уходит на повышение, а потому он обычная сволочь, как и многие руководители. Такой поворот не понравился Хамовскому.

Он сидел за рабочим т-образным столом в том месте, где обычно располагается ударение над буквой, и катался на вращающемся кресле с колесиками из стороны в сторону, мягко отталкиваясь от пола носками туфель и хватаясь руками за столешницу, когда требовалось остановиться. Лицо его было красно, как у начинающего зреть помидора, но без характерной зелени. На столе среди стопок бумаг, за символическим забором, составленным из двух больших прозрачных колдовских шаров синего и зеленого цвета, фотографии семьи, офисного набора с ручками, карандашами и прочей атрибутикой бумагомарак, фигурок животных, серебряных юбилейных рублей…стояла полупустая бутылка «Хванчкары», любимого вина Хамовского. Она была открыта и наполовину пуста. Рядом стоял стакан, красные подтеки на стекле которого выдавали его использование. Хамовский действительно иногда останавливал движение, наливал в стакан до краев красного ароматного вина, выпивал его жадными непрерывными глотками и продолжал кататься на кресле, как бегает беспокойный вратарь в воротах – от штанги к штанге. Мэр думал.

«…не такой и он умный, как кажется, интеллигент хренов, – размышлял Хамовский о Сапе. – Непростительная ошибка. Все ему дал, а он то ли дурак, то ли на мое место метит. Мне ж до перевыборов недолго осталось. Подставил…»

Хамовский затаил обиду на Сапу, находившегося на грани исполнения мечты о должности главного и безапелляционного наушника, и подпустил слух, что идею идти на выборы мэра ему первоначально высказал Лесник, редактор телевидения маленького нефтяного города.

Выбор героя для слуха был не случаен. По своему уму-разумению Лесник отличался приземленностью, по складу характера – воровскими наклонностями и плагиаторством. Кроме того, он являлся вдохновителем избирательной кампании противника Хамовского – Главы Бабия и после проигрыша своего благодетеля уехал в окружную столицу, где по блату получил чин председателя Комитета по средствам массовой информации.

***

Идея не книжка, на ней не записано имя автора. Благодарность и авторство на идею можно потерять вмиг, если не угодишь. Но столь изощренная передача авторства в руки личности неуважаемой сильно огорчила Сапу.

«Ниже Лесника опустил, – размышлял он. – Теперь я стал вроде плагиатора. Ох, не к добру, не к добру».

Сапа стал меньше улыбаться и больше рассуждать о черном будущем.

ПЛАГИАТОР

«В мире придумано столько всего, что не надо уже и думать»

За душой у Лесника, будущего начальника окружного Комитета по средствам массовой информации, кроме строительного техникума, другого образования не было. Зато он умел деловито напрягать щеки, пыжиться и говорить нехотя, с легким презрением к оппоненту, так что тому казалось, будто он, Лесник, – крупная и недостижимая, как дирижабль, фигура на манер знаменитого певца. «Строго по билетам, строго по билетам. У вас нет билетика? Идите отсель», – Алику казалось, что эта тирада вот-вот прозвучит, когда он иногда встречался с Лесником.

Лесник культивировал вокруг себя геройский имидж человека, участвовавшего в афганских военных действиях, контуженного, следуя хобби ильфо-петровских детей лейтенанта Шмидта, но не мог избавиться от привычки совершать мелкие кражи. Однажды он стащил из чужой телогрейки кошелек с мелочью на обед, был пойман с поличным и бит. Это произошло, когда Лесник работал на нефтяном месторождении маленького нефтяного города, но не простым работягой, а по комсомольской линии – комсоргом. Работа физически не грязная, но трепоносная…

– Смело мы в бой пойдем за власть Советов… – распевал Лесник перед началом трудовой смены, следил за теми, кто не подпевал, и незаметно записывал их фамилии в тетрадку.

Трудовой народ расходился и разъезжался по нефтяным кустовым площадкам в тайгу, где качалось и покоилось, булькало и причмокивало от удовольствия глотающее нефть оборудование, а Лесник оставался на месте якобы для работы с бумагами, а сам осторожно лазил по карманам, изучая личную жизнь членов бригады и тыря мелкие деньги. Может, он бы и остался всего лишь мелким мошенником, когда бы его товарищи в один из суровых морозных дней не вернулись раньше положенного срока…

Если пустую губку сжать и отпустить, то она, принимая прежние размеры, воссоздаваясь, впитывает все подряд. Так и новые предприятия. Нарождавшееся в небольшом нефтяном городе телевидение легко впитало Лесника, а он, с его способностями к строительству начальственного образа, сумел стать редактором и лицом очень даже приближенным к Главе города. Он пописывал чрезвычайно умные статьи в городской газете, такие, что читатели и коллеги дивились его недюжинному уму. Он посмеивался над глупостью мелко-провинциальных журналистов и творил большую политику маленького нефтяного города. Внешне Лесник выглядел, как плохо обструганный Буратино, так что у любого человека, пожимавшего ему руку, возникало опасение, что он сейчас получит несколько заноз в ладонь.

***

…В будущем Алик встречал много начальников, редакторов и газетных чиновников, призывавших идти на баррикады за свободу слова, бить критикой по чиновникам, но все это было не более чем словоблудие. Все эти агитаторы оставались в лучшем случае в стороне, а в худшем сами добивали того, кто откликался на их призыв. Квашняков и Хамовский в маленьком нефтяном городе были из их числа, да что там, даже чиновники из Союза журналистов России отличались теми же качествами. Нет, выпить рюмку-другую за погибших журналистов московские чиновники были горазды, но помочь. Пока не погиб – не герой. Иль пока много не украл – не герой. Простому человеку остается погибать, а начальнику – богатеть. Алик так понял, что правильные словеса – это довесок к должности: начальник должен говорить о справедливости, а поступать так, как требуется, как выгодно. Таков путь к бессмертию, а бессмертия хотят все. Но это к слову…

***

Только на небольшой части Российской Федерации, в Ямало-Ненецком автономном округе, выходит несколько десятков газет. По всей России можно ожидать тысячи изданий самого разного формата и тиража: известные толстушки и малоизвестные тощие, порой заводские издания. Они раскупаются, разбираются читателями, исчезают в мусорных ведрах, подшивках, библиотеках; идут на розжиг печей и костров; в них заворачивают цветочные букеты; в кулечки, свернутые из них, фасуют семечки… Судьба у газет разная, но чаще – гибельная. Вместе с газетным обрывком, выбрасываемым читателем, навсегда покидает мир частичка интеллектуального труда какого-нибудь писаки. Тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч людей работают на исчерненную шрифтом бумагу, в которой рядовой потребитель порой видит лишь средство для застилки квартирных полов накануне ремонта.

«Кто читает эти тысячи газет? – задумался как-то Лесник в отпуске. – Вот хорошее издание моего города, очень хорошие статьи, но они так и останутся здесь, погибнут, не отведав читательского внимания в других городах. В нашей тайге – точно. Чтобы перечитать всю центральную Российскую прессу, надо предаваться этому занятию всецело, отдавать жизнь без остатка, поэтому никто никогда не узнает, не докажет плагиата, если, допустим, взять хороший материал из малоизвестной газеты, перепечатать его, немного подправить при необходимости и подписать своей фамилией. Если передирать статьи одного и того же автора, то можно создать свой стиль. Это же эврика! Без труда рыбки из пруда, и я на коне провинциальной журналистики!»

Зажуливание чужих текстов увлекло Лесника. Журналисты маленького нефтяного города чувствовали подвох, нервничали, но доказать ничего не могли.

– То ничего-ничего, а тут смотри, как расписался, – удивлялся Лучина.

– Для его уровня это слишком сильно. Где он таких слов-то нахватался? – вопрошал Алик.

– Где-то что-то похожее я уже читала… – говорила Аида, тонкая неврастеничная журналистка, имевшая красивую фигуру, длинные прямые волосы и амбар нерастраченной страсти.

Обрывки журналистских разговоров достигали Лесника, но поскольку эти разговоры не перерастали в действия и даже спустя короткое время стали стихать, утрачивая подозрительный тон и приобретая восхитительные оттенки, то он успокоился. Время от времени он запускал в народ новую переделанную статью, а его голос приобретал все более заносчивый тон, характерный для мэтров культуры и искусства. Тогда еще правивший маленьким нефтяным городом псевдо-Глава Бабий, не читавший других газет, кроме им финансируемой, был покорен стилем Лесника. Иной раз он вызывал его к себе и просил:

– Слушай, Лесник, ты бы прописал что-нибудь про…

– Сделаем, Михаил Владимирович, – отвечал Лесник и шел к газетной архиву, пополняемому с помощью дальних родственников и почтовой связи…

Ему бы остановиться на достигнутом, на том, что он лучший в маленьком нефтяном городе телевизионный и газетный журналист, но таково свойство профессии. Журналистика полна тщеславия и ревностного соперничества. Лесник, читая стихи местных поэтов, загорелся желанием стать лучшим в маленьком нефтяном городе поэтом и прозаиком, хотя поначалу он был изрядно холоден к произведениям местных.

Поэты долго не живут,

Они до срока умирают

Или навеки умолкают

И в огороде «план дают».

Они, как вспышка средь ночи

Обычной суеты и быта,

Горят, пока душа открыта,

И гаснут, лежа на печи.

Друзья безделья, для Других,

Которым все равно, что пишут,

Они всегда неровно дышат,

Ждут озарений дорогих…

– Разве это стихи? Я воспитывался на Бунине, – говорил он пренебрежительно таким тоном, что казалось, будто о Бунине никто, кроме Лесника, и не слыхивал.

Собственное высокомерие ему нравилась до тех пор, пока он не осознал, что стихи городских поэтов среди читателей пользуются ничуть не меньшей, а то и большей популярностью, чем статьи на политические темы…

– Как бы мне пробиться на поэтическом и литературном поприще этого маленького нефтяного города? – попросил совета Лесник у приехавшей погостить мамы. – Они в этом Мухосранске пишут всякую чушь, но среди них есть деревенские писательские величины, свои признанные сирены пера. Мне надо их обойти.

– Это просто, сынок, – откликнулась мама, бывшая отличница по литературе и русскому языку, – только потребуется немного терпения. Иди по топтаному, езжай по наезженному и не завязнешь. Посмотри старые подшивки. Выбери лучшее. Напиши что-то вроде сочинения на заданную тему. Как пишут школьники, дома. Забыл? Я тебе помогу. Это не сложно: используя готовый сюжет и готовые фразы, чуть изменив их, можно написать произведение ничем не хуже. Даже Стендаль не брезговал писать романы по одной сюжетной линии. Правда, он свою сюжетную линию придумал сам, а мы будем использовать готовую, но мы же никому не расскажем о нашей маленькой хитрости.

– Голова! – восхищенно произнес Лесник. – Конечно, я достоин большего, чем любой из местных бумагомарак, которые мнят… Они тут все лохи, а лохи для того и существуют, чтобы их лошить.

– Схожесть стиля доказать сложно, – продолжила мама. – Переделывай тексты, и никто ничего не докажет. Пиши, как в школе сочинения. Открываешь, допустим, Бунина, находишь в тексте описание природы, деревни, людей или что тебе надо – и вперед. Переделывай на свой манер. А направление понятно – деревенские рассказы, они тут на «ура» пойдут. Пока никто не догадался опрозить старые российские кинофильмы. Давай будем первыми…

– Нет, мама, начну со стишков. Местные поэтики достали меня своими генитальными стихами. Надо им показать класс, – решил Лесник…