«Чёрная мифология». К вопросу о фальсификации истории Второй мировой и Великой Отечественной войн

Наконец, посмотрим, каково было фактическое укомплектование армий ЮЗФ на примере стрелковых дивизий. По «Записке…» М.А. Пуркаева,, стрелковых дивизий должно быть 76 (по утверждению М. Солонина [75; 202]; по нашим подсчётам – всё-таки 74 [35; 324-325]), по майским «Соображениям…», – 74 [72; 469], по «Справке…» Н.Ф. Ватутина, – 66 (с учётом 7 дивизий фронтового резерва) [72; 475]. На деле, к началу войны стрелковых дивизий на Южном ТВД было 45 [75; 202-203], [38; 49].

Конкретные цифры по отдельным армиям ещё более впечатляют (сравнивать будем со «Справкой…» Н.Ф. Ватутина, как последним по времени плановым документом):

5А – 5сд вместо 9;

6А – 3 сд вместо 10;

26А – 3 сд вместо 9;

12А – 6 сд вместо 4;

18А – на 22.06.41 сформирована не была; при формировании ей была передана часть дивизий из 12-й армии; вошла в состав ЮФ;

9А – 6 сд вместо 7; вошла в состав ЮФ [72; 475], [35; 326], [38; 127-128].

На наш взгляд, цифры более чем показательны. Имеет ли право при этом М.Солонин говорить, что «фактическая группировка войск Красной Армии на южном ТВД была весьма близкой к той, которая намечалась в предвоенных планах» [75; 203]? Думается, что нет.

Правда, есть в арсенале у М. Солонина и ещё один аргумент – механизированные корпуса (вообще, излюбленный довод всех «резунистов»).

Сравнивая «план» и «факт», на сей раз «Записку…» М.А. Пуркаева мы привлекать не будем, так как с февраля 1941 года танковые войска РККА были в корне реорганизованы, и танковых бригад в них не стало. Оттолкнёмся сразу от майских «Соображений…». По ним, в составе ЮЗФ должно было быть 28 танковых и 15 моторизованных дивизий [72; 469].

По «Справке…» Н.Ф. Ватутина, – 20 танковых и 10 моторизованных дивизий [72; 475].

С учётом того, что в одном мехкорпусе – две танковые и одна моторизованная дивизия, «Соображения…» говорят о 14 мехкорпусах в составе ЮЗФ, а Н.Ф. Ватутин уже только о 10.

В «ватутинском» варианте план оказался выполнен: в составе КОВО и ОдВО4 к началу войны было именно 10 механизированных корпусов. Вот их номера: 22, 15, 4, 8, 16, 18, 2-й в первом эшелоне армий, 9, 19, 24-й в резерве командования ЮЗФ [75; 203-204], [47; 398].

Из мехкорпусов первой линии мощнейшими были 4-й (насчитывал 979 танков, из которых 414 были новыми (Т-34 и КВ)), находившейся на 22 июня в районе Львов- Нестеров, 15-й (749 танков, из них новых – 136), располагавшийся в 100 км к северо-востоку от Львова, в районе Броды – Кременец и 8-й (899 танков, из них новых -171), развёрнутый в 60 км к юго-западу от Львова, в районе Дорогобыч – Самбор [75; 205], [47; 398], [72; 226-227].

Из такого расположения этих мехкорпусов М.Солониным делается вывод:

«Из этого исходного района танковый клин с равным успехом мог обрушиться на Тарнув, на Сандомир и на Люблин. Расстояние от рубежа Дорогобыч – Львов – Броды до этих трёх польских городков практически одинаковое: 175-200км. По условиям местности наиболее предпочтительно люблинское направление – на пути наступающей танковой лавины не будет ни одной крупной реки, маршрут наступления пролегает практически в «коридоре» между реками Вепш и Сан» [75; 205].

Что ж? Со стратегической точки зрения вывод абсолютно верный. Только вот дальнейшие умозаключения оставляют нас в недоумении. Оказывается, 4-й мехкорпус находился «точно там, где по «декабрьскому плану» должна была

_____________________________________

4 Киевский Особый военный округ (КОВО) в случае войны, по планам, преобразовывался в Юго-Западный фронт, а войска Одесского военного округа (ОдВО) входили в этот фронт в качестве 9-й армии. С началом войны, однако, ОдВО и ряд соединений Харьковского военного округа (ХВО) образовали Южный фронт.

развёртываться ударная «конно-механизированная армия», предназначенная для наступления на Люблин» [75; 205]. И подобное расположение 4-го, 8-го и 15-го мехкорпусов, оказывается, выявляет черты Большого Плана, т.е. плана агрессии против Германии [75; 204].

Почему подобное расположение войск обязательно говорит о желании напасть на Германию первыми? Почему оно выявляет черты мифического Большого Плана, а не реальных военных планов СССР? Совершенно очевидно, что расположение механизированных корпусов отвечало сразу трём требованиям. Первое – оно обеспечивало более надёжное прикрытие госграницы: в случае прорыва крупных сил противника в глубину нашей обороны их разгром планировалось осуществлять контрударами резервов округов в составе механизированных и стрелковых корпусов при поддержке авиации. Потому-то даже мехкорпуса первой линии не были придвинуты вплотную к границе, а находились на удалении в несколько десятков километров от неё. Второе – не исключено, что их планировали использовать в ограниченных по масштабам наступательных операциях начального периода войны. Как помните, о подобных операциях говорил генерал П.С. Клёнов на декабрьском 1940 года совещании высшего командного состава РККА. В сущности, Директива № 3 ставила обе эти задачи мехкорпусам ЮЗФ: предписывала уничтожить прорвавшуюся группировку немцев, «наступающую в направлении Владимир-Волынский, Броды», а после – наносить удар на Люблин [724 476]. Наконец, третье требование к мехкорпусам – быть ударной силой большого наступления, которое РККА должна начать после окончания мобилизации, сосредоточения и развёртывания (т.е., примерно, через две недели – месяц после начала войны).

Не надо искать в расположении механизированных корпусов следы мифических планов. Это расположение вполне отвечает реальным планам, ныне известным. Хотелось бы спросить у российских последователей Резуна, в частности, у М. Солонина: если советские военные планы, начиная с «Соображений…» от 18 сентября 1940 года и заканчивая «Соображениями…» от 15 мая 1941 года и «Справкой…» Н.Ф. Ватутина от 13 июня 1941 года, рассматривали Южный ТВД, как главный, т.е. предполагали именно там главный удар немцев и сами, в свою очередь, планировали ответный главный удар РККА там же, то где должны были располагаться мехкорпуса, если нападения Германии всё-таки ждали? Под Улан-Удэ, что ли? Мы, конечно, понимаем, что М. Солонин и другие «резунисты» не высокого мнения о профессиональных качествах высших советских военных предвоенного периода, но, позволим себе заметить, держать их за идиотов всё-таки не надо.

Разыгрывает М. Солонин и карту огромного численного превосходства советских таковых войск над немецкими на Южном ТВД. Подсчитав все танки десяти мехкорпусов (на сей раз М. Солонин «смилостивился» и не взял в расчёт танки трёх мехкорпусов (5, 25 и 26-го), входивших в 16-ю и 19-ю армии), он получил цифру 5 617 машин и сравнил её с 728 танками 1-й танковой группы и 60 танками румын. Получил семикратное численное превосходство [75; 206].

Сравнил и по-другому. Поскольку четыре мехкопуса (16, 18, 24 и 2-й) из-за многочисленных передислокаций в боях первой недели войны участия не приняли, то учёл он только шесть мехкорпусов (22, 15, 4, 8, 9 и 19-й), реально ведших боевые действия. И получил наше превосходство в 5,5 раз [75; 207]. Излишне говорить, что вывод из такого превосходства делается М. Солонинным однозначный:

«…Для наступления на Люблин не хватало только одного – приказа.

Вот он (приказ) и был дан вечером 22 июня 1941 года (это о Директиве № 3 –И.Д.,В.С)…

…какую же другую директиву, кроме приказа о переходе к решительному наступлению, могли отдать Тимошенко и Жуков при таком численном превосходстве?» [75; 205, 207].

Словом – Большой План – в жизнь!

Но хотелось бы посоветовать М. Солонину поменьше искать следы не существовавших планов, а побольше обращать внимание на те планы, которые существовали в действительности. На то он и историк: гипотезы – это великолепно, но выводы строить надо на основании документов, а не на основании своих фантазий (хоть и чрезвычайно милых сердцу).

Не будем сейчас говорить о том, что 728 – это количество танков только в 1-й танковой группе, а вообще в группе армий «Юг», с учётом дивизионов штурмовых орудий и прочих отдельных частей, насчитывалось 872 танка и САУ [5; 190-191].5 Это сейчас роли не играет. Важно то, как оценивали советские военные танковый потенциал немцев к лету 1941 года.

Напомним, что данных о конкретных группировках противника, противостоящих округам, и его намерениях у командования РККА было очень мало. Поэтому при постановке задач войскам исходили в основном из собственных представлений о важности районов и направлений.

«Уточнённый план…» от 11 марта 1941 года предполагал наличие у немцев 10 000 танков, собранных в 20 дивизиях [47; 359]. Т.е., по представлениям советских генштабистов, немецкая танковая дивизия состояла из 500 машин (в танковых дивизях у немцев было в действительности примерно от 150 до 250 машин). Либо определённое количество танков предполагалось в 15 моторизованных дивизиях [47; 359], хотя в реальности в немецких моторизованных дивизиях танков не было.

В майских «Соображениях…» указывалось, что танковых дивизий у немцев уже 22, а моторизованных – 20, и для нападения на СССР будет из них привлечено: танковых – 19, моторизованных – 20. Вряд ли советский Генштаб стал считать, что танков у немцев не 10 000, а меньше. Скорее всего, как раз наоборот. И вряд ли количество танков в дивизиях оценивали менее, чем в 500 единиц (как следует из мартовского «Уточнённого плана…»). Теперь легко оценить, что ожидало командование РККА увидеть на своих границах в случае нападения Германии: не менее 9000 машин.

С учётом того, что на Южном ТВД (южнее линии Брест – Демблин) ожида-

_____________________________________

5 Нельзя не отметить, что данные по количеству немецких танков и САУ в составе группы армий «Юг» и 1-й танковой группы в литературе разнятся. Так, Л. Лопуховский и Б.Кавалерчик говорят о 822 танках в 1-й танковой группе [47; 718-719], а А. Ивановский общее количество танков и САУ в группе армий «Юг» определяет в 1200 единиц [31; 55].

лось наличие 11 танковых и 8 моторизованных дивизий немцев [72; 465], приходится констатировать, что на этом ТВД наши генштабисты предполагали у немцев в случае войны не менее 5 500 танков.

После этих выкладок хочется сказать господину М. Солонину: «Зря Вы не брали в расчёт три мехкорпуса 16-й и 19-й армий». В 5, 25 и 26-м механизированных корпусах было вместе 1554 машины (1070, 300 и 184 соответственно). Если прибавить их к 5 617 танкам десяти мехкорпусов КОВО и ОдВО, получим 7 171. Выходит, по мнению Генштаба, речь не шла не только о семикратном, но даже о трёхкратном превосходстве наших танковых сил над немецкими (всего в 1,3 раза). Вряд ли при таких представлениях советские военные планировали агрессию против немцев.

Итак, российские последователи Резуна, в общем, недалеко ушли от своего «учителя». Их внимание к конкретным документам советского военного планирования очень ограниченно. Они «выхватывают» из планов то, что им выгодно, рассматривая эти «куски» в отрыве от контекста всего документа. На прямое «переиначивание» текстов они не идут, зато очень умело их сокращают, ставя многоточие там, где им удобно его поставить. Громогласно кричать о засекреченности всего и вся они ещё продолжают, но поскольку от факта обнародования реальных советских военных планов уже никуда не денешься, данные планы объявляются чуть ли не фальсификатами, а главным считается то, что «было на самом деле». Эта реальность, разумеется, трактуется в ключе «резунистской» теории. Говорится, что она (реальность) однозначно указывает на существование плана агрессии против Германии (плана «Гроза», Большого Плана), который, конечно же, по сей день засекречен. От чего ушли, к тому и пришли. «Песня новая, сказка старая».

* * *

Резун и «резунисты» не единственная группа исследователей, стоящая на позициях того, что СССР первым собирался напасть на Германию. Вторая группа, однако, это нападение считает превентивной войной, которую СССР готовил только в ответ на подготовку немцев к агрессии. Другими словами, наша страна готовилась не к агрессивной войне, а к защите нападением, упреждающему удару. Подобная трактовка делает указанных учёных (М. Мельтюхов, Н. Савин, К. Калашников, В. Феськов, В. Киселёв) противниками «резунистов».

В отличие от последних, сторонники готовящегося превентивного удара советским военным планам уделяют большое внимание, но, на наш взгляд, в желании доказать свою точку зрения впадают в определённую вольность трактовок и отрыв от общего смысла этих документов. Также они рассматривают факты, говорящие в их пользу, в отрыве от других фактов, свидетельствующих об обратном, по существу, пренебрегая ими.

М.Мельтюхов – ведущий российский историк Второй мировой войны. Поэтому его мнение очень весомо. Вот как он трактует события кануна Великой Отечественной:

«…по мере ухудшения советско-германских отношений, начавшегося после переговоров в Берлине в ноябре 1940 г., советское руководство не могло не задумываться над необходимостью военного обеспечения безопасности страны. Введенные в последние годы в научный оборот советские дипломатические и военные документы 1939 – 1941 гг. показывают, что никакие внешнеполитические зигзаги не мешали советскому руководству рассматривать Германию в качестве вероятного противника и тщательно готовиться к войне. Советская стратегия основывалась на классическом принципе: «Нападение – лучшая оборона!» Основная идея советского военного планирования заключалась в том, что Красная Армия под прикрытием развёрнутых на границе войск западных приграничных округов завершит сосредоточение на ТВД сил, предназначенных для войны, и перейдёт во внезапное решительное наступление, нанеся удар по сосредотачивающимся у советских границ войскам…В течение полугода советский Генштаб занимался решением вопроса о наиболее выгодном направлении сосредоточения основных усилий войск в войне с Германией. В результате был сделан вывод, что нанесение главного удара на Юго-Западном направлении при одновременном сковывании противника путём частных операций на Северо-Западном направлении и в Румынии позволит решить несколько ключевых стратегических задач и обеспечит наиболее эффективные действия Красной Армии…

Ставшее очевидным в начале 1941 года столкновение советско-германских интересов на Балканах подтолкнуло Москву к необходимости начать конкретную подготовку к удару по Германии. Первое полугодие 1941 года было посвящено тщательной отработке этого удара, а в мае – июне 1941 года подготовка Советского Союза к войне с Германией вступила в заключительную стадию, когда начался полномасштабный процесс сосредоточения на будущем ТВД 79,2% наличных сил Красной Армии, обусловленный «стремлением упредить своих противников в развёртывании вооружённых сил для нанесения первых ударов более крупными силами и захвата стратегической инициативы с самого начала военных действий»…» [51; 64-65].

Интересно, как определяет М. Мельтюхов дату удара по Германии. По его мнению, первоначальная дата – 12 июня 1941 года [51; 66], [50; 114]. Но нападение было перенесено ориентировочно на 15 июля 1941 года [51; 68-69].

Разберём данные утверждения российского историка. Совершенно верное положение о том, что руководство СССР, несмотря на все дипломатические манёвры 1939-1941 годов, никогда не переставало рассматривать Германию, как вероятного противника, сочетается с утверждениями, вызывающими вопросы.

Не понятно, почему М.Мельтюхов определяет время начала процесса планирования войны с Германией только ноябрём 1940 года, увязывая его с неудачным визитом В. Молотова в Берлин, и отводит на него полгода? Не лишне напомнить, что уже в августе 1940 года Б.М. Шапошников разработал «Соображения по стратегическому развёртыванию…», где Германия однозначно определялась, как главный вероятный противник. Правда, основным театром военных действий в них считался Северный (севернее Полесья), а главное – удары РККА были, по этому плану, ответом на германское вторжение. Но эта последняя черта была присуща и всем последующим военным планам (под вопросом только майские «Соображения…»). Что же касается определения основного театра военных действий, то, начиная с «Соображений…» Мерецкова, им становится Южный ТВД, действия на Северном ТВД рассматриваются как вынужденные. Германия во всех этих планах – главный вероятный противник.

К чему же клонит М. Мельтюхов, заводя разговор о полугоде, считая от визита В. Молотова?

Ведь ещё за месяц до этого визита были утверждены «Соображения…» от 18 сентября 1940 года (кстати, так и оставшиеся единственным официально утверждённым предвоенным советским планом). Ответ напрашивается сам собой: клонит историк к «Соображениям…» от 15 мая 1941 года. Кажется, что это единственно возможный вывод из данного утверждения М.Мельтюхова.

Но тогда сразу становятся очевидными несколько противоречий в построениях исследователя.

Во-первых, удивляют его слова о том, что «в мае-июне 1941г. подготовка Советского Союза к войне с Германией вступила в завершающую стадию», и в то же время, что «первое полугодие 1941 года было посвящено тщательной отработке (выделено нами – И.Д., В.С.) этого удара» [51; 65]. Заметьте, не «подготовке», а именно «отработке», т.е. работе с планом. Так о каком конкретном плане говорит М. Мельтюхов? Мы затрудняемся сказать. И сам историк этого не объясняет. Под подобные построения трудно подвести любой из документов советского военного планирования.

Во-вторых, совершенно не ясно, как М. Мельтюхов оценивает предшествующие майским «Соображениям…» военные планы, т.е. «Соображения…» от 18 сентября 1940 года и «Уточнённый план…» от 11 марта 1941 года. Такое впечатление, что он их просто не замечает. Но в то же время именно из «Уточнённого плана…» он почерпнул свою дату нападения на Германию – 12 июня 1941 года [51; 66], [50; 114]. Тогда можно предположить, что М. Мельтюхов планом нападения на Германию считает всё-таки «Уточнённый план…» от 11 марта 1941 года. Так-то оно так, но, видимо, сам исследователь в этом не очень уверен, так как заявляет:

«Насколько можно судить по доступным документам, впервые точная дата возможного удара по Германии появилась в оперативном плане от 11 марта 1941 года…» [51; 66].

Т.е. прямо назвать эту разработку генштабистов планом превентивного удара по Германии он не рискует, говоря лишь о появлении в ней даты нападения. Совершенно верно, ибо по своему содержанию «Уточнённый план…» – это план не превентивного, а ответного удара.

Может, конечно, возникнуть вопрос: « А как же указанная в этом плане дата нападения?» К данному вопросу мы вернёмся чуть ниже.

Сейчас же скажем о том, что будь «Уточнённый план…» планом превентивного удара по Германии, совершенно не ясно появление «Соображений…» от 15 мая. И это третье противоречие построений М. Мельтюхова. Зачем «плодить» планы, когда нужно доводить до ума уже принятый к действию? Остаётся предположить, что то, что предлагалось в мае существенно отличалось от того, что предлагалось в марте. Принципиальное отличие, как полагает большинство исследователей, заключалось именно в предложении о нанесении превентивного удара. Другое существенное отличие между планами, и впрямь, обнаружить трудно: совпадают и ТВД, и направления главных ударов РККА. Некоторые различия в оценке сил немцев и предлагаемых к использованию сил РККА – это ещё не повод для составления новых «Соображений…». Следовательно, никакой превентивный удар в марте не планировался.

Вернёмся, однако, к вопросу с датой «12.06.1941». Неужели она действительно фигурирует в «Уточнённом плане…»? И да, и нет. Поясним.

Дело в том, что в опубликованном варианте мартовского плана этой даты нет. Но, по утверждению генерала армии М.А. Гареева, дата эта есть в тексте плана, хранящемся в архиве:

«Показательно, что уже в «Соображениях по стратегическому развёртыванию вооружённых сил» от 11 марта 1941 г. в разделе задач Юго-Западному фронту рукою Н.Ф. Ватутина сделано характерное дополнение: «Наступление начать 12.6.»» [47; 543].

М. А Гареев говорит, что данная фраза была вписана Н.Ф. Ватутиным карандашом в основной текст плана, собственноручно выполненный чернилами А.М. Василевским [47; 543].

Сомневаться в свидетельстве генерала М.А. Гареева не приходится, ибо таковым он, в сущности, «играет» против себя. М.А. Гареев является последовательным противником любой из версий начала Великой Отечественной войны, отличающейся от официальной советской, и уж если он сказал, что подобные слова в текст плана вписаны, то так оно и есть.

Но эта информация не только не прояснила, а, наоборот, запутала проблему, породила массу вопросов. Из них – самый главный: кто, когда и по какой причине мог дать указание Ватутину дополнить текст плана этой фразой?

Сторонники теории упреждающего удара, в частности, М. Мельтюхов, отвечают на него однозначно: «Конечно же, Сталин». Якобы Ватутин мог это сделать только со слов Сталина, у которого он был в те дни несколько раз [47; 543-544]. На самом деле, Н.Ф. Ватутин посетил Сталина дважды в январе, а ни

в феврале, ни в марте у него не был [47; 544]. Между тем, совершенно ясно, что решение, приведшее к появлению этого дополнения, могло быть принято только в марте, ибо дата вписана в уже готовый текст плана (причём, вписана карандашом (!)).

Допустим, что Н.Ф. Ватутин не получал каких-то указаний от Сталина лично, а получил их, скажем, через Г.К. Жукова. Но вот вставка карандашом позволяет усомниться в наличии этих указаний, т.е. какого-то политического решения о начале войны.

В самом деле, будь такое решение принято, план, наверняка, обрёл бы «приличный» вид, его подписали бы, т.е. дали ход, а директивы, на нём основанные, пошли бы в западные приграничные округа. Но хода плану не дали, и директив на его основе не было. Во всяком случае, о последних по сей день ничего не известно, и можно только фантазировать про то, что их позасекретили или поуничтожали (но оставим это занятие «резунистам»; они его очень любят). Словом, как верно отмечают Л. Лопуховский и Б. Кавалерчик, «Уточнённый план…» представляет «несомненный интерес только с точки зрения истории развития предвоенного советского военного планирования», т.к. на практике в жизнь он не воплощался [47; 344].

С учётом вышесказанного карандашную вставку, сделанную рукой Н.Ф. Ватутина, можно рассматривать как след неких размышлений генштабиста. И уж очень сомнительным выглядит утверждение М. Мельтюхова, что вставка эта, буквально, поставила на «твёрдую почву фактов» вопрос об определении даты советского нападения на Германию [51; 66].

Нельзя не заметить и следующее: насколько текст мартовского плана известен, фраза о наступлении противоречит его характеру, т.к. в основе плана лежала идея ответного удара, если угодно, стратегия активной обороны. Кроме того, как уже отмечалось, в мае появились новые «Соображения по стратегическому развёртыванию…». Этот документ также ставит под огромный вопрос рассуждения М. Мельтюхова и его сторонников по поводу «Уточнённого плана…».

М. Мельтюхов это понимает и пытается лавировать:

«Высказанное в литературе мнение о том, что «план от 11 марта 1941 года является самым точным итоговым выражением общепринятых взглядов и наиболее точно отражает персональную позицию Сталина», можно принять лишь частично. Действительно, в этом документе изложена квинтэссенция «общепринятых взглядов» советского руководства на начало войны, но он не был итоговым, поскольку процесс разработки советского оперативного плана продолжался. Версия о том, что «в основу документа была положена оборонительная стратегия», не имеет никакого основания. Дело в том, что в нём было чётко указано: «Наступление начать 12.6.»» [50; 114], [47; 545].

В отношении «чёткости» указания даты нападения М. Мельтюхов допускает явное преувеличение. Как раз чёткости и ясности этому указанию и не хватает. Интересно, как М. Мельтюхов объясняет появление майских «Соображений…»: оказывается это следствие продолжавшегося после появления мартовского плана процесса планирования [50; 114]. «Уточнённый план…», таким образом, превращается только в начальную стадию планирования превентивной войны с Германией.6

___________________________________

6 Необходимо заметить, что в своей работе « Германия в советском военном планировании в 1940-1941 гг.» М.Мельтюхов высказывает положение, что мысль о превентивном ударе по рейху в скрытой форме присутствовала во всех разработках Генштаба РККА в 1940-1941 годах. В «Соображениях…» от 15 мая 1941 года она была всего лишь сформулирована открыто [50; 114].

На наш взгляд, против такой точки зрения говорит весь ход и содержание советского военного планирования.

Примем такое объяснение. Можно даже допустить, что план превентивного удара по Германии, развиваясь, сохранял прежнюю дату нападения, т.е. 12 июня, так как майские «Соображения» никакой конкретной даты удара не содержат.