«Чёрная мифология». К вопросу о фальсификации истории Второй мировой и Великой Отечественной войн

К сожалению, вынуждены огорчить любителей помуссировать тезис о «дубовости коммуняк». Все всё прекрасно знали и понимали. Прежде всего, понимал Сталин. Хорошо известно, как он вникал во все тонкости вопросов военного строительства. Для него не могло быть секретом, что наша танковая промышленность «не потянет» таких объёмов производства. Ведь недаром он долго не давал Г.К. Жукову «отмашку» на доведение количества мехкорпусов до 30 (до марта 1941 года).

Понимали нереальность МП-41 и в Генштабе. А.М. Василевский после войны отмечал, что нам было нужно ещё год-два мирного развития, чтобы решить задачи военного плана [47; 402].

Но если было подобное понимание, т.е. не было ошибки и просчётов, то зачем принимался такой мобплан? Зачем вообще такая гигантомания? Почему именно 30 мехкопусов? Почему было не оставить 9? Или не попросить дополнительно 2, 3 или 5 мехкорпусов? Чего сразу двадцать-то (на деле – 21)?

Есть историки, которые объясняют это формулой: «Побольше попроси, так хотя бы что-то дадут». Вот, например, что пишет А. Исаев:

«Понятно, что возможность укомплектования 30 (или даже 29) механизированных корпусов матчастью была призрачной. Жуков просил максимум, в расчёте получить достаточное количество боеспособных механизированных «пожарных команд», хотя бы десятка полтора-два. Кроме того, некоторая избыточность требований по числу мехкорпусов есть производная планов их использования в обороне с перспективой утраты потенциально восстановимой матчасти вследствие потери территории» [72; 39].

Поясним для начала вторую часть утверждения российского историка. А. Исаев хочет сказать, что при отступлении повреждённые в боях танки, как правило, нет возможности вывозить с поля боя и ремонтировать. Даже незначительное повреждение (например, танк «разули», т.е. сбили гусеницу) может обернуться безвозвратной потерей машины. В итоге потери танковых соединений сильно возрастают. В этом А.Исаев абсолютно прав. Но нам весьма сомнительно, что в феврале 1941 года Г.К. Жуков рассчитывал на такое развитие войны с Германией, при котором наши безвозвратные потери танков вследствие потери территории будут таковы, что для их восполнения неплохо бы было иметь десяток «лишних» мехкорпусов (т.е. свыше 10 000 танков).

Первая же часть объяснения А. Исаева вообще кажется несерьёзной (да простит нам это слово почтенный российский историк). В самом деле: механизированный корпус – это не стрелковый взвод в 30-40 человек. В корпусе 36 тысяч человек личного состава, которых нужно вооружить, обмундировать, кормить и где-то разместить. Корпусу положено по штату иметь 1031 танк, 5165 автомашин, 352 трактора и 1678 мотоциклов, в общем – свыше 8 000 единиц техники. Боевая учёба предполагает расход ГСМ и боеприпасов. В целом даже один механизированный корпус ложился тяжёлым бременем на народное хозяйство страны. Что же говорить о 20 (21) механизированном корпусе? Неужели при всём этом Генштаб «наобум-авось» просил бы у правительства десяток-полтора «лишних» мехкорпусов, в расчёте на то, что правительство удовлетворит заявку лишь наполовину, и в итоге количество этих соединений будет доведено до 15-20? А правительство взяло да и удовлетворило заявку полностью. В итоге и вышел конфуз с мобпланом на 1941 год. В самом деле, ведь не скажешь потом Сталину: «Ой, товарищ Сталин. А мы на Ваше согласие и не рассчитывали. Давайте переиграем. Нам и 10 новых механизированных корпусов «за глаза»». Именно такое развитие мысли А. Исаева напрашивается само собой. Согласитесь, всё это признать убедительным нельзя.

Третья группа исследователей стоит на том, что МП-41 никто в 1941 году и не собирался выполнять в полном объёме [72; 40], [45; 165, 173-174]. Как отмечает В. Савин, «в начале 1941 года в виде МП-41 был утверждён «скелет» РККА и выделены ресурсы, которые разрешалось использовать и в пределах которых дорабатывать детали плана. В части механизированных войск было решено, что РККА необходимо иметь 90 механизированных/моторизованных соединений (мехкопус включал две танковые и одну моторизованную дивизии; т.о. 30 х 3 = 90 дивизий – И.Д., В.С.). По моему мнению, вопрос о том, чем будут вооружены эти дивизии, был отложен. Штат механизированного корпуса был принят для ориентира и оценки необходимых ресурсов, вооружать все 30 механизированных корпусов по этому штату не предполагалось» [72; 40-41]. Другими словами, реализация всего, намеченного мобпланом, в полном объеме предполагалась не в 1941 году. Это был, скажем так, план на перспективу.

Подобное объяснение представляется нам наиболее убедительным. С ним согласуется и непонятная гигантомания Генштаба, и конечное согласие Сталина с этой гигантоманией, и слова А.М. Василевского о годе-двух, которых не хватило на реализацию военного плана, и апрельские 1941 года изменения в МП-41. Кстати, о последних.

23 апреля 1941 года по представлению Генштаба было принято Постановление ЦК ВКП(б) и СНК СССР, вносившее коррективы в мобилизационный план. Постановлением было утверждено формирование 10 противотанковых артиллерийских бригад (ПТАБРов) и 5 воздушно-десантных корпусов. Надо признать, что это довольно существенное изменение мобплана. Так вот, совершенно непонятно, зачем вместо того, чтобы «доводить до ума» имеющиеся мехкорпуса (с этим и так в 1941 году явно не успевали), «плодят» новые соединения? Разумный ответ напрашивается только один: «доведение до ума» всех новых соединений не планировалось в 1941 году.

Попутно разберём вопрос о гигантомании, т.е. почему планировалось иметь 30 механизированных корпусов? В самом деле, но не с потолка же взяли данную цифру в Генштабе? Не «с бухты-барахты» запрашивались такие огромные ресурсы? С чего-то должны были генштабисты исходить?

Весьма убедительное объяснение предложили Л. Лопуховский и Б. Кавалерчик. По их мнению, «30 мехкорпусов» имеют своим истоком разведданные, которые имелись в Генштабе к февралю 1941 года. Согласно этим данным, немцы довели количество своих моторизованных корпусов до 8-10, а общее количество танков до 10 тысяч единиц [47; 399]. Именно эта информация Разведывательного управления РККА нашла отражение в «Уточнённом плане стратегического развёртывания…» от 11 марта 1941 года:

«…Германия в настоящее время имеет развёрнутыми 225 пехотных, 20 танковых (выделено нами – И.Д., В.С.) и 15 моторизованных дивизий, а всего до 260 дивизий, 20 000 полевых орудий всех калибров, 10 000 танков (выделено нами – И.Д., В.С.) и до 15 000 самолётов, из них 9 000 – 9 500 боевых» [47; 359].

Она же, данная информация, побудила Г.К. Жукова и С.К. Тимошенко просить у Сталина 20 (21) новых мехкорпусов.

Сейчас мы знаем, что разведчики завысили количество танков в германской армии в два раза: у немцев их было около 5 тысяч [47; 399,359]. Известна и причина ошибки: разведка предполагала, что немцы возьмут на вооружение трофейные французские и английские танки. На самом деле, они не соответствовали немецким требованиям и использовались в вермахте очень мало, да и то не на советско-германском фронте, а, главным образом, в тылу для охраны важных объектов и борьбы с партизанами [47; 400]. Но в начале 1941 года данные разведки были приняты Генштабом, как руководство к действию. Учитывая наступательную военную доктрину РККА, в Генштабе пришли к выводу о необходимости обеспечения троекратного превосходства над немцами в количестве крупных бронетанковых соединений, т.е. 10 х 3= 30.11 Одним словом, решение о столь резком увеличении количества мехкорпусов и последующая за этим кардинальная переработка МП-41 имели истоком реакцию на наращивание танковой мощи немцами (хотя данные об этом наращивании оказались весьма завышенными).

Из всего вышесказанного о потенциальной невыполнимости МП-41 в 1941 году, в том числе, невозможности сделать боеготовыми, т.е. полностью укомплектованными техникой, вооружением и людьми, все мехкорпуса, вытекает и желание Сталина, во чтобы то ни стало, оттянуть начало войны с Германией хо-

____________________________________

11Известно, что наступающая сторона несёт потери в три раза большие, чем обороняющаяся. Отсюда ясно: чтобы РККА могла наступать, мехкорпусов в ней должно быть в три раза больше, чем в вермахте, т.е. 30 против 10 немецких.

тя бы до следующего года, выиграть время. Он прекрасно понимал, что РККА находится, образно выражаясь, в «полуразобранном» состоянии. Реорганизация, замысленная в столь широком масштабе, явившаяся следствием преувеличенного представления о росте немецкой мощи, сыграла, в итоге, «злую шутку» с Красной Армией. Чтобы РККА могла довести свою готовность до приемлемого уровня, нужно было время.

Так что, не из умозрительных концепций о том, что немцы не начнут войну раньше 1942 года, исходил Сталин, когда всячески одёргивал военных. Как раз нападения он ждал, но хотел предотвратить его хотя бы в 1941 году.12

Наконец, существует и ещё одно объяснение принятия явно невыполнимого в 1941 году мобплана. Дают его сторонники идеи советского нападения на Германию. По их мнению, планы, согласно которым полная готовность механизированных корпусов достигалась не в 1941 году, а в 1942 или даже позже, должны были создавать иллюзию неготовности СССР к войне в 1941 году. А для чего нужна была эта иллюзия? Для того, чтобы внезапно напасть на противника, т.е. на Германию [72; 68, 440-442]. Ибо, на самом деле, мехкорпуса могли быть готовы уже к началу июля [72; 68]. Только довооружены они были бы не танками, а артиллерией. Другими словами, из танковых полков мехкорпусов, в которых не было или почти не было танков, предполагали сделать противотанковые полки.

Такое намерение у руководства РККА, и в самом деле, было. 14 мая 1941 года начальник ГАБТУ генерал-лейтенант Я.Н. Федоренко обратил внимание наркома обороны на то, что из-за неполного обеспечения механизированных корпусов танками по штатам они «являются не полностью боеспособными. Для повышения их боеспособности впредь до обеспечения их танками считаю необходимым вооружить танковые полки мехкорпусов 76- и 45-мм орудиями и пулемётами с тем, чтобы они в случае необходимости могли драться как противотанковые полки и дивизионы» [72; 44], [47; 402]. Для проведения этого мероприятия имелось 1 200 76-мм орудий, 1 000 45-мм противотанковых орудий и 4 000 пулемётов ДП, которых было достаточно, чтобы вооружить 50 танковых полков – по 24 76-мм, 18 45-мм орудий и по 80 пулемётов в каждом. Для буксировки этих пушек и транспортировки личного состава и боеприпасов планировалось также выделить частям 1 200 грузовиков ЗИС и 1 500 грузовиков ГАЗ. Кроме того, планировалось вооружить несколько разведывательных батальонов танковых дивизий 45-мм орудиями из расчёта 18 орудий на батальон [72; 44-45], [47; 402-403].

К докладной прилагалась ведомость распределения вооружения и автома-

____________________________________

12 Уже в ходе войны, 6 августа 1942 года, во время пребывания Черчилля в Москве, Сталин сказал ему:

«Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начнётся, но я думал, что мне удастся выиграть ещё месяцев шесть или около этого» [1; 24].

Конечно, подобное заявление Сталина, сделанное им после начала войны, можно расценить, как стремление оправдать свою ошибку. Но то, что Сталин, говоря так, душой не кривил, подтверждается и довоенными его словами. Так, на расширенном заседании Политбюро ЦК ВКП(б), состоявшемся 24 мая 1941 года, он прямо заявил:

«Обстановка обостряется с каждым днём, и очень похоже, что мы можем подвергнуться внезапному нападению со стороны фашистской Германии» [28; 280].

шин между мехкорпусами. Их получали:

19, 16 и 24-й мехкорпуса КОВО;

20, 17 и 13-й – ЗапОВО;

2, 18-й – ОдВО (Одесский военный округ);

3, 12-й – ПрибОВО;

10-й – ЛВО (Ленинградский военный округ);

23-й – ОрВО (Орловский военный округ);

25-й –ХВО (Харьковский военный округ);

26-й – СКВО (Северо-Кавказский военный округ);

27-й – САВО (Среднеазиатский военный округ);

21-й – МВО (Московский военный округ) [72; 44-45], [47; 403].

Таким образом, предложение Я.Н. Федоренко касалось танковых полков 16 мехкорпусов, 11из которых находились в приграничных округах.

15 мая нарком обороны утвердил указанную ведомость. Уже на следующий день начальник Генштаба направил в соответствующие округа директивы об исполнении принятого решения к 1 июля 1941 года. Мероприятия следовало «провести таким образом, чтобы не нарушать организационный принцип полка как танковой единицы, имея в виду, что в последующем на вооружение будут поступать танки» [47; 403].

Позволено будет заметить, что утверждения о такой вот «готовности» мехкорпусов и видимости неготовности СССР к войне, которую советские военные, якобы, демонстрировали Германии, представляют не более чем спекуляцию на избитую тему «советских агрессивных намерений». Создаётся впечатление, что НКО, Генштаб, СНК и ЦК ВКП(б) издавали постановления, приказы и распоряжения, касающиеся важнейших вопросов военного строительства, не с грифом «совершенно секретно», а для широкой публикации в прессе и передачи по радио. Либо во всех этих органах были стопроцентно уверены, что как не засекречивай документы, они всё равно окажутся известными немцам; словом, «шпионы везде и всюду». Предположения смехотворные. Но как по-другому объяснить, что у немцев «создадутся иллюзии»?

С другой стороны, если уж говорить конкретно об оснащении танковых полков артвооружением, то совершенно ясно, что родилось это решение не от хорошей жизни и вряд ли вообще может свидетельствовать об агрессивных намерениях СССР. Во всяком случае, директива Г.К. Жукова, предписывающая проведение вооружения танковых полков мехкорпусов артиллерией к 1 июля, прямо указывает на временность этой меры, что косвенно говорит о том, что Генштаб не воевать в июле собирался, а продолжать осуществление военного строительства.

Затем, не надо преувеличивать боеготовность механизированных корпусов в результате полного осуществления предложения начальника ГАБТУ РККА. Статистика здесь такая. Танков в мехкорпусах, упомянутых в докладной записке Я.Н Федоренко, набиралось максимум на 21 танковый полк. А всего в одном мехкорпусе 5 танковых полков. Итого в 16 мехкорпусах – 80 танковых полков. Я.Н. Федоренко предлагал вооружить как противотанковые всего 50 полков. Таким образом, 9 танковых полков оставались и без пушек, и без танков (например, в 13-м мехкорпусе подлежал вооружению как противотанковый всего один танковый полк, танков в корпусе имелось ещё на один танковый полк; следовательно, три танковых полка корпуса оставались невооружёнными) [72; 45].

Кроме того, в записке Я.Н. Федоренко не упоминаются 11, 14, 22, 9 и 15-й механизированные корпуса, в которых суммарно танков было на 10 танковых полков, а на оставшиеся 15 полков танков не было. Причём, это корпуса первой линии, в отличие от 23, 25 и 27-го мехкорпусов, которые по планам числились в составе армий РГК или вообще в составе внутренних округов. Например, 11-й и 14-й мехкорпуса стояли на пути предполагаемых в «Соображениях…» от 15 мая ударов вермахта «со стороны Сувалки и Бреста на Волклвыск, Барановичи» [72; 45-46, 465]. 15-й мехкорпус уже 23 июня 1941 года вступил в бой с 11-й танковой дивизией вермахта, при этом в составе 37-й танковой дивизии корпуса было всего четыре танковых батальона. Четыре батальона – это один танковый полк, на второй танковый полк дивизии матчасти не было [72; 45-46].

Странная получается боеготовность, при которой недовооружёнными оказываются механизированные корпуса первой линии. Т.е. те, которые, по логике, должны составлять главную ударную силу предстоящего вторжения в Германию.

Одним словом, объяснение завышенных показателей мобплана на 1941 год, как средства для создания у немцев иллюзии в слабости РККА, выглядит совсем неубедительно.

Как бы там ни было, но к 22 июня 1941 года укомплектованность Красной Армии личным составом составляла 61% от штата военного времени, а в западных приграничных военных округах – и того меньше, лишь 55%. Как уже отмечалось, выполнить МП-41 по людям было возможно. Другое дело, что выполнение это было чисто количественным. Качество же человеческих ресурсов оставляло желать лучшего, поскольку не хватало специалистов на некоторых должностях, определяющих боеспособность частей. Так, в избытке было пехотинцев и кавалеристов, практически достаточно артиллеристов, но остро не хватало танкистов, специалистов связи, ремонта и обслуживания самолётов, танков и артиллерийских систем, артиллеристов зенитной артиллерии и некоторых других. В ВМФ положение было несколько лучше, но и там недоставало специалистов-подводников и специалистов технического обслуживания [38; 8]. Оставляла желать лучшего и значительная часть командных кадров, призываемых из запаса (по МП-41 из запаса призывалось 600 тысяч командиров и 885 тысяч человек младшего начсостава). Реорганизация и перевооружение РККА требовали их переподготовки. Но за короткое время, оставшееся до начала войны, успели сделать немного. Например, в 1941 году были проведены сборы 25 тысяч младших командиров [47; 387].

Имевшиеся в войсках и на складах к 22 июня 1941 года вооружение и техника позволяли обеспечить армию после мобилизации: артиллерийскими орудиями на 75-96% (в зависимости от типов орудий; на конец года, с учётом их выпуска промышленностью, укомплектованность орудиями могла быть полной), танками – на 61% (к концу года – на 71%), боевыми самолётами – на 67%, автоматами и крупнокалиберными пулемётами – на 30% от штатной потребности. Особенно удручающим было положение с транспортом. Даже с учётом выполнения в полном объёме плана поставок техники из народного хозяйства в армии не хватало 32% автомобилей и 55% тракторов. Но в реальности, кстати, этот план оказался выполненным далеко не полностью: из планируемых к подаче по мобилизации в Вооружённые Силы 447 тысяч автомобилей было подано только 24 244 тысячи, 50 тысяч тракторов – 42 тысячи (остальные автомашины и трактора оказались технически непригодны) [47; 388], [38; 8].

Наиболее напряжённое положение с обеспечением артиллерийских частей мехтранспортом и средствами мехтяги сложилось в западных приграничных округах. Из-за неразвитости коллективных хозяйств и отсутствия МТС на вновь присоединённых территориях автотракторная техника могла поставляться в основном только из областей европейской части СССР. В целях обеспечения этих округов пришлось спланировать перевозку в них мехтранспорта. Но сроки возможной его поставки из районов приписки зачастую превышали установленные сроки мобготовности частей. Например, срок мобготовности части определён «М 3», а поступление техники и мехтранспорта – не ранее «М 5» [47; 389].

Во многих случаях мехтягу приходилось заменять конной. Но не всё так просто было и с лошадьми. Вот что говорилось о них в мобплане МП-41:

«Потребность в конском составе на укомплектование частей до штатов военного времени составляет – 671 770 лошадей.

Для покрытия этой потребности из народного хозяйства должно быть изъято до 20% числа годных лошадей» [47; 389].

Т.е. из народного хозяйства изымалась пятая часть лошадей. Это очень значительная цифра.

Итак, мобилизационный план, с которым СССР вступил в войну, был незакончен разработкой и нереален по своим цифрам.

Сами по себе мобилизационные планы не могут говорить ни об агрессивных, ни об оборонительных намерениях государства. Но вот степень их готовности и выполнимость – яркий показатель того, готово или нет государство к войне вообще. Если иметь в виду конкретно МП-41, то, представляется, что затевать агрессию с таким мобпланом в 1941 году было чистой воды авантюрой. Авантюризм не был присущ ни политическому, ни военному руководству СССР. Не были авантюристами ни Сталин, выверявший и рассчитывавший каждый свой шаг, ни Жуков, ни Тимошенко. Другое дело – Гитлер. Это был авантюрист высшей пробы. Печать авантюризма лежит на всём плане войны с СССР. Недаром по отношению к «Барбароссе» историки употребляют словосочетание «авантюрное планирование» [88; 141-142]. А как иначе назвать план войны против страны, который свои расчёты ресурсов для данной войны базирует на поставках из этой страны до начала кампании и на захвате ресурсов вместе с территорией после начала кампании?

Анализ МП-41 приводит к однозначному выводу: нападать в 1941 году Советский Союз на Германию не собирался, и его руководство очень надеялось на то, что Германия в этом году на СССР не нападёт.

* * *

Планы прикрытия госграницы по сути своей представляли часть планов стратегического развёртывания Вооружённых Сил СССР. Именно в них определялось, какими средствами враг будет сдерживаться на границе, пока основные силы Красной Армии будут осуществлять отмобилизование, сосредоточение и развёртывание для первой операции. Но в реальности положения по прикрытию госграницы составными частями в планы стратегического развёртывания не входили.

Поскольку прикрытие мобилизации, сосредоточения и развёртывания РККА возлагалось на армии первого оперативного эшелона приграничных округов, постольку командованию каждого из этих округов было поручено самостоятельно и по-своему решать данную задачу. Что из такой постановки вопроса получилось, видно из уже упоминавшегося Акта приёма и сдачи Наркомата обороны от мая 1940 года. В нём отмечалось:

«Генштаб не имеет данных о состоянии прикрытия границ. Решения Военных советов округов, армий и фронта по этому вопросу Генштабу неизвестны» [47; 407].

Не знаем, кого как, но нас эта констатация просто поражает. Командование Красной Армии не имело чёткого представления о том, как будет осуществляться прикрытие всех мобилизационных мероприятий!

Естественно, что со сменой руководства НКО данное положение стало выправляться. В связи с нарастанием угрозы войны с Германией с февраля 1941 года в Генштабе приняли меры по корректировке окружных планов прикрытия. Так, в апрельской директиве Генштаба о разработке плана оперативного развёртывания армий ЗапОВО было записано:

«[…] V. Прикрытие отмобилизования, сосредоточения и развёртывания войск фронта.

1. Учитывая возможность перехода противника в наступление до окончания нашего сосредоточения, прикрытие границы организовать на фронте всех армий по типу прочной, постепенно усиливающейся по мере прибытия войск, обороны с полным использованием укреплённых районов и полевых укреплений, с всемерным развитием их в период сосредоточения» [47; 408].

Замысел Главного командования состоял в том, чтобы войсками Первого стратегического эшелона (армиями прикрытия и резервами приграничных округов) отразить первый удар врага, обеспечить отмобилизование, сосредоточение и развёртывание главных сил Красной Армии и тем самым создать благоприятные условия для нанесения ответного удара.

Но апрельская директива, как легко заметить, однозначно говорит об ответном ударе РККА. Все действия советских войск – реакция на нападение на СССР.

План обороны государственной границы был разработан Генштабом только в мае 1941 года [47; 408]. В этом же месяце были разосланы директивы наркома обороны в округа по составлению (корректировке) окружных планов прикрытия: 5 мая – в ЗапОВО и КОВО, 6 мая – в ОдВО, 14 мая – в ЛВО и ПрибОВО [47; 408]. Но в связи с проводимой реорганизацией штабы округов не успевали качественно разрабатывать документы, их проекты устаревали ещё до утверждения. Наиболее существенным изменениями подверглись планы прикрытия в Западном и Киевском Особых военных округах. Так, 14 мая командующему 3-й армией было приказано в связи с происшедшей передислокацией частей на основании директивы НКО СССР за № 503859/сс/ов к 20 мая 1941 года разработать новый план прикрытия государственной границы [47; 408].

Сроки, которые давались округам на разработку окружных планов были нереальными. Последние по времени директивы на корректировку окружных планов прикрытия поступили в округа уже после 14 мая [47; 408-409]. Согласно им, округа должны были к 20-30 мая разработать окончательные планы обороны и прикрытия госграницы с целью:

«1. Не допустить вторжения как наземного, так и воздушного противника на территорию округа.

2. Упорной обороной укреплений по линии госграницы прочно прикрыть отмобилизование, сосредоточение и развёртывание войск округа.

3. Противовоздушной обороной и действиями авиации обеспечить нормальную работу железных дорог и сосредоточение войск.

4. Всеми видами разведки округа своевременно определить характер сосредоточения и группировку войск противника.

5. Активными действиями авиации завоевать господство в воздухе и мощными ударами по основным железнодорожным узлам, мостам, переправам и группировкам войск нарушить и задержать сосредоточение и развёртывание войск противника.