Проза

Слава достал платок и вытер кровь с лезвия. Потом купил сигарет и вернулся к Вике.

– Ты что так долго? – спросила Вика.

– Приятеля встретил. Пообщались…

– Иди ко мне…

***

Утром Славу разбудил телефонный звонок. Вики рядом не было.

– Да.

– Ты где? Не забыл, сегодня у Коси днюха.

– Я попозже подъеду. Не теряйте.

– Давай.

На кухне Слава обнаружил приготовленный завтрак и записку: «Я ушла. Будешь уходить, ключи соседке оставь. Целую».

Перекусив, Слава вышел на улицу и поймал такси. Шофер за несколько минут довез его к центральной площади. Слава сам толком не понимал, зачем приехал сюда.

Расплатился и вышел из машины. На площади, сверкая куполами, стояла церковь. Построили ее недавно. Новенькое здание выделялось на общем фоне яркостью красок. Он вошел внутрь и остановился у порога в нерешительности.

– Ну что же вы, проходите, пожалуйста, – добродушно улыбнулась ему бабушка в синем платке.

Слава сделал несколько шагов и встал у стены. У образов крестились люди. В большой медной чаше, потрескивая, горели свечи. Воздух был наполнен запахом расплавленного воска, от которого закружилась голова. Неспешность и умиротворение царили здесь. На душе стало непривычно спокойно. Захотелось спать. Просто, облокотиться на стену и забыться.

Из-за резных дверей вышел священник. Люди, по одному, подходили к нему, кланялись и крестились. Слава наблюдал за неторопливыми движениями окружающих. Слова легковесными бабочками срывались с их губ и, невнятно шелестя, растворялись под потолком. Лики святых, изображенные повсюду на стенах, пристально вглядывались в него. Их взгляды проникали внутрь, в самое сердце, отчего становилось неуютно и душно. Сквозь туман захмелевшего сознания послышался голос:

– Здравствуйте.

Слава с трудом повернул свинцовую голову.

– Здравствуйте.

– Тяжело на сердце у тебя, сын мой, – сказал священник.

Слова звучали издалека, как эхо.

– Откуда вы знаете?

– Приходите завтра. Разговор у нас будет долгий, непростой. И вам, и мне к нему нужно подготовиться.

Спокойные серые глаза прожигали насквозь. Слава отвел взгляд и пошел к выходу. На плечи навалилось что-то тяжелое, пригибая к земле. Ноги поднимались с трудом. Из тумана выплыло озабоченное старушечье лицо и пропало куда-то. Почти на четвереньках он вытащил себя наружу.

На свежем воздухе отдышался, пришел в себя. Немного погодя, достал сигарету, закурил и, не оборачиваясь, двинулся прочь.

***

День рождения вора. Самый респектабельный ресторан города принимал гостей. Похожие друг на друга, довольные собой, надменные лица. Это люди, которые уверенно, не задумываясь о цене, берут от жизни все, что им необходимо. «И я такой же, – подумал Слава. – А ведь кто-то каждый день ходит на работу, дома его ждут близкие…»

– Братва, тихо! – послышалось откуда-то. – Предоставим слово самому красноречивому из нас. Славян, скажи тост!

Поднявшись из-за стола с рюмкой водки, Слава окинул взглядом зал. Потом ненадолго задумался и, повернувшись к имениннику, сказал:

– Кося, будь человеком!

На несколько мгновений наступила тишина.

– Грамотно, братан, сказал. За человека!

– За человека!

– За человека! – повторяли воры и пили горькую. Стало невыносимо тошно от всего этого. Слава вышел на свежий воздух. Шел дождь.

– Слышь Черный у Славяна че-то не по клифту настрой. Возьми Жабу, Кулю. Проводите его.

– Да, Пых, все в поряде будет.

Вячеслав вышел из-под козырька под дождь.

– Слав, подвезти? – участливо поинтересовался таксист.

Он лишь махнул рукой в ответ, отвергая предложение.

– Славян, погоди. Пых сказал проводить тебя.

– Вали отсюда, чтоб я не видел твоей рожи.

– Все, все, понял, Славян, уже ухожу.

Промокший насквозь человек, слегка покачиваясь, шел вдоль дороги. Дождь скрывал слезы на его лице.

Рядом остановилась машина. За рулем сидела девушка.

– Молодой человек, вас подвезти?

– Ехала бы ты, краля…

– Вам плохо?

Он рывком открыл дверь автомобиля и уселся на заднее сидение.

– На вокзал.

Черный, Куля и Жаба сели в такси.

– Давай за той «Хондой». Уйдут, попадешь.

– Ясно, Саша, – понимающе отозвался таксист.

Таксист не упустил преследуемую машину.

На вокзале Слава вышел и, перейдя дорогу, скрылся в подъезде девятиэтажного дома.

– Что делать будем, Черный?

– Дальше бухать.

Трио исчезло за дверями ближайшего кафе.

***

На лестничной площадке горела лампочка. Ее облепленное грязью и присохшими мошками стекло нехотя, выборочно пропускало свет наружу. Слава сидел в полумраке на ступенях и курил. В голове неторопливо перебирал отрывки из своей жизни. Отчетливые и бледные, приятные и не очень. Эпизоды шли по порядку, похожие на слайды. Иногда картинки оживали, порой даже воскрешая забытые чувства. Но чаще попадались темные, неподвижные, словно высеченные на гранитной плите. Снова на плечах он ощутил нарастающую тяжесть. Послышался неразборчивый шелест отпущенных на свободу слов:

– Слава, ты давно?.. Что с тобой? Весь промок.

– Вика… – Он обнял ее колени.

– Пойдем в дом.

Он рассказал ей, как ходил в церковь, как плакал.

– Понимаешь, я с детства слезы не проронил. А сколько слез пролито по моей вине? Мне страшно, не могу больше так. Все, конец, завязываю. Что будет, то будет. Уедем, Вика?

– Неужели дождалась?

– Решено. Только вот куда поехать? Надо подумать.

– В Серово можно. У меня там родня, – предложила Вика. – Городок небольшой. Но с работой там нормально.

– Вот и ладно.

– Как здорово! Мы поженимся?

– Обещаю.

– Славка, я так тебя люблю.

Он взял ее на руки и закружил.

– Так это дело надо отметить. Я сейчас в магазин сбегаю.

– Славка, он, наверное, закрылся. Там кофешка рядом. Только не задерживайся.

– Две минуты, и я у твоих ног, – улыбнулся Слава.

– Зонтик возьми.

– Да ладно.

***

– Черный, смотри, Славян, – сказал Куля, глядя в окно.

Парни поспешно скрылись в туалете.

.В кафе Слава купил водки, вина и фруктов.

Жаба приоткрыл дверь.

– Вроде ушел.

Молодые люди вернулись за столик.

– Куля, глянь, куда он пошел.

Слава остановился у ларька купить сигарет. Вынул бумажник, собираясь расплатиться, как вдруг изнутри его словно ошпарило.

– Получай, козлиная рожа!

Слава обернулся. В спине будто провернули кусок раскаленного железа. Он скривился от боли и стал медленно сползать вниз по стенке ларька. Бутылка вина выпала из рук и разбилась об асфальт.

– Помнишь нас, гнида? – В руке убийцы блеснул окровавленный нож, который он тут же вонзил по рукоятку в грудь своей жертве.

– Черный! Славяна валят!

Из кафе выскочили трое. Ночную тишь разорвали выстрелы. Убийца выронил нож и рухнул на землю. Второго ранили в ногу. Он пытался уползти.

– Жаба, в больницу звони, быстро.

– Ты че, сучара, наделал?

Эти слова были адресованы раненному в ногу и трясущемуся от страха парню лет семнадцати.

– Не убивайте, – кричал молодчик. – Не убивай…

Прогремел еще один выстрел. Послышался приближающийся звук милицейской сирены.

– Куля, Жаба, уходим!

Окунувшись лезвием в лужу, рядом с трупом хозяина лежал нож. Подельник убийцы застыл на боку, подложив по-детски под щеку ладонь. Со стороны могло показаться, что человек уснул, перебрав спиртного.

Слава полулежал, опираясь на ларек. Тускнеющим взглядом он смотрел в небо. Последним уплывающим облаком замкнулся сизый караван, открывая луну. Ярко белая, как будто вымытая дождем, она засияла над землей. Алые ручейки разбегались среди стеклянных осколков, смешиваясь с вином. Он улыбнулся, и улыбка смертельной маской так и застыла на лице.

Купюра достоинством в жизнь

   У всякой вещи есть начало   И свет несущая заря   Предназначеньем увенчала,   Как остальных, так меня…  Дареному коню в зубы не смотрят…  При условии, что он не троянский.                                (о жизни)  Большая светлая комната. Непрерывающийся шум работающих механизмов. «Под нож? Под нож!» – вспыхнула страшная мысль. Но лезвие легло аккуратно, придав правильную прямоугольную форму и освободив. Затем уложили в коробку, где было темно и сухо. Хорошо еще, что оказалась сверху. Можно представить, какое давление, там, внизу. Все они, новенькие, приятно пахнущие свежей краской, в скором времени были упакованы в коробку, которая раскачивалась и иногда слегка подпрыгивала. Но это неудобство продлилось недолго. Ее, как и остальных, выложили на чистенькие полки. «Местные» без интереса посматривали на вновь прибывших. Она заняла место высоко на полке справа от входа, откуда открывался хороший обзор. Внизу ходили люди, продолжая укладывать оставшихся. Потом погрузили на тележку, уложенные квадратами, купюры и закрыли за собой дверь. И деньги остались одни.  Разрешите представить вам тысячерублевую банкноту. Родилась она несколько часов назад, получив необходимое количество краски и защитных знаков. Новорожденной ее можно назвать лишь условно, не применяя к определению человека. Единственная черта свойственная и новорожденным людям и деньгам это чистота. В остальном они не имеют ничего общего. Хотя это спорный вопрос, учитывая последующие взаимоотношения. Ведь не зря говорят: «Скажи мне кто твой друг, и я скажу кто ты». Но с другой стороны характер взаимоотношений бывает разным, что может вызывать определенные сомнения в вышесказанном. Да, еще очень важно отметить, что, рождаясь в определенном смысле, взрослыми, т.е. способными сразу оценивать действительность и делать выводы, деньгам вначале не достает лишь опыта, отсутствие которого, компенсируется в скором времени. Порог между «младенчеством» и зрелостью деньги преодолевают достаточно быстро. Но пока наша банкнота была молода, и радовалась тому, что вся жизнь еще впереди. По соседству, на полке пониже, лежали пожилые купюры, и ей очень захотелось познакомиться и разузнать, как им живется.

– Здравствуйте.

Старая «тысячерублевка» взглянула вверх.

– Извините, я тут новенькая. У меня к вам большая просьба. Расскажите, пожалуйста, о жизни.

Потрепанная старушка усмехнулась и промолчала.

– Хотя бы что-нибудь, очень хочется узнать.

– Не торопись, придет время, все узнаешь сама.

– Но хочется поскорее, – не унималась банкнота.

– Мне знаком этот интерес, сама, кажется, еще недавно была молодой. От меня пахло чистотой и свежестью, как и от тебя сейчас. Наберись терпения. У каждой в этой жизни собственная дорога. Не заглядывай на другие, хватит с тебя и своей. Первый круг откроет тебе жизнь.

Эти слова прозвучали неясно, даже загадочно, для неискушенной юной купюры. И через секунду она болтала без умолку с такими

же, как она, юными и беззаботными банкнотами. Несколько дней подряд никто не навещал хранилище. Нетерпение к выходу в жизнь наряду со скукой утомляли банкноту. Надоела бесконечная пустая болтовня, хотелось действия, движения куда-нибудь. И вот, наконец, дверь открылась и вошли люди. Погрузили на свои тележки, деньги, что были на нижних полках. Забрали, и мудрую старушку. На нее же не обратили внимания и ушли.

Проходили недели, а банкнота продолжала лежать на полке, в хранилище. На смену радости пришло безразличие. Она уже не вздрагивала от возбуждения всякий раз, когда открывалась дверь, а спокойно наблюдала с высоты за снующими внизу людьми. И когда, однажды пришли за ней, приняла это сдержанно, как – будто боялась спугнуть эти большие и теплые руки. Она и не предполагала, куда попадет теперь, но все казалось лучше, надоевшего хранилища. Повторилась тряска и раскачивание, которые были в первый день, в день ее рождения. Но на этот раз она лежала не в коробке, а в холщовом мешке.

***

В стене было небольшое окошко, около которого стояла пластиковая этажерка, заполненная документами. На ее верхней полке пылилась старая ваза с засохшим стеблем. На двери был прикреплен большой календарный лист с изображением ежа, несущего на спине ярко красное яблоко и гриб. Старый деревянный стол с потрескавшимся от времени лаком, находился прямо напротив входа. На него и выложили деньги, ровными стопками. Откуда-то неподалеку доносился густой, замешанный множеством слов, гул. Открылось окошко кассы, и гул тут же прекратился. Руки принялись отсчитывать купюры и передавать их туда. «Тысячерублевка» была отдана в третий заход пожилой женщине. Та бережно уложила все деньги в кошелек. Кроме «тысячерублевки», молодых банкнот здесь не было. Ехали молча. Купюра заметила не особенную словоохотливость в денежной среде. Попытки завязать разговор игнорировались. Каждая банкнота держалась обособленно, в себе. Впоследствии она поняла, почему деньги ведут себя так.

Женщину, к которой попала наша героиня, звали Верой Сергеевной, и работала она уборщицей в театре. Получив зарплату, она шла домой и прикидывала в уме, как распределить деньги. Жила она вместе с мужем и сыном. Муж не имел постоянного места работы, хотя раньше трудился в одном НИИ. Теперь единственно доступной ему работой стала погрузка-разгрузка, да и то от случая к случаю. От обиды он начал помаленьку выпивать. Потом все чаще и больше, пока не приобрел алкогольную зависимость. Сын Веры Сергеевны учился в институте и подрабатывал охранником в ночном клубе. Смышленый парень, заканчивал экономический факультет. Он был единственной надеждой матери, утомленной беспросветным пьянством и безработицей мужа.

Вера Сергеевна собиралась сделать сыну небольшой подарок по случаю приближающегося выпуска. Подумала немного, и решила отдать деньги. Пусть сам решает, что на них купить. «Тысячерублевку» она припрятала до поры в книгу, чтобы, не дай бог, муж не пропил. Благо его как раз не было дома. Вера Сергеевна надела фартук и, пошла на кухню, готовить ужин.

Муж объявился к вечеру. Он был пьян. Надо заметить, что несмотря на никчемность супруга, в социальном смысле, жена сохраняла к нему теплые чувства. И не потому, что смирилась, а по сердечной доброте своей, за которую и полюбил ее много лет назад тот красивый юноша, от коего сейчас остались только улыбка и голубые глаза.

– Веруня, – попытался он обнять жену.

– Опять напился. В могилу себя загонишь, – добродушно отчитала она, качая головой.

– Туда мне и дорога. Надоело все.

– На работу бы лучше устроился. Глядишь, и жалеть себя некогда было бы. У Витьки выпуск скоро, подарок бы, какой сыну-то купил.

– Я бы с радостью, Вера. Не берут.

– Ты на себя в зеркало погляди. Кто ж такого возьмет. Не пей хотя бы недельку, побрейся, а потом уж и пробуй.

– Ты же знаешь, неделю я не выдержу.

– А я, сколько еще выдержу, Петя? Не железная ведь. Пожалел бы жену, пьянь фиолетовая.

– Ладно тебе, Вера. Завяжу, обязательно завяжу.

– Когда?

– Морально настроюсь…

– Ты уже год настраиваешься. Такая работа была хорошая, так нет же, ты у нас принципиальный.

– Вера, не надо.

– А что надо? Кто тебя просил директору перечить? Промолчал бы…

– Промолчал? Когда таких людей увольняют, молчать? Смириться с клеветой в их адрес? Да кто же я после этого был бы?

– Вот именно, Петя, кто ты сейчас?

Петр Вениаминович не нашелся, что ответить и, махнув рукой, ушел в комнату.

Утром вернулся со смены сын.

– Мам, пап, я дома.

– А что сынок не в институте? – озабоченно спросила мать.

– Первых пар нет. К третьей пойду.

– Ты завтракал сынок?

– Да, в клубе, как обычно накормили с утра.

– Может чайку, или молока? Я молочка вчера купила.

– Нет, мам, спасибо. Прилягу на часок, разбудишь?

– Хорошо.

Из комнаты показался опухший отец.

– Привет студенту прохладной жизни.

– Привет, пап.

– О, господи, – простонала мать. – На кого похож.

– На кого? – удивился отец.

– Папа, ты у нас возвращаешься к предкам. «Кроманьонец-naturalis», – смеясь, сказал Виктор.

– Ну, спасибо, сынок, уважил.

– Нет, правда, пап, заканчивал бы ты с алкоголем. Ты же ученый человек.

– Вся его ученость затонула, как древний галион в море спирта.

– И откуда это у простой российской уборщицы такие познания в области парусного флота?

– Не дурней некоторых, – с многозначительным видом ответила Вера Сергеевна.

Петр Вениаминович умылся, привел себя в относительный порядок и подкрался к жене. Она возилась по хозяйству, на кухне.

– Милая моя, Верочка. Ясноокий ангел мой, – начал он.

– О, – рассмеялась жена. – Не иначе понадобилось что.

– Разве я не могу просто сделать приятно любимой женщине. Сразу возникают какие-то подозрения.

– Петь, ты меня так со свадьбы не называл.

– Не может быть. Сколько упущено. Но я наверстаю, ей богу. Каждое утро теперь ты будешь слышать о себе величайшую правду, которая так несправедливо умалчивалась все это время.

– Что с тобой? Заговорил, прям как поэт.

– Милая, я всегда был в глубине души поэтом. Это, словно родничок пробивалось изнутри и, наконец, пробилось. Я вознесу тебя на высоты Парнаса, напою светлой влагой источника Кастальского.

Петр Вениаминович привстал на колено и, прижимая правую руку к сердцу, левую протянул к жене. Вера Сергеевна обняла мужа.

– Хороший ты мой, ласковый. Что мне с тобой делать?

– Радость моя, дай, пожалуйста, денежку на опохмел, плохо мне.

Вера Сергеевна разочарованно вздохнула.

– Нет уж, милый. С сегодняшнего дня я тебе денег давать не стану. Не хочешь сам бросить, так я тебе помогу.

– Верочка, голубушка ты моя… – запричитал муж.

– Нет, нет, нет. И не проси. Не дам. Иди лучше на работу.

Петр Вениаминович уселся на табуретку, обреченно опустив голову.

– Петя, не корчи из себя страдальца. Пойду, Витьку разбужу, опоздает в институт. Да и мне на работу пора.

Родственники разошлись, оставив Петра Вениаминовича в сквернейшем расположении духа и тела. «Может, действительно получится бросить?» – подумалось ему. Налил себе чаю. «Иж ты, галион. А почему бы и нет? Пойду хоть почитаю вместо выпивки». Петр Вениаминович направился к книжной полке и вытащил старую книгу о пиратах. Но, как только раскрыл, на пол выпала «тысечерублевка». Петр Вениаминович стоял, недоуменно смотря на банкноту, а банкнота смотрела на него, – освободителя из тесного плена страниц. Позабытый недавно соблазн с новой силой принялся стучать изнутри остолбеневшего мужчины. И достучался. «Я немного, маленькую возьму, и все», – думал он. Наспех одевшись, быстрым шагом устремился к ближайшему магазину. Банкнота на этот раз оказалась во влажном кармане брюк. По соседству с ней валялись хлебные крошки. Она почувствовала себя неуютно в непривычной грязи и сырости. Кроме того, потная рука постоянно сжимала ее в кармане, от чего было тяжело дышать.

В ликероводочном отделе Петр Вениаминович купил бутылку водки. Банкноту положили в пластиковую коробку, и со скрежетом задвинули в ящик. «Тысячерублевке» было не привыкать находиться в полной темноте. Сообразительная от рождения, она уже усвоила, что это нормальное состояние для ей подобных. На удивление, здешние соседи были разговорчивы. Они пытались выспросить подробности ее жизни, при этом ничего не сообщая о себе. Купюра ответила, что рассказывать нечего, сама, мол, недавно вышла из-под печатного станка. После этого, разочарованные деньги ее оставили в покое, и наступила привычная тишина.

***

Спортивный автомобиль летел по улице, обгоняя другие машины. За рулем сидел, молодой парень двадцати семи лет, слегка навеселе. Звали его Вадим Кронов. В свои годы он имел все: богатый родитель щедро одарил сына, отдав ему в управление ночной клуб. Делами заведения занимался коммерческий директор, а Вадим лишь распоряжался доходами. В машине он был не один. Рядом сидела девушка. Зеленоглазая, пухлогубая, красотка, какие обычно и находятся вблизи состоятельных мужчин. Чуть наклонившись вперед от внутреннего напряжения, в связи с лихим вождением спутника, она всей душой желала скорее добраться до места, чтобы прекратилась эта сумасшедшая гонка. Неожиданно Вадим остановил машину.

– Разве приехали? – спросила девушка.

– Нет. В магазин зайду.

Вадим подошел к ликероводочному отделу. Долго всматривался в ассортимент, и, наконец, выбрал. Открылся ящик, и несколькими купюрами, вместе с нашей героиней, продавец отсчитала сдачу.

Вадим вернулся в машину и тут же открыл коньяк. Отхлебнул прямо из горла.

– Вадик не надо, нельзя ведь за рулем, – увещевала девица. – Приедем, там и выпьешь.

– Мне все можно.

– Если остановят?

– Кто? Менты что ли? Продажные все. Сотку суну, он еще и спасибо скажет. Хочешь, проверим?

– Не надо.

– Какая ты у меня пугливая. Запомни, сейчас ты с Вадиком Кроновым, а значит, ничего не бойся. Ясно?

– Ясно.

– Тогда вперед в бассейн, купаться.

Машина с пробуксовкой рванула с места.

На сей раз «тысячерублевка» лежала в бумажнике. Неудобно подогнулся уголок. Присмотревшись, она разглядела рядом незнакомые купюры, зеленого цвета. В облике читалось непонятная, учитывая достоинство в сто единиц, напыщенность, даже надменность. Банкноте не хотелось выказывать интерес, перед высокомерными соседями, но любопытство оказалось сильнее.

– Добрый день, – обратилась она. Простите мое любопытство, но я еще не встречала таких денег. Кто вы?

Ближайшая купюра взглянула на «тысячерублевку», словно наступила в грязь.

– Sorry, I don"t understand.

– Вы иностранки? Вот здорово. Добро пожаловать к нам…

Стодолларовая банкнота прекрасно поняла вопрос, она просто не желала разговаривать с недостойной, по ее мнению денежной единицей. Важная американка отвернулась и замолчала.

Снаружи слышался шум воды и смех. Попав к богачу, в окружение недоброжелательных денег, наша героиня испытывала дискомфорт.

Она ощущала себя третьесортной бумажонкой, пригодной лишь для туалетных нужд. Тоска по уборщице и ее простому кошельку, зеленой волной, нахлынула на банкноту. Купюра не отказалась бы сейчас и от тесной книги.

Спутницу Вадим высадил по дороге домой, пообещав позвонить, а сам отправился спать. По вечерам он всегда отсыпался, чтобы ночью бодрствовать в ночном клубе. Установленный порядок соблюдался на протяжении вот уже нескольких лет. И менять его Вадим не собирался. В его роскошной квартире служанка Надя в очередной раз протирала пыль, когда появился хозяин. Вадим вообще очень нетерпимо относился ко всякого рода грязи, и выходил из себя, если, например, обнаруживал, где-нибудь в углу признаки нестерильности.

Приехал он в плохом настроении. Лег на диван. Откровенно говоря, он всегда приезжал в плохом настроении и никогда не здоровался. Надя, девушка из провинции, давно примирилась с таким положением вещей. Она лишь старалась хорошо сделать работу, не вызывая раздражения своим присутствием. Хозяин любил одиночество, и Надя, когда он был дома, старалась не показываться на глаза.

– Надька! – раздался крик из комнаты.

Надя тут же прибежала. Вадим сидел на диване с горящими от злости глазами, держа двумя пальцами, раздавленную бабочку.

– Откуда здесь эта тварь? Я тебе, за что деньги плачу?! – взревел он.

Надя растерялась и не знала, что ответить.

– Через полчаса, чтоб духу твоего здесь не было!

– Вы меня увольняете? – спросила сквозь слезы Надя.

– Нет, я тебе зарплату повышаю. Конечно, увольняю. Вот тебе выходное пособие.

Вадим достал из бумажника пятисотенную купюру и протянул всхлипывающей девушке.

– Но это же очень мало. Вы мне уже месяц не платили.

– Извини, родная, больше не заработала.

– Но как…

– Давай, давай собирайся и на выход, быстренько.

Надя, рыдая, собрала вещи и вышла за дверь. Идти ей, впрочем, было некуда. С тех пор, как приехала из деревни и не поступила в институт, сразу же, по случаю, устроилась к Вадиму. Платил он немного, но ей хватало. Сейчас же она оказалась на улице с пятью сотнями в кармане. Этого не хватало и на билет домой.

– Развела, слякоть, деревенщина! – зло выговорил вслед Вадим.

Ночью он отдыхал в своем клубе в обществе друзей. Компания сидела в отдельном кабинете. Сюда не проникал шум дискотеки с первого этажа.

– Слушай, Вадик, займи пару соток до завтра, – обратился к нему один из приятелей.

– Без проблем.

Вадим полез в карман, потом в другой. Бумажник не обнаружился.

– Вот сучка, бумажник стащила, – выругался он.

– Кто такая?

– Служанка бывшая. Выгнал сегодня. Деревенщина, а вытащила, я и не заметил.

– Бывает.

– Встречу, убью.

– Сколько там было у тебя?

– Штуки полторы, две.

– У-у-у. И где живет эта ловкая девица, по карманам мастерица?

– А я знаю? Приехала в институт поступать. Не вышло. Случайно встретил. Сидела на бордюре, плакала. Паспорт у нее украли, или сама потеряла. Не помню. Короче, пожалел, взял ее к себе.