Капли Персиковой реки

Девочки в широких пальто на гигантских пуговицах, из-под воротников вязаные «трубы», все в одинаковых нейлоновых сапожках красного цвета.

Между тем, разговор скатился снова к загадочным «люберецким». Авторитетный юноша, который «с Дюзом нажрался», утверждал, что «будут все тусовки» и, что неизвестно еще приедут или нет эти люберецкие, их ждут целую неделю. Еще из обрывков разговора Ася узнала, что друзей Макса зовут Ляпой и Смитом. Красивый мальчик с красным лицом – Дюз. Он мало разговаривал и совсем не улыбался, ему было плохо.

– Ладно, мы к Циркулю. Не прощаемся.

Макс, Ляпа и Смит пошли дальше. На Невском проспекте вспыхнули уличные фонари, витрины налились электрическим светом. Казалось, искусственный свет только сгущал темноту сумерек. Думская улица была аккуратно заставлена одинаковыми смешными автомобильчиками с круглыми фарами. Просто и элегантно, подумала Ася, разглядывая улицу, не помойка, как сейчас.

Аркаду Гостиного двора совсем было не видно из-за деревьев и огромных портретов стариков с медалями. Ася уже по привычке встрепенулась и напрягла зрение – здесь, между деревьями, что-то происходило.

Молодые мужчины кучковались по два – три человека, дурковали, один изображал обезьяну, что-то рассказывая, чуть согнув колени и делая руками колесо. Все они были в ярких пижонских куртках, явно сшитых не в этой стране. У некоторых на плечах спортивные сумки. Они, как-то резко отличались от толпы и компании на скамейке. Ася слышала:

– Что ищем?

Или:

– Что нужно?

Одежда всегда внушает уважение, а в эти времена, вероятно, еще и некую власть. Это было заметно по наглым, упитанным мордам.

– Кто эти люди, и что тут происходит?

– Пятак. Коммерция, деловые люди.

– Это они развалили СССР?

Рустик засмеялся.

– Не знаю…

Его рассмешил гневно-визгливый тон вопроса, Ася прониклась всем происходящим. Это прекрасно.

На углу Невского и Литейного, четверо решительных парней, остановили компанию Макса.

– С какой тусовки?

Ляпа, что-то промямлил в ответ. Самый высокий сказал, что все собираются на «маяке». И что сегодня, наверняка, «опять никого не будет»…

Ася любовалась ими, эта четверка выглядела одинаково вызывающе – в длинных пальто, кожаных перчатках с обрезанными пальцами, у высокого на лбу шерстяная повязка.

Взгляд выхватил огромную витрину «Гастронома» за их спинами. Народу битком, женщины с лицами бульдогов стучали по клавишам грудастых кассовых аппаратов. Кабинки с кассиршами, в сиянии электрических факелов, возвышались над извилистой очередью. Но самое интересное, было внизу. Бабуля в синем халате огромной шваброй толкала сугробы мокрых опилок неизвестно куда. Пол становился чистым, правда, ненадолго, в нем даже несколько секунд отсвечивала хрустальная люстра. Потом снова, как капли чернил, следы мечущихся покупателей…

От созерцания Асю отвлекли радостные вопли друзей. Видимая реальность опрокинулась, куда-то вбок и снова выровнялась. Парни в польтах пропали. Что такое? Махач начался? Да нет же! Водка в «Гастрономе»! Друзья выворачивали карманы на мраморный подоконник, быстрее, один в кассу, другой в отдел. Водка вполне может резко закончится, так же, как и появилась.

Ася жмурилась от яркой иллюминации. В очередях преобладали женщины, они называли друг друга – дама или голубушка. Вышла бабуля в синем халате, она несла в ведре свежие опилки. Ася улыбнулась ей, как старой знакомой…

Друзья, весьма повеселевшие, покинули чертоги «Гастронома». С Невского проспекта свернули на Марата. Прошли мимо купола музея Арктики и провалились в черный омут двора колодца. Все уставились на желтые пятна окон под самой крышей. Макс констатировал:

– Сидят, бухают…

Чугунные перила дрожали под ладонями. Мимо проплывали старинные двери с россыпью кнопок над крохотными табличками. Стало слышно, как где-то за толщиной стен, поют под гитару хором какую-то веселую песню. Дверь открыл волосатый юноша. Он очень обрадовался.

В огромной комнате за бестолково накрытым столом веселились люди. Один тип ритмично хлестал медиатором по струнам гитары. Остальные помогали ему петь. Песня, вероятно, была народная, все прекрасно знали слова:

– Злое белое колено!

Пытается меня достать!

Колом колено колет вены,

В надежде тайну разгадать, заче-ем я!

Сажаю алюминиевые огурцы, а-а!

На брезентовом поле!

Макс поставил на стол водку. Публика на диване подвинулась, волосатый принес еще табуретки. Когда песня кончилась, все полезли здороваться.

Какие все разные, думала Ася. Сначала был винный на углу, мужики в шапках ушанках, квадратных шубах, растянутых непогодой. Затем скамейка. Потом резко – коммерсанты на Пятаке и вот еще одни…

Во-первых, она не слышала здесь матерных слов, хотя беседовали примерно на те же темы, что и на скамейке:

– Новый пивняк на Гражданке открылся…

Все, вдруг, вспомнили какого-то Хряпу, которого вчера не пустили в «невский». Ресторан, надо полагать. И, что в следующую субботу все поедут «танцевать» в какое-то «кз», но без Хряпы, иначе быть беде…

Странно, но тут присутствовали люди разного возраста. На гитаре играл мужик с усами. Волосатик казался моложе Макса и его друзей. Стол не блистал закусками. Водку пили из стопок, девочки наливали себе вино. Усатый запел про рододендрон, который не сон, и если тебя выгоняет вон, это тоже не будет рододендрон…

Эта песня Асе понравилась, она запомнила слова, что бы найти потом в интернете. Ей было невозможно разглядеть комнату. Максим смотрел прямо, не вертел башкой, он разговаривал через стол с девочкой в полосатой блузке. Больше его ничего не интересовало. Но тут, волосатый хозяин комнаты прошел мимо них, ему крикнули, что бы он поставил «савадж».

Макс проводил его взглядом, и тут Ася ахнула – между подоконниками на полу стоял саксофон, огромный, с нее ростом. Выглядел осанисто, бил искрой. Рядом пюпитр с нотами. Ася мысленно «срисовала» этот арт объект. Еще она успела увидеть, что инструмент облокотился о тумбочку, типа этажерки. В нее был встроен катушечный магнитофон. В разных углах комнаты стояли колонки без логотипа, самодельные, однозначно.

Началась какая-то возня, погас свет. Бац! Как салют вспыхнула цветомузыка. Затикал метроном, жахнул синтезатор, и в уши потекла симпатичная и тревожная мелодия. И, в такт метроному, шелковый голос вкрадчиво запел: – ду ю риали вонт ту ноу май нейм, о-о-о. Ду риали вонт ту гоу виз ми, о-о-о. Колонки дали очень сочный звук. В пятна цветомузыки вышел юноша в широких «бананах» и в клетчатой кепке «гаврош». Он смотрел себе под ноги, делая крошечные шаги. Диван опустел, люди превратились в тени, танцующие ватный примитивный танец…

Ася больше не видела яркого света в этом континууме. Зато стало больше голосов, они звенели эхом в разной тональности. Хор ликовал сначала на лестнице, потом в проходном дворе. Давно потерялись Ляпа и Смит, другие лица окружали Макса.

Внезапно, грохот трамвая и желтый туман уличных фонарей. Она узнала Лиговский проспект и голубой куб Московского вокзала. Компания остановилась, раздались крики матом. Впереди маячили синие вспышки мигалок, какие-то фигуры в шинелях бежали навстречу.

– Менты!

Все бросились обратно во дворы. Ася скакала, как на лошади и хохотала вместе с кем-то невидимым. Несколько минут в ушах звенел только этот дикий смех и хлесткий топот ног. Мелькали черные полукруги подворотен и виражи переулков.

Где закончились эти скачки, она так и не поняла. В каком-то подвале, наверное. Все расселись на волосатых трубах или просто на полу. Один парень говорил, запинаясь, с отдышкой:

– …Да, пиздец! Им из вагонов не дали выйти, урнами в окна закидали. Толпа собралась человек двести. Если бы не менты…

Его постоянно перебивали, снова смеялись, «паровозы» сигаретного дыма таранили низкий потолок. Полудохлая лампочка едва освещала макушки и лбы счастливых до усрачки людей.

Асе совсем не понимала, о чем говорят. Это было, как смотреть иностранный фильм без перевода.

– Рустик!

– Что такое?

– Спишь?

– Я уже все это видел…

– Долго еще?

Он не успел ответить. Народ стал подниматься на ноги, стараясь не шуметь, друг за другом выходили на улицу. Ася заметила табличку на двери парадной – «берегите тепло». Им сейчас лет по шестьдесят, думала она, может, кто-то живет рядом с ней, в одном доме…

Макс шел один по абсолютно безлюдной улице. Время было не позднее, если судить по освещенным окнам. Изредка ехал навстречу одинокий троллейбус или такси с зеленым огоньком в углу лобового стекла…

И вдруг, Ася ахнула, ее накрыла паника, вместо крика она туго икнула. Впереди по улице полыхала неоном витрина «Дикси»! На другой стороне улицы скромно блестели в темноте четыре буквы OZON…

– Рустик!

Но, никто не ответил. Звездная полоса над крышами стала сужаться, дома смыкались над ее головой, улица превращалась в тоннель. Все это происходила быстро. Она стояла на месте, и больше не чувствовала себя в чьем-то подсознании. Этот мир свернулся в трубу, и Ася повисла вверх ногами под потолком супермаркета. Все вокруг было, как на периферии увеличительного стекла – размыто и растянуто в стороны. Тележки, набитые продуктами напоминали лодочки карусели, покупатели стали плоскими, как лепехи, уходили куда-то вверх по центробежному краю…

Можно было закрыть глаза и не видеть ужасы обратной тяги, и не гадать из какого шаловливого места ее вытряхнет обратно. Но вдруг, все стало сверкать и распадаться, и было это так сказочно красиво, что Ася не зажмурилась, а наоборот округлила глаза в гипнотическом очаровании. Покупатели в лодочках превратились в апельсиновые кристаллы и исчезли под каменным массивом улицы. Прямолинейность взгляда раздвоилась. Одним глазом она видела откуда-то сверху перекаты крыш и оранжевый супермаркет. Второй глаз, дергаясь и напрягая капилляры, вылупился в темный интерьер комнаты. Неподвижные тела – ее и Рустика в романтических позах идиллически склеились лбами на кровати. Она сделала несколько нелепых телодвижений, но родная реальность не приблизилась ни на метр…

Пугало ощущение «птичьего полета». Все было головокружительно далеко. Она распласталась, повисла над городом в какой-то прозрачной пленке. Это был не воздушный шар, как сначала казалось. Ася очутилась внутри водяного пузыря, шального трассера недавнего ливня. Капля висела на раме гигантского окна и была готова сползти вниз.

Мерцающий свет рекламы с соседнего дома ломался и удивительно рассеивался внутри кокона. На несколько секунд вспыхивала радуга. Ее оттенками можно было играть, как на арфе. Ася засмеялась – радуга это к счастью! Она подставила ладони, и… сама стала переливаться неоновой палитрой, спектром всех доступных этому оптическому чуду, красок…

Ветер ударил, капля потекла вниз. Ася закричала – асфальтовая бездна напугала ее. Она была словно в кабине падающего вертолета. Мелькали этажи, водосточные карнизы и крыши низкорослых флигелей…

– Ася, дай руку!

Падение остановилось. «Вертолет» отпустил ее, полетел дальше один…

Очнулась судорожно, будто ударило током.

                              ***

…Прошло несколько дней.

Телефон сдох от голода, номера и аккаунты впали в кому. Ей стало все безразлично. Лежала, смотрела в потолок и слушала Savage. Все, что с ней произошло, никак не могло быть сновидением. Она помнила каждую мелочь, лица и поступки людей той эпохи. С презрением смотрела на толпу за окном «пекарни». Глупые людишки, какой тупой и примитивный мир в пестроте и хаосе своем…

Единственное бесило, что все воспоминания хаотично роились в памяти, выбивались из логической цепочки. Слишком много всего произошло за короткий промежуток времени. Микроскопические, ничего не значащие «флешбэки» могли спокойно выветриться из головы и исчезнуть навсегда. Надо было, как-то зафиксировать ускользающий алгоритм и яркость красок.

Белое поле экрана и мигающий курсор вселяли тоску. Оказалось, очень трудно – написать первое слово.

– Рустик.

– Чего тебе?

– Что ты там писал на стенах? Я тоже хочу.

– Не понял. Ты же обещала.

– Это я для себя. Не знаю с чего начать.

– Начни с самого начала…

А где оно это сакральное начало? Из детства в голове крутилось дурацкое – виларибо и вилабаджо, «Маленькая ведьма» и логотип MTV. Школа на тройки, лицей, мутная профессия. Толстый бойфренд, который будил своим храпом и пердежом по ночам. Работа в больнице, ключ от морга, селфи со жмурами… Вот, отсюда все.

Вечером она опять позвала Рустика, сказала:

– Читай.

И ушла на свою кровать. Рустик принялся скролить текст.

– Вот тут ты пишешь – убогая мода у компании на скамейке. Только, это не мода. Просто, в магазинах ничего не было, молодежь покупала тряпки с рук, обычно, ношенные. Помнишь, у девушки с кассетником сапожки такие красные из нейлона, «робингуды» назывались, заметила, что они на два размера больше?

Ася вспомнила, когда была маленькой, девочки натягивали трусы до ушей и штаны спускали чуть ли не до колен. Прямо топик был…

– …А маленькие одинаковые машинки с круглыми фарами на Думской улице это «жигули» коммерсантов с Пятака. На «москвичах» и прочих ездить считалось западло.

– Читала про люберецких, ни слова про Московский вокзал.

– В интернете много чего нет…

– Рустик?

– Ну, чего?

– У меня есть еще немного денег, надо нажраться. Ничего не говори. Мы живем в одной комнате, ты прячешься за шкафом. Сегодня будем спать вместе.

…Дождь рисовал червяков на стекле витрины «пекарни». Рустик наливал под столом виски в стаканчики с соком. Они счастливо пьянели, хохотали над срачами в паблике «Назад в СССР». «Совкодрочеры» рубились с «либерастами», у каждого говна свое мнение…

Ася ловила их отражения в зеркале витрины. Лицо ее превратилось в маску уставшего, слегка замученного, но при этом спокойного человека. Выражение наглухо влюбленных людей, уверенных, что ничего уже не случится. Раньше она глаз не сводила с Рустика, это было платоническое любопытство. Теперь ей нравилось, не смотреть на него, просто крепко держать в поле бокового зрения.

Дождь, смыл с нее платье, как акварельные татуировки. Вся их одежда прилипла к телу и стала невидимой. Или им понравилось бегать голыми по ночным улицам.

…Ася стояла на коленях, головой в унитазе. Бугорки позвонков вздыбились, как гребень динозавра. Изгиб ее тела, от фиолетовой капли лака на крошечном мизинце ноги, до шейного позвонка, все это щелкнуло еще одной мнемической фотовспышкой и навсегда осталось в памяти Рустика. Он сам великолепно проблевался в какой-то тазик в кухонном углу. Тяжело дыша, Ася вернулась и легла рядом.

– Кажется, первой брачной ночи у нас сегодня не будет.

– Пусть будет брачное утро.

– Тогда, до завтра…

                              ***

«Меня слегка напрягает этот провал в памяти. Абсолютно не помню, как мы вернулись домой, легли спать. И теперь, что-то должно произойти невероятно криповое. Руст говорил, что переход из одной реальности в другую охраняют кошмары, первый раз всегда самый стремный. А следующий?

Последнее воспоминание – Рустик ушел к отцу, я осталась ждать на улице, не хотела больше в ту плохую квартиру. И подошел автобус. Как я в нем оказалась, зачем?

Из кабины доносились мужские рыдания про корешей и мать-старушку. Впереди, какой-то мерзкий тип, что-то рассказывал молодой девчонке. Сразу было видно, они не вместе, девчонка смотрела в телефон и скучала. Тип сидел к ней в пол оборота, иногда обращался и ко мне. На коленках он держал большую сумку. Брови его шевелились в чудовищной мимике – ну что, я не прав? Этот дурак приехал в «добрый город» откуда-то из Сибири. Но, не сложилось, и вот, возвращается домой. На прощание, видимо, решил всех заебать своей печалью.

– …Говорили, езжай, Леха, в Питер, езжай. Ага…

Неожиданно, автобус вильнул в сторону, к остановке. Дверь распахнулась, и показалось невероятное ебло в очках с диоптриями, с таким выражением, будто собиралось чихнуть. Но, не чихнуло, а заверещало:

– Я доеду до уицы Зопина?!

Ему ответили хором:

– Нет!

Двери захлопнулись. Через несколько минут, когда автобус подъезжал к перекрестку, я отчетливо видела, как справа на нас несется фура. Длинное брезентовое туловище, мелькая среди деревьев, летело одухотворенно, как ракета. Наш водитель смотрел в другую сторону, не снижая скорости. Если бы не эта ебушатня с диоптриями, мы бы давно проехали перекресток, и все было бы хорошо. Почему моя жизнь постоянно кувырком из-за всяческого дурачья?! Удар пришелся прямо в середину…

Я словно очутилась в центре подшипника, повисла в статическом недоумении. Все крутилось вокруг меня с бешенной скоростью, размазалось центробежной мощью. Сатанинский блендер дробил окружающую материю в искристый фарш. Вслед за пассажирами и автобусом, потянулись нити улиц с гирляндами домов, частоколы лесных массивов, тонкие струи рек и океанов…

Несколько минут безумного калейдоскопа, и все сущее на Земле превратилось в плоский черный хулахуп. Скорость вращения была такой, что я видела только едва заметное, плавное покачивание полями.

Круг стал сужаться, я ничего не могла сделать, словно надувной пупс висела на одном месте, парализованная вакуумом или хрен его знает, какой силой из раздела физики. Уже чувствовала легкий сквозняк от циркуляции. Диск сжался вокруг шеи, но не душил, остался небольшой зазор. Мне даже показалось, что вращение остановилось…

Видимое пространство разделилось на черное и белое. Нижняя половина была нарезана по окружности ровными бороздами. Эта плоскость показалась какой-то уж слишком знакомой. Да это же грампластинка! А я в середине, то есть центральная ось проигрывателя! Точнее, не я, а только моя голова!

Раздалось смачное – чавк. Жесткая плоть легла на плечи, и я стала вращаться вместе с диском. Белый фон за полями сменился интерьером комнаты. Проплыло мимо окно, какая-то мебель, дверь. И снова – белая стена, окно…

Дактилоскопический орнамент повис над головой, мелькнула чья-то ладонь, и на край пласта легла головка звукоснимателя с трубчатым хоботком…

О боже, заиграла моя мелодия, только в оркестровой аранжировке. Это было так прекрасно, что на секунду я ослепла от слез. Проигрыватель давал невероятно чистый звук, будто я сидела в оркестровой яме вместе с музыкантами…

Вращение вокруг своей оси стало укачивать. Очень хотелось знать, кто завел проигрыватель, где тот человек. Вот он! Рустик! Только старый. Глаза впали глубоко под брови, морщина разрезала лоб пополам. Окно, шкаф, дверь, белая стена… Исчез. Я его не видела несколько оборотов.

…И вдруг, только его глаза, это было совсем близко – слезящиеся веки с прутьями ресниц, белки, испещренные извилистыми сосудами, и круглые аквариумы зрачков. Он читал названия композиций, или смотрел на меня и тоже плакал? Я попыталась крикнуть его имя, но губы склеились. Точнее, рта у меня вообще не было. Я всего лишь железная шпунька, двигающая виниловую пластинку. Попытка крика, ком воздуха, раздвинул мышцы гортани и щек, казалось, сейчас лопнет голова. Стало невыносимо больно. И я проснулась…

Сразу позвала Рустика. Он был рядом, попросил не шуметь. Человек, в которого мы попали, только что проснулся и смотрел в потолок. Наверное, вспоминал, что снилось.

Взгляд объекта резко упал на мутный контур окна за занавесками. Я смогла разглядеть комнату. Письменный стол с раскрытой тетрадью и настольной лампой. Полушария Земли на стене – географическая карта, рядом фото старушки в рамке, еще что-то, не разобрать в полумраке…

Детская рука высунулась из-под одеяла. Вспыхнул слабый свет настенного бра. Ребенок вытащил из-под подушки книгу, маленькие пальцы стали листать страницы. Я узнала по картинкам – «Волшебник Изумрудного города».

Хотелось бы расписать каждую минуту. Но, все что я успела запомнить, это жирный пунктир точечных флэшбеков. Например, в туалете вместо рулонов бумаги, в деревянных карманах, прибитых к стене, типа почтовых ящиков, рваная газета и маленькие красные книжицы «Блокнот агитатора». И невероятное, давно забытое ощущение, когда все большое, а ты маленькая.

Коммунальная квартира всю ночь гудела. На кухне висел никотиновый туман, но массивная пепельница на подоконнике была пуста, и совсем не видно бутылок. Где-то в комнатах еще шумели мужики заплетающимися языками. Женщины укладывали их спать. Раннее утро…

Мне срочно нужно было зеркало, кто я девочка или мальчик. Родители называли Женей. Из разговоров мамы с бабушкой, по склонению глаголов, я поняла, что мальчик. И еще, что отец должен вести меня на утренник в какой-то ДК, но не может. Бабушка, вероятно, только что пришла. Она была одета в строгое шерстяное платье и уличные туфли с пряжками. Мама положила мне в ладошку монетку с цифрой двадцать.

– Слушайся бабушку.

Мир почти такой же, как в прошлый раз, только еще меньше людей и совсем нет машин. Та же табличка «берегите тепло» на своем месте, обрадовалась ей, почему-то.

Я не верила своим глазам. Мы ехали в пустом троллейбусе по безлюдному Невскому проспекту. Хорошо, что мальчишка оказался весьма любопытным, вертел головой по сторонам. Я такого никогда не видела, это же гребаный постап. Над полупустыми окнами магазинов все те же унылые лаконичные вывески. Все казалось ветхим и безжизненным, будто я смотрела через матовое стекло. Фотки в пабликах не обманули, мир вокруг действительно был черно-белым. Город еще спал, суббота или воскресенье. Вялое брожение у Гостиного двора и на площади Восстания. Троллейбус вхолостую хлопал дверями на остановках, один раз только вошла пара молодых людей. Парень опустил несколько монеток в железную коробочку между сидениями и оторвал два билета…

В ДК мы сидели с бабушкой во втором ряду. Народу собралось не очень много, дети с родителями. Грохнула музыка. Невидимый хор детских голосов запел – эх, хорошо в стране советской жить! Эх, хорошо в стране любимой быть! На сцену бодро выехали фанерные коровы, такие же плоские румяные доярки энергично дергали их за вымя. Следом грузовик, почему-то без водителя, довольные свиньи в кузове угорали от счастья. Фанерная пастораль обрела трехмерность, показались пашни, трактор с какой-то приблудой на прицепе, ряды баб в сарафанах с косами, снопа пшеницы, березки, молочные бидоны, ну и так далее.

Музыка оборвалась, наступила тьма. Голос ведущего трагическим голосом объявил о том, что нелегко ковалось счастье рабочего человека, были годы тревожные. В кольцах софитов появились живые актеры. Пьеса началась. Надо сказать, парни и девчонки старались. Я им поверила и даже вздрогнула от крика белого офицера. Он так лихо шваркнул стулом об пол, когда допрашивал какого-то оборванца, что зал ахнул. Наши были в буденовках, плохие в фуражках и портупеях. Оборванцев увели на расстрел, но красная армия всех сильней. В общем, все счастливы, снова детский хор – эх, хорошо в стране советской жить, и, наконец, занавес.

…Мы зашли в пирожковую. Бабуля купила мне какую-то пенистую, серо-коричневую жидкость в граненом стакане и симпатичный пухлый пирожок на блюдце. Жидкость, наверное, кофе с молоком, все вокруг пили его с удовольствием. Сидячих мест здесь не было, только высокие круглые столы. Я сидела на подоконнике и смотрела в окно. Хотя, в пирожковой было интереснее. Мужики за дальним столиком украдкой разливали портвейн по стаканам. Пьяная дама в детском пальто кривлялась, кого-то пародируя.

– И вот так он мне, блядь, и вот так!..

Ее противный смех напоминал скрип пенопласта.

Помню, мужика в подворотне, его осоловевший взгляд из-под кепки, он держался за стену, не мог сдвинуться с места. Много было пьяных вокруг, но все тихо, без шума, как будто, так и должно быть. На Литейном проспекте видела, как вдоль тротуара медленно шла лошадь, запряженная в телегу, в телеге сидел мужик, почему-то в ватнике и зимней шапке.

В булочной бабушка огромной вилкой на веревочке мяла батоны, вилку ждали другие люди. Над полками висело строгое объявление – «руками не трогать». Хлеб взяли без вилки, свежайший, сочился влагой. Жаль, что нельзя чувствовать запахи.

Невский проспект изменился за два часа. Корявые автомобильчики плыли потоком от светофора к светофору, много троллейбусов и такси. Народу, как и в нашу эпоху, только хвосты очередей торчали из продуктовых магазинов. Самая длинная в «Север – торты – пирожные». За Садовой, напротив Гостинки еще один хвост, безумный, хаотичный. Никто еще не знал за кем стоять, люди нервничали. Над стеклянными дверями вывеска «сыры – колбасы». Бабушка, словно пантера, почуявшая добычу, принюхалась и сказала:

– Стой здесь, никуда не уходи.

Она достала из сумочки какое-то удостоверение и нырнула в круговорот из оскаленных ртов и выпученных глаз.

…Окружающий черно-белый мир немного оживляли артефакты красного цвета. Например, бесконечные лозунги «воля партии – воля народа» и телефонные будки. Люди с одеждой не заморачивались. Все мужики в пиджаках, их надевали даже прямо на майку или тельняшку. Женщины выглядели повеселее, иногда даже в очень приличных кофточках, но все равно, преобладали страшные юбки и платья, как у бабушки.