
Полная версия:
Проза
– В наше время Вадик, жалость это порок. Я больше скажу, – худший и опаснейший из грехов. Согрешил, вот тебе и кара божья.
Компания рассмеялась. Кто-то предложил выпить за упокой жалости, и вскоре веселье разгорелось с новой силой.
Примерно через две недели, вечером, Вадим, по обыкновению, направлялся в клуб. Ехал не спеша, потягивая пивко. Вдоль дороги стояли проститутки. Одни и те же, развратные, надоевшие лица. Вдруг среди них он заметил новенькую, симпатичную девчонку. Разве что макияжа не в меру, а, в общем, очень даже ничего. Обычно Вадим пользовался услугами клубных девушек, и сейчас остановился скорее из любопытства.
После необходимых переговоров с сутенером, девушка села в красный «Феррари» Вадима. Держалась она скованно, молчала.
– Ты что, в первый раз? – спросил он. – Ладно, давай по – быстрому. Мне ехать надо.
Вадик достал последнюю сигарету из пачки и хотел, было закурить, но уронил ее на пол. Пошарил под ногами. Не нашел. Тогда нагнулся ниже, и под сидением наткнулся на какой-то предмет. Это был его бумажник.
– Вот блин! А я думал, служанка украла. Бывает же такое.
Девушка ждала.
– Иди, перехотелось мне. На вот тебе.
Вадик протянул ей пятисотенную купюру. Девушка невесело улыбнулась и вышла из машины. Помяла в руках банкноту. Внизу к ней прилипла еще одна. Это была «тысячерублевка». Надя спрятала тысячу, а пятьсот отдала сутенеру. Она встала в стороне, чтобы не было видно лица, и тихонько заплакала.
В тот вечер, когда ее выгнал Вадим, Надя сняла комнатушку в какой-то грязной гостинице на окраине. Денег хватило ровно на два дня. Пробовала найти работу, но без паспорта никто не брал. Она попыталась пристроиться посудомойкой в ресторан, но и здесь была та же картина. Без паспорта ей отказали. Завтра заканчивался срок аренды гостиничного номера, и необходимо было что-то делать. Надя возвращалась в гостиницу с мыслью о том, что ей остается лишь попробовать зайцем уехать на поезде домой. Другого выхода она не видела. Но этому, к сожалению, не суждено было случиться. В полуосвещенном переулке, недалеко от гостиницы, ее затолкали в машину и привезли в подвал. Вдоль стен здесь тянулись ржавые трубы, окон не было. В углу стояла металлическая кровать. Под потолком тускло светила лампочка. Похитители начали с угроз, потом били. И Надя согласилась со всем, что от нее требовали…
Теперь она жила надеждой выбраться из ямы, уйти, уехать навсегда из этого города и не вспоминать свои наивные желания, не вспоминать весь ужас существования здесь. Теперь у нее есть деньги, пусть немного, но хватит, чтобы попытаться добраться домой. «Добраться домой», – ухмыльнулась она. Отсюда не сбежишь. Охрана в нескольких машинах зорко следила за проститутками. Надя смотрела на девушек вокруг. Они смирились с положением платных игрушек для сильного пола. А ведь многие из них, наверное, когда-то были такими же юными, наивными, как Надя. Сколько часов, недель, месяцев понадобилось, чтобы изуродовать их души, и лица безвозвратно? У нее еще есть время, пока не заполнила проклятая зловонная гниль все внутренности, не въелась не выводимым пятном.
Надя настолько погрузилась в себя, что не сразу заметила, что их охранники избивают какого-то мужчину. Его открытая машина стояла неподалеку. Неясно было, что не поделил он с сутенером, который стоял, пригнувшись, и держался за окровавленное лицо. Мужчина упал на асфальт и пытался уползти. Он закрывался от ударов, но тщетно. Его били зло, беспощадно. Наконец охрана оставила неподвижное тело в покое. Слышались фразы о том, что нужно уезжать. На избитого перестали обращать внимание. И это была роковаяошибка, по меньшей мере, для одного из охранников. Очнувшийся мужчина добрался до машины и достал пистолет. Неожиданно раздались выстрелы. Сначала один, потом еще несколько подряд. Он стрелял в обидчиков. Один охранник лежал на земле, другой, видимо, был ранен и, держась за живот, прятался за машиной.
Напуганные проститутки разбегались, кто куда. Побежала и Надя. Она несколько раз падала по дороге, но будто не замечая боли, все бежала и бежала вперед. Лишь бы дальше оттуда. Остановилась отдышаться. Прислушалась. Поблизости раздался крик одного из охранников.
Надя пыталась спрятаться в подъезде, но дверь была заперта. Рядом светился огнями фасад ночного клуба, и она в отчаянии бросилась туда.
– Миленький, пожалуйста, пусти, – умоляла она охранника.
Тот посмотрел на ее разорванные чулки, разодранные в кровь колени, размазанную тушь, съехавший набок парик, и, растерявшись на мгновение, хотел уже что-то ответить, но Надя его опередила. Она сунула ему в руку смятую «тысячерублевку» и бегом кинулась по направлению к туалету.
– Девушка, к нам нельзя в таком виде, – крикнул охранник.
Надя скрылась за дверью в туалет. Умывшись, она достала из сумочки пузырек с перекисью водорода и обработала царапины на коленях. Выбросила в ведро парик и рваные чулки. Посмотрев в зеркало, увидела там напуганную девочку и улыбнулась ей. Улыбка получилась натянутой. Сейчас было точно не до веселья. Надя выглянула из туалета и медленно пошла к выходу. Там охранник, разыскивающий Надю, разговаривал с тем юношей, который пустил ее внутрь. Она остановилась, и спряталась за углом.
– Такая черненькая в курточке сиреневой, глаза большие, голубые. Не забегала?
У Нади замерло сердце.
– Нет дружище, – ответил Виктор. Последние двадцать минут никто не заходил.
– Точно?
– Точнее не бывает. Я бы запомнил.
– И куда она могла деться? Ладно, бывай.
Охранник вышел на улицу. Надя облегченно вздохнула, подождала несколько минут и подошла к молодому человеку.
– Спасибо. Я вам очень благодарна.
Виктор с трудом узнал ее, без косметики и парика.
– А где же ваш парик?
– Выбросила.
– У вас красивые волосы. А имя, наверное, еще красивее?
– Обыкновенное – Надя.
– Очень приятно Надежда, меня Виктором зовут. Зачем он за вами гнался?
– Я сбежала, хотел догнать.
– Муж?
– Нет, что вы.
– В общем, забирайте свои деньги. Не возьму я.
Виктор протянул ей тысячу.
– Это вам за спасение, – ответила Вера.
– Я спасатель-альтруист, возьмите.
– Можно я здесь побуду немного? Ну, пока там не уляжется…
– Пожалуйста.
– Это вам за вход тогда.
Надя развернулась и быстро прошла в зал. Виктор покрутил в руках «тысячерублевку» и, пожав плечами, положил обратно в карман.
Ночные дежурства в клубе, для него подходили к концу. Не за горами был выпуск в институте. К тому же, он заблаговременно отправил анкету на работу по будущей профессии, и сегодня утром получил положительный ответ. Оставалось недолго бездельничать по ночам, разглядывая красавиц в откровенных одеждах, и в полусне потом сидеть на парах, впитывая необходимые знания. С танцпола вернулся напарник.
– Как там? – спросил Виктор.
– Спокойно. Присяду, отдохну.
– Давай. А я тогда прогуляюсь, музыку послушаю.
Виктор зашел в зал. От громкости уши закладывало, но он давно привык к этой обстановке. Молодежь резвилась на полную катушку. Пульсирующий свет делал движения несколько заторможенными, будто в замедленной съемке. Ди-джей наверху, прижимая наушники, накручивал пластинку. Бармены в белых рубашках и с черными бабочками разливали напитки. «Немного грустно будет расставаться со всем этим», – подумалось вдруг Виктору. Веселье, постоянно присутствующее тут, всегда поддерживало хорошее настроение. Скоро злачное заведение в его жизни заменит офис и бесчисленное количество бумаг. Посмотрев еще около получаса на непрекращающийся праздник жизни, он вернулся к выходу.
– Тебя девушка спрашивала. Я сказал, что ты на танцполе. Просила передать тебе огромное спасибо, и ушла.
– Понятно.
– Рассказывай, чем так девчонок ублажаешь, что спасибо говорят, да и еще и огромное? – подковырнул напарник.
– В туалет пустил.
Напарник недоуменно посмотрел на коллегу.
– Иди в зал, – шутливо подтолкнул его в спину Виктор.
– Меня-то пустишь, злодей? – засмеялся напарник. Или только по талонам теперь?
Виктор подтолкнул коллегу в зал и вернулся к выходу.
***
Лева вот уже несколько часов смотрел ужасные сны, сопровождаемые страшной болью. При этом он не спал, нет. Он бодрствовал. Но его реальность не имела ничего общего с действительностью. Иногда из дымки выплывали лица прохожих, и снова растворялись в паутине муки. Он бродил в поиске утоления своей адской жажды, и всюду, где успел побывать, слышал отказ.
«Деньги будут, приходи», – неизменно отвечали на его мольбы и унижения. Он вставал на колени, плакал, умолял, угрожал, вертелся волчком по земле. Но его отчаяние, лишь смешило. Осталось последнее место, где ему, он был уверен, дадут взаймы дозу. Но уверенность это вселялась далеко не разумом, а краем обрыва, именуемого безысходность. Лева буквально вполз по ступенькам, с трудом открыл двери, и, приподнявшись, встал у входа. Здесь было много света, слишком много, так что мозг его получил сильный ожог, и Лева тихонько застонал. Галстук, в сиреневых разводах плавно раскачиваясь, приблизился к нему. Над галстуком что-то шуршали губы. Но Лева не понимал. Одна волнующая мысль охранялась теперь его полуразрушенным сознанием, и на нее одну он хотел услышать ответ. Все остальное, – бессмысленность, смерть. Собрав остатки координации, напрягаясь так, что вена набухла на лбу, он несвязно вывалил наружу слова:
– Мооо-жжно, прайтии…
И тут же сконцентрировал все рецепторы на прием. От этого зависело все. Ставкой была его жизнь. Хлестко, будто щелчок плети, коротко, бритвой полоснуло в ответ, и отрезало, оборвало:
– Нет.
Незамысловатое слово из трех букв. Простое, но фатально тяжелое порой. Придавило, перевесило, его, Левину жизнь. Бездна, открывшаяся сразу же за ним, была настолько невероятно пугающей, что он затрясся и посмотрел на охранника, и увидел лицо его. Жестокое лицо самой смерти.
Вышел ли он сам, или его вывели, для Левы это не имело значения. Он смирился и ведомый под руку холодной старухой, искал укромное место для беспробудного сна. Вскоре такое место нашлось. Пристроился между мусорными контейнерами на корточках. Боль, изводящая его все эти часы, была ничто перед мраком надвигающегося конца. Леве было очень страшно, и страх этот свойством своим превосходил всякую боль.
***
Надя, покинув ночной клуб, отправилась на вокзал, ведомая желанием любым способом покинуть город, принесший разочарование и боль. Была глубокая ночь. Людей на улицах не встречалось. По дорогам сновали туда-сюда милицейские машины. Посмотрев на свои исцарапанные колени, Надя задумалась: «А если остановят? Без паспорта точно загребут. Лучше дождаться утра, когда народ поедет на работу. В толпе будет легче добраться до вокзала». С этими мыслями она осмотрелась. Зашла во двор рядом, в надежде отсидеться до утра в подъезде. Можно было, конечно, вернуться в клуб, но она не захотела злоупотреблять гостеприимством. Одинокий фонарь слепо таращился во тьму. К счастью нашелся открытый подъезд. Устроившись на подоконнике, Надя пробовала уснуть. В полубреду навалились воспоминания о доме, о маме, которая знать не знает, что с дочкой теперь. Последнее письмо Надя отправила около месяца назад. «Ничего, дома все устроится. С голоду не умру. Сюда больше никогда не вернусь».
Заря осветила пустынные улицы города. Виктор переоделся после смены и, попрощавшись с напарником, отправился к автобусной остановке. Напрямую было далековато, он всегда ходил через двор. Посмотрел на часы. До начала занятий оставалось еще достаточно времени, и Виктор не торопился. В кармане у него бала тысяча рублей, подаренных незнакомкой. «Не захотела забрать, так придется использовать по назначению, или лучше матери отдам. Ей виднее на что потратить», – думал он.
Лева в бессознательном состоянии лежал у мусорного контейнера. Приближающиеся шаги растревожили его отходящее тело. Мука продолжалась до сих пор, и конца ей не было видно. Страх смерти снова уступил место боли. Лева выглянул из-за бака и чуть не взревел от бешенства. По дороге шел тот самый охранник, лишивший его последней надежды. Парень улыбался чему-то. Внезапно Лева ослеп на несколько секунд. Очередная выходка ломки. Когда прозрел, увидел темное пятно удаляющейся спины. Она выглядела, как мишень с размытыми краями. «Ну, давай же, упустишь», – заговорил бес внутри наркомана. «Отомсти, отомсти!» – подстегивал он. Лева поднялся, сжимая в руке нож. Покачиваясь, он побежал вперед. Ярость придала сил. Как будто в кино. Где-то он уже подобное видел. Удар за ударом со звериным рыком изнутри. Нож влетал в тело, и выскакивал из него, сказочным попрыгунчиком, каждый раз забирая с собой капли крови. Похоже на компьютерную игру. В конце окровавленный враг бездыханно лежит, поверженный героем. Лева оскалился. Порылся в карманах, и извлек на свет «тысячерублевку». Он даже взвыл от восторга и бросился прочь.
Банкнота испуганно притаилась в кармане убийцы. От сердца, загнанного в угол, боявшегося шелохнуться, чтобы не спугнуть еще одну минуту жизни, вдруг пошли багровые обжигающие круги. Нарастающий жар проникал всюду, словно кровавый восход из глубины гнилого болота, испепелял самые страх и боль. Грядет исцеление ядом… В багряном, в багряном, в багряном, закате. Чувствуя причастность к ужасу воскрешения через убийство, банкнота сжалась, сдавливаемая плотными, жгучими обручами безмерной алчности. Но стоило забыть на мгновение, отделиться от ощущения сопричастности, как тут же пропадали проклятые багрянцы, и можно было вздохнуть в полную силу. «Вот так и надо, ни о чем не думать, ведь я ни при чем», – повторяла она. Они сами. Я просто бумага… Просто бумага… С каплями крови. С каплями крови? Как жутко они расползаются алым. До такой степени невозможно смотреть, что придется привыкнуть.
Большая солнечная комната и светлый миг рождения, наполненный радостью и надеждой. В эту минуту они превратились в наваждение, в давно приснившийся сон. Снаружи послышались голоса.
– Откуда деньги?
– Дай, – не обращая внимания на вопрос, прохрипел Лева.
Банкнота оказалась зажата между пальцами ухмыляющегося человека. Ей было неудобно и неприятно между грязными дурно пахнущими пальцами. Хотелось крикнуть: «Отпусти!» Человек повертел ее и бросил в полиэтиленовый пакет. Там скрученные, скомканные, вповалку лежали другие деньги. Сквозь прозрачную преграду купюра наблюдала, как укравший ее убийца, трясущимися руками готовил что-то с помощью зажигалки и ложки. Потом он с таким изуверским умилением воткнул себе в руку иглу, что купюра отвернулась.
Надя очнулась, сидя на подоконнике. На улице было светло. По ступенькам спускалась старушка и одарила ее презрительным взглядом. Пропустив старушку вперед, Надя не спеша, пошла следом. Во дворе было пустынно. Старушка скрылась за поворотом, и Надя решила пойти в другую сторону. И она увидела его. Лежащего на боку, окровавленного, но еще, казалось, живого.
Конечно, она узнала Виктора, укрывшего ее этой ночью. Взяла в руку его кисть. Пульс еле слышно вздрагивал.
Надя закричала во весь голос:
– Помогите! Помогите!
Из окна высунулся мужик в грязной майке.
– Я тебе сейчас шалава, поору! – крикнул он.
– Человек умирает, помогите.
Окно закрылось. Никто не спешил на помощь. Надя опрометью бросилась к проезжей части. Люди шарахались от нее в стороны. Машины объезжали, водители осыпали ее бранью.
– Люди помогите, там человек умирает!
– Сумасшедшая! – крикнул кто-то.
Надя бегом вернулась обратно. Сквозь слезы, напрягая все силы, она приподняла Виктора. Пригнулась, чтобы забросить его руки к себе на плечи. На полусогнутых ногах она потащила его. Ноги Виктора волочились по земле.
***
– Значит, говоришь, спасти хотела, – допытывался следователь.
– Да, – опустив голову, отвечала Надя.
– А паспорт, значит, украли?
– Да.
– Врешь стерва, я вас проституток хорошо знаю! Ничего святого! Убила парня, а потом вдруг совесть проснулась. Так? Только от этого не легче. Ответишь по всей строгости.
Надя молчала.
– Деньги думала, есть, да? – не унимался следователь. – А когда не нашла ничего, выходит и убила зря. Тут совесть и заела. Так?
– Я не убивала…
– Молчать! А кто его пятнадцать раз проткнул? Я что ли? Ты что натворила, сука. Мать без единственного ребенка оставила.
– Я домой хотела уехать…
– Так, – ухватился следователь.
– Меня били, заставили проституцией заниматься. Я убежала. Домой хотела уехать… – как заклинание повторяла она.
– А денег не было, и ты решила любым путем достать?
– Нет.
– Не смей мне врать, дрянь!
В кабинет вошел кто-то и вызвал следователя в коридор.
– Нашли убийцу. Наркоман местный. Нож у него был. Признался во всем. Отпускай девчонку.
– А паспорт?
– Скажи, чтоб завтра духу ее в городе не было.
– Но…
– Я сказал, отпусти.
– Есть.
Следователь вернулся в кабинет.
– Повезло тебе, тварь. Можешь идти. И чтобы сегодня же умотала в свою деревню. Понятно?
Надя вышла в коридор.
– Дочка, погоди, – обратился к ней тот мужчина, что вызывал следователя.
Она с опаской посмотрела на него.
– Вот возьми.
Он протягивал ей двести рублей.
– Извини, больше нет.
Надя поблагодарила, но деньги не взяла.
– Скажите мне, пожалуйста, его адрес, – сказала она.
– Чей?
– Витин.
– Подожди минутку.
Он вошел в кабинет и вернулся с небольшим листком бумаги.
– Вот.
– Спасибо.
Надя пошла к выходу, а милиционер смотрел ей вслед. Потом вздохнул и, развернувшись, поднялся по лестнице в свой кабинет.
***
Вера Сергеевна и Петр Вениаминович сидели за столом в комнате.
– Попробую у Петровой еще спросить, – бесцветным голосом сказала Вера Сергеевна.
– Угу, – подтвердил Петр Вениаминович.
– Ой, господиии! – сорвалась мать. – За что же это?! Сыночек мой, родненький! Кровинушка мояаа…
Петр Вениаминович успокаивал жену:
– Тише мать, отмучился сын наш, успокоился. Не рви сердце.
– Я старая, живая сижу тут, а он…
Раздался звонок в дверь.
– Пойду, открою.
– Я сама, Петя, сиди, – вытирая слезы, сказала Вера Сергеевна.
– Здравствуйте.
На пороге стояла молодая девушка.
– Здравствуй дочка, ты к кому?
– К вам. Я Витю знала.
– Проходи дочка. Горе у нас, какое… – качая головой, запричитала Вера Сергеевна. – Отец, знакомая Витина пришла, учились, наверное, вместе.
– Нет, мы только вчера познакомились, – возразила Надя.
Рассказала родителям Виктора о том, как она познакомилась с их сыном. И о том, как случайно нашла его утром, пыталась помочь.
– Хороший парень был, правда? – мать с надеждой взглянула на Надю.
– Очень хороший.
– Как зовут то тебя дочка?
– Надя.
– Надежда значит. Ты посиди с отцом, а мне позвонить надо.
Вера Сергеевна села за телефон.
– Але, Люба? Да Любушка, да, – отвечала Вера Сергеевна. – Любушка ты не займешь мне? Нету? Ну, извини.
Вера Сергеевна положила трубку и вернулась в комнату.
– Дочка, давай чайку с тобой попьем. Петя, налей нам, пожалуйста.
– Сейчас Верочка, – участливо отозвался муж.
– Вот так, дочка. Был у меня сын, и нет.
– Извините, мне идти нужно, – сказала Надя.
– Подожди дочка, чаю хоть попьем.
– Я приду скоро.
– Если надо, иди милая, – вздохнула Вера Сергеевна. Мы с отцом тебя подождем.
Надя вышла на улицу. Темнело. Город расцветал огнями, переодеваясь для ночной жизни. Становилось прохладно. Застегнув плотнее куртку, Надя торопливо направилась к центру.
В переулке в машине сидели трое. Один, на заднем сидении, пересчитывал деньги. В окошко постучала девушка. Стекло плавно опустилось.
– Чего тебе?
– Мальчики, расслабиться не желаете?
– Сколько?
– Пять.
– Сколько? У тебя там ничего не потрескается?
– Пять на троих.
– Ух, ты. А справишься?
– Справлюсь.
Парень убрал деньги в пакет и спрятал под сидение.
– Заходи, подруга.
Ее пустили в машину.
Через час трое совершенно утомленных парней, расплатились с ней.
Надя вышла и быстрым шагом направилась к углу дома. Как только скрылась за поворотом, тут же побежала, что есть сил.
Когда молодчики обнаружили пропажу пакета с деньгами, Надя была уже далеко.
Купюра, увидев знакомое девичье лицо, очень обрадовалась. Как хорошо, что она забрала ее от этих. Так бы и закричала от радости и обняла спасительницу, если бы могла, конечно.
Надя пришла обратно к старикам.
– Вернулась дочка, вот молодец. Проходи, поужинаем, – обрадовалась Вера Сергеевна.
– Спасибо.
– Ты работаешь, дочка или учишься?
– Домой я еду.
– Далеко?
– Не очень.
Вера Сергеевна понимающе кивнула.
– Ты в Витиной ложись, Надя. Там чистенько.
– Спасибо вам большое за все.
– Тебе дочка спасибо. Никто ведь не помог, ты одна, девчоночка… Ой, господи прости.
Мать заплакала. Петр Вениаминович погладил жену по руке.
– Давайте чаю с медом попьем, – предложил он. – Мне приятель старый прислал.
Чай пили молча, каждый в своих мыслях. После ужина Надю проводили в небольшую, но уютную комнату.
– Тут и жил, сокол мой. Отдыхай, доченька, постель чистая.
Вера Сергеевна не сдержавшись, расплакалась и вышла.
В комнате стоял письменный стол и диван. Между ними оставался узкий проход. В углу, на тумбочке устроился небольшой телевизор. На стене висело зеркало, на котором был прикреплен листок бумаги с какой-то надписью. Надя присмотрелась и прочла: «Nascentes morimur», – было выведено карандашом. У дивана, прижавшись, друг к другу, неподвижно застыли тапочки, в виде собачьих мордочек. Надя провела по ним рукой, будто ожидая в ответ движения живого существа. Но щенки не шелохнулись, а продолжали стоять, высунув наружу красные язычки. Надя прилегла на диван и скоро уснула. Ей снова, как недавно в подъезде приснился дом и мама…
***
Утром, проснувшись, Вера Сергеевна прошла на кухню, вскипятить чай и приготовить что-нибудь на завтрак юной гостье. Вскоре показался и Петр Вениаминович.
– Девушка спит еще.
– Пускай, спит, намаялась она.
Старики позавтракали, а Надя все не выходила. Тогда Вера Сергеевна решила взглянуть, как там девочка. Но вместо Надежды нашла записку с благодарностью и пакет с деньгами.
– Уехала дочка наша отец, к матери домой. Деньги нам оставила, добрая душа.
– Вернуть бы надо, – сказал Петр Вениаминович.
– Где же, ее хорошую, искать сейчас, – покачала головой жена.
Сквозь мутноватую пленку, купюра узнавала знакомые черты. Руки, с которых начался круг жизни, принимали ее вновь. Руки милой женщины, с кем банкнота не задумываясь, осталась бы навсегда. Однако судьба подчиняясь, закону денежного круговорота, понесла ее дальше. Последнюю крупицу тепла, банкнота пыталась сохранить как можно дольше, когда прощались с нею добрые руки. И тут же леденящий холод выморозил согревающее благо.
Мрачная зала в черных тонах окружила ее. Люди здесь были молчаливы. Выражения их лиц говорили о едином для всех горе. В этой комнате хозяйкой была скорбь, пропитавшая и стены и мебель, и самый воздух. Хотя купюру и положили в металлический ящик, могильный холодок, обморозивший еще при передаче, проникал и сюда. «Тысячерублевка» лежала неподвижно до самого вечера. Потом приехали какие-то люди, уложили ее с остальными деньгами в знакомый холщовый мешок. Снова тряска и раскачивание. «Что ждет меня на этот раз?» – думала усталая банкнота. Неужели еще худшее?
Тряска прекратилась. И когда ее вынули на свет в хранилище, купюра не поверила глазам. Положили на вторую полку сверху. Немного потрепанная, со следами человеческой алчности и крови, промерзшая до бесчувственности, она скупо поблагодарила обстоятельства за возвращение в родной приют. В тишину и неподвижность. Хотелось остаться навсегда в священном бездействии. Ведь только в этом случае она не распаляла бы в людях неуемное желание обладания, одним словом не жила бы, а просто была. Но в то же время она понимала, что просто быть ей не позволят, что у денег не может быть другой жизни. И после первого круга будет второй и третий и неизвестно сколько еще. До той поры, пока бумага не пропитается грязью настолько, что лопнет в чьих-нибудь руках, и станет ничем.
На верхней полке шумела молодежь.
– Извините, можно вас спросить? – обратилась юная купюра к «тысячерублевке». – Жизнь ведь это бесценный подарок?
Банкнота задумалась и ответила:
– Цена этого подарка определена вашим номиналом.
– Что же такое тогда жизнь?
– То, что дает нам возможность понять, что мы могли бы обойтись без нее.