Капли Персиковой реки

Дмитрий Миронов

Капли Персиковой реки

Часть первая

Все было просто замечательно, космос больше не казался вакуумным мешком с адскими провалами черных дыр. Рустик парил в звездном тумане, собирая кометы в психоделический букет. Голубые астероиды, словно стая дельфинов, сопровождали его, и он дурачился, хватая их за выпуклости, кувыркался и хохотал. Звезды заигрывали с ним, рассыпаясь в фантастические узоры. Но вдруг, внезапное ослепительное солнце заставило крепко зажмуриться. Счастье и радость кончились. Проклятое светило стало колоть в глаза лучами, эта боль вытолкнула в громоздкую и абсолютно незнакомую явь…

То, что Рустик принял за солнечный протуберанец, оказалось ярким светом электрических ламп. Зрение болезненно вернулось, и он увидел, что лежит на железном столе, и накрыт простыней. Еще несколько таких же каталок стояли в ряд. Под белыми тряпками угадывались очертания покойников, торчали голые ноги…

Откуда-то доносилась странная музыка. Молодая лаборантка или санитарка в коротком медицинском халате танцевала между столами и щелкала селфи. Есть что-то бесовское в том, как человек танцует, уверенный, что его никто не видит. Рустик ошарашено смотрел, как она ломается под булькающий бит синтезатора, дергается в экстазе сексуальной пантомимы.

Почему из всех видов хаоса, ему выпал этот? Что случилось по дороге в телесную оболочку? В голове роились панические мысли и обрывки извинительных фраз. Он увидел, что ее руки и ноги расписаны каракулями татуировок. Синий дракон целовал в шею, спрятав горбатые крылья за пуговицы халата. Девушка выгнулась кошечкой и замерла, нацеливая телефон на их лица. И он решил пошутить – в зеркале фронтальной камеры отразились два счастливых мордулета…

Как же заверещала эта медичка!

Корчась от ее визга, Рустик судорожно пытался соорудить из простыни какое-то подобие одежды. Вместо ботинок пришлось нацепить чьи-то шлепанцы. Он, без особого труда, нашел выход, спящая голова в будке на проходной, что-то хрюкнула на прощание.

Раннее утро встретило пьяными воплями с перекрестков и хохотом очумелых баб из отъезжающих от ресторанов такси. Он остановился у витрины ночного заведения, там догорала чья-то свадьба. Молодожены давно уехали, гости бродили по залу, держась друг за друга. Это было то, что нужно.

Рустик ел прямо руками из грязных тарелок, отталкивая пьяных и порыгивая в ответ на излишнюю любознательность. Несколько девочек в одинаковой одежде набросились на него со всех сторон, отобрали еду и графин с апельсиновым соком и вытолкали вон.

Не успел он далеко уйти, как половина съеденного вывалилось из желудка. Пот ручьями омывал лицо и щипал глаза…

…Сначала он узнал голые ноги, расписанные татуировками. Эта была та самая из морга. Она стояла на его пути, все в том же блядском халате, застегнутом на две пуговицы. Рустик перешел на другую сторону.

– Жмур, стой!

– Вы обознались.

– Я сейчас буду кричать!

Их голоса громко звенели в сонном ущелье улицы. Не было ни одной живой души на несколько светофоров в обе стороны. Он подумал – их обязательно заберут, потому что, они напоминают двух мумий, сбежавших из музея.

– Ладно, что тебе надо?

В ее глазах гримасничала неоновая реклама замершего до утра бутика. Она молчала, было видно – хотела, что-то сказать, но, как будто забыла все слова. Рустик решительно пошагал дальше.

Солнце уже пылало в верхних этажах домов, когда они остановились напротив серого флигеля. На лестнице валялись вещи – узконосые ботинки и тряпки, которые носит только «клининг». Двери в коридоре остались распахнутые настежь. Из «номеров» тянуло неимоверной вонью. Полы там были застелены матрасами, даже со шкафов свисали одеяла.

Рустик сорвал полицейскую ленту со своей двери, и они вошли в комнату. Он тут же упал на пол и стал что-то искать под кроватью.

– Слава богу…

Медсестра с интересом разглядывала корявые письмена на обоях, к ней вернулся дар речи.

– Ты же гребаный Олег Митасов…

Рустик вылез счастливый, сжимая в кулаке за горлышко какую-то подозрительную флягу. Удивленно уставился на медсестру.

– Ты кто?

– С тобой пришла, вообще-то…

– Отвернись.

Он переоделся в одежду, ей протянул свитер.

– Меня уже ищут?

– И меня, кстати, тоже. И что это за каракули на обоях?

– Разное. Я записываю сны, что бы ни забыть…

На улице неловкий момент – что дальше? Рустик крутил головой, прикидывая, куда идти. Людей стало больше, со всех сторон их толкали и извинялись. Надо было думать быстрее, выбрать вектор движения, не мешать толпе. Медсестра куталась в теплую вязь, ей первой надоела эта пауза, она решительно сказала:

– Пошли ко мне. Никто не знает, где я живу.

Долго поднимались по лестнице на последний этаж. Ступеньки иногда, неожиданно, уходили вниз. Это было, как-то необычно. А как еще должно быть в это сумасшедшее утро?

Она пропустила его вперед.

– Заходи.

– Ого. Студия?

– Со своим парнем снимали, платили пополам, а потом оказалось, что хата его. Нашла квитанции в почтовом ящике, смотрю – фамилия знакомая. Он за границей, сказал на месяц, а уже больше года нет. Но, я не жалуюсь, теперь это все мое.

– А, если…

– А, плевать. Вернусь к родителям. Располагайся.

Она пнула ногой диван.

– Здесь одна девочка жила с моей группы. Недавно сошлась с каким-то бакалавром.

Вокруг были разбросаны женские вещи и пустые банки из-под энергетиков. Окно слабо освещало комнату. В углу угадывалась кухня – электрическая плита, раковина и стол с табуреткой, немного посуды на сушилке и полка с продуктами. Большой шкаф делил комнату пополам. У окна – кровать, стол с компьютером, гладильная доска, множество разнообразных аудиоколонок и совмещенный санузел, отгороженный покрывалом, накинутым на веревку. За шкафом диван и стул.

…Он слышал шорох одежды, шум воды в душевой кабине. Потом легкие шаги, скрипнула кровать. Несколько минут тишины…

– Эй, спишь?

– Пока нет.

– Тебя как зовут-то?

– Руст. Можно, Рустик.

– Иностранец, что ли?

– Папа назвал в честь одного немецкого летчика, который, приземлился на Красной площади. СССР еще был.

– У тебя папа наркоман?

Он не ответил.

– Ладно, извини.

– А тебя-то как?

– Я – Ася Фуллер, слышал?

– Не может быть! Та самая?!

Она засмеялась.

– Хамишь? Ладно, давай спать. Потом все расскажешь.

                              ***

…Рустик проснулся первый. Ему показалось, он попал в какую-то генерацию нейросети. То, что сначала принял за окно, оказалось целой стеной из стекла, нарезанного на множество рам и форточек. На подоконнике стояла мебель. Он отчетливо видел тумбочку на ножках и какой-то замысловатый трельяж. Тяжелая портьера была одернута наискосок и привязана к батарее, наверное, еще прапражильцами.

Ее кровать располагалась, как раз у стеклянной стены. Голая коленка торчала из-под одеяла. Свет рекламы на крыше дома напротив падал в комнату и исчезал.

Он на цыпочках подошел, как можно ближе к окну. Через крохотную форточку проникала вонь шавермы и фон уличного многолюдья. В вечерних сумерках, он разглядел архипелаги крыш и заросли антенн. Но, так и не понял, где находится, не узнал улицу.

– Я уволена.

Рустик вздрогнул. Ася лежала с телефоном в руках.

– Сорок непринятых звонков, – сообщила она, – смс-ку прислали. Это надо отметить.

– Слушай, мне пора…

Она будто не слышала.

– Сходим куда-нибудь? Есть хочу.

В полировке мебели все было видно, все ее тайны. Как она выбирает одежду, нюхает футболки. Крутится перед распахнутой дверцей шкафа. Потом зашумел фен в углу на кухне. Еще через несколько минут, и она вышла к нему в обычном платье цвета маренго. Ее ноги стали белыми, то есть от мерзких каракулей не осталось и следа. С великим трудом он изобразил на лице равнодушие.

– Ну что, идем?

В дымке оранжевого тумана сияющих витрин «кондитерских», «блинных» и прочих закусочных, мерцающего бесоебства воскресного вечера, они все же нашли островок неподвижного равновесия – столик в безымянной «пекарне».

Пока она стояла в очереди, расплачивалась, он впервые разглядел ее. Большой рот не портил красивое лицо. Мимика, движения рук и всего тела выдавали энергичного экстраверта. Ей просто необходимо было знать, что происходит и что покупают впереди и за ее спиной. Свежее или нет, холодное или горячее. Голые плечи мерцали телесными мазками в плотной ряби окружающего мира. Даже потом, через миллионы лет, парсеков и прочих величин одиночества, он будет помнить, как она шла с полным подносом среди этого броуновского хаоса лиц и толкающихся конечностей…

Ася хвасталась своей «телегой». Необычные посты – уличные сценки на грани. Вот наркоманы буравят землю, ищут закладку. Локти, колени растопырены, как у пауков, глаза вывалились из орбит. Можно все что угодно делать рядом – фоткать или танцевать голой, им на все наплевать. Еще подборка – люди на корточках. Как кузнечики. Вид только сбоку или со спины. Опасно, здесь не потанцуешь.

– …А вот этот бежал за мной. Иду, смотрю – сидит. Ну, я камерой прицелилась. Как он возбудился – э, дэвушк, ты зачем! Погоды! Еле смылась…

– А это что за рожи?

– Паузы в фильмах. Иногда, смешно…

В очередной раз мелькнул самолетик телеграма. Кто-то усиленно писал сообщения. Она игнорировала все колебания, все эти выпрыгивающие лого «вацапа» и «sms». Руст хохотал над картинками с перекошенными, словно «солевыми» лицами кинозвезд, застывших в мнимом нарколептическом ступорозе.

Больше всего, ему понравился пост про окно на первом этаже. Казалось, камера телефона нырнула прямо в комнату через раздвинутые занавески. На диване двое – мужик в очках и молодая пьяница. У девушки круглая, как у всех алкашей, голова. Дерзкая, чувствует превосходство, она с ним, пока булькает на столе. Мужик это понимает, делает «жабью морду» – смесь обиды и презрения. Он хоть и в очках, тоже не прочь «залить». Это можно понять по комнате, пусть и небольшому фрагменту интерьера…

Какой-то таджикский «король телеграм» писал ей: «даже н знайш каго теряйш», «ало красавица жина мая», и так далее. Вся переписка осталась в скринах, собрала кучу разбитых сердечек.

Ася много говорила, она боялась, если замолчит, Рустик вспомнит, что его где-то ждут. Из этого словесного конфетти, мысленно, на телепатическом сигнале друг другу, сложился примерно такой диалог:

– Почему не отвечаешь на сообщения?

– Зачем? Я здесь, с тобой.

– Ты же меня совсем не знаешь.

– Мне плевать. Ты слишком пафосно ворвался в мою жизнь…

Она дала ему один наушник и включила музыку. Он узнал синтезатор, эта мелодия звучала, когда они познакомились.

– Нравится? Сама пишу.

– Ты? А как?

– Клавиши рядом с диваном.

Руст вспомнил гладильную доску…

– Ты первый это слушаешь.

– Почему? Заливай в интернет.

– Сыровато, может, потом…

– А друзья чего говорят?

– Друзья…

Она вспомнила мальчика, лайкал ее музыку, списались в личке, вроде ничего так. Гуляли, мальчик сказал, что он басист, но «пока без работы», она тогда мысленно крикнула – круто! И стала заливать про биты и сэмплы, Яна Кертиса и Роберта Смита. Представляла, как они сидят джемуют, вокруг усилители и колонки «Marshall»…

Зашли в супермаркет. Он еще ничего не предлагал, взял две банки какого-то легкого алкоголя. Рядом с банками на ленту упала маленькая, квадратная пачка. Какая миленькая коробочка, подумала Ася, через мгновение до нее дошло, что это именно презервативы, а не леденцы или зажигалка, и что рядом с ней никакой не басист. Сказала – сейчас приду и тихо ушла. Не было ни обиды или какой-то досады, все правильно, чего она ждала? Всем начхать на твою индивидуальность, когда хотят выебать.

Ася поспешила сменить тему:

– Как ты жил в том гадюшнике?

– Там я всегда один. Меня нельзя будить…

– А зачем умер?

– Я не умер. Просто, меня не было в моей оболочке. И случилась, видно, очередная облава, не понимаю, как я оставил дверь открытой. А ты что делала в морге, кем работаешь?

– Мою полы… с применением дезинфицирующих средств.

– Учишься, наверное?

– Пытаюсь…

Рустик похлопал себя по карманам, встал из-за стола.

– Ты куда? Возьми меня с собой!

Вид у Аси был решительный. Чего-нибудь обязательно произойдет, если ей сейчас откажут. Рустик думал несколько минут, по его виду можно было понять, что он отчаянно пытается решиться на нечто особенное.

– Хорошо. Только потом не плачь…

                              ***

На кровати с закрытыми глазами лежал большой, лысый мужчина. Ася выругалась и зажала нос. Человек на кровати никак не отреагировал на их прибытие.

– Кто это?

– Папа мой. Спит.

– Как ты в морге?

– Почти…

Ася нашла кресло, глаза привыкли к полумраку, обоняние к жуткому смраду в комнате. Она стала разглядывать плакаты на обоях. Везде был один и тот же счастливый парень в очках на фоне смешного самолетика и московского Кремля. Он же в зале суда, уже немного грустный, его окружали серьезные люди в черных костюмах. Буквы латиницей, вероятно, означали его имя – Mathias Rust.

– Это он?

Рустик рылся в квитанциях на столе.

– Кто?

– Немецкий летчик.

– А, ну да. Отец в армии служил, там кое-что произошло…

Ася взвизгнула, запрыгнула с ногами на кресло. К ним вышла женщина, закутанная в одеяло. Рустик невозмутимо представил:

– Это Блонди. Познакомьтесь.

– Здравствуйте…

Женщина молча прикурила, выдохнула дым в потолок и задумалась.

– Не бойся, она здесь живет. Подруга отца.

– Она нас не видит?

– Еще как вижу! – закричала женщина, – почему не в панталонах?

– Что?..

– Ну, все же бабы ходят в черных таких панталонах стрейч. Быдло ебаное. Лето кончилось, ах-ах-ах, блядь. Быдло любит лето! Мясо – пиво – шашлычки…

Рустик крикнул в ответ:

– Прекрати.

– Твоя, что ли?

Женщина, вдруг, пристально уставилась на стену. Может, чего-то вспомнила или сквозанула в альтернативную реальность, и там в другом измерении, на этом месте висит зеркало. Она пристально разглядывала вытертый узор на обоях…

Домой пришли в полночь. Разбрелись по своим кроватям.

– Спасибо тебе.

– За что?

– Если бы не ты, это был бы самый обычный тупой день.

– И тебе спасибо. Что не задаешь вопросов.

– Ха! Я просто не знаю с чего начать.

Рустик слышал, как она раздевается. Вспыхнул электрический купол лампы в туалете.

– Мне надо вернуться…

– Куда?!

Она старалась перекричать шум воды в душевой кабине.

– В будущее…

– Куда?! Подожди меня!

Вышла через несколько минут в одной футболке до колен. Он держал в руке маленький железный бутылек. Кружка с водой стояла на столе.

– Что ты делаешь?!

– Это яд. Когда умру, приготовь еды, пожалуйста…

– Блядь, я будто в задротском анимэ! Слушай, я не буду ждать, как безумная Блонди. Рассказывай.

– Каждую ночь мы умираем и утром воскресаем. Душа возвращается привычным путем в родную оболочку. А эти капли могут заставить погулять наше сознание чуть дальше в пространстве и времени…

– Ни слова больше.

Они выпили из кружки до последней капли.

– Сейчас мы поселимся ненадолго в сознание другого человека.

– Я лягу рядом. Мне страшно.

Ася успела взять его за руку…

Стало так тихо, будто все умерли, гармонию пустоты нарушало только мерцание неоновых букв на стене и шорох шин автомобилей, где-то на далекой улице за аркадами подворотен.

                              ***

…Кислая, вонючая жижа хлынула в глотку через нос и стиснутые зубы. Ася барахталась на дне какого-то бассейна, в котором вода давно превратилась в гнойный ил. Она ослепла, или было так темно…

Вдруг сточная дыра схватила ее за руку, течение слизи подтолкнуло и унесло с собой в тесную трубу. Неведомая сила толкала в пятки, эта инертность придавала небольшое, но хоть какое-то ускорение. Стены трубы напоминали на ощупь сырое и теплое мясо, густо смазанное жидким вазелином. Неожиданно, кишка закончилась, провалилась вниз и потянулась в обратную сторону…

Ася падала и карабкалась вверх по мягкому тоннелю. Глаз невозможно было открыть, да и не имело смысла. Все ее тело было в омерзительной и скользкой субстанции. Иногда стенки «мяса» вздрагивали и толчками, как бы подгоняли ее. Неизвестно куда…

Все закончилось внезапно. Снова она провалилась, но не в очередной изгиб кишки, а в какой-то колодец, наполненный вязкой массой. Ее погружение длилось недолго, прошла сквозь густоту и шлепнулась на дно. Масса почему-то осталась на стенках, не накрыла собой, отпустила. Ася наконец-то почувствовала свободу. Руки, ноги шевелились, но глаза все также ничего не видели. Невыносимая вонь вызывала судороги и блевотные спазмы. Она сидела по-турецки в какой-то колбе из морщинистой резины и плакала.

– Это никакой ни сон. Проклятый псих…

От слез была хоть какая-то польза, она умыла ими лицо. Неожиданно, ее пальцы нащупали бугристые складки на дне «колбы». Складки эти располагались в форме звезды. Что-то подсказывало, что это свобода. Еще немного, еще чуть-чуть и она найдет выход. Так и случилось, ее ладонь нырнула в упругую, влажную щель. Словно крот, Ася головой вперед полезла в отверстие, раздвигая телесные бугры и папилломы…

Наконец, она освободилась, вывалилась на твердую плоскость, захлебнулась воздухом. Сфинктер, выдавив ее, схлопнулся и исчез в потолочном мраке…

Абсолютно голая, вымазанная жирным слоем омерзительной коросты, она оказалась на какой-то сцене. В обручальных кольцах софитов, на краю сцены стоял блестящий двухрядный синтезатор…

Вытянув руки, бросилась к нему, к своей мечте. Но, руки не понадобились, синтезатор сам заиграл, подчиняясь ее воле. Но, это было неправильно, мысль не поспевала за вдохновением. И вдруг, она заорала в невыразимом ужасе:

– Нет!

Гнусная ведьма лабала на инструменте, опустив голову так низко, что казалось, что эта тварь играет носом. Перекрученные пальцы скакали по клавишам, костлявые локти торчали в разные стороны…

И музыка стала какой-то невыносимой. Выскочили еще старухи, они распахивали кошмарные зонтики, пытаясь столкнуть Асю со сцены в чернильную бездну. Лица их переливались неимоверными гримасами. Мохнатые, как паучьи жвала, зонты окружили со всех сторон…

– А-а-а!!!

Она закричала, вынырнула из сновидения, распахнула глаза. Руки беспомощно хлестали пустоту…

– Я ослепла!

– Тише ты!

– Рустик! Где мы?

– Внутри. Только он еще спит.

– Кто он?! Я ничего не чувствую и не вижу!

Внезапно, едва слышно, раздались завораживающие, потусторонние звуки. Они повторились несколько раз, будто позывные. Что-то сказал серьезный женский голос, и заиграла торжественная мелодия.

– А, так это радио, гимн Советского Союза. Шесть утра, значит, – пояснил Рустик и выругался, – черт подери, это прошлое, двадцатый век.

– И что?!

– Ничего…

– Ты меня не бросишь?!

– Я же держу тебя за руку.

Сначала они увидели белый потолок. Промелькнуло голубое небо в окне и стопка книг на подоконнике. Потом стены с обоями в цветочек, из мебели только кровать, стол и стул. Все мелькало – человек одевался…

Неожиданно – большое зеркало. Ася ахнула, прямо ей в глаза смотрел молодой джентльмен лет семнадцати в клетчатой рубашке, с волосами, зачесанными назад. От изумления у нее онемел рот, губы превратились в проволоку, она не могла произнести ни звука…

– Помню этот день – сказал Рустик, – будет весело.

Палец стал крутить диск старинного телефона. Оглушительно раздались гудки, трубка смачно чавкнула, и они отчетливо услышали чей-то голос:

– Макс, ты? Давай на углу, мы уже выходим!

Голова, в которой они сидели, что-то промямлила в ответ, ее было очень плохо слышно.

…Прямо перед Асей дымилась сигарета, мелькали носки ботинок. Она едва узнавала улицы. Все было изумительно иначе – лаконичные названия магазинов: Аптека, Булочная, Обувь, иногда появлялись странные вывески – Кожгалантерея, Ателье мод. Асфальт проезжей части вдрызг раздолбан, хотя машины практически отсутствовали. Улица и шумела иначе. Вот трамвай прошел со страшным грохотом, грязный мужик шумно отхаркивался в урну. Совсем другое эхо в пустых подворотнях…

Тяжелый мокрый снег хлопал по воротнику. Парень постоянно стряхивал осадки с головы. У редких встречных прохожих сияли улыбки на лицах, может, был какой-то праздник?

Внезапно, толпа. Жирные буквы над пыльной витриной указывали название магазина – «фрукты – вино». Счастливые мужчины, группами по несколько человек, о чем-то беседовали. Подошли двое парней.

– Водки нет, – сказал один.

– Да, вижу – народу мало.

Вот это народу мало? Ася даже растерялась – в магазине давка, как в автобусе и две очереди. Сначала в кассу, и, вероятно, это надолго. Заняли за каким-то дедом. Друзья Макса напоминали истуканов острова Пасхи, по их задумчивым лицам Ася поняла, что могут не продать, просто послать подальше, молодые еще.

Ася вглядывалась в каждую мелочь. В скопление сверкающих глаз над мокрым нейлоном и тающим снегом на каракулевых воротниках. Обычные лица, только много усов. Взгляд залип на бронзовый набалдашник ручки входной двери, отполированный миллионами касаний пролетарских ладоней. Ежесекундно эту бронзовую шишку хватали, тянули на себя. Мелькали лица в отражении с буквами «обед с 13-00 до 14-00». Как это? Возможно ли, выгнать всю эту толпу на какой-то фантастический «обед»? Увидеть бы…

Под ногами плескалась слякоть, в черных разводах угадывался мраморный пол. Дед перед ними весело переговаривался с кем-то в очереди. Вокруг хохотали и громко разговаривали. Да и вообще, было ощущение, что все вокруг знали друг друга очень давно.

Дедуля исчез. Появилось полукруглое окно в стеклянной будке.

– Два Агдама ноль семь.

Макс протянул голубую бумажку с цифрой пять и несколько монеток. Залязгали клавиши кассового аппарата. Пальцы с багровым лаком на ногтях положили на блюдце чек. Теперь, самый ответственный момент – отдел. Здесь все было быстро, брали, практически, одно и то же. Звенело стекло, облизывалась очередь, кошка дремала под вымпелом «Ударник коммунистического труда»…

Грозная тетка даже не взглянула на Макса, наколола чек на спицу, протянула две бутылки, присыпанные деревянной стружкой.

– Следующий! Не спим!

Расталкивая грудью вновь прибывающих, друзья вывалились на улицу. Один закричал, раскинув руки:

– Ах, как хорошо!

Слепил снежок и пульнул в какого-то мужика.

– Батя, давай!

– Пошел, идол!

Заметно повеселев, друзья свернули во двор. Поднялись по черной лестнице на последний этаж. Чпокнула пробка, забулькал портвейн, переливаясь в стакан. За окном рябила в глазах панорама ржавых крыш. По грязному стеклу сползали жирные снежинки, тут же тающие от хлестких капель дождя. Ноябрьская оттепель напоминает весну, Ася не могла чувствовать запахи, но судорога счастья пронзила вспышкой ее мозг, сердце бешено взбрыкнуло и тут же стало стучать в четком ровном ритме. И ее осенило – да она же пьяная от фантастического извне, этого вина из пыльной бутылки, которого ей никогда не суждено попробовать. Ася испугалась от того, что ей стало так хорошо…

После первой бутылки парни закурили. Они обсуждали грядущий Новый год и «махач с люберецкими».

– Рустик, я бухая!

– Радуйся…

– Про что они говорят, какой махач?

– Сегодня люберецкие приедут. Типа, Питер пиздить.

– А кто это?

– Московские культуристы тупые и борзые.

– Мы это увидим?

– Немножко…

Вторая бутылка кончилась быстро. Решили идти на какую-то «скамейку»…

Вот оно прошлое, двадцатый век! Асе все больше нравился этот черно-белый мир, который блистал сотнями оттенков. Не было машин и «узбеков», друзья переходили улицу не оглядываясь.

В глубине сквера, у стены без окон, мальчишки и девчонки сидели на спинке скамейки. Одна девочка держала на коленях небольшую пластиковую коробку с кнопками и динамиком. Из коробки играла довольно зажигательная музыка, писклявый голос пел на русском языке про островок, «щедро подаренный судьбой». Звук был препаршивый, но Ася, как истинный меломан, вся превратилась вслух. Неожиданно, один парень, увидев Макса и компанию, громко заорал:

– Блядь, вчера с Дюзом нажрались!..

Дальше, что-либо услышать стало невозможно. Кто-то смеялся, и все говорили одновременно. Ася вглядывалась в новые лица. Мальчишки небритые, мохнорылые, у некоторых длинные, крашенные в мерзкий желтый цвет, челки. Все в стремных куртках. На лацканах странные значки – алюминиевые кружочки без всякого принта. На кружочках следы наждачной бумаги, то есть рисунки тщательно удалялись. Наверное, какой-то протест…