Наследник

– Прокормиться не можем, Андрей, – глянул на меня Агап и тут же вновь опустил глаза к земле.

– Врешь, подлец, – снова влез Прокоп и двинулся на Агапку.

– Да погодь ты, – остановил я послужильца.

Было видно, что Агап не договаривает или даже врет.

– Отчего же так? Вроде земля хороший урожай дает нынче. Ты в лесах охотишься, и ни чинит тебе никто препятствий. Да и когда голодно было, мы помогали.

Агап тут же рухнул на колени, прямо в снег.

– За то мы благодарны, Андрей Володимирович, и молили перед богом за вас и за отца вашего с матушкой, вот тебе крест, – и Агапка тут же осенил себя знамением.

– Встань и правду сказывай, вижу же, крутишь. Там и решим, может, и поможем в беде твоей.

Агап не сразу поднялся с колен, перед этим с опасением зыркнул на Прокопа и, поднявшись, заговорил:

– То правда, что помогали вы. Только девять ртов у меня, лебеду с корой есть приходилось. Хлебушка купить дорого было, да и садить надо. Вот я пять мешков рожи занял в Георгиевском монастыре на три годочка, отдать надо целую подводу. Скоро срок истечет, а нету у меня, даже если продам все, не соберу столько. Придется в холопы идти самому, а не приду, так все равно притащат, – с горечью произнес Агап. Семья же без меня не проживет, так что и им придется в холопы монастырские идти. Ты уж прости меня, Андрей Володимирович, – вновь бухнулся на колени Агапка.

Прокоп лишь выругался едва слышно и тяжко вздохнул.

– Сам-то желаешь к ним пойти? – вгляделся я в лицо Агапа, на что он скривился, и это было видно, несмотря на его заросшее лицо.

– Понятно, – протянул я. – Срок отдачи когда?

– К началу лета, я даже сеять нынче ничего не буду, толку-то, – тихо прошептал Агап.

– Значит так, землю засевай. Я же подумаю, как помочь и уплатить долг, так что не думай на этот счет, – задумчиво протянул я.

– Спаси тебя бог, – во всю глотку рявкнул Агап и вновь упал на колени.

– Ты вставай да домой иди, время еще есть. Как что решу – сообщу, – сказал, глядя на подымающегося Агапа.

– Благодарю, – отвесил он поясной поклон и, уже собиравшись развернуться, замер, будто что-то вспомнил. – Я тут следы волков видел, кажись, стая у нас завелась, извести бы ее.

– Где видел и сколько, – тут же подключился Прокоп.

– Так, возле Виднеевки, на самом краю, следы видел, покружили да в лес ушли. Могут и на подворья залезть али еще чего. Следов немного, думается мне, стая голов десять, не больше.

– Значит, надо будет извести их, – тут же высказался Богдашка, заработав мой подбадривающий кивок.

– Изведем, не дело, чтобы зверь рядом кружил, задерут еще кого. Думаю, на охоту пойдем и тебя, Агап, захватим, так что будь готов, – высказался Прокоп.

– Обязательно. Прощевайте, Андрей Володимирович, и ты, Проня, – произнес Агап. Богдану же вновь достался кивок.

Прокоп закрыл калитку за Агапом и, глянув на меня, произнес:

– Андрей, неужто ты думаешь долг за Агапку отдать?

– Возможно, – протянул я, на что Прокоп лишь покачал головой с неодобрением.

За время этого разговора на меня накатила слабость.

– Проня, прав ты, отлежаться мне надо, завтра поутру к Водянице поедем.

– Богдашка, подмогни Андрею да за огнем последи, – тут же прореагировал мой послужилец. Я Афиньку к тебе отправлю, пусть каши сготовит, вечером самолично баньку истоплю да пропарю тебя, Андрей. Банька против любых хворей убережет.

Новая боль растеклась по голове, а с ней и знания, кто такая Афинька. Помимо семьи Прокопа, у меня на подворье проживали еще две холопские семьи. Которые следили за подворьем и живностью всякой, да на полях работали.

Афинька была женой Тарая, который мог и по дереву чего вырезать и по железу работать, коня подковать или еще чего по мелочи, в общем, у мужика были золотые руки, да и сама она слыла той еще рукодельницей, и трое деток у них имелось. Нечай же ему помогал, и вся тяжелая работа была на нем.

– Банька – это хорошо, – протянул я и, развернувшись, пошел домой, ко мне тут же подскочил Богдан, закинув руку на плечо.

Зайдя в дом, он усадил меня на сундук, а после бросился к очагу, в котором почти потух огонь, и, опустившись, принялся раздувать пламя да подкладывать щепочки, а там и дрова.

– Вот и огонь разгорелся, сейчас тепло будет, – обернувшись ко мне, улыбнулся Богдан. – Ты чего спать-то не идешь? Я послежу.

– Сейчас пойду, – ответил я ему улыбкой, снимая сапоги. – Ты вот что мне скажи, друг, а какая нынче година?

– Ты чего, Андрей? – вылупился он на меня. – Известно какая, семь тысяч сто четырнадцатый год (1605), март на дворе.

– Цыц, – вырвалось из меня.

Вот понятней не стало от слова совсем. Хотя календарь-то у нас при Петре сменился, до этого другой был, да и крестились двуперстием, а это значит, что сейчас допетровская эпоха, и тут меня осенило, как можно уточнить.

– А царь-то у нас кто? – впился я взглядом в Богдана.

– Так же ж Годунов Борис нынче царствует. Как помер Федор Иоаннович, так он и царствует, – дрогнувшим голосом произнес Богдан и, подойдя ко мне, уселся рядом. Нагнувшись к моему уху, зашептал: – Только царь он ненастоящий, не природный, оттого напасти и горести все. Мы ж, когда на торгу были в прошлом месяце, слышали о том, али ты запамятовал?

– Как есть запамятовал, говорю же, мысли путаются, – глянул я на Богдана серьезно, на что он задумчиво кивнул и продолжил:

– Люди также говорили, что настоящий царь объявился, Дмитрий Иоаннович, сын Ивана Васильевича. Борис его по детству погубить пытался, только не вышло у него. Другого отрока убили, а Дмитрия Ивановича верные людишки спасли и спрятали до сроку, а теперь он вместе с ними на Москву идет, дабы согнать Бориску и сесть на отцовский трон. Борис же хитер, погубить не получилось тогда, так он Дмитрия Ивановича вором называет. Боится пес, что расплата придет. Еще люди говорили, что он и Федора Ивановича погубил да сестру порченую ему в жены подложил, оттого и детей у него не было, да и царем еще тогда вознамерился стать, – на одном дыхании выдал Богдан. Говорил он тихо едва слышно, в его голосе перемешались куча эмоций, был там и страх с опасением и надежда.

– Охренеть, – только и произнес я, пытаясь переварить услышанное. – Пойду я полежу. – Поднявшись, я направился в комнату, где очнулся, по пути сняв ремень и зипун с шапкой, и кинул на лавку, да завалился на кровать.

Мысли в голове бегали как тараканы, и, не удержавшись, я выругался.

– Это знатно вы попали, Андрей Владимирович, – и я не удержался от хмыка. – С допетровской эпохой угадал, почти в яблочко. В Москве Годунов, значит, сидит, а к нему Дмитрий Иванович спешит. Вот только получается, Дмитрий Иванович – это Лжедмитрий, – я прикрыл глаза на секунду.

– Смута, смутное время, – вырвалось из меня. – Это ж жопа, задница, натуральный писец.

Мне девяностых-то хватило и войны, чтобы понять для себя, лучше слабая власть и действующие законы, чем отсутствие власти и беззаконие.

Из глубины памяти всплыли стихи:

– Вернулися поляки, казаков привели, пошел сумбур и драки: поляки и казаки. Казаки и поляки, нас паки бьют и паки. Мы ж без царя как раки, горюем на мели, – продекламировал я себе под нос.

Причем этот стишок я еще в школе учил, помню, однако.

– Так, давай вспоминай, что ты вообще помнишь об этом смутном времени, – и я начал вспоминать.

Историком я не был, да и не интересовался специально, не надо было. Так, школьная программа, пару передач того же Радзинского, может, статьи еще какие читал или видел чего на том же ютьюбчике.

Заложив руки за голову, я лежал в полумраке, уставившись в потолок, и силился вспомнить как можно больше.

– Смутное время, кровь по колено, – тихонечко пропел я, чтобы Богдан меня не услышал. – В общем, Лжедмитрий добрался до Москвы и даже уселся на царский трон, многие его поддержали, в том числе и те, кто был изначально против, как тот же Шуйский. Годуновым же пришел конец, вроде одна Ксения, дочь Бориса, осталась жива, – начал проговаривать я себе, была у меня такая привычка.

– Он наводнил Москву поляками, продвигая их. Вот местной элите это и не пришлось по вкусу, да и наверняка они знали или догадывались, что он самозванец, но, видимо, пытались использовать в своих интригах, но не получилось или что-то пошло у них не так. Кажется, на самом деле его звали Гришка Отрепьев, и был он беглым монахом. Став царем, он решил жениться, причем на полячке. Убили же его как раз на праздновании свадьбы, там вроде ужас по Москве творился, поляки и всякая шушера вела себя непотребно, и обстановка накалилась. А кто ж его убил-то? – подергал я себя за ухо, силясь вспомнить.

– Не помню, но наверняка с подачи бояр. После сожгли его тело, а прах забили в пушку, выстрелили в сторону Польши, и понеслась душа в рай! Царем стал Шуйский, но вроде не совсем правильно, видимо, нарушил какие-то правила. Дальше было восстание Болотникова, первое русское крестьянское восстание, кажется, так это в школе называли, который винил бояр в предательстве Дмитрия. Смерти Лжедмитрия сильно никто не видел, тела нет, могилы нет, а прах не покажешь. Вот и начали самозванцы объявляться, один за одним. Сколько их было? Три? Пять? Семь? – и я задумался, силясь вспомнить.

– Нет, не помню, точнее, не знаю. Дальше Шуйский принялся воевать с Болотниковым да другими самозванцами. Даже наемников из Швеции выписал, пообещав отдать им пару крепостей, и вроде все у него получалось. Потом произошла смерть Скопина-Шуйского, который проявил себя как отличный полководец, и у Василия все пошло через задницу. Польский король осадил Смоленск, а нет, не польский. Они ж Речью Посполитой были, Польша и Литва вместе, от моря и до моря.

– Василия сместили, и власть взяла семибоярщина. Пытались выбрать нового царя, звали и шведского королевича, и польского, там даже кто-то согласился, но что-то пошло не так. К тому же Смоленск все под осадой, а отряды врагов то туда, то сюда снуют, убивая и грабя людей. В общем, достали народ, и появилось первое ополчение, которое попыталось выбить всю эту кодлу с Москвы, кто им командовал, я не знаю. А там и второе ополчение собралось во главе Минина и Пожарского, и им удалось освободить столицу, а там и царя нового выбрали, так и началась династия Романовых.

– Андрей, ты чего-то говоришь? – В комнату заглянул Богдан.

– Отца, вспомнил, вот и вырвалось, – тут же придумал я.

– А, ну ладно, хороший он был, Владимир Васильевич, царствие ему небесное, как в Гороховце будем, надо бы в церковь зайти, поставить свечку за упокой души его.

– Обязательно, Богдан, я тоже об этом подумал, – кивнул я, и парень вышел из комнаты.

– Мда уж, веселое будет время. Мне-то что делать? – задумчиво произнес я. – А что я могу сделать-то? Страна после смуты еще лет пятьдесят, если не больше, будет отходить. Смоленск будет у поляков, а крепости близ Новгорода у шведов.

Я замолчал и, сменив положение, сел, скрестив руки перед лицом.

– Спрятаться где под кустом и не отсвечивать? – сам у себя спросил я, и уставился в стену, пытаясь найти ответ.

– Не смогу! – тихо произнес я себе под нос, принимая решение. – Убьют же. Да и пусть, не в первый раз, – злая усмешка исказила губы. Одну жизнь я уже прожил, а тут помру так помру, зато буду знать, что я хоть что-то попытался сделать, кого-то спасти.

– Эх, был бы я князем или боярином каким, явно проще дело пошло бы. Минин не был, а смог изменить и поднять людей. Значит, полезу в это кубло и постараюсь хоть что-то сделать, а там, может, и получится остановить или вовсе предотвратить. Надо только подготовиться, нужны люди и деньги. Когда за спиной пара сотен бойцов, а лучше тысяча, слушать меня будут внимательней. Только где их взять? Поляков ограбить, так знать надо, где, у кого и что брать, так еще и люди нужны, чтобы это провернуть. Вариант, конечно, но оставим на крайняк. Так, стоп, – остановил я себя, на краю сознания появилась мысль, которую я все не мог ухватить, спустя пару минут у меня получилось, и я чуть не подпрыгнул на кровати от озарения.

– Золото, его вроде в это время никто не добывает у нас. Это, в принципе, реально сделать, намыть золота в реках. Да я даже знаю каких, благо вырос в Красноярске, где таких рек хватает. Вот только проблемка есть, нету тут еще Красноярска и острога красноярского нет, да и енисейского тоже нет. А значит, придется пробираться сквозь тайгу по неизвестным местам, где легко будет потеряться, встретить косолапого или местных, что, конечно, очень сильно будут рады. Поляков ограбить может оказаться легче и даже безопасней. В принципе, должны быть места с золотом и поближе. Ага, на Воркуте, – буркнул я себе под нос и вновь улегся на кровать.

Размышляя о том, как можно заработать денег и предотвратить грядущую смуту, я и уснул.

Разбудила меня Афинька, ей было лет сорок, вся в морщинах, улыбка так и играла на ее лице, на голове была небольшая шапочка. Одета она была в сарафан, поверх которого накинута душегрея, в руках же она держала лучину, освещая комнату. Справившись о моем здоровье, она сообщила, что снедать готово, да и банька скоро подойдет, и ушла.

Выйдя из комнаты, я уселся за стол, на котором стояла полная тарелка какой-то каши, а отдельно еще тарелка с квашеной капустой, рядом стоял кувшин с еще горячим сбитнем и свежий хлеб, от которого пахло гречкой, да и на вкус был как гречка.

В очаге мерно потрескивал огонь, взяв деревянную ложку, я принялся за еду.

Каша была вкусная, хоть и непривычная, чуть солоноватая, из чего она была сделана, я так и не понял.

Только закончил с едой, как заявился Прокоп, сообщив, что пора и в баньку, накинув сверху зипун и шапку и, порыскав по комнате, я нашел полотенце и отправился за ним.

На улице солнце уже клонилась к закату, возле бани я обнаружил бочку с водой и, наконец, смог себя рассмотреть.

В отражении воды на меня смотрел парень лет шестнадцати. Прямой нос с горбинкой, острый подбородок и точеные скулы. Высокий лоб прятался под темными, немного курчавыми волосами, которые были острижены по плечи.

Насмотревшись на себя, я завалился в баню. Она топилась по черному, в таких я парился, и не раз в своей жизни, так что даже и не удивился. Жар в ней стоял хороший, так меня еще и Прокоп пропарил березовым веничком, да так, что мне казалось, будто всю кожу снял. Ополоснувшись и накинув на себя одежду, я вышел на улицу и вздохнул полной грудью, а воздух холодил лицо.

– Эх, хорошо-то как, будто заново родился, – вырвалось из меня.

– А то, банька – это всегда хорошо, и помыться, и косточки погреть, – раздался сзади довольный голос Прокопа.

– Эт да, не забудь, завтра к Водянице едем.

– Помню я, – угрюмо произнес Прокоп. Видимо, ехать к ведьме у него желания не было, а мне все же хотелось с ней пообщаться и узнать, как так вышло, что я стал Андреем Владимировичем Белевым.

Вернувшись в дом, я запалил найденную свечу и начал готовиться к завтрашней поездке, а именно, искать оружие, времена-то опасные.

Боевой нож был найден под лавкой, на которой я спал, сабля на стене в большой комнате, а лук со стрелами и копьем в сенях, и в этом была своя логика. Ведь получалось, что в каждой комнате было оружие и, случись чего, оно под рукой. Я был уверен, что стоит поискать, и наверняка найду еще пару ножей или кинжалов.

Вытащив из ножен саблю, я начал осматривать ее при свете лучины. Длина клинка была сантиметров семьдесят, а весом чуть меньше килограмма. Клинок был малой кривизны, а еще на клинке возле рукояти выгравирован какой-то рисунок. Приглядевшись внимательней, я понял, что это портрет человека.

Взвесив саблю в руке, я пару раз ей взмахнул, и вышло у меня достаточно ловко, или мне так показалось, а в голове всплыло ее название. Это была польская сабля и называлась она баторовка, а изображен на ней был Баторий.

– Вот оно, значит, как, – и только тут я обратил внимание, что новые знания появились уже без привычной боли. – Видать, осваиваюсь, а знания – это наследство предыдущего хозяина этого тела.

Других версий относительно природы этих знаний у меня все равно не было. Завалившись спать, я уснул не сразу, мысли так и одолевали, пришлось их разгонять волевыми усилием.

Проснулся как-то неожиданно, даже была надежда, что мне все привиделось вчера, но нет. Та же комната в полумраке и отблески огня из другой комнаты.

Запалив свечу от углей, я оделся, перекусил остатками вчерашней еды и выглянул на улицу, где уже рассветало. Ворота в конюшню были открыты, там шла какая-то возня.

«Коней уже седлают, надо и мне уже собираться», – мелькнула у меня мысль, и я вернулся в дом, где накинул на себя кафтан. Он был теплый, с подкладном из шерсти, дальше ремень, а сверху кушак, длинный отрез из узорчатой ткани. За кушак я сунул кинжал и саблю, в сенях прихватил саадак[5].

Выйдя из дома, я спустился с веранды и направился в сторону конюшни, из которой Прокоп и Богдан начали выводить оседланных лошадей.

Одеты они были под стать мне, вот только из оружия имелись лишь нож и сабли, да еще и нагайки были за поясом. Я у себя такую же видел в доме, но брать не стал, а, видимо, надо было.

– Здрав будь, Андрей, как ты? – тут же поинтересовался Прокоп.

– И вам здравствовать, да получше уже, – ответил я.

– Ты будто в бой собрался, только кольчужки не хватает, – весело хмыкнул Богдан, подводя ко мне черного коня.

Жеребец весело заржал и рванул в мою сторону, Богдан его не удержал.

От неожиданности я сделал шаг назад, но конь замер и уткнулся в мое плечо лобастой головой, словно за что-то извиняясь.

Рука сама по себе начала его гладить между ушами.

– Настоящий боевой конь, – расслышал я голос Прокопа. – Хороший подарок тебе дед сделал, – и после этих слов у меня вновь появились знания.

Это был Черныш, его по осени мне дед подарил, приехав в гости вместе с дядьями. Он прознал, что мой отец погиб, вот и приехал, а тут еще узнал, что его дочь и моя мать, Евдокия умерла.

Деда звали Прохор Евстигнеевич, состоял он в Белгородской тысяче и был там сотником, до недавнего времени. В городе-крепости, что поставили на южных рубежах по приказу царя Федора Иоанновича. За старостью лет его отпустили, а он там и остался на вечное житье, и он рядом с городом выстроил поместье. Его дети и мои дяди по-прежнему состоят в городовом полку, и там они не последние люди.

– Хорошо, что лук взял, я что-то и не подумал, может, и подстрелить, кого удастся, – отвлек меня голос Прокопа.

– Можно, – откликнулся я, обойдя Черныша, осмотрел седло и словно по какому-то наитию приторочил к нему садаак с луком, будто делал это тысячу раз.

Положил руку на седло, меня начало потряхивать. Не хотелось бы опозориться перед Прохором и Богданом. Я, конечно, ездил на лошадях, но это было не то, оставалась лишь одна надежда на внезапно всплывающие знания и рефлексы, и они не подвели.

Вставив ногу в стремя, я легко взлетел в седло и взял за поводья Черныша, который терпеливо стоял.

Прокоп оглядел меня и сам себе кивнул, тут же легко запрыгнул в седло, а следом и Богдан, после повернулся в сторону конюшни, закричал:

– Нечайка, иди ворота отворяй, – спустя десяток секунд из конюшни появился Нечай, ростом он был под два метра, но худощавый, с куцей бородкой, но огромными ладонями, будто лопатами.

– Бегу, – откликнулся он, бросился в сторону ворот и, пробегая мимо нас, успел отвесить мне поясной поклон.

– Н-но, – стеганул лошадь вытащенной из пояса нагайкой Прокоп и направил ее в сторону ворот.

Сжав ногами бока Черныша, он двинулся следом за мерином Прокопома.

На удивление, сидя в седле, я чувствовал себя спокойно и уверенно, будто в нем родился.

Выехав за ворота, мы повернули налево по утоптанной дороге из снега, впереди, в пятистах метрах, показалась деревушка из восьми домов.

Между моим поместьем и деревней лежало огромное поле на котором во всю таял снег, доехав до деревни, я начал внимательно осматриваться, она был огорожена частоколом, за которым виднелись маленькие неказистые домики.

Нас никто не встречал и не выходил, деревня казалась вымершей, но я был уверен, что каждый из ее жителей занят делом.

Вдруг от частокола в нашу сторону рванула небольшая облезлая шавка и залилась лаем, а после, замолкнув, присоединилась к нашей компании, весело начав вилять хвостом и бегая между конями, которые не обращали на нее внимания.

Мы спокойно продолжили двигаться по дороге, шавка то убегала вперед, то возвращалась к нам.

Пару раз мы свернули, и я стал замечать, что чем дальше мы уходили от деревни, тем больше ухудшалась дорога, а спустя пару километров от нее отходила едва вытоптанная тропка.

Спустя час неспешного движения собака, которая в этот момент бежала впереди, застыла на месте, а после начала скулить и рванула в нашу сторону, я же присмотрелся к лесу. Увидев среди деревьев темные, мохнатые силуэты, двигающиеся в нашу сторону.

Глава 3

– Волки, впереди, справа в лесу, – тут же крикнул я, предупреждая своих товарищей, и натянул поводья Черныша. Сомнений в том, что волки явились не просто так, и в качестве обеда выступим мы, у меня не было. Не будь они столь голодными, вряд ли бы рискнули выходить к людским поселениям, леса здесь густые, есть где разгуляться.

Прокоп в ту же секунду остановил своего коня, а следом Богдан, и они начали всматриваться в лес, пришлось указать им рукой.

– Вижу, – ругнулся Прокоп и оглядел нас. – Андрей, у тебя лук, секи их стрелами, а уж после за сабельку. Я впереди, Богдашка чуть позади, поводья держи крепко, не дай понести. Коли под коней полезут, крутись, не давай закусать и коней порвать, – тут же начал раздавать советы Прокоп и выехал чуть вперед, обнажая саблю.

– Может, уедем? – предложил Богдан.

– Можно, только потом всё равно их искать. Проредим их, может, остатки уйдут подальше, коли туго будем, уедем, – заметил Прокоп, и я был с ним согласен.

В голове же проносились мысли: «Лук для меня оружие незнакомое, что ж я к нему тянусь? С лошади в движущуюся цель попасть – ну на фиг. Опять на рефлексы надеяться и справочник, если бы потренировался, тогда еще можно было бы пробовать. А саблей я будто рубил? Саблю в руках хоть держал, и отторжения не было, так что есть надежда, что с ней совладаю».

Я не удержался и покосился на саадак, лук был без тетивы, и тут снова справочник дал о себе знать, выдавая информацию о том, что тетиву накидывают заранее, до боя, и я теперь знал, как это делать, но рисковать не стал.

Прокоп вопросительно на меня взглянул.

– Тетива, – бросил я, и он кивнул.

Волки тем временем приближались, я вынул саблю из ножен и вглядывался в силуэты, бегущие к нам.

Черныш же всхрапнул, видать, почуял дикого зверя, и начал переступать с ноги на ногу.

– Не волнуйся, это всего лишь волки, мы справимся, – погладил я его между ушей. – Или ты в бой рвешься, погоди, мы себя еще покажем.

Не знаю уж, сработали мои слова или прикосновения, но Черныш успокоился и начал бить землю копытом.

Сам я дышал глубоко, во всю грудь, сжимая рукоять сабли, бросая взгляды в лес.

Волки же не спешили выходить из леса, а пытались окружить нас, несколько тварей даже дорогу перебежали и скрылись под деревьями с другой стороны.

Я насчитал двенадцать волков, были они с дворнягу ростом, не больше. Все облезлые и худые, так что ребра торчали.

Внезапно слева раздался вой, а после к нему присоединились и остальные, спустя пару секунд как по команде из леса выбежала вся стая.

– Понеслась, – гаркнул я.

Один из волков прыгнул в передние ноги Черныша, пытаясь куснуть, и это была его ошибка.

Черныш мгновенно заржал и поднялся на дыбы, а я чуть не рухнул с него, очень уж было это неожиданно. Пока я пытался удержаться в седле, Черныш обрушился на волка, сминая его, и в этот же момент я расслышал сзади рык и обернулся, серая тварь, скаля зубы, уже подобралась к задним ногам моего коня.

Пришлось резко натягивать поводья, разворачивая Черныша вправо, вот только он послушал меня не сразу и возмущенно заржал. Я же не обратил на это внимания и взмахнул саблей. Удар, и я пробил волку череп, он пару раз дернулся и упал.

Вот только остальные лесные твари не стояли на месте, две из них начали виться вокруг меня, отвлекая и подгадывая момент для нападения. К сожалению, я не видел, что происходит у моих послужильцев и тем более не мог прийти к ним на помощь.

Именно этот момент выбрал один из лесных хищников для нападения и рванул слева.

– Плять, – вырвалось из меня, и я ударил, пытаясь зацепить волчару, мой удар пришелся по самой хребтине, оставляя на ней кровавую полосу, и волк отпрянул, скаля зубы. Вот только четвертая тварь решила атаковать, пока я отвлекся. Ее бросок был быстр и стремителен, помощь пришла, откуда не ждали. Та самая шавка, что увязалась за нами от деревни, проявила себя, она сзади кинулась на волка, ухватив его за хвост, и тут же отпрянула.