скачать книгу бесплатно
* * *
«Мне в молодости не везло на девчонок, – начал он. – То есть нет, девушки у меня были, некоторые даже очень меня любили, но – не те! Не те, в которых я влюблялся, не те, которые мне снились, не те, на которых я оглядывался на улице. Как-то так вышло, что ко мне льнули такие маленькие, черненькие, умненькие… Ну, ты понимаешь. А я, как Тонио Крегер у Томаса Манна, тосковал по “тем, голубоглазым”. Светловолосым, красивым. Не какой-то там, простите за выражение, глубокой внутренней душевной красотой, а вот так, попросту. Когда всем ясно с первого взгляда – вот красивая девушка. Да. “Самая глубокая, тайная моя любовь отдана белокурым и голубоглазым, живым, счастливым, дарящим радость, обыкновенным”. Цитата, если что. Извини.
Однажды я поделился этой томас-манновской тоской со своим старшим товарищем, был у меня такой. Старше на четыре года. Друг по даче. С раннего детства, мне восемь, ему двенадцать, но он меня не презирает! А я это ценю. Мы и в городе встречались, что вообще-то редко бывает среди дачных знакомых, но вот, однако. А когда я совсем подрос, уже был в десятом, а потом в институте, мы и вовсе сдружились.
Вот он мне и сказал: “Господи! Ну что ж ты молчал все время! Устроим в два счета!” Я сразу остерегся: “Мне проституток не надо, чтоб ты, значит, договорился, а она чтобы изображала!” Он говорит: “Ты что? Да как ты мог подумать! Сработаем на чистой искренности! Давай с тобой сочиним одну такую интересную штучку…”
Не знаю, почему он меня обхаживал. Наверное, ему что-то надо было от моего отца. Или его семье от моей семьи. Мой папа, ты помнишь, был типичный советский “руководитель широкого профиля”. Замминистра забыл какой промышленности, потом директор большого издательства, даже пару лет секретарь московского обкома партии… А к тому времени получил назначение в МИД. Может быть, этому моему другу с детства велели со мной дружить. Может, ему родители внушали, что «необходимо кюльтивировать это знакомство». Лев Толстой, “Юность”. Что-то я цитатами говорю сегодня. Значит, слегка волнуюсь… А может, зря я все это, может, он просто был сначала добрый мальчик, а потом хороший парень, зачем во всем искать корысть?
Но не в том дело.
А дело в том, что папа как раз съездил за границу и привез мне целую сумку разного шмотья, что было удивительно, поскольку раньше он меня держал на строгом партийно-советском пайке, и сказать при нем слово “джинсы” было хуже, чем рассказать анекдот про Брежнева: сразу в глаз. Но что-то в нем, видать, хрустнуло и растаяло после МИДовского назначения. Короче, тут тебе и джинсы, и курточка, и рубашечки разные, и ботинки бежевые плетеные, и чего только нет… Был семьдесят пятый примерно год, напоминаю.
Вот мой старший друг и говорит: “Do you speak English?” Я отвечаю, по анекдоту: “Yes, I do, а хули толку?”
– Толк в том, что мы тебя оденем этаким американским студентом по обмену, и вот тут тебя и полюбят белокурые и голубоглазые девушки.
– Фу! – говорю.
– Да не фу, а исполнение желаний! И вообще это же шутка, розыгрыш, ты в любой момент можешь признаться! Но мой тебе совет: признавайся не в любой момент, а после. Понял меня? После! А пока говори по-английски, но кратко. Типа “Yes, of course, I live in Houston, Texas, I study Russian history, but don’t speak Russian well”. И все. Все остальное good, nice, fantastic и типа того.
– И всё?
– Нет, не всё. Приходи ко мне вечером. Только не болтай, ясно?
Прихожу. Он достал из глубин книжного шкафа какую-то брошюру, в газету завернута. Сел на диван. “Садись рядом. Но поклянись, что не проболтаешься”. Я киваю, а у самого пол под ногами едет. Ну, думаю, вербовка пошла. Но куда, зачем? Непонятно, а все равно страшно. “Клянешься? ” – “Клянусь”. Тут он придвигается поближе, раскрывает эту брошюру, а там – роскошная порнуха. И говорит: “Смотри внимательно и учись. А то американец-американец, а в койке будешь как простой советский человек. Залез, засунул, потыкал, кончил – и на боковую. Не годится. Смотри картинки – какой бывает настоящий западный секс в смысле разных изысканных нежностей. Чтобы поцелуйства и облизоны во все места. Долго и пристально. Понял? Никуда не торопись! И главное, все время говори, шепчи, бормочи: sweetie, honey, oh I love you, darling и все прочее. Полистай словарик. Шучу. Хотя нет. Говорю вполне серьезно”.
Вот такая подготовка.
Мне даже интересно стало. Азарт какой-то.
Через пару дней он мне звонит: вечером идем. Я для этого дела у отца в баре спер бутылку виски “Белая лошадь”. Теперь-то мы знаем, что это барахло и ширпотреб, а тогда это был самый супер, потому что другого ничего не было. “Белая лошадь” в пластиковом пакете какого-то заграничного магазина. И еще он мне дал зажигалку “Зиппо” и пачку сигарет “Лаки Страйк”. Обхохочешься.
Не буду рассказывать подробности. Все было, как он сказал. Три девушки. Одна его, две как бы просто так. Обе на меня запали. Танцы по очереди. Можно выбирать. Девушки хорошие. Красивые. В точности по Томасу Манну. Живые, счастливые, дарящие радость, но очень уж обыкновенные. Но ты же этого хотел, Жорж Данден! Тебе же надоели факультетские умницы! Ты же хотел белокурых и голубоглазых! На, наслаждайся! Выбирай и наслаждайся! Американец, ё…
Под утро просыпаюсь непонятно почему. Глаз открыл: она приподнялась на локте и на меня смотрит. Видит, что я проснулся, и шепчет на корявом английском:
– You go to America to home?
– Yes, – говорю.
Она переворачивается на спину и плачет.
Я сразу “darling, honey, sweetie, what can I do for you?”. Обнимаю. Она меня тихонько отодвигает. А потом говорит в потолок:
– Если бы ты был русский, я бы любила тебя всю жизнь.
Повернулась ко мне, и:
– Good bye!
Вскочила, красивая, как не знаю кто. Быстро оделась, нагнулась ко мне и поцеловала напоследок вот этим самым, бунинским поцелуем. Который запоминается до могилы. И выскочила из комнаты. Я через минуту услышал, как входная дверь хлопнула.
Вот такой смешной случай. Забавно, правда?»
* * *
– И ты ее не остановил? – спросил я. – Не сказал, что ты ее любишь? Не признался, что это была шутка?
– Она бы жутко обиделась, она бы меня сразу разлюбила.
– Хорошо. Сказал бы, что остаешься в Москве. Ради нее.
– Ненатурально!
– Ну, извини, – сказал я.
Он помолчал и сказал:
– Все время боялся ее на улице случайно встретить. Даже первые полгода носил темные очки, смешно, да?
– Ничего, – сказал я. – «Велика Москва, и много в ней народу». Тоже цитата, если что. Знаешь, откуда?
– Нет, – он, видно, думал о своем.
– Ну и ладно, – сказал я.
– Иногда думаю, – сказал он, – что с ней потом сделалось?
– Да ничего особенного, – сказал я. – Два раза побывала замужем. Сейчас в разводе. Двое детей, от каждого мужа по одному. Внучка от старшего сына. Уже на пенсии. Окончила какой-то юридический вуз, работала по специальности. Звезд с неба не хватала. Но была на хорошем счету.
– А ты откуда знаешь?
– Я на ней чуть не женился, – сказал я. – Очень красивая была девушка.
– А почему ты думаешь, – он прямо задохнулся, – что это была она?
– Ровно по той же причине, по которой я на ней не женился.
– Что за шарады?! – возмутился он.
– Включите логику, Ватсон, – я тоже почему-то разозлился. – Совсем я собрался на ней жениться, как вдруг она, неизвестно почему, ну просто так, в порыве доверия и откровенности… Так иногда бывает, после всего. Лежишь в темноте, смотришь в потолок, и вдруг хочется рассказать что-то совсем уж не подходящее к моменту. В общем, она рассказала мне, как на четвертом курсе без памяти влюбилась в одного американского студента-стажера. Всего на один вечер. Потом он уехал. Какой он был ласковый и нежный, никогда таких не встречала. Сказала вот эту самую фразу: «Если бы он был русский, я бы с ним ни за что не рассталась». И что на прощание утащила колпачок от бутылки «Белой лошади». Сделала себе типа брошки и носила года три. Ну сам скажи, на что мне такая жена?
– Ты все врешь, – сказал он, налившись краской.
– Да и потом, – продолжал я, не слыша его возмущения. – Ну хорошо, грехи молодости забыты. Допустим, мы с ней поженились… Но вот гляди. Мы с тобой лет через сколько-то познакомились и начали дружить, так? И вот ты меня зовешь в гости, как положено, с супругой – и вы узнаёте друг друга! Это же скандал!
Он замолчал, перевел дух и спросил:
– Вы же давно расстались, да? Очень давно! А откуда ты знаешь, что с ней теперь?
– Иногда заглядываю к ней в Фейсбук. У нее там, кстати, та самая белая лошадь на аватаре.
– Как ее зовут? Понимаешь, я даже не спросил ее фамилию. Я не знаю ее фамилию!
– И не надо, – сказал я.
– Скажи!
– Не скажу.
– Тогда скажи, что ты все это выдумал. Выдумал, признавайся!
– Не скажу, – повторил я.
Скрипка и немножко нервно
как сердцу высказать себя?
Один человек, которого молодым человеком могла назвать разве что продавщица или официантка – то есть человек лет сорока или чуть больше, – шел по переходу метро, со станции на станцию, и вдруг услышал скрипку.
Он сразу понял, что это играет настоящая скрипка, то есть без усилителя и бумбокса. Сильный скрипичный голос заполнял весь мраморный коридор. Он подошел поближе. Девушка играла Сен-Санса, знаменитую мелодию под названием «Интродукция и рондо каприччиозо». Он остановился. Он не разбирался в музыке, но почувствовал, что она играет хорошо. Она закончила, чуть передохнула и стала играть что-то еще, тоже классическое и популярное. Он вытащил пятьдесят рублей и положил ей в раскрытый футляр, туда, где уже лежали монетки – никелевые пятерки и медные десятки, и какие-то бумажки.
Но через три дня он там оказался снова. Она играла сначала что-то незнакомое, а потом – полонез Огинского. Он вспомнил, как эту мелодию тихонько напевала его бабушка-полька, после 1939 года прожившая в Сибири двадцать лет, – и слезы закапали у него из глаз. Не стесняясь этого, он подошел, положил в футляр все те же пятьдесят рублей, благодарно посмотрел ей в глаза и быстро ушел.
С тех пор он часто, наверное, специально приходил ее слушать. Сообразил ее расписание – между веселым молодым джазом и баянистом, игравшим «Славянку» и «Амурские волны», а также «Не кочегары мы, не плотники».
Она его заметила. Она мельком рассматривала его: приятный, даже красивый, очень хорошо одетый, уверенно держащийся, с тонким и нервным лицом.
А он рассматривал ее. Тридцати лет, стройная, с красивыми руками, с густыми волосами, которые она так артистично откидывала со лба.
Наконец, он заговорил с ней. Когда она застегивала футляр своей скрипки, освобождая место баянисту, он подошел к ней и сказал:
– Я, наверное, слишком дерзок. Но я буду говорить прямо. У вас сейчас свободен вечер?
Она сказала:
– Да.
Он сказал:
– Тогда пойдемте ко мне. Домой. Все будет хорошо… – Взял ее за руку и тихо добавил: – Верьте мне.
Они вышли наружу. Там их ждала машина.
Они ехали молча. Каждый думал о своем. Машина остановилась около большого красивого дома в тенистом переулке.
Он подал ей руку. Они вышли, зашли в подъезд, потом в лифт, потом в квартиру – и она, как во сне, увидела большую комнату, красивых мужчин и женщин и много детей. На столе горели свечи.
– Сегодня день рождения моей жены, – сказал он. – И дочери тоже. Они родились в один день. Сыграйте нам Сен-Санса!
Она посмотрела ему в глаза и отчетливо и громко сказала:
– А пошел ты на хер, козел вонючий!
Стукнула его футляром со скрипкой по голове и убежала.
Все завизжали, заголосили, повскакали со стульев. Но он жестом успокоил их.
Он не стал ловить ее и подавать заявление в полицию, хотя голова болела очень сильно.
А она перестала играть на скрипке в метро.
Барабанные палочки
из жизни технического персонала
Джереми Диксон был знаменитый артист, звезда Голливуда, огромные гонорары, два «Оскара», призы в Венеции, в Каннах, в Берлине. Рослый смуглый синеглазый красавец. Как раньше на театре говорили, первый любовник. Ну вот он такие роли и играл – рокового мужчину, умницу, светского льва, но с тайной историей: двойной агент, разорившийся банкир, опозоренный политик и все такое. Красота, обаяние и загадка. В него тысячи женщин были влюблены, письма ему писали, три покончили с собой, а многие в любовном бреду считали, что родили от него ребенка, и даже приходили в разные ток-шоу, а то и к адвокатам.
Но у Джереми Диксона был серьезный недостаток – пальцы. Старые врачи называли такие пальцы барабанными палочками. Это когда передние суставы сильно раздутые, короткие и круглые, и ногти очень короткие и загнуты книзу такими толстыми уголками. Старые врачи считали, что это признак врожденной слабости легких. Теперь так не считают, и легкие у него были в порядке, но дело не в этом.
Дело в том, что крупным планом такие руки снимать нельзя. И на среднем тоже лучше не выставлять вперед. Поэтому у Джереми Диксона был дублер – Майк Рафферти, осветитель.
Например, Диксон целует и обнимает какую-нибудь красавицу средним планом, а потом на ее спине и талии – а если фильм легкомысленный, то и на попе, на груди и животе – руки Майка Рафферти. Красивые, крупные, сильные. Так что Майк обнимал самых ошеломительных кинозвезд – и Сэнди Докси, и Лизу Вульф, и Марию Райнер – и прижимался к ним довольно крепко, но совсем ненадолго. С ним подписали договор, что он никому не скажет. Хотя это видели на площадке человек восемь самое маленькое. Смешно. Но ладно. Деньги платили, и слава богу. Майк даже ездил с Джереми в Италию, когда тот играл у Франко Браччолини в сериале «Смерть титанов».
Вот один раз у них снималась Николь Барух. Третий фильм, кажется. Они уже с Майком несколько раз обнимались и вообще были знакомы. Какая-то предпостельная сцена. Режиссер кричит:
– Джереми, в сторонку. Майк, сюда! Так. Руку ей на лицо положи, – поглядел в камеру. – Так. Большим пальцем гладь ее по губам. Мотор! Снято. Нет! Еще раз. Большим пальцем гладишь ее по губам, а она чуточку губы раскрывает. А ты, – это он уже актрисе, – а ты чуточку губы раскрываешь, ясно? Мотор! Так. Снято!.. Нет! Еще раз. Не просто раскрываешь губы, а легонько ловишь губами его палец…
– Может, зубами чуточку прикусить? – спрашивает Николь.
– Ну, попробуй… Начали. Мотор! Так…
И вот тут Майк чувствует, что она не просто прикусывает его палец, а незаметно лижет его языком. Режиссер кричит:
– Снято! Майк! А теперь ложись сзади, руку ей на грудь. Сжимай, ласкай! Мотор! Еще разок. Мотор! Снято.
Тут Николь Барух, невероятная звезда, шепчет простому осветителю Майку Рафферти:
– Подожди меня у машины. Парковка у второго выезда. «Мазерати», желтая.
Приехали к ней.
Вошли в спальню. Уже темно. Она зажгла свет, и он видит – на всех стенах фотографии из фильмов, где он ее обнимает. То есть его руки. На спине, на талии, на груди, на шее.
– А у меня дома жена и двое детей, – говорит Майк.
– Ну и правильно, – отвечает Николь. – Я же не в смысле за тебя замуж, и даже не в смысле потрахаться, не надейся.
