Горький май 42-го. Разгром Крымского фронта. Харьковский котёл

Одновременно с этой атакой в тылу 63 гсд на восточных скатах горы Ас-Чалуле противник высадил шлюпочный десант (до 500 автоматчиков). Неправы те авторы, которые пишут о безнаказанности этой высадки и отсутствии берегового охранения [25; 46]. Охранение было, но численность его была невелика. Оно встретило немецких десантников ружейным, пулемётным и даже орудийным огнём. Немцы понесли потери. Но остановить десант охранение, вследствие своей малочисленности, не смогло [1; 18].

Отступление частей 63-й горнострелковой дивизии происходило в беспорядке и походило на бегство [25; 46].

Тут надо заметить, что 63 гсд считалась отдельными работниками штаба Крымского фронта ненадёжной. В предыдущих боях она понесла большие потери (более 40% личного состава). Неблагополучной была и моральная атмосфера в соединении: бойцы и командиры устали, упала дисциплина, были перебежчики на сторону врага и даже произошли убийства командира полка и уполномоченного особого отдела [1; 16], [25; 41]. 29 апреля офицер Генерального штаба при командовании Крымского фронта майор А. Житник подал командованию фронта докладную записку, в которой писал:

«Я считаю, что настал момент, когда необходимо либо полностью вывести 63-ю гсд во второй эшелон (это самое лучшее) или хотя бы по частям. Её направление – это направление вероятного удара противника… Вряд ли эти войска способны к серьёзной, стойкой обороне» [1; 16].

На этом документе есть резолюция Л.З. Мехлиса: «Тов. Вечный, надо подготовить ряд указаний» [1; 16].

Подготовил П.П. Вечный указания или нет, рассматривал их Д.Т. Козлов или нет – не известно. Известно только, что за 10 дней никаких действий по выводу 63-й горнострелковой дивизии с передовой и замене её другим, более надёжным, соединением предпринято не было. Дивизия так и осталась в первой линии обороны. Мехлис не проконтролировал свой приказ, а командование Крымфронта особо и «не разбежалось» (вот и говори после этого, что армейский комиссар был к Д.Т. Козлову несправедлив и костерил его почём зря). Майор А. Житник как в воду глядел: немцы нанесли на участке 63 гсд основной удар, и дивизия фактически побежала.

Однако не вся. Её левофланговый 291-й горнострелковый полк, понёсший большие потери в ходе арт- и авиаподготовки противника, продолжал стойко удерживать свои позиции. В результате успешного немецкого десанта с моря и отступления соседей справа полк оказался «в клещах». Ему грозило полное окружение и уничтожение. Командиру полка С.А. Ермакову и командиру одной из рот старшему лейтенанту А.Г. Александрову удалось с боем вывести остатки полка из готовой захлопнуться ловушки [1; 18].

276-я стрелковая дивизия, сосед 63-й горнострелковой дивизии справа, держала свои позиции до вечера, отбив несколько атак пехоты и танков противника. Но отступление 63 гсд привело к охвату левого фланга дивизии. Противник стал заходить ей в тыл. К исходу дня в 276-й стрелковой дивизии были израсходованы все боеприпасы миномётов, на исходе были артиллерийские снаряды и патроны у стрелков. Вечером на ряде участков противник вклинился в боевые порядки дивизии, в окружение попал её 871-й полк. В 18.00, исходя из сложившейся критической обстановки, командир дивизии дал приказ на отступление [1; 20].

Довольно быстро преодолев участок 63 гсд, противник подошёл ко второй линии обороны и начал форсирование противотанкового рва. Здесь он был встречен бойцами и командирами 343-го отдельного пулемётно-артиллерийского батальона 151-го укреплённого района. 343 опаб мужественно удерживал свои позиции до вечера, потеряв при этом до 70% личного состава. Вечером остатки батальона отошли в район совхоза Арма-Эли и балки Чёрная [1; 19]. Туда же отошли и части 404-й стрелковой дивизии, принявшие участие в советских контратаках на данном участке. Однако этому отходу предшествовала ожесточённая схватка в районе второй оборонительной линии.

Когда командованию фронтом стало ясно, что немцы наносят основной удар на своём правом фланге, оно отдало приказ силами 44-й армии и частью сил 51-й армии контратаковать и отбросить противника. Но из-за нарушения связи приказ поступал в соединения и части разновременно, зачастую с большим запозданием [25; 46]. Поэтому контрудары советских войск были разрозненными, и, затормозив продвижение немцев, остановить их наступление всё-таки не смогли.

Во второй половине дня во встречный бой с противником вступили 404-я стрелковая дивизия и 39-я танковая бригада. 404 сд атаковала без артиллерийской поддержки, т.к. входивший в её состав 961-й артполк при выводе дивизии в армейский резерв был оставлен на передовых позициях [1; 20].

39 тбр, выдвинувшись для поддержки контрудара 404 сд и имея задачу атаковать прорвавшегося противника в районе совхоза Арма-Эли, вступила в бой с 16 танками и полком пехоты противника у высоты 50,6. Враг был отброшен. В течение дня бригада отразила ещё несколько атак противника на этом направлении. Немцы потеряли 8 танков и около 400 человек убитыми. Потери бригады составили 7 танков из 21 (среди подбитых оказались 2 КВ, т.е. все машины этого типа, входившие в состав бригады), 47 человек убитыми и ранеными, 25 пропавшими без вести [25; 47]. Таким образом, бригада в первый же день боёв лишилась трети своих танков. Надо отметить, что между бригадой и частями 404 сд не было должного взаимодействия. Во всяком случае, успешные действия танкистов не получили поддержки со стороны стрелков [25; 47], [1; 20].

126-й отдельный танковый батальон, непосредственно входивший в 44-ю армию, контратаковал противника от совхоза Арма-Эли в направлении феодосийской дороги (на юго-запад). В результате контратаки батальон потеснил наступавших немцев и достиг противотанкового рва. При этом было уничтожено 2 средних танка противника, 8 противотанковых орудий, 6 станковых пулемётов и до двух рот пехоты. Собственные потери батальона составили 4 танка Т-26, 4 человека убитыми и 24 ранеными [25; 47].

Части 56-й танковой бригады, приданные 44-й армии, также в течение дня 8 мая контратаковали противника, уничтожив при этом 7 средних танков, 5 противотанковых орудий, до трёх рот пехоты и артиллерийский обоз противника на феодосийской дороге, потеряв при этом 17 танков (в том числе 7 КВ; все танки этого типа в бригаде), 15 человек убитыми и 25 ранеными [25; 47].

Большую роль в борьбе с наступающим противником сыграла артиллерия. В первой половине дня особенно активно вели огонь 457-й и 53-й артиллерийские полки резерва Главного командования. После 13.00, когда немцам удалось форсировать противотанковый ров, их наступающие войска были встречены огнём прямой наводки 477-го и 766-го артполков. Во второй половине дня почти вся артиллерия 51-й армии, повёрнутая в сторону наступающего противника, вела фланговый огонь.

По данным, приводимым В.В. Абрамовым, благодаря действиям наших артиллеристов немецкие войска потеряли 8 мая до 60 танков [1; 20-21].

Действия советских войск очень осложнялись немецкой авиацией, захватившей практически безраздельное господство в воздухе. Командующий ВВС Крымского фронта генерал Е.М. Николаенко в условиях, когда немецкие истребители блокировали все аэродромы на полуострове, сумел поднять в воздух, по сути, всего один полк истребителей И-153 «Чайка» (это из 8 полков, базирующихся непосредственно на Керченском полуострове) [27; 5]. Интересно, что авиация фронта, располагавшаяся на «большой земле», в течение 7-9 мая не произвела ни одного вылета в интересах фронта, т.к. по приказу главкома СКН маршала С.М. Будённого была задействована для нанесения ударов по противнику в районе Мариуполя [27; 5]. В таких условиях количественного и качественного превосходства немецкой авиации (когда в небе против самолётов противника сражались в основном устаревшие «Чайки») Крымский фронт потерял 8-9 мая 48 боевых машин армейской и фронтовой авиации. Потери немцев в воздушных боях составили всего 8 самолётов [27; 5].

На этом фоне исключением выглядят действия группы из 10 штурмовиков Ил-2, которая под прикрытием 12 Як-1 рано утром 8 мая совершила налёт на аэродром Сарабуз, где находилось до 100 бомбардировщиков врага, готовых к вылету. Штурмовики уничтожили около 30 немецких самолётов, не понеся потерь [1; 19].

Основная тяжесть борьбы с авиацией противника легла на части противовоздушной обороны. При этом зачастую зенитчикам приходилось переключаться на борьбу с наземными целями. Так, 343-й отдельный зенитный артдивизион 44-й армии (командир – майор М.М. Мамот, военный комиссар – политрук А.Ф. Щетинин) неоднократно 8 мая подвергался ожесточённой бомбардировке и артиллерийскому обстрелу. При этом зенитчики сумели сбить 12 самолётов противника. А в 17.00 дивизион вступил в бой с танками и пехотой немцев. Дивизион четыре часа отражал их атаки, вечером отойдя по приказу командования [1; 19-20].

На участках 47-й и 51-й армий немцы, в соответствии со своим планом, 8 мая проводили демонстрационные наступательные действия, которые довольно легко отбивались нашими обороняющимися войсками [1; 21].

На направлении же главного удара немецким войскам удалось продвинуться на глубину 7-8 км при ширине прорыва в 5 км [27; 5], [14; 4], [1; 21], [25; 47], [11; 274]. Ими был захвачен небольшой плацдарм восточнее противотанкового рва. Но, по признанию Манштейна, этот плацдарм «был недостаточным для того, чтобы обеспечить выдвижение танковой дивизии» [19; 264]. В сущности, это был удар по планам командующего 11-й армии. Советские войска своим сопротивлением, хоть и разрозненным, но ожесточённым и упорным («Но всё же бой был не лёгок», – как пишет в мемуарах Манштейн [19; 264] ), надо полагать, заставили его поволноваться.

Как уже отмечалось, в первые часы наступления германских войск командование Крымского фронта планировало нанесение контрудара силами 44-й армии. В приказе по этому поводу командование передавало армии дополнительно 390-ю стрелковую дивизию, 55-ю танковую бригаду и ряд частей [1; 21], [25; 46]. Это решение было утверждено и командованием Северо-Кавказского направления. В своём распоряжении, отданном 8 мая в 14.30, С.М. Будённый потребовал от командования Крымского фронта «не только задержать, но и уничтожить противника… использовав для этого пехоту, танковые части, находящиеся севернее железной дороги» [1; 21].

Однако продвижение противника в глубь нашей обороны на довольно узком её участке на юге создавало условия для нанесения контрудара во фланг противнику с севера, со стороны 51-й армии. Это обстоятельство внесло существенные коррективы в замысел командования Крымфронта на проведение контрудара. Около 20.00 8 мая оно пришло к решению нанести главный удар войсками 51-й армии [11; 275]. Причём силы и средства, которые передавались первоначально для контрудара 44-й армии, новым приказом передавались 51-й. 44-я армия тоже должна была наносить контрудар, но вспомогательный [1; 21].

Сохранилась запись переговоров командующего Крымским фронтом генерал-лейтенанта Д.Т. Козлова с командующим 51-й армией генерал-лейтенантом В.Н. Львовым, в ходе которых до последнего и был доведён план флангового контрудара по врагу. Состоялись эти переговоры в 21.00 8 мая [1; 21]. Согласно замыслу командования фронта, ударная группировка 51-й армии должна была быть сосредоточена к утру 9 мая. С утра она наносила удар с рубежа Парпач – Сюрук-Оба в направлении балки Песчаной, восстанавливала положение и развивала наступление на посёлок Дальние Камыши, отрезая прорвавшиеся в глубь Керченского полуострова немецкие дивизии [1; 21], [11; 275-276].

В.В Абрамов отмечает, что постановка задач 44-й армии на удержание противника и даже контрудар по нему показывала, что командование Крымского фронта явно преувеличивало её боеспособность, которая в значительной степени была уже утрачена в первый день немецкого наступления [1; 21]. С этим нельзя не согласиться, но всё-таки, справедливости ради, необходимо заметить, что усиление 44-й армии предполагалось. Для этих целей в полосу её обороны начали выдвижение 54-й мотострелковый полк и 72-я кавалерийская дивизия [11; 276].

В состав ударной группировки 51-й армии включались четыре стрелковые дивизии (302, 236, 390 сд и 138 гсд), одна стрелковая бригада (83-я), две танковые бригады (40, 56-я) и два танковых батальона (229-й и 124-й). Интересно, что из указанных соединений и частей непосредственно в состав 51-й армии входили только 302-я стрелковая и 138-я горнострелковая дивизии, а 40-я танковая бригада и 229-й отдельный танковый батальон, числясь за фронтом, были подчинены ей оперативно. Что касается остальных входящих в ударную группировку формирований, то 236-я дивизия была из 47-й армии, 83-я стрелковая бригада находилась во фронтовом резерве, 390-я стрелковая дивизия и 124-й отдельный танковый батальон входили в 44-ю армию, а 56-я танковая бригада была подчинена ей оперативно [11; 276], [25; 44-45]. Причём 390 сд была передана из подчинения 51-й армии в 44-ю армию только днём 8 мая, с принятием решения о нанесении контрудара силами 44-й армии, и дивизия уже начала передислокацию.

Создание ударной группировки в полосе 51-й армии требовало значительных передвижений крупных войсковых масс. И сразу же можно было предполагать, что далеко не все соединения и части выйдут в указанные районы сосредоточения для нанесения удара. Даже в идеальных условиях «кулака» для концентрированного удара, скорее всего, не получилось бы, уж слишком мало было отпущено времени для его создания. А условия создания группировки оказались далеки от идеальных.

Прежде всего, при неустойчивой связи штаба фронта со штабом 44-й армии, а последнего с подчинёнными ему соединениями и частями получение ими приказа о передислокации значительно запоздало. Так, известно, что штаб 44-й армии получил приказ об изменении в организации контрудара только в 4.00 9 мая, т.е. на 7 часов позже штаба 51-й армии [1; 22]. Ещё позже получили его соединения и части армии. Между тем в полосу её действия продолжали прибывать формирования, переданные 44-й армии в соответствии с первым приказом о контрударе. Возникли сумятица и неразбериха, которые отнюдь не повысили боеспособности 44-й армии, и так изрядно потрёпанной в боях предыдущего дня.

Но и другие соединения и части из 51-й, 47-й армий и фронтового резерва, перебрасываемые к новому месту сосредоточения, в основной своей массе не успели его достичь к утру. Рассвет застал их на марше. Легко себе представить, что немецкая авиация, при своём господстве в воздухе, в полной мере использовала представившуюся ей возможность бомбёжки и обстрела походных колонн советских войск. От действий авиации противника наши части понесли большие потери, и процесс их сосредоточения ещё больше замедлился.

Было и ещё одно обстоятельство, препятствовавшее продвижению войск, включённых в ударную группировку, в районы сосредоточения – погода. Да, снова роковую роль сыграла крымская погода. 9 мая начался проливной дождь, который очень быстро превратил и дороги, и местность вокруг них в труднопроходимое для техники и людей пространство. Утешением в данной ситуации могло послужить только то, что дождь помешал и немцам развивать своё наступление, а также очень сильно ограничил действия их авиации (хотя, вряд ли исключил полностью; мы уже знаем, что немцы в Крыму приноровились летать и бомбить в нелётную погоду).

На дождь, начавшийся во второй половине дня 9 мая и продолжавшийся до второй половины дня 10 мая, находим сетования как в документах советского командования, так и в мемуарах Э. Манштейна.

Так, в ходе переговоров со Ставкой, состоявшихся в ночь с 9 на 10 мая (точнее, около 3 часов утра 10 мая), Д.Т. Козлов и Л.З. Мехлис телеграфировали:

«…Мы предполагали с утра (10 мая – И.Д.) нанести силами ударной группировки Львова удар в направлении развилки дорог у совхоза Арма-Эли, но ночью прошёл и ещё продолжается проливной дождь, сделавший дороги совершенно непроходимыми для автотранспорта.

Главком направления Будённый приказал обязательно наступать с утра 10-го группой Львова.

Мы сомневаемся в целесообразности [наступления], ибо танки не пройдут» [32; 198].

А вот что пишет в своих «Утерянных победах» бывший командующий 11-й немецкой армией:

«9 мая мы уже смогли подтянуть 22 тд, и она заняла исходное положение для наступления. Когда же она собралась повернуть на север, ей пришлось сначала отбить сильную атаку танков противника. Потом начался дождь, продолжавшийся и всю следующую ночь, почти (выделено нами; «почти», т.е. не совсем; см. выше – И.Д.) исключавший действия ближних бомбардировщиков и сделавший почти невозможным продвижение танков 10 мая утром. Только во второй половине дня 10 мая погода прояснилась, и продвижение возобновилось. Но всё же из-за того, что вся операция зависела от темпов продвижения, эта 24-часовая задержка могла оказаться роковой» [19; 264].

Ну, а для советской стороны, судя по всему, роковым оказался именно приказ на организацию контрудара силами 51-й армии, отменивший предыдущий приказ о контрударе силами 44-й армии.

Такую мысль высказал историк В.В. Абрамов, назвав переориентировку главного удара «“моментом истины” всей Керченской оборонительной операции» [1; 22]. Свою точку зрения он основывает на мнении непосредственных участников тех трагических событий – бывшего командующего 47-й армии К.С. Колганова и бывшего начальника штаба этой армии А.А. Хряшева, с которыми встречался в 70-х годах прошлого столетия. Оба генерала утверждали, что эти два, казалось бы, дополняющие, но на деле противоречащие друг другу приказа, только дезорганизовали оборону. С этим положением был согласен и бывший начальник оперативного управления Крымского фронта генерал В.Н. Разуваев, с которым В.В. Абрамов состоял в переписке [1; 22].

Прежде чем перейти к изложению событий 9 мая 1942 года, остановимся ещё на паре моментов.

Перипетии планирования контрудара в штабе Крымфронта ясно показывают, что особой тревоги сложившаяся к концу 8 мая обстановка у штаба не вызывала. В сущности, никаких предпосылок катастрофы ещё не было видно. Да их и в самом деле не было. Один из прогнозов действий противника начал претворяться в жизнь. Успехи у противника были, но их нельзя было назвать ни грандиозными, ни решающими (это, как помним, признавал и сам Манштейн [19; 264] ). Теперь нужны были наши контрмеры, к организации которых и приступило командование Крымского фронта. Всё происходило в соответствии с докладной запиской помощника начальника оперативного отдела штаба Северо-Кавказского направления от 7 мая, о которой мы говорили выше. Эта записка содержала оптимистический вывод:

«В первый день наступления противник достигнет успехов, которые будут затем полностью ликвидированы нашим контрударом» [1; 17].

Итак, первый день вражеского наступления был, некоторые успехи у противника были. Дело оставалось за нашим контрударом.

А. Исаев совершенно верно отмечает, что вечером 8 мая и в ночь с 8 на 9 мая речи об отходе на тыловые оборонительные рубежи ещё не шло. Никто об этом не помышлял [11; 276]. Кризис всей Керченской оборонительной операции, после которого положение советских войск будет постоянно ухудшаться, произойдёт только 9 мая.

Нельзя не упомянуть и о последнем акте конфликта в среде командования Крымским фронтом, который также относится к вечеру 8 мая. Мы имеем в виду уже упоминавшуюся телеграмму Л.З. Мехлиса в Ставку ВГК (см. выше). И. Мощанский называет эту телеграмму доносом, утверждая, что посредством её Мехлис попросту спасал «свою шкуру», выставляя виновником всего («козлом отпущения» – выражение И. Мощанского) генерала Д.Т. Козлова [25; 46]. И опять приходится заметить, что такой мотив, как спасение «собственной шкуры», никогда не определял поведение Л.З. Мехлиса. Не тот был человек. Утверждающий обратное И. Мощанский уж чересчур рьяно служит «официальной» линии историографии в отношении армейского комиссара.

Зачем же дал такую телеграмму Лев Захарович? Думаем, что не ошибёмся, если скажем, что Л.З. Мехлис выразил своё раздражение Сталину: вот, мол, говорил я Вам, предупреждал неоднократно, не послушали, дотянули, «ешьте» теперь последствия «с кашей».

И Сталин понял этот раздражённый тон и ответил не менее раздражённо и зло, выдвинув Мехлису даже несправедливые упрёки:

«Вы держитесь странной позиции постороннего наблюдателя (Сталин обыграл фразу из доклада Мехлиса от 29 марта: «…да и я не являюсь здесь американским наблюдателем» – И.Д.), не отвечающего за дела Крымфронта. Эта позиция очень удобна, но она насквозь гнилая. На Крымском фронте Вы – не посторонний наблюдатель, а ответственный представитель Ставки, отвечающий за все успехи и неуспехи фронта и обязанный исправлять на месте ошибки командования. Вы вместе с командованием отвечаете за то, что левый фланг фронта оказался из рук вон слабым. Если «вся обстановка показывала, что с утра противник будет наступать», а Вы не приняли всех мер к организации отпора, ограничившись пассивной критикой, то тем хуже для Вас. Значит, Вы ещё не поняли, что Вы посланы на Крымфронт не в качестве Госконтроля, а как ответственный представитель Ставки.

Вы требуете, чтобы мы заменили Козлова кем-либо вроде Гинденбурга. Но Вы не можете не знать, что у нас нет в резерве Гинденбургов. Дела у вас в Крыму несложные, и Вы могли бы сами справиться с ними. Если бы Вы использовали штурмовую авиацию не на побочные дела, а против танков и живой силы противника, противник не прорвал бы фронта, и танки не прошли бы. Не нужно быть Гинденбургом, чтобы понять эту простую вещь, сидя два месяца на Крымфронте» [4; 208], [11; 274-275].

Для начала отметим, что, по мнению Сталина, вмешательство Мехлиса в оперативные вопросы на Крымском фронте было недостаточным: раз Мехлис послан на фронт в качестве ответственного представителя Ставки, раз он видит и понимает ошибки командования фронтом, то он должен их тут же и исправлять без всяких церемоний. Раз он этого не делает, то вмешивается он в оперативные дела недостаточно. Нетрудно заметить, что взгляд Верховного Главнокомандующего на проблему в корне отличается от взгляда большинства современных историков.

В сущности, утверждение Сталина о позиции Мехлиса, как позиции стороннего наблюдателя, уже было несправедливым. Лев Захарович не просто наблюдал, он многое делал на Крымском фронте, в том числе и вмешивался в оперативные вопросы, но заменить собою командующего фронтом он не мог – не имел права, да и прекрасно понимал, что его военная квалификация для этого недостаточна, ведь он был комиссар и организатор, а не полководец. Потому-то и просил он замены Козлова другим генералом. Вполне возможно, что злой ответ Сталина был вызван и запоздалым осознанием правоты Мехлиса. Наверное, каждому из нас знакома эта психологическая реакция: ты, поздно поняв правоту своего оппонента, «срываешь» свою досаду на самого себя именно на нём, оппоненте.

Не менее несправедливыми были и слова Сталина о несложности дел на Керченском полуострове. Первоначально советским войскам здесь требовалось прорвать оборону противника на узком фронте, без каких-либо возможностей для обхвата и обхода, в сложных погодных условиях, которые благоприятствовали обороне, но максимально осложняли наступление. Когда к немцам в марте – апреле прибыли свежие соединения, особенно 22-я танковая дивизия и VIII авиакорпус, кажущаяся несложность переросла в свою противоположность – не кажущуюся сложность.

Наконец, неправ был Верховный и в отношении штурмовой авиации Крымфронта. Это можно с уверенностью утверждать, зная, что к 8 мая фронт располагал всего 11 штурмовиками Ил-2.

Обратим внимание и на ещё одну особенность ответа Сталина – в нём не видно сильного беспокойства ситуацией на Керченском полуострове. Т.е. Сталин и Ставка ВГК, так же как и командование Крымского фронта, не считали ситуацию критической, полагали, что её можно нормализовать (и основания так считать у них были).

Но надеждам советского командования не суждено было сбыться.

Утром 9 мая противник нанёс удар по нашим войскам, которые вынуждены были вступить в бой до полного сосредоточения. Действия наших войск были несогласованными. Ограниченность территории сковывала манёвры частей и соединений, способствовала их перемешиванию. Это приводило к ещё большей дезорганизации.

Первоначально немцы развивали удар силами 28-й лёгкой пехотной и 50-й пехотной дивизий в направлении совхоза Арма-Эли и кургана Кара-Оба. Севернее в северо-восточном направлении наступала 170-я пехотная дивизия [27; 6]. Уже в первой половине дня немецкое командование стало вводить в прорыв основные силы 22-й танковой дивизии [1; 22], [11; 277], [19; 264]. Как сообщает Манштейн, при занятии исходного положения для атаки она была атакована советскими танками, атаку которых отбила [19; 264]. Очевидно, немецкую танковую дивизию атаковал 126-й отдельный танковый батальон. В его составе к 9 мая оставалось 47 лёгких танков Т-26. Противостояние со значительно превосходящими силами немцев просто не могло закончиться для батальона успешно.