Эффект безмолвия

ПРАЗДНИК

«Потерянная в стирке пуговица ничтожна перед обретенной чистотой».

Празднично оформленную корреспондентскую телерадиокомпании маленького нефтяного города заполняли бутерброды с маслом и шпротами, бутерброды с огурцами и шпротами, дешевая копченая колбаса, магазинные салаты, а также сотрудники, песни под гитарные аккорды, веселые разговоры, но веселые разговоры продолжались ровно до тех пор, пока спиртное окончательно не испортило способность мыслить.

Алик смотрел, как Букова играет на каком-то местном инструменте, зажатом в губах, и думал о своем:

«Алкоголь тормозит свежую мысль, отпугивает ее, словно «Дета» комара. Нет, неверно. Хорошая мысль комаром быть не может. Она – роза, белый гриб. Стимуляция мозга алкоголем схожа с поиском грибов на заасфальтированной площади. Чем больше пьешь, тем крепче асфальт. Можно найти много мусора, торговых лавок и скамеек для отдыха, но корзинка останется пуста…».

***

Пьяный бред

«Не успеешь насладиться пьянством, как приходят последствия».

– Я знаю все про всех в этом коллективе: кто чем дышит, кто с кем спит, кто кого любит, – прервал мыслеброжение Алика Павшин, бывший уже очевидно пьяным. – Мне все рассказывают.

– Мне тоже рассказывают, – ответил Алик, чтобы не отставать от конкурента. Он не культивировал доносы, выслушивал только то, что рассказывали, поэтому знал кое-что и лишь про некоторых.

– Я даже знаю, кто вам рассказывает, – ответил Павшин и окинул зал неопределенным взглядом. Павшин мог говорить, что хотел, и вести себя, как хотел, потому что его заявление на увольнение было уже подписано, и до самого факта увольнения оставалось всего три дня вместе с выходными.

– Я у вас заберу некоторых журналистов, – продолжил Павшин.

Павшин распространил известие, что уходит на редакторскую должность в другой город, где его ждут хорошая зарплата и квартира. Через это известие изменился и он сам, обретя спокойствие и горделивый колорит, его начальственные замашки дополнились царскими обещаниями.

По его словам, пригласила его нефтяная компания, для которой он должен был создать телевидение. Но прокладывать новую дорогу гораздо тяжелее, чем ездить по старой, и то, что Павшина оттуда вышибут, Алик не сомневался, поскольку сам имел подобный опыт и наблюдал подобный опыт у Пухленко, который тоже покинул телерадиокомпанию, уйдя на обещанные хорошие деньги и квартиру, а уже через полгода вернулся в маленький нефтяной город. Поэтому Алик слушал Павшина, внутренне посмеиваясь над своим неопытным недоброжелателем.

Это свойство многих людей предвосхищать несостоявшиеся события, наполнять их ожиданиями, которые могут никогда не осуществиться, всегда удивляло Алика. Он знал, насколько тяжел гнет разочарования в себе и предложил:

– Ты бы Задрина тоже забрал.

Задрин был последним революционером из команды бывшего главного редактора телерадиокомпании маленького нефтяного города Куплина.

– Задрин хороший работник, он все тут знает, – сменил тему Павшин.

«Хоть пьяный, а соображает, что надо посмотреть, как его примут на новом месте, а уж потом говорить определенности», – понял Алик, но продолжил:

– С тобой ему будет лучше. Ты же видишь, я никого не выгонял. Все ушли сами. Ушла Валер, ушла Пальчинкова, уходишь ты. Это игра, где проиграли все, кто хотел побороться со мной…

Тут Алик сам сказал то, что не любил говорить. Когда змея уползает, не надо ее дразнить, она может броситься. Но он тоже выпил лишнего.

– А зачем вам все это надо? – спросил Павшин, причем глаза его внезапно приобрели мягкий блеск, словно он собирался заплакать.

– Хочешь, скажу честно, – ответил Алик, внутренне понимая, что Павшин никогда не поверит. – Я пишу книгу.

– Ну и ушли бы куда-нибудь, да писали, – ответил Павшин.

– Нет, я не должен сдаваться, мне нужна борьба, нужен театр, за которым я могу наблюдать, нужны живые актеры. Осталось только написать финал. Я хочу видеть этот финал, – ответил Алик, на этот раз сознательно забегая вперед, чтобы наверху не обольщались, что ему могут помешать осуществить задуманное, если Павшин донесет об услышанном. Вся прелесть финала состоит в том, что его наступлению нельзя воспрепятствовать.

– И я там есть? – вдруг спросил Павшин. – В главной роли?

«У парня, точно, не порядок с головой», – понял Алик:

– Есть, но не в главной. В главной роли скорее – Хамовский.

Павшин промолчал.

– Поэтому я себя так и веду, – продолжил Алик. – И моя цель гораздо выше и денег, и должности.

– Почему вы тогда от суда с главным врачом бегаете, переносите его? – спросил Павшин, мнение которого о героике, видимо, сводилось к бараньим приемам.

– Это игра, Павшин. Как ты не поймешь? – удивился Алик. – Пусть понервничает, приходя в зал суда. С противником надо играть, а не тупо следовать правилам, по которым на тебя идет охота.

***

Над визитами почтальона к их входной двери Алик с Мариной смеялись нервно. Почтальон звонила в дверь и даже стучала, держа в руках судебное извещение. Марина рассматривала ее через дверной глазок и рассказывала Алику.

– Упорная какая, – тихо произносил Алик с претензией на шутку. – Не откроем…

А как он смеялся, когда находил в дверях приглашение зайти за телеграммой на почту! Они, наверху, думали, что он сам, на своих ногах, теряя личное время, пойдет в телеграф брать приглашение на суд, в котором его собирались нечестно осудить!!! Что ж, дураки, видимо, есть везде.

***

– Как уволят, приходите ко мне корреспондентом, – сказал Павшин, желая взять верх. – Мне нужна критическая среда на телевидении.

– Нет, Павшин, – ответил Алик высокомерно. – Я птица высокого полета. У меня есть, куда уйти, чтобы зарабатывать больше, чем сейчас.

Так лгут о успехах детей, регулярном сексе, достижениях и близких знакомствах… Пьяная ложь Алика обесценивала его поступок, делала его расчетливым и безопасным, как информации журналистов маленького нефтяного города, как жизнь большинства людей. Нет. Риск был. Даже откровенность с Павшиным могла уничтожить планы Алика, прервать его беременность новой книгой, а, значит, уничтожить стремления…

***

Майский ветер из бутылки

«Если захотелось ягодки на болоте, то надо быть готовым испачкать в грязи»

Едва Павшин отошел, как к Алику придвинулась его новая секретарша Зябильник. Худенькая, черноволосая, она, даже одетая в добротные вещи, всегда источала ощущение небрежности. Впервые увидев лицо Зябильник так близко, Алик окончательно понял, что опять взял на работу алкоголичку, которая каким-то образом продержалась испытательный срок.

– У меня с мужем постоянные конфликты. Не люблю я его, не люблю, – с гримасой отвращения на лице проговорила Зябильник, не обращая внимания на присутствие в компании телевизионщиков своего мужа.

– Ты о чем, Галина? – Алик не хотел брать на себя постороннюю грязь.

– С мужем мне не повезло, отвратителен он мне, – продолжила Зябильник пьяную исповедь. – Не могу я с ним жить.

– Успокойся, Галина, выпила лишнего, – попробовал прекратить неприятный разговор Алик.

– Ну не могу я терпеть его! – с оттенками истерики и чуть ли не плача отозвалась секретарша. – А вы свою жену любите?

В голосе секретарши прозвучала надежда на отрицательный ответ.

– Да, люблю, – ответил Алик. – А тебе надо успокоиться.

– Вы идейный, – утвердительно сказала Зябильник, ткнув пальцем в грудь Алика. – Я это сразу поняла…

Рациональная идея в любви после брака одна. Любящий схож с конем, тянущим повозку, на которой сидит любимый, любовь супруга для которого – всего лишь возможность облегчить свой путь. В лучшем случае, оба любящих тянут повозку попеременно.

Но есть любовь нерациональная, когда сердце радуется от вида любимого, и тогда все сделанное для любимого, превращается в сделанное для себя, поскольку счастье любимого становится твоим. Тяжело жить в браке тем, кто не испытывает этого счастья.

Кто-то включил музыку. Алик посмотрел в сторону, откуда исходил звук. Кабинет Павшина. Медленная мелодия возникла, словно сама собой. Алик почувствовал чужую ладонь на своей руке.

– Пойдемте танцевать, – предложила Зябильник и потянула его за собой в коридорчик к кабинету Павшина.

«Все повторяется», – Алик вспомнил пьяную Петровну, увлекающую его в пьяную любовь.

Зябильник повисла на нем, качаясь в такт музыке, и вдруг встрепенулась, словно вспомнила о важном деле.

– Пойдемте отсюда, пойдемте, – затараторила она и потянула Алика в темную раскадровочную.

Алик опять вспомнил Петровну.

«Все повторяется, – еще раз подумал он, трезвея. – А если это инсценировка? Музыка включается, когда надо. Она пристает ко мне в присутствии мужа. Пьяный скандал…»

– Галина, успокойся, – мягко попросил Алик, понимая, что многие глаза сейчас следят за его поведением.

Он силой вернул пьяную секретаршу в корреспондентскую и, оставив ее там, вышел и спустился к себе.

«Надо быстрее уходить из этого дурдома», – понял Алик, оделся и едва закрыл дверь в свой кабинет, как Зябильник опять достала его.

– Я его ненавижу, я ненавижу своего мужа, – запричитала она, прижимаясь к Алику. – Я его никогда не любила.

Ситуация складывалась неприятная. Никаких иных отношений с Зябильник, кроме, деловых, Алик не хотел, он нерационально любил Марину. Происходящее походило на провокацию. Вокруг сновало множество людей, способных испортить ему семейную жизнь одним звонком.

– Галина, поговорим о жизни потом, мне пора, – сказал Алик, резко повернулся и пошел к выходу, за ним понуро побрела Зябильник, и тут же из курилки навстречу вышли телевизионщики с ее мужем. Алик ушел к выходу, ни с кем не попрощавшись.

«Когда несчастье желает тебя, то для сохранения благополучия имей хотя бы силу не подчиняться ему», – мыслил Алик по пути домой, постепенно обретая хорошее настроение от морозного воздуха, от блеска чистого снега под фонарями.

***

Столь много людей теряет друг друга, расходится, что, кажется, зачем поддерживать угасающие отношения, портить друг другу настроение, делать жизнь непривлекательной? А ответ прост. В мире нет ничего превыше дружбы и любви. Эти чувства настолько противоречат неживой де, что она старается их смести и уничтожить, уничтожить всякое противостояние этому разрушению. Но будет ли человек человеком, если слепо подчинится энергии разрушения? Каждый из нас время от времени уподобляется животному, но понимание греховности уже частично смывает вину и освещает выход из царства разрушения. Что тебе не нравится? Ответь на этот простой вопрос точно, до предела точно и ты поймешь, что тебе не нравишься ты сам. Он изменился – это не может быть упреком. Мир меняется, все вокруг меняется, меняются наши отношения, чувства, но эти изменения не должны чертить между сердцами рубцы.

***

На предновогоднее судебное заседание Алик пришел в хорошем настроении с телеоператором и корреспондентом, вооруженным добротным радийным диктофоном, – на случай, если съемку запретят.

СУДЕБНОЕ ЗАСЕДАНИЕ

«Большую впасть имеет не тот, кто прав, а тот, кто выносит приговор».

Едва послышались цокающие звуки шагов, какие мог бы издавать подкованный чертик, марширующий на плацу, как молоденькая секретарша суда, принялась поправлять черную кофточку, обтягивающую грудь и уже заметные жировые складки на пояснице. Все ее внимание устремилось на открытую дверь зала судебного заседания.

– Прошу всех встать, суд идет, – сказала она, когда в дверном проеме, сопровождаемая милиционером, появилась та самая судья Хулеш, с которой Алик был знаком по переписке.

Похожая на мальчика своей короткой стрижкой, в черном балахоне и с белой подвязочкой на груди, схожей с галстуком, она уверенно и сердито прошла в зал судебного заседания к трем черным судейским стульям, держа в руках толстую кипу бумаг.

– Прошу садиться, судебное заседание объявляется открытым,… – затараторила Хулеш привычный текст, на ходу подтягивая под себя средний из трех стульев.

Внешне она излучала полную непричастность к происходящему и даже оторванность от него, от сидевшего в зале судебного заседания Алика, от Прислужкова, от телекамеры, направленной на нее и корреспондентки телерадиокомпании с диктофоном в руках, и от неизвестного Алику мужчины, сидевшего рядом с главным врачом.

Первым выступил Прислужков.

– Ваша честь, я ходатайствую о том, чтобы разрешить участвовать в процессе моему представителю Кротындра.

В голосе его чувствовалось волнение, руки нервно сцепились ниже самой нижней пуговицы мышиного костюма, а лицо приобрело неуверенность и красноту.

«Может, не все решено, – блеснула в Алике надежда, – или боится телекамеры?»

Многие теряют дар слова пред мертвой линзой объектива, воплощающей в перспективе взгляды тысяч, а то и миллионов людей.

– Я работаю начальником юридического отдела городской больницы, но в данный момент нахожусь в отпуске без сохранения заработной платы, прошу разрешить участие в судебном заседании, – заявил Кротындра, куда увереннее главного врача. В его тоне явно звучало недосказанное: «А куда вы денетесь, конечно, разрешите».

Алик мигом понял и волнение Прислужкова, тот боялся судиться один на один, и хитрость Прислужкова-Кротындра, заключавшуюся в выводе Кротындры из служебного подчинения, которая, конечно, имела под собой премиальную основу.

– Возражаю, – среагировал Алик. – В телерадиокомпании нет юриста, который мог бы уйти в неоплачиваемый отпуск и защищать нас. Нарушается соотношение сил в споре.

Юридические смыслы и смыслы житейские различаются, как разум и чувства. Поддержка Прислужкова знатоком судебного этикета, ухудшала положение Алика.

Даже в аспирантуре не было такого предмета, как борьба за интересы людей, защита от власти или защита себя в суде. Это делает журналистов беззащитными…

– Суд определил. На основании статьи… лица, участвующие в деле, вправе вести дела через своих представителей, – подтвердила Хулеш.

«Надо было нанимать юриста, а не только советоваться, – укорил себя Алик. – Теперь посмотрим, как судья обоснует невозможность телевизионной съемки».

– Я категорически возражаю! – Прислужков так быстро привстал, что полы его пиджака взвились, словно мелкие крылья птицы-переростка.

– Возражаю, – скрестив руки на животе, важно заявил Кротындра, сделав короткий генеральский кивок в сторону работавшей телекамеры, – поскольку считаю, что здесь будет затронута личная жизнь моего доверителя.

«Какую личную жизнь Прислужкова может затронуть обсуждение статьи Президента? – спросил сам у себя Алик и с удивлением посмотрел на Кротындру. – Дурака валяют».

– Суд удаляется на совещание для вынесения решения, – произнесла Хулеш, и зал судебного заседания очистился от представителей правосудия.

***

Вручая себя в руки Господа, мы парадоксально уверены, что в этих руках нам будет хорошо, но «хорошо», с точки зрения Господа, зачастую имеет совсем иной смысл, нежели человеческий.

– Почему вы отказываетесь от телевизионной съемки? – спросил Алик главного врача, когда совещание Хулеш настолько затянулось, что беззвучная пустота наполнила дискомфортом барабанные перепонки.

– Да потому что вы все исказите и вырежете, – злобно огрызнулся Прислужков.

– Но я же пообещал при судье, что без вашего разрешения мы материал не выпустим в эфир, – спокойно напомнил Алик.

– Знаем мы вас, – неопределенно обвинил Прислужков.

– Не разговаривайте с ним, – властно подсказал Кротындра.

Алик осмотрелся. Большая стальная клетка, скамеечки, стульчики, трибунка для выступлений судящихся… Чем-то похожий на комнату Барби, залик был наполнен злом, а истертый ногами линолеум указывал на множественность этого зла, и Хулеш контактировала с этим злом ежедневно…

«Интересно, как отмывается она?» – задался вопросом Алик.

***

Хулеш вошла в зал судебных заседаний под известные слова секретарши и, приняв позу церковной свечи с только что притушенным фитилем, принялась выстреливать слова решения с пулеметной скоростью. Эта привычка выработалась у Хулеш давно, чтобы быстрее закончить процесс. Только благодаря профессиональному навыку различать смысл слов на лету, Алику удалось понять несколько фраз.

– Ответчик заявил ходатайство о разрешении видеозаписи судебного заседания, поскольку считает необходимым соблюдение закона «О СМИ»…

Пока Алик раздумывал, откуда взялась эта глупость, поскольку Закон «О СМИ» не содержал требований к судебным съемкам, пока он относил ошибку на безграмотность секретарши суда, Хулеш уже зачитывала мнения Прислужкова и Кротындры. Алик прислушался. Мнения противников Хулеш привела дословно.

«Смотри-ка, тут глупостью не страдает, – оценил Алик. – Наигрывает».

Действительно, далее началось правовое оформление интересов Прислужкова без какого-либо содействия с его стороны. Хулеш приводила аргументы, которые ни Прислужков, ни его Кротындра не приводили, и выступила их доброхотным защитником.

– Ходатайство о видеозаписи заявлено ответчиком, имеющим технические возможности для видеозаписи с целью последующей трансляции по телевидению в то

время, как истец по делу такой возможности не имеет…

«А как насчет того, что ранее ты сочла несущественным, что главный врач располагает служебными возможностями для защиты с помощью начальника юридического отдела, а я такой возможности не имею», – мысленно оппонировал Алик.

– Конституция предусматривает, что осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц, – провозгласила Хулеш в защиту главного врача.

«Но и этот аргумент с точностью можно привести, чтобы отбить участие в судебном заседании Кротындры», – опять мысленно поспорил Алик.

– На основании изложенного, учитывая интересы обеих сторон, – произнесла Хулеш. – Суд счел необходимым отказать…

Алик насчитал пять интеллектуальных действий суда, и все они были направлены в пользу Прислужкова. Он проигрывал «5:0» и чувствовал, как внутри него закипает возмущение, похожее на то, какое он испытывал возле телевизора, видя нечестное судейство в футболе или хоккее. Такой наглости, какую позволяла себе Хулеш, не проявляли ни футбольные, ни хоккейный арбитры, – она и сама была не прочь уложить спортивный снаряд в его ворота и, не скрывая, делала это…

Позднее в телевизионной программе о деятельности суда Алик сказал: «Я не знаю, как действовать в подобных случаях и мне жалко тех, кто весит меньше на судебных весах, где взвешиваются должности и выгода. Искажение мнений и вполне очевидное подыгрывание должно осуждаться. Но оно вполне очевидно существует и хорошо существует. Поэтому, если вы услышите в судебном решении то, чего вы не говорили, не удивляйтесь. И, если суд по своей инициативе красиво обставляет противную вам версию, тоже не удивляйтесь. Судья, похоже, не ищет истину, – он, как поэт, воспевает определенную идею, которая сидит у него в голове, или исполняет определенную задачу. Ваше мнение, скорее всего, зазвучит иначе и будет переделано, чтобы красиво смотреться в судебном решении, чтобы стрела решения не имела заусенцев и летела в одном направлении.

Конечно, Алик суд проиграл, но он увидел, как делается суд, и вывел новые правила.

***

Судейские правила

«Когда человек с властных высот становится похож на футбольный мяч, то как удержаться от соблазна, и не дать ему хорошего пинка?».

1. Все аргументы, звучащие в ходе судебного заседания, как от истца, так и от ответчика, укладываются судьей в его концепцию.

2. В случае, если аргументы истца или ответчика, не соответствуют концепции судебного решения, то они не находят своего отражения в судебном решении.

3. В случае, если аргументы, нужные для развития судебной концепции, не были высказаны в ходе судебного заседания, то они привносятся и додумываются судьей.

Технология создания предвзятого журналистского материала или пиара – технология искажения действительности свила себе удобное гнездо на службе у правосудия. И в завершение судебного заседания Хулеш произнесла слова, которые окончательно вывели Алика из равновесия:

– Учитывая, что судебное решение вручается участникам дела 31 декабря, и срок кассационного обжалования десять дней полностью приходится на новогодние праздники, суд считает необходимым последним днем кассационного обжалования считать 11 января.

Если можно было бы безнаказанно приподнять мантию у судьи Хулеш, наклонить ее и отшлепать по голой заднице, то Алик, несомненно, так бы и поступил.

В нем словно проснулся пещерный человек, он мог смести на своем пути все построения цивилизации, кроме тех, которые можно использовать для разрушения. Этот пещерный человек был неукротим. Именно в таком настроении с бесчестным решением суда в руках он вернулся в телерадиокомпанию маленького нефтяного города примерно в одиннадцать часов дня 31 декабря. Праздник был почти испорчен.

ПРАЗДНИК ГЛАВНОГО ВРАЧА

«Счастье труса: выиграть драку, спрятавшись за спинами пособников».

Как у зверей в зоопарке портится шерсть, так и у человека от долгого сидения дома портится здоровье, а северянин второй волны по большей части – животное помещений, своеобразная разновидность крысы, такая же хищная до сала, но более крупная и очень запасливая. Ей надо не только на сегодня, но и для своих детей и внуков, и на всю жизнь. Она бегает из помещения в помещение, загнанная суровой природой, таскает добытое, жрет и мечтает о неисчерпаемых амбарах. Иногда, в минуты короткого отдыха или от опьянения она вдруг размечтается о климате, где можно перестать быть крысой, – но вспомнит, что такого амбара, как на Крайнем Севере, на юге не найти…

Предновогодним вечером ресторан «Юность комсомола» был заполнен медицинскими работниками и Хамовским вкупе с его близким окружением, всегда витавшим возле него, как мошкара, не упускавшая возможность отсосать от преследуемого тела.

Хамовский поднялся из-за стола и вышел к микрофону, стоявшему на небольшой ресторанной сцене. За годы правления в маленьком нефтяном городе он произнес уже много праздничных речей и до того к ним привык, что перестал думать о том, что говорит. Любая его речь заканчивалась, если не овациями, то без аплодисментов не оставалась, вне зависимости от того, выходил ли он на сцену пьяным или трезвым, вне зависимости от того, продумывал ли он основу речи заранее или говорил первое, что на ум придет…

– В молодости я с радостью расставался с больными зубами, воспринимая как благодать исчезновение боли, но с возрастом, стал расставаться с зубами, как с близкими людьми, – оттолкнулся от личных проблем Хамовский. – Ямки от зубов мне кажутся маленькими могилками молодости, и с каждым годом этих маленьких могилок становится все больше, и так будет до тех пор, пока само тело не успокоится на дне большой могилы. Поэтому не надо сильно волноваться за умерших в вашей больнице. Наша сила – в живых.

– Золотые слова, Семен Петрович, – подскочил со стула Блексеев, повышенный до начмеда с должности заведующего роддомом. – Я тоже самое говорю на планерках: умер ребеночек при родах – ничего страшного. Пусть родители приходят, забирают трупик и тихонечко уходят, хоронят и следующего быстрее делают, а не скандалят…

Следующим к микрофонной стойке вышел Прислужков.

– Я предлагаю выпить бокал за скромного трудягу больничных коек, защищающего главные показатели нашей больницы. За Кротындру! – воскликнул он. – Кротындра не оканчивал медицинскую академию, но своим умом он ограждает нас от тюрьмы и компенсаций родственникам умерших.

– За Кротындру! – воскликнули приближенные главного врача.

– За таких, как Кротындра! – воскликнул Хамовский. – На таких патриотах и держится власть Крайнего Севера.

– Предлагаю выпить этот бокал стоя! – пафосно воскликнул Прислужков.

Зазвенели столовые приборы, заскрипели стулья, когда врачи и медсестры, одетые в яркие новогодние наряды, поднимались из-за стола.

Главный врач осмотрелся, наблюдая, как его подчиненные вливают в себя жидкости, и, как только рюмки опустели, воскликнул:

– А теперь без перерыва выпьем за человека, научившего, как нашей больнице за счет чистки отчетных показателей выйти на уровень передовых клиник мира! Выпьем за Хамовского! За великого человека, позволяющего нам, оставаясь прежними, развивать нашу медицину инновационными методами очковтирательства!..

Веселье нарастало, вкушающие подходили к соседним столам, чтобы чокнуться и выпить за все хорошее, между столами ходил проштрафившийся убийством пациентов хирург Чахлый и что-то пел из украинского репертуара, когда раздался третий тост Прислужкова.