скачать книгу бесплатно
Дочь любимой женщины (сборник)
Денис Викторович Драгунский
Проза Дениса Драгунского
Мастер короткой прозы Денис Драгунский в своем новом сборнике снова преподносит читателю новеллы с крутыми сюжетами и внезапными развязками, меткие юмористические зарисовки, а также три маленькие повести, в которых действуют неожиданные герои в непростых обстоятельствах.
Денис Драгунский
Дочь любимой женщины
Зимняя сказка
не люби, богатый, бедную
Мальчик Ваня жил на четвертом этаже, и на пятом тоже – у них была двухэтажная квартира в огромном новом доме из гранита, мрамора и хрусталя, в переулке недалеко от Белорусского вокзала, на месте старой фабрики.
Но совсем рядом была старая панельная многоэтажка, и вот в ней-то как раз и жила девочка Настя. В однокомнатной квартире на первом этаже, что несколько облегчало жизнь ее мамы, потому что девочка не могла ходить. У девочки была какая-то редчайшая болезнь. Синдром Какусаки-Тукисуки, или вроде этого. Так девочка объясняла мальчику, смеясь. Потому что в ее положении ей ничего, кроме смеха, не оставалось. Сами смотрите: папы нет и никогда не было, у мамы грошовая зарплата и крохотная пенсия на ребенка-инвалида. Мама приходила с работы, кормила дочь, а потом выволакивала ее на коляске погулять и оставляла во дворе на часок-другой.
Девочка была совсем некрасивая. У нее была плохо зашитая заячья губа, редкие крупные зубы, большие косо стоящие глаза. Прикрытые одеялом тонкие-претонкие ноги с навечно распухшими коленками. Зато руки, несмотря на ее четырнадцать лет, были большие и сильные, с широкими ладонями и намозоленными пальцами, потому что она сама вертела колеса своей коляски. Она была похожа на лягушку.
Мальчик влюбился в нее сразу. Дело было зимой. Он случайно проходил мимо детской площадки рядом с этой панельной многоэтажкой и увидел, как она одна катается в своей коляске вокруг заснеженной песочницы. Он целый час ходил рядом и смотрел в ее широко и косо расставленные серые глаза.
Вечером рассказал про нее своей маме. Какая она милая, бедная, несчастная, но веселая и умная, и вообще потрясающая. Мама сказала: «Завтра отнеси ей что-нибудь вкусное» – и сама собрала корзинку фруктов, растроганно думая, какая добрая душа у ее мальчика.
Хотя на самом деле надо было тем же вечером увозить сына в другую страну и там отдавать в кадетское училище или духовную семинарию, потому что с каждым днем он все сильнее привязывался к этой инвалидке. И вообще ни с кем не водился, кроме нее. Вот ему уже пятнадцать лет исполнилось, потом шестнадцать – а он, придя из школы, тут же бежал к ней, вытаскивал ее гулять, и они о чем-то долго разговаривали. Это было уже похоже на легкое безумие.
Потом Настина мама умерла, а папы не было вовсе, и Ваня попросил свою маму нанять для Насти помощницу.
* * *
– Ну и какие у тебя планы? – однажды спросила Ванина мама, у которой уже лопалось терпение на все это смотреть.
– Обыкновенные, – сказал Ваня. – Нам исполнится восемнадцать, и мы поженимся. Только, мама, она почему-то не хочет. Может быть, стесняется? Ты с ней поговори, ладно?
– Но нельзя же насильно! – обрадовалась мама. – Я, конечно, попробую, но ей решать, она самостоятельный человек, личность! Вдруг она тебя на самом деле не любит?
– Ну и что? – Ваня пожал плечами. – Я-то ее все равно люблю. А если она не захочет, буду ее дальше уговаривать. Не сразу, так через год, пять, десять она все-таки меня полюбит.
– Она не сможет быть твоей женой, – сказала мама.
– А почему?
– Она больна.
– Я знаю.
– Нет! – жестко сказала мама. – Ты не все знаешь. Я говорила с врачами.
– Кто тебя просил? – закричал Ваня.
– Но ты же мой сын! – крикнула она в ответ. – Я же не против! Женись хоть на лягушке, мы с папой вас обеспечим, и детей ваших, и внуков. Но я должна знать. Я все узнала. У нее глубокий инфантилизм половых органов, – чеканила мама. – У нее матка и влагалище как у годовалого ребенка. Прости меня, что я так вслух. Она не сможет не только рожать, она не сможет быть твоей женой в самом простом смысле, понял?
– Ерунда, – сказал мальчик. – Обойдемся. Я ее люблю, и все. А потом она может выздороветь. Вдруг, понимаешь? Чудом, понимаешь?
Мама внимательно посмотрела на Ваню и улыбнулась.
Ваня растерянно взглянул на нее, на ее лицо, неожиданно ставшее сказочно добрым, ласковым и чуточку беспечным. Хотя полминуты назад она была вся красная, злая и озабоченная.
– Кто знает, – прошептала она, взяв сына за руки. – Я тоже верю в чудеса. Вдруг ты ее однажды поцелуешь, как Иван Царевич свою Царевну-лягушку, и она превратится в волшебную красавицу.
– Перестань! – сказал он, выдернул руки и чуть не заплакал. Но потом спросил: – Точно?
– Вдруг… – легко вздохнула мама.
* * *
Насте исполнилось восемнадцать. Был праздник в маленькой квартире в панельной многоэтажке. Настя, Ваня, Ванина мама и Настина помощница-сиделка Клавдия Петровна. Торт со свечками и немного сухого вина.
Это была суббота.
В воскресенье Ваня, как всегда, пошел к Насте. Отпер дверь своим ключом. Вошел. Настя лежала в кровати. Она лежала на спине, укрывшись до подбородка, и спала. Ваня приблизился к ней. Она была совсем бледная и как будто неживая. Ему стало страшно. Он присмотрелся к ее груди. Было заметно, что она дышит. Он стал у изголовья на колени и шепотом позвал: «Настя!» Она не отозвалась. Тогда он нагнулся и первый раз в жизни прикоснулся губами к ее губам.
Настя открыла глаза, выпростала руки из-под одеяла, и обняла его, и поцеловала, и вдруг спрыгнула с кровати и прижалась к нему. Она была стройная, длинноногая и прекрасная. Здоровая и сильная. Только маленький, едва заметный шрам от заячьей губы и чуть крупноватые зубы.
Они поженились.
Ванины родители купили им большую квартиру неподалеку. Ваня и Настя поступили в институт и окончили его. Потом Настя родила мальчика, а через полтора года – второго. Все шло отлично, кроме одного печального случая: Ванин папа скоропостижно скончался на горнолыжном курорте при не совсем ясных обстоятельствах. Ваня унаследовал четверть его немалого состояния.
* * *
Да, все шло отлично, но однажды, когда после свадьбы прошло уже двенадцать лет, тридцатилетний Ваня пришел с работы домой и увидел плачущую Настю.
– Что с тобой? – он усадил ее на диван, обнял.
– Мама умерла…
– Что?! – он вскочил с места.
– Да нет, моя.
– Твоя? – изумился Ваня и снова сел. – Она же умерла лет пятнадцать назад! Мы же к ней на могилу ходим!
– Перестань! Хватит притворяться. Мама нашлась. Вернее, я ее нашла. Но не успела повидать. Я ее не осуждаю. Она была слабая женщина. Пила, болела. Я не решалась. Мне страшно было ее увидеть. Сегодня набралась сил, позвонила. Соседи сказали, что всё, умерла.
Она снова заплакала.
– Кто-то из нас с ума сошел, – сказал Ваня.
– Не притворяйся! – крикнула она. – Что, правда не понимаешь? Так вот тебе! Я детдомовская. Ничейная. Отказная в смысле. Твоя мама Аглая Павловна меня нашла. Вернее, выбрала. Долго выбирала, наверное. Чтоб вот такая. С бывшей заячьей губой, но глазастенькая. Она меня долго готовила. Сначала уговаривала. Потом документы мне меняла. Потом все объясняла, как меня зовут, что и как, про квартиру и двор, про твои любимые книжки…
– А потом заменила? – спросил Ваня. – Прямо вот в эту ночь?
– Да. В половине пятого утра.
– Как интересно, – Ваня вытащил из кармана телефон, набрал номер. – Мама, привет, это я. Ничего, нормально. У меня к тебе один маленький вопрос. Вот скажи, в эту самую ночь, когда мы праздновали Насте восемнадцать лет… Вы ей потом сделали укол, погрузили на машину, и тю-тю?
В телефоне было молчание.
– Какое тю-тю, ты что? – возмутилась Настя, которая сидела рядом с ним на диване. – Аглая Павловна мне все объяснила! Что она была согласна! Что ей дадут деньги, переведут в самый лучший частный интернат… Пожизненное содержание! Она же сама не хотела за тебя замуж, ты же сам это своей матери говорил!
– Ясно, – кивнул Ваня и нажал отбой, кинул телефон на диван.
Через несколько секунд телефон зазвонил.
– Алло? – сказал Ваня. – Не звоните мне больше, мадам.
Телефон зазвонил снова.
– Маменька, сколько раз повторять, – сказал он даже с некоторой учтивостью. – Не звоните мне больше. Забудьте про меня. Выкиньте из головы. И ты, – он повернулся к Насте, – тоже выкинь меня из головы. Хорошо, что дети на каникулах. Передай им, что папы у них больше нет.
– Дети-то в чем виноваты? – зарыдала Настя.
– Ни в чем, – пожал плечами Ваня. – И ты ни в чем не виновата. Но я не могу тебя видеть. Хотя ты, конечно, должна была сознаться. Почему ты не созналась?
– Твоя мама сказала, что ты сумасшедший. Не сильно, слегка, но реально тронутый. Что ты на полном серьезе веришь в чудеса и сказки. Что уродка-инвалидка от любви превращается в красивую девушку.
– Тем более, – сказал Ваня и встал, подобрал с дивана телефон. – Насчет денег я сделаю все нужные распоряжения, с тобой свяжутся, прощай.
– Ты и есть сумасшедший! – крикнула она ему вслед.
* * *
Он разыскал ту, настоящую Настю через полгода.
Это был и вправду дорогой частный интернат, под Ростовом Великим. У нее был там отдельный двухкомнатный блок, личная нянечка и муж – почти слепой безногий художник, когда-то довольно известный: его совсем старую картину «Поэт, певец и клоун» недавно продали в Лондоне за полтора миллиона фунтов. Ване это рассказал директор интерната.
Ваня обрадовался, что с Настей все в порядке, но понял, что ожидал чего-то другого. Ехал, чтобы броситься в ножки, вымолить прощение, а потом забрать к себе. А так – и встречаться, собственно говоря, незачем.
Была зима. Настоящая, морозная, снежная.
Дорога шла прямо, упираясь в золотой круг садящегося солнца. Обледенелая колея сверкала зеркалом. Снег розовел на ветвях громадных елей.
В жизни не было ничего. Вообще ничего, кроме этой зимы, этого снега, этого темнеющего неба, этого колкого ветра.
Все силы неба и земли
стена, девушка, река
Женатый мужчина сорока пяти лет влюбился в двадцатидвухлетнюю девушку. Влюбился искренне и нежно, безмолвно и безнадежно, и, разумеется, тайно.
Это вышло вот как.
Павел Михайлович со своей женой Ниной Викторовной приехал на экскурсию в старинный маленький город не так уж близко от Москвы. Крепостная стена на холме. Внизу речка, узкая и по берегам сильно заросшая кустами. Церковь XVI века. Торговые ряды. Каланча. Всё как везде. Но зато – картинная галерея с неплохой русской и европейской живописью, которую один знаменитый богач еще в позапрошлом веке подарил родному городу; а современный богач, тоже из местных, отдал туда свою коллекцию первоклассных работ Вильямса, Самохвалова, Пименова и Фалька. А также Гончаровой, Ларионова и других.
Из-за этой галереи сюда и приезжали интеллигентные экскурсанты из столицы.
* * *
Экскурсию вела девушка.
Павел Михайлович увидел ее и погиб.
Хотя в ней, на первый взгляд, не было никакой особой красоты – ни в лице, ни в повадке. Как говорится – гладкая, ровная, вот и спасибо. Но была в ней чудесная провинциальная свежесть, чистота и ясность. Павлу Михайловичу казалось, что она только что искупалась в этой узкой реке, в ледяной воде, а в ее глазах отражаются синее небо, белая крепостная стена и зеленая трава на склоне холма.
Но при этом она вовсе не была наивной и простенькой. Она бойко и складно вела экскурсию, называла имена и даты, говорила «обратите внимание на необычный колорит» или «вариант этой картины есть в Русском музее, но наш – лучше».
Она окончила городское педучилище и курсы экскурсоводов в Костроме. Это она рассказала Павлу Михайловичу, когда он ее благодарил за экскурсию и чуть-чуть поговорил с ней. «В Москве была всего три раза и совсем по недолго, хотя, конечно, надо съездить хотя бы на месяц, обойти Третьяковку и все остальное. Но непонятно, где жить». У него сердце заколотилось от такого шанса, он едва не воскликнул: «Да живите у меня!» Но тут же вспомнил, что у него есть жена Нина Викторовна, которая на минутку отошла в туалет. Поэтому Павел Михайлович только спросил:
– А как вас зовут?
– Редкое имя, – сказала она. – В смысле, несовременное. Чего это мама так придумала, не знаю.
– Евдоксия? – пошутил Павел Михайлович. – Или Индустрия? Вы знаете, так называли девочек в тридцатые. У меня была двоюродная тетя Дуся. Оказалось, Индустрия.
– Еще смешнее, – сказала девушка. – Нина.
«Да уж, – подумал Николай Михайлович. – Обхохочешься».
Тем более что Нина Викторовна показалась в дальнем конце анфилады.
– Ну, удачи! – сказал он. – Прекрасная галерея, отличная экскурсия!
– Спасибо! – сказала она, повернулась и ушла.
* * *
С тех пор жизнь Павла Михайловича превратилась в невероятный райский ад. Или адский рай, если вам так больше нравится.
Он думал о ней все время, не переставая, и даже ночью она ему снилась. Когда он утром выходил на кухню варить кофе, ему казалось, что она стоит рядом и едва прикасается к нему бедром сквозь домашние брючки. Да, она гораздо моложе его, она даже на год моложе его дочери, которая уже вышла замуж и уехала жить к мужу. То есть она ему в дочки годится – ну и что? Полно таких случаев! И он мечтал, как она к нему приедет, как она разложит свои вещи, как наденет халатик и пробежит мимо него в душ. Как они будут гулять по Москве, как он ей покажет лучшие московские улицы, столичный grandeur – например, если оглядеться кругом, стоя на углу Столешникова и Петровки, или от устья Мясницкой смотреть вниз, или с Каменного моста на Дом Пашкова. Как она будет ахать и держать его под руку. Он воображал, как они обедают и ужинают – и дома, и в ресторане. Как он приводит ее в гости к своим друзьям. Как они ходят в магазин, покупать ей наряды, украшения и духи. Как ложатся в постель… и вот тут он сам себе говорил «стоп».
Но, конечно же, он держал это в секрете от своей жены и только с особой нежностью произносил ее имя. Нина, Ниночка, Нинуля моя золотая, бесценная, прекрасная.
Он внутренне поклялся, что никогда ничем не оскорбит свою жену, не даст ей ни малейшего повода подозревать его в неверности, и поэтому окружал ее заботой и вниманием. С каждым месяцем и годом все сильнее, плотнее и прочнее. Выполнял малейшие ее желания и даже капризы. Научился зарабатывать хорошие деньги, чтоб ни в чем ей не отказывать. Был счастлив служить ей.
* * *
Прошло двадцать лет.
Ему исполнилось шестьдесят пять. Нина Викторовна была всего на год моложе него. А той далекой, извините за выражение, «девушке его мечты» – ей было уже сорок два. Павел Михайлович метался в своих фантазиях: иногда трезво думал, что у нее давно есть дети и, наверное, внуки намечаются. Но гораздо чаще он воображал, что она до сих пор одна. Ждет, когда он ее позовет. Что она тоже в него тайно и бесповоротно влюбилась во время той мимолетной встречи и тоже мечтает о нем.