скачать книгу бесплатно
«В прошлом году где-то в это же время две смерти она в одну семью принесла: мать с пятилетним сыном погибли… Их… – задохнулся Антон.– Ведь их-то мы и слышали! Некого больше!»
«Думай, что говоришь!» – я аж заикаться начала.
А он кулаком по столу: «На СТО её возил, понимаешь? На СТО! Узнали нашу „семерочку“! Сразу! Слатали, говорят, из ничего, из лепешки, можно сказать! Тогда лишь отец выжил! Да и то чудом! Инвалид-колясочник… Брат его машину отремонтировал, деньги вложил, естественно! И на рынок толкнул!»
Мариш, а они всё кричат, бедолаги! Почему?.. Кто растолкует? Наука в умных книжках скажет одно… Батюшка в церкви —другое… Или бабу Веру, к примеру, расспросить? Говорит- всё знает…
– Какую бабу Веру?
– Ту, что на краю деревни живет и наговоренной водой от всех болячек лечит. Интересно, она-то что ответит?
– Олька, не спрашивай ты никого! Заморочишь голову, а тут ещё одни толкователи нагрянут, психиатрами зовутся. У них свой ответ на твой вопрос имеется.
Олька истерично схватила мою руку, порывисто сжав запястье:
– А как же тогда? Кто мы, в конце концов? Принято считать, что, умирая, исчезаем, так ведь?
Я согласно кивнула:
– Вроде того…
– Исчезает плоть, мозг, кости тоже когда-нибудь исчезнут. Всё! Нет нас, как ни крути! Тогда откуда голоса, тени, запахи? Попробуй, догадайся! Да ни за что! А знать-то как хочется! Почему некоторым дано услышать тех, кто уже ушел? По сути, не должно остаться ни голоса, ни дыхания… Но остаётся, понимаешь? И это не страшилки, которыми девчонки-малолетки по ночам, накрывшись с головой одеялом, друг дружку запугивают, поскольку настигает тебя внезапно, словно врывается из ниоткуда, переворачивая все наши прежние представления о мире! Так что же такое наша жизнь? А смерть? Почему они все ещё кричат от ужаса? Неужели до сих пор покоя не нашли? А, может, слышится всего лишь эхо? Впрочем, эхо таким не бывает. Мариш, не могу забыть! И жить в знаке вопроса тоже трудно. Я в этом году техникум закончила, ты школу. А что с того?..
– Олька, уймись, наконец! – я притянула её к себе, почувствовала, как та дрожит от возбуждения.
Мы примостились в уголке дивана, обняли друг друга, долго сидели в тишине, окутанные аурой тайны, словно дети, потерянные во вселенной, огромной, пугающей своей загадочностью.
Я нарушила молчание первой.
– Олька, порой мне кажется, да что там кажется, я почти уверена- не исчезаем мы…
Она удивленно выгнула брови:
– Не исчезаем, говоришь? Как понимать прикажешь?
– Неизвестно где, но жить продолжаем, или ждем чего, а, может, в моменте каком увязаем… Кто знает? Только чувствую, не приходили бы мы в этот мир лишь затем, чтобы рано или поздно сгинуть в никуда, и дело с концом. Бессмыслица получается. Никчемность какая -то…
– Маришка моя! Думаем ли мы когда о чём-то подобном? Ну, хотя бы иногда? Неа… Никогда!.. Живём себе, стремимся куда-то, ищем бог знает чего, смеёмся, если на душе легко, а взгрустнется иль обида какая- плачем; чуда ждем, а сами в чудеса-то и не верим… Разве не так? Рождаемся, живем, умираем… Будто расписанию какому следуем. А прикинуть – не на прогулку же пришли в этот мир! Слишком бы всё просто выходило. От простоты такой душу наизнанку выворачивает! – подхватила Олька мою мысль.
Так и просидели мы с ней до первых петухов.
– Ну вот, подруженька, не выспалась ты нынче из-за меня. Глянь, светает уже… Ночь ушла, исчезла сказка. Свет разгонит тени, рассеет наваждения. И мысли наши вернуться в привычное русло, покинут неизведанное, оставив неразгаданными тайны тьмы…
Она встала, потянулась, зевая.
– Пойду я, Маришка… Не спиться мне теперь: стоит глаза сомкнуть – голоса слышу… Лишь к утру, как петухи прокричат, засыпаю, а утро летом короткое, сама знаешь.
Проснулась я ближе к обеду. С чашкой горячего чая стояла у окна, постепенно приходя в себя после бессонной ночи и Олькиной с Антоном истории…
– Цыгане, цыгане!..– захлебывался соседский пацан Вовка, несясь во весь опор к дому. Он вихрем влетел на крыльцо, что-то тараторя и энергично жестикулируя. Галина, на мгновение прекратила переливать воду из ведра. Наполовину наполненный черпак выскользнул из рук, облив босые ноги:
– Ишь, засуетился! На кой они тебе сдались? Вот смотри, утянут за собой, и поминай… Ой! – она прикрыла рот рукой.– Типун мне… Ты, слышь, смотри! Сегодня со двора ни ногой! Хорошо меня понял?
Вовка юркнул в приоткрытую дверь.
– Мам, Вовка про цыган каких-то…
– Они здесь каждый год останавливаются. Табор на берегу разбивают. На день- два, иногда всего лишь на ночь. А там поминай, как звали…
– Чтобы цыгане в этих краях!? Первый раз слышу!
– Что же ты хочешь? – улыбнулась мама.– Мы в деревне наездом, не постоянно живем. Мне Галина давно про них рассказывала. Вроде не трогают никого… Только сегодня на берег не ходи, ладно? Мало ли… В саду качели есть… С цветами повозись…
Но я пошла.
Мое любопытство било через край. Я зарылась в куст боярышника, безобразно исцарапав колючками все незакрытые части тела, раздвинула ветки и, не отрываясь, заворожено, наблюдала чужую, незнакомую мне, жизнь: резкая гортанная речь, крики чумазых ребятишек, ворохи тряпья, храп лошадей у кромки берега. Пестрота, хаос и запах… Особый запах только что разожженного костра, конского навоза, помятой травы, незатейливого цыганского варева, немытых тел. Его привезли эти люди и, кто знает, может быть, уже завтра увезут, скроют за горизонтом вместе с собой. Исчезнет частица иной жизни, эпизоды которой я сейчас жадно выхватываю взглядом, ловлю обонянием и слухом.
Как и прежде, запахнет лугами, водой, разогретой солнцем землей. Аромат моего мира, непреходящий, вечный, любимый…
Старая цыганка…
Не слышала, как она подкралась сзади, будто материализовалась из воздуха.
– Любопытно? Пробовала нашу жизнь к себе примерить?
Моё испуганное «Ой!» превратилось в нечленораздельный хрип.
– Ишь, побледнела!
Я подняла глаза: она смотрела на меня в упор, нахмурив густые с проседью брови. Мои руки мгновенно стали ледяными, кровь гулко застучала в висках. Я застыла, словно пригвожденная к месту, лишь глаза жили отдельной жизнью, машинально отмечая детали её внешности. Судя по морщинам, избороздившим лицо, цыганка была довольно стара- из-под выцветшего платка выбивались серебряные пряди волос, бесконечное множество юбок различной длины напялены одна на другую, гирлянды бус и украшений- амулетов обвивали старческую шею…
– Т-ш… Молчи. Старая Зара не сделает тебе ничего плохого.
Она подошла вплотную, чуть склонилась, пытаясь разглядеть меня поближе. Я вскочила на ноги, выпрямила затекшую от долгого сидения в одной позе спину, резко отстранилась. Почувствовала, как по спине сбегает, щекоча, струйка пота.
– И вправду напугалась. Напрасно… Поди и сядь вон на тот большой камень, видишь?
Камень и впрямь был огромен, плоский и широкий. Цыганка явно намеревалась подсесть рядом.
Я молча повиновалась, а она следом пошла.
– Садись, не бойся. А то за страх накажу! – рассмеялась.
– Накажете?..
– Угу…
Она примостилась рядом со мной.
– Дай, красавица, погадаю…
Знакомая песня… Надо полагать и сюжет будет развиваться по давно прописанному сценарию.
– Да нет, не так, как все, – возразила она, будто услыхав мою мысль.– Не так, как думаешь… Руку дай, вот эту….– цыганка схватила крючковатыми пальцами кисть моей левой руки, развернула ладонь и поднесла к глазам.
Я дернулась, оголяя этим непроизвольным жестом свой страх.
– Не бойся, говорю! Не мешай старой Заре!
Пришлось сдаться. Меня удивляло её упорство в желании посмотреть мои руки. Я тупо глядела перед собой, отстранённо наблюдая, как та, подслеповато щурясь, вперилась в хитросплетение линий на моей руке.
Потом старая цыганка заговорила…
– Две линии жизни, красавица, две их у тебя… И эти, глянь, головы или ума зовутся, тоже две…
Старуха повернула мою ладонь сначала в одну сторону, потом в другую, продолжая пристально изучать извивы моего ещё не начавшегося жизненного пути.
Подняла голову. Черные, как смоль, глаза поймали мой взгляд, стараясь удержать. Я съёжилась.
– Не понимаю…
– А кто понимает? – она хохотнула, дернувшись всем своим грузным телом.– А? Правую покажи…
Я и охнуть не успела, как её заскорузлая ладонь уже крепко держала мою руку, на сей раз правую.
– Да не бойся ты! Дрожишь, как осиновый лист. С детства, поди, страшным цыганьём напугана! Не иначе… Мы детей крадем, проклятья страшные насылаем, порчи и корчи разные… Да, деньги ещё… Уж больно деньги любим, а после, как сквозь землю… Так оно? Молчишь… Знаю, что так.
– Мне почти семнадцать уже… – выдавила я.– Попробуйте…
– О ты ба-а… Как много-то! Думаешь, захочу, не уведу? – она расхохоталась.
Я попыталась вскочить с камня. Не тут- то было! Её рука крепко сжала моё запястье.
– Сядь, красавица. – заговорила она нараспев.– Неужто и впрямь старая Зара до смерти может перепугать? Не стану я тебя красть, так и знай. И денег у тебя нет ни копеечки, чтобы, как водится, на руку положить. Только цветы полевые… Не нужно мне, старухе, ничего от тебя. А вот сказать кое-что, скажу. Хочешь, слушай, а хочешь, мимо ушей пропусти. Тогда и жизнь, одна из них, лучшая, тоже мимо… Ага… Дай вот только…
Отпустив мои руки, цыганка выпростала пачку сигарет из бездонных недр навьюченного на ней тряпья. Закурила… Молчит и глядит мне в глаза, делая одну затяжку за другой.
Сигарета. За ней вторая…
Снова заговорила.
– Так вот, красавица, две на руке-то твоей линии. А жизнь-то вроде, одна. Так оно? Считается, так… Две линии- два времени… А мы не знаем, как одним распорядиться.
Вновь замолчала. Этот пытливый, сверлящий душу, взгляд… Я недоуменно пожала плечами, опустила голову – трудно выносить слишком пристальное внимание, особенно, если ты едва знакома с человеком, который пытается разъяснить тебе нечто недоступное пониманию. Во всяком случае, то, что я услышала, вовсе не походило на обычное гадание.
– Скольких встречала с двумя линиями, – цыганка, наконец, прервала затянувшееся молчание, – а жизнь одну проживали… Все… Говорят, вторая линия —оберег, хранительница. А так ли? Шли по разбитой, накатанной колее. Шли и не ведали, что рядом иная дорога тянется. И ждет… Ждет, когда с накатанной съедут и на неё попадут. Мало кому удалось. Многие не поняли и удачей нечаянной назвали, а которые так совсем заблудились.
– Тарабарщина… – непроизвольно прошептала я.
Цыганка не расслышала. Возможно, моя реплика была ей просто неинтересна.
– Если бы все понимали… – продолжила она.– Вот что, красавица, знаю только – судьба это не начало и конец, а между ними неизбежность. Пойми, судьба это то, что хочешь ты. Хочешь радости – радуешься, а если слёз хочешь- плачешь.
И запомни, девочка, две линии – два времени. В одном ты одна, в другом другая. Можешь быть такой, какой можешь, а можешь, какой хочешь. Я так, думаю, каждому это дано. Свыше дано. Только не на каждой руке, как на твоей, четко прописано. От человека всё зависит.
Вспомни об этом, когда в жизни твоей тучи соберутся, и небо с овчинку покажется. Взгляни на ладошку. Вот они – линии-времена. И сверни, непременно сверни. Спросишь куда свернуть-то? Тут только душа подскажет. Не зря же дано….
– — – — – — – — – — – — – — —
Юность. Гораздо позже приходит понимание, насколько она прекрасна, безмятежна и светла! Давно забылся Олькин кошмар, улетучился как мимолетный сон… А вместе с ним, казалось, канула в Лету встреча со странной цыганкой на берегу… Я ни разу не вспомнила о ней, посчитав обычным приключением, не более.
И кто бы мог подумать что, спустя много лет мне всё же придётся воскресить в памяти этот летний день, табор у реки, старую Зару, её цепкую руку, раскрывшую мою ладонь и слова «дано» и «вспомни».
Дано?.. Что? Кем и когда? А ещё- для чего?
Вспомнила я цыганку, не могла не вспомнить… А с ней и Ольку, облокотившуюся на подоконник по другую сторону окна…
Вспомнила лишь потому, что в мире не стало тебя…
Твой последний вздох. Он остановил течение времени, оставив меня наедине с собой. Я не сумела смириться со случившимся, вернее, не пожелала.
Где бы я ни была, куда бы ни заносила меня судьба – чувствовала – ты где-то рядом. Мои глаза в пустом пространстве ловили твой ускользающий взгляд. Слова – ты слышал каждое из них. Новое платье- ты любовался мной, не отводя восхищенного взгляда. Духи- и опять же ты и только ты вдыхал их аромат.
Казалось, стоило всего лишь протянуть руку…
Я так и делала, но рука протыкала пустоту…
Порой ловила себя на мысли, что одержима тобой и, как ни странно, мне это нравилось… Одержимость сродни болезненному наслаждению, что приходит вслед за потерей, захватывая душу в свой беспощадный плен.
А иногда я пыталась бежать от тебя. Изобретала способы отвлечься, рассеять тоску и наваждения воспаленного рассудка. Книги, развлечения, мужчины… Ты, я видела это даже во сне, преграждал им путь, заставляя меня думать только о нас с тобой.
Случалось, отвлекусь, забудусь на мгновение. Твой образ начинает таять. Чувствую: исчезаешь… И тотчас меня охватывает паническое одиночество. Стоит мысленно позвать тебя, и мы опять одно целое. Мне хватало мгновений этой зыбкой близости, чтобы встретить следующий день. А за ним ещё один… И так год за годом…
Кто из нас кого не отпускал? Впоследствии поняла, что невозможно изъять часть целого. Ведь ты больше я, чем я сама…
Жизнь сумела разлучить нас, смерть же держала до сих пор рядом. Слишком рядом, так, как, кажется, мы не были близки никогда.
Близость и одиночество… В моем сердце они сосуществовали бок о бок.
Как часто, уносясь на крыльях мечты, я представляла себя в нужное время в нужном месте и успевала предотвратить твой последний шаг на земле. Почти физически ощущала, как моя рука хватает твою. Доля секунды- и мне удаётся выдернуть тебя из тисков неизбежности. А потом приходила боль: то сон обольстил несбыточной надеждой или мечта улетела восвояси, унося за собой виртуальный образ в несуществующем пространстве, созданном моим воображением.
Воспоминания- гости, почти никогда не покидающие мою душевную обитель. Коварные насмешники!.. Стоит их впустить, они тотчас уводят в мир, где есть ты… К твоим рукам, губам, тихому шепоту… Разбередят, разворошат прошлое и покинут, деликатно уступая место тупой безысходности.
Вот и сегодня, следуя за ними, я пришла к тебе, в моё святилище, где хранится прошлое.
Неведомая сила не перестает тянуть меня туда, где мои глаза в последний раз видели твоё лицо, твоё настоящее лицо, где меж крестов и холодных, как сама смерть, обелисков, плутает бесприютная странница – наша любовь…
Отшлифованная поверхность памятника – граница, разделившая нас. Мои слова… Неужели они разбивались о чёрный холодный мрамор, как птицы о стекло, и погибали, так и не достигнув того, кому посылались?
