Холодный путь к старости

***

В самой обычной стандартной двухкомнатной квартире харьковского проекта, дверь в которую располагалась на лестничной площадке направо, имевшей вместительный коридор, большую кухню и общую площадь пятьдесят два квадратных метра, не считая балкона-лоджии, тайно сошлись отверженные: Кабановский-старший и Гриша. Над первым нависла угроза увольнения, разжалования и даже лишения пенсионного обеспечения. Второй ждал увольнения, суда и возможно – приговора. Оба сидели на темном старом диване, разговор легко намазывался на хлеб общности интересов.

– Пока Воровань у власти, нам не жить, – говорил более мудрый Кабановский-старший. – Он загрызет за свои шкурные интересы.

– А мне непонятно, что он до нас-то докопался? Можно подумать – мы худшие, – возмущался Гриша. – Взятка!? Да там все взяточники и воры.

– Мы, Гриша, не в его команде, – растолковывал Кабановский-старший. – Мы ему нужны, как ослы в упряжке, чтобы тянуть воз, раскрывать преступления. Мы ему нужны, чтобы прокручивать наши зарплаты. Его надо кончать…

– Оформим ему бег с барьерами. Пусть скачет, пока не сдохнет. Компромата у нас много. Сольем в газету. Там опубликуют, – предложил Гриша. – Роботу отдадим. Он часто пишет на скандальные темы, его читают. Кажется, Алик зовут.

– Ты думаешь, он возьмется? – спросил Кабановский-старший. – Газета и власть едины. Неизвестно, как компромат аукнется. Я бы не стал. Лучше Семеныча в подъезде подкараулить и по мозгам…

– Оставь уголовщину. Ты что ослеп? Я почти сижу, а Робот любит скандалы, – ответил Гриша. – Возьмется и даже рад будет. Ведь это же популярность, карьера. Тем более что с Ворованем он уже воевал.

– Пожалуй, ты прав, – согласился Кабановский-старший. – Давай выберем бумаги, которые отдадим.

Он залез в тумбочку и вытащил оттуда толстенную кипу документов…

ВСТРЕЧА

«Формула контакта: встреча всегда порождает импульс, мощность которого зависит от заряда встречающихся»

Алик сидел в любимом пестром кресле с полумягкими подлокотниками, установленном рядом с окном, глядел поверх крыши близлежащего дома сквозь частокол телевизионных антенн на невероятно синее летнее небо и размышлял:

«Август за окном. Отпуск закончился. Два месяца среди родных и близких пролетели незаметно и хорошо. Опять я здесь, на далеком Крайнем Севере. Конечно, работа и деньги – без этого не прожить, но как обеднены здесь люди длительными разрывами с родиной, недостатком общения. Неизвестно, что в великом смысле весомее: деньги или душевное благоденствие. И остается только телефон. Но по нему не наговоришься, отсчитывая минуты разговора. А ведь родители не вечные, их, как и всех людей, смерть настигнет, и только телеграммой эта горькая весть прилетит сюда. Тогда останется одна надежда на последнюю встречу у гроба, на молчаливую горькую встречу, на которую еще и не всякий северянин успеет приехать. А то и на билеты не хватит денег, за которыми он сюда приехал. Как жить, зная, сколь много крадешь у себя, когда каждый год, возвращаясь из отпуска, покидая родителей, прощаешься, будто видишь их в последний раз?..»

Нарождающаяся строка радостно пульсировала, она рвалась наружу, грозя утонуть в забвении. Алик подскочил с кресла и заметался в поисках ручки и бумаги. Под столом он заметил свой портфель, достал его, мысленно заставляя строку трепетать. Она читалась и читалась непрерывно, а Алик знающе лицемерил сам с собой, делал вид, что не прислушивается к строке, и она продолжала напоминать о себе, как человек, считающий, что говорит нечто несусветно важное, а его не слушают. Алик играл со строкой, и другого пути не существовало, чтобы не потерять ее. Эта строка, он знал по опыту, была ключевой. Стоило ее проговорить и задуматься, как неизменно появится вторая строка и третья и так далее. Важно, чтобы в окружающем мире не возникло помех волшебному настроению. Это был вопрос жизни и смерти стихотворения. Плохого или хорошего – другой вопрос, о котором Алик не задумывался. Писательство было самой интересной частью его жизни. Поэтому Алик торопился. Необычное состояние длилось недолго и было неуправляемым. Ручка очутилась в руке, и на листке бумаги появилось:

Старение трогает близких

Внезапно, как осень желтит

Вчера еще летние листья,

И сердце при встречах болит.

От лета до лета – разлука.

Им время добавит морщин.

Все тише зов близкого друга,

Но больше желание жить

Всегда рядом с ними. Я верю

Во встречу еще через год.

Разлука – рулетка. Но смею

Я ждать, что еще повезет…

По комнате залетал обычный телефонный звонок, заставляющий инстинктивно бросать все дела и бежать на звук, как голодные зоопарковые животные спешат на запах еды. «Кранты стиху. Вот она судьба», – подумал Алик и, не понимая, насколько прав, поднял телефонную трубку, где после обычных любезностей прозвучало:

– Мы хотим с вами встретиться, потому что знаем вас как самого порядочного и честного журналиста в городе…

Таких фраз Алик слышал немало и относился к ним с изрядной долей иронии. Он понимал, что человек на том конце провода что-то от него хочет и стремится произвести хорошее впечатление, как частенько хищники маскируются под сущности, приятные для своих жертв. Но к работе Алик относился внимательно, ему нравилось вальсировать на краю, поэтому он продолжил разговор, в финале которого ему сообщили:

– … напротив остановки вас будет ждать красная шестерка.

В назначенный час он пришел на место и подсел к неизвестным ему людям в условленную машину, хоть это и шло наперекор прописным правилам безопасности журналистов-расследователей. На передних сиденьях его ожидали двое разновозрастных мужчин. Представились работниками налоговой полиции.

– Вы знаете, что начальник налоговой полиции, Воровань, сидел в тюрьме и на него заведено уголовное дело? – без предисловий начал Гриша.

– Да, – ответил Алик.

– Вы полностью знаете суть дела? – с изрядной долей сомнения переспросил Гриша. – Если нет, то почитайте. Слухи – пустой треп, тут документы.

Он протянул Алику пачку документов, прочитать которую в машине за короткое время было невозможно. Менты потянулись за сигаретами.

– Я могу эти бумаги взять с собой? – спросил Алик.

– Да, – ответил Кабановский-старший.

– Мы отдадим вам материалы только в том случае, если вы будете работать над статьей, – дополнил Гриша. – Если будет судебный процесс, то вам придется предоставлять доказательства.

– Дело настолько серьезное? – спросил Алик.

– Речь идет о контракте на два миллиона долларов, – сказал Гриша.

– Мы вам даем подтверждающие документы… – дополнил Кабановский-старший. – Там и про Тыренко, и про бензин, и про ковровое покрытие.

– А Тыренко тут при чем? – спросил Алик, потому что Тыренко он знал до этого только с положительной стороны как решительного человека, перестрелявшего из охотничьего ружья стаю бездомных собак, оккупировавших его подъезд.

– Они все совместно делают, – сказал Кабановский-старший. – Тыренко, как мне сказали, забрал домой все указанное в списке арестованного имущества. А по машинам там очень и очень.

– Но это дело – старая история, – разочаровался Алик, увидев на бумагах дату пятилетней давности.

– Там есть и новая история, – обнадежил Гриша. – И она по своей сути один в один со старой. Деньги ушли, а куда?..

– Я хотел передать японские джипы, арестованные на газоперерабатывающем заводе, в администрацию, – объяснял Кабановский-старший. – А они задаром пошли…

Тем временем Алик листал документы и нашел довольно свежие. Дело обещало быть интересным. «Статья, отгроханная на этих свидетельствах, вызовет большой читательский интерес и может привести к снятию руководства налоговой полиции, – размышлял Алик. – Это же бумажная бомба с атомным зарядом под зданием целой силовой структуры. Надо браться, но обязательно прикрыть информаторов. Их же с работы выгонят».

– Про вас, естественно, молчок, – предложил Алик. – Бумаги пришли письмом в редакцию. Пойдет?

– Можно так, – согласился Кабановский-старший. – Нас действительно не надо упоминать. Мы свое слово скажем. Чуть позже. Смотрите. Вот «Волги» поскупали – по пять пятьсот, по шесть. Обнаглели, но эту бумагу я пока оставлю себе.

– Прекращение уголовного дела в связи с амнистией или с изменением обстановки, как это было с Ворованем, – обстоятельство нереабилитирующее, – добавил Гриша. – Человек виновен. Он не может работать в любых правоохранительных органах…

«Таких, как Воровань, в России много», – подумал Алик, тем временем Гриша продолжал:

–…Его должны были бы по представлению прокурора уволить из органов налоговой полиции. Но город маленький, и все начальство – друзья и знакомые. Прокурор не написал, проверяющим, как говорится, «до лампочки»: работает и пусть себе работает. Все знают, но никто не возмущается, потому что связаны. Однако Воровань не обжаловал постановление о прекращении уголовного дела в связи с изменением обстановки. Значит, признает вину.

– М-да. Я заходил к Хмырю насчет этих бумаг. Спрашивал, – сказал Алик, вспомнив встречу со следователем, передавшим ему компромат на Кабановского-старшего, который сейчас сидел напротив него и в свою очередь предоставлял компромат на руководство.

Алик понял, что в коллективе налоговой полиции шла борьба и его хотели использовать. Но разве профессия журналиста не предполагает использования? Вопрос состоял в том, кому разрешить собой пользоваться и на каких условиях? Бумаги уголовного дела, обвинявшие в мошенничестве человека, руководящего целой структурой – это не сомнительный липовый диплом Кабановского-старшего – рядового сотрудника, от которого вреда-то с мелкую занозу…

– Хмырь до этих бумаг не доберется, – сказал Гриша.

– Тут столько труда и энергии вложено, – добавил Кабановский-старший.

– Смотрите, как они арестованную технику продают, – продолжил рассказ Гриша. – Она потеряла балансовую стоимость, списана, но вполне работоспособна. Они берут эту технику, продают в какую-то фирму. Фирма указывает в бумагах какую-то сумму для налоговой полиции, допустим десять тысяч, но фактически наличными платит двести тысяч. Сто девяносто тысяч уходит в чей-то карман. Так продан шестидесятитонный трактор «Камацу», а там только железа в виде лома на эти десять тысяч. И фирму-покупателя не напряжешь. Может, ей трактор до зарезу нужен…

– Никто не расскажет, – засомневался Алик.

– Почему? Не все люди мирно живут. Всегда есть недовольные, – сказал Гриша и продолжил. – Вот видите, кто проводил оценку имущества. Обыкновенный предприниматель.

– Действительный член Российского общества оценщиков, – прочитал Алик.

– Можно написать что угодно, хоть членистоногий вычлененный двучлен, – резко оборвал журналиста Гриша. – Почему ему отданы права по оценке имущества, если есть специальные муниципальные службы? Подобные бумаги не каждый день вам попадают. Может, только один раз в жизни. О нас не упоминайте. Нам еще долго воевать, поэтому афиша не нужна. Если что, сами позвоним…

***

Краски позднего летнего вечера горели, когда Алик возвращался домой. Многолетняя зелень сосен казалась яркой, словно только что родилась. Синева неба вдохновляла. Рассохшиеся, облезлые, более того, уродливые балконные рамы на пятиэтажных домах он перестал замечать, как и сами цементного цвета пятиэтажки, выстроенные из обитых плит, а заборчики маленького нефтяного города, изготовленные абы как из бракованной трубы, износившейся в нефтяных скважинах, и похожие на прогулку пьяного, стали приятными. Осознание удачи, хорошей работы пьянило Алика, и он размышлял:

«Нефтяные города как скороспелая клубника. Всего пятнадцать лет этому населенному пункту, а уже – город. И сейчас с новым редактором о нем, как о покойнике, – ничего плохого. Но здесь жили и живут не пай-мальчики, отдававшие себя без остатка созданию государственного нефтегазового комплекса. Вряд ли. Над этим городом витает одна сугубо земная страсть к большим деньгами и материальным благам. Подавляющее большинство людей хочет иметь побольше денег, машину, квартиру, хорошую, удобную и красивую домашнюю обстановку… В этом городе собрались люди, бросившие обжитые родные места ради большего достатка! А это немалая цена, она требует компенсации. Они не просто хотят денег – жаждут. Вот кто-то строит, кто-то добывает нефть, кто-то лечит, учит, в общем занимается полезным для общества трудом, – а кто-то крадет. И по большому счету все бы крали, была бы возможность. Это объективная реальность. Но с преступностью надо бороться, не прикрываясь удобными словосочетаниями вроде «Быть у воды и не напиться?». Надо бороться даже если сам не чист. Все-таки есть разница между украденным гвоздем и миллионами. С другой стороны, сейчас много говорится о криминализации власти, о центре, где доллары выносят коробками, а рубли тоннами пропадают в «черных дырах». Но ответственные за происходящее лица остаются на своих постах. Стоит ли?…»

Алик пришел домой и сразу лег спать…

КОМАРИНАЯ ЖЕРТВА

«Как часто большое беспокойство рождается из-за не стоящей внимания мелочи»

Уж откуда взялась эта тварь певучая, сказать сложно. Но если заведет тихую музыку да еще в хоре, то сложно заснуть ее жертве, как от шума, что раздается в три часа ночи у загулявшего соседа. Какое счастье снисходит, когда, замерши в своей постели, определив ее по звуку или в просвете окон, ощутив кожей ласковые дуновения ветерка, исходящие от мелких, едва заметных, трепетных крылышек, и нежные прикосновения тонких, как волос, ножек, изловчишься накрыть ладонью! А затем облегченно раскатаешь маленькое тельце пальцами в комочек и одним щелчком отправишь в угол комнаты, где таких комочков скопилось уже с добрый десяток. О, какое раздражающее наслаждение – охота на комара!..

«Комар – невелика тварь божья, а жить хочет», – подумал Алик уже заполночь, хлопая ладонью по плечу с силой достаточной для того, чтобы наладить советский телевизор. Поглядел на ладонь. Ничего. Напряг зрение, вглядываясь в полутьму комнаты, укрытой плотными шторами от возбуждающего света еще не погасших белых ночей. Да что можно разглядеть? Прислушался. Вроде бы тишина. «Может, краем ладони зацепил или ударной волной оглушил?» – подумал Алик, перевернулся набок и закрыл глаза, желая скорее заснуть, а там мерзавчик пусть сосет кровушку сколько влезет.

Сон одолевал. Его расплывчатые картины, когда комар невесть куда пропадал, фокусировались и становились узнаваемыми. Но не успевали они обернуться манящей соблазнительной девицей или друзьями и пригласить его на рюмку-другую, как в руках возникал гудящий пылесос или жужжащий стоматологический наконечник во рту … Алик открывал глаза, и звук работающего пылесоса и бормашинки оказывался на поверку писком комара…

Со сном не получалось. Возле головы опять раздалось нудное жужжание, источник которого то отдалялся, то приближался, но однозначно был в пределах досягаемости. Алик приоткрыл глаза и заводил зрачками по сторонам. Головой не двигал, чтобы не спугнуть… Рядом мелькнула быстрая песчинка темноты. «Охотится. Не спится ему. Ну ладно, посмотрим, чья возьмет. Будем ловить на живца», – подумал он и осторожно задвигал руками. Одну положил привлекательно для комара, венками наружу. Другую руку отвел в сторону и затаился в напряженном ожидании, чтобы прихлопнуть стервеца, когда тот опустится на кровепой. Комар сел на ухо…

Алику показалось, что в расположенной рядом с его домом церкви громогласно зазвонил колокол, сзывая на службу…

Комар был смышленый. Вместе с колоколами церкви он звенел одновременно в разных местах и перемещался столь быстро, словно прыгал в пространстве и времени. В случае опасности он хоронился на пестрой лужайке ковра, висевшего на стене, где легко потеряться на фоне узоров, но, лишь появлялась возможность, цепной собакой бросался на Алика. Ситуация еще более осложнилась, когда во дворе залаяли бродячие псы. Они брехали несильно, но с чувством темпа, давая понять, что сил хватит надолго. Звон комара потерялся окончательно. Отчаяние овладело Аликом, отчаяние обреченной на бессонницу жертвы, которой через пару часов предстояло идти на работу.

Он вскочил с постели, стукнул по выключателю, скрутил в плотный убийственный сверток свежий номер газеты маленького нефтяного города и огляделся. В свете люстровых ламп комар отплясывал на потолке задиристый рок-н-ролл. Он жизнерадостно метался и дергал ножками. Алик встал на табуретку, расправил конец бумажной дубинки, сделав ее похожей на мухобойку, и плавно подвел ее под ненавистное насекомое. С мысленным криком: «Собаке – собачья смерть», реализовавшимся в глухом горловом то ли рыке, то ли хрипе, он ударил. На белоснежной известке обозначилась красная клякса. Еще одна…

После убийства не спалось. Алик сел в любимое кресло и приступил к работе над циклом статей о Вороване и налоговой полиции…

НА ШИРОКУЮ НОГУ

«На основе закона грабить куда спокойнее»

Примерно в это же время автоматчики налоговой полиции приступили к атакам на крупные частные предприятия маленького нефтяного города. Сопротивления почти не встречали. Летом половина работников, задолжавших в бюджет предприятий, отдыхала в отпусках. Вторую половину Семеныч нейтрализовал тем, что велел нападать только в выходные, вечером или ночью. Сторожа, вооруженные пластиковыми свистками, прятались и робко отсвистывались из охранных будок. Налоговые полицейские автоматными прикладами сбивали замки с производственных помещений. И никаких понятых. Лишние свидетели не нужны. Арестовывалось все добротное имущество. Материалы, изымаемые на складах, не включались в опись, а документы по реализованной продукции не предоставлялись… Шел грабеж.

Утром, после успешной последней операции, Семеныч выстроил бойцов на праздничную линейку и, вглядываясь в невыспавшиеся лица, думал: «Что б я делал без вас, вороны? И вы без меня? Киоски бомбили? Шантрапой остались? А сейчас при серьезном деле».

– Молодцы! Ух, молодцы! Хорошо потрудились. Каждому премию, – пробасил Семеныч, но, почувствовав на себе слишком заинтересованные взгляды, добавил. – Хотя бы небольшую премию надо! Заслужили! Хвалю.

– Рады стараться, товарищ полковник! – прогремело на всю двухэтажку налоговой полиции.

– Гляжу на вас и вспоминаю, как сам таким был …

Хотелось сказать что-то вдохновляющее, но не получилось. Семеныч никогда таким не был. Он добивался своих целей не кулаками, а топорной интригой или попросту наушничая начальству. Он застрял на продолжении фразы и уже испытывал некоторую неловкость, как вдруг частая трансляция по радио маленького нефтяного города стихов местных поэтов возымела реальный эффект: Воровань перед строем заговорил в рифму:

Есть человеческий стандарт

В наборе качеств и извилин.

Иметь их – взять у черта дар,

А не иметь – себя обидеть:

Дипломатичность как расчет,

Злопамятство как дальновидность,

Серьезный вид, чтоб был почет,

Любовь к деньгам как страсть и милость…

Их много – штампов для души,

Клейменым легче жить на свете…

В этом месте Семеныч попытался прекратить словоизвержение, потому что сказанного вполне бы хватило для назидания, но фразы цеплялись одна за другую и летели с языка:

Что делать, если не нашли

Сии черты большие дети?

Налоговые полицейские непонимающе переглянулись, а Воровань продолжал:

Открыться – значит стать шутом.

Закрыться – жить в себе, в неволе,

В «подполье» жить и быть при том

Немного странным, но не боле,

Всем отвечать лишь то, что ждут,

Слова, которые привычны,

И правдой уши не прожгут,

Или со справкою наличной.

Слова, как щит перед душой,

Незащищенность защищают.

Ведь ларчик должен быть двойной,

Когда ему судьбу вверяют.

Позади Семеныча раздались скромные двуладонные аплодисменты, следом кто-то постучал по плечу. Семеныч оглянулся и увидел осунувшуюся личность с темными кругами под глазами, одетую в добротный гражданский костюм.

– Ты кто? – хрипло спросил Семеныч. – У нас мероприятие. Не видишь?

– Я как раз по мероприятию, – ответила личность. – Я директор предприятия, имущество которого вы арестовали этой ночью.

– Ах, вот ты кто! – въедливо вскричал Семеныч. – Дети мои! Вот он, козья морда, неплательщик. Он укрывает налоги от государства, вскормившего его, обучившего, отлечившего. Запомните его и если встретите в ресторане, кафе или баре, где вы часто бываете, естественно, по долгу службы, то всегда спрашивайте: «А рассчитался ли ты с батькой Ворованем, то есть с налогами, прежде чем жратву заказывать?» А коль не рассчитался, так гоните его, можно даже приложить по такому случаю…

Бойцы налоговой полиции одобрительно зашумели, как гудит морская волна, разбиваясь о прибрежные камни. Семеныч опять почувствовал легкий стук по плечу.

– Извините, но мне необходимо переговорить. Лично, – попросил директор.

Семеныч внимательно взглянул на свою ночную жертву, и многолетний профессиональный опыт подсказал, что разговор с ней может вполне закончиться хорошей взяткой. Он повернулся к бойцам и крикнул:

– Вольно, разойтись!

Визит директора затягивать не хотелось, поэтому, как только тот вошел в кабинет и приблизился к столу, Семеныч вытащил из выдвижного ящика объемную пестро разрисованную железную коробку из-под леденцов или печенья, в которую он всегда складывал денежные подношения, открыл и предложил:

– Угощайтесь.

Директор пошарил в коробке.

– Пусто, – растерянно сказал он.

– Тьфу ты, не угощайтесь, а кладите ваше дело в коробочку и бывайте здоровы, мы о вашем имуществе позаботимся. Постараемся помочь, – уточнил Семеныч.

– У меня устное дело. Я поговорить хотел, – проговорил директор, чувствуя неясную вину.

Семеныч недовольно поморщился и рявкнул:

– Что тут говорить? Устно надо было раньше! Устно с бабами теперь…

– Да, мы должники, но не по своей воле, – торопливо заговорил директор, серея с каждым сказанным словом. – Виноват порочный круг неплатежей: заказчики не платят строителям, строителям нечем рассчитываться с бюджетом. Вы же на заказчика боитесь повлиять, потому что это или нефтяная компания «СНГ», или городская администрация. Причем они нам должны больше, чем мы должны бюджету, и не платят. Я не спорю: налоги платить надо. Но нельзя же забирать все, как это сделали вы. По закону техника, участвующая в производстве, изымается и реализуется в третью очередь и только после согласования с федеральным центром и после решения суда. Вы же изъяли у нас все пользующиеся спросом материальные ценности без согласования и судебного решения. Как нам жить и рабо…

– Мужик, это не разговор, – оборвал Семеныч. – Законник нашелся! Я от тебя ждал другого. Не жалоб, а точно отсчитанных действий. На лицо вроде не прапорщик, а говоришь чушь. Надо погасить твои долги перед нами, то есть перед бюджетом, а чем их погасить, если не ходовым имуществом…

– Из-за вашей конфискации сотни людей останутся без зарплаты, – повысил голос директор, теперь уже скорее красный, чем бледный.

– Не шуми. Заботиться о людях – твое дело. Мое дело – забота о государстве, – высокопарно и грозно проговорил Семеныч и задумался на секунду: «Как удобно прикрываться интересами государства – козырный туз в любой игре. Нижестоящая сволочь теряется. А если возразит, так ей можно сказать: «Я поставлен на этот пост, потому что знаю больше тебя, а был бы ты такой умный, так сидел бы на моем месте. Кто лучше понимает интересы государства? Ты или я? Президент тоже, будь уверен, рассуждая о благе народа, ищет личную выгоду…»

– При чем тут государство? – обиженно фыркнул директор, совсем уже красный, особенно на выпуклых щечках. – Вы у нас не первый раз арестовываете имущество. Оно гниет на складах, а нам – пени. Вот прошлый отчет по реализации. Читайте: «передано материальных ценностей по балансовой стоимости на пять миллионов рублей». Стоимость этого же имущества ваши определяют в пять раз ниже. Вот смотрите – цифра. Миллион. Продана доля этого имущества всего на тридцать пять тысяч рублей. И есть расшифровка тому, как распределились указанные тридцать пять тысяч. Большая часть ушла на оплату услуг по оценке. Далее: на комиссионное вознаграждение, на юридическое сопровождение, на информационные расходы, на счет налоговой полиции, на прочие расходы – и, наконец, перечислено в бюджет для погашения нашего долга четыре с половиной тысячи рублей. Восьмая часть от суммы реализации! Мизер! Остальные деньги осели в посторонних карманах!

– Люди не могут бесплатно. Это вы сами знаете. И хватит, наконец, кричать, а то сейчас за дверь… – по-доброму сказал Семеныч, потому что тирада директора напомнила ему о кормильце, милом оценщике Хлопцеве.