История Брунгильды и Фредегонды, рассказанная смиренным монахом Григорием. Часть 2

– Пожар! – раздался протяжный вопль за его спиной. Полусонные горожане и воины побежали на зов. Кто-то тащил ведро с водой, кто-то топор… Если пожар перебросится на соседние дома, им конец. Это понимали все.

– Чего встали? – заорал герцог на стражников. – Сгореть захотели? А ну, бегом пожар тушить! Мои люди ворота посторожат!

Стражники бросились в сторону зарева, которое поднималось всего в паре сотен шагов от них, а небольшой отряд герцога открыл ворота и растворился в темноте, топотом копыт пробуждая от сна бургундский лагерь. Впрочем, их не стали задерживать, никто не ожидал столь беспримерной наглости. Стража вернулась быстро, ведь пожар был потушен тут же, и об измене аквитанского герцога немедленно доложили Эонию Муммолу и Ваддону. Те хмуро молчали и понимающе переглядывались. Надежды на благоприятный исход дела здесь не было уже ни у кого. И никто из них не ждал ничего хорошего от занимающегося дня.

– Вот ведь хитрая сволочь! – нарушил молчание Ваддон. – Сбежал все-таки!

Лагерь бургундцев встретил наступившее утро деловитой суетой. В сотне шагов от стены строились штурмовые колоны из пехотинцев с большими щитами и связками фашин. Комменжу предстоял новый штурм.

– Ты думаешь о том же, что и я? – мрачно спросил его Муммол.

– Да что тут думать, – махнул рукой Ваддон. – С восточной стороны пойдут, там ров пожиже. Забросают хворостом, а потом с лестницами на приступ пойдут.

– Согласен, – кивнул Муммол. – Ну, что же, кипятка у нас хватит, пусть лезут.

По сигналу трубы колонны штурмующих пошли к стене города. Как и предполагал Ваддон, враг решил завалить ров и взять город приступом. Вот и воины с лестницами показались в лагере, строясь для атаки. Связки хвороста полетели в ров, и то один, то другой воин валился наземь, поймав стрелу. Епископ Сагиттарий в кольчуге и шлеме метался по стене, подбадривая воинов, и лично бросал камни. Он довольно вскрикивал при каждом удачном попадании, ведь христианское милосердие было совершенно чуждо этому исчадию Сатаны. После его броска молоденький парнишка упал в ров, обливаясь кровью из рассеченной головы, и его тут же завалили фашинами, не оставив ни малейшего шанса на спасение. Его товарищи падали рядом, ведь стена была высотой в три человеческих роста, а с такого расстояния попадет даже слепой. Из лагеря выдвинулись новые отряды, которые тащили наспех сколоченные лестницы. Горожане и крестьяне, непривычные к воинской жизни, трусили отчаянно. И лишь зуботычины десятников из франков гнали их вперед, под камни и кипящее масло. Бургундцы преодолели ров сразу в трех местах, а их лестницы уперлись в стену. Криками, угрозами и пинками на лестницы погнали первых смертников, из которых до верха не добрался ни один. Камни и кипяток сделали свое дело. Довольные защитники скалились и тыкали пальцами, глядя, как катаются внизу воющие от безумной боли ополченцы, у которых прямо на глазах кожа покрывалась огромными пузырями. Штурм захлебнулся в очередной раз, и войско отхлынуло в лагерь. Заставить людей лезть на стену не могли ни угрозы, ни обещания награды. Умирать никто не хотел. Четыре десятка убитых остались под стеной, и еще сотню раненых увели в лагерь. Комменж снова устоял, а вечером к воротам подошли послы от герцога Леодегизила.

– Эоний Муммол, – сказал один из них, – скажи нам, у тебя помутился разум? Ты предал своего государя и стал служить какому-то самозванцу. Твоя жена и дочери в плену, а сыновья уже убиты. Одумайся!

– Если сохраните мне жизнь, то мы можем договориться, – ответил после раздумья Муммол.

– Герцог Леодегизил дает обещание, что сохранит тебе жизнь, – торжественно ответил посол.

Вечером в церкви встретились епископ Сагиттарий, Хариульф, Муммол и Ваддон. Никто из них более не помышлял о сопротивлении. Каждый из них понимал, что теперь это не имеет ни малейшего смысла. Тяжелое молчание первым нарушил Ваддон.

– Надо свои шкуры спасать. Как думаете, если мы нашего королька выдадим, сможем уцелеть?

– Думаю, да, – после недолгих раздумий сказал Муммол. – Я Леодегизила хорошо знаю, договоримся. Надо только, чтобы он святым Мартином поклялся. Иначе обманет, лживая скотина, и даже не поморщится.

– Ну, значит, так и решим, – согласно кивнул Сагиттарий. – Договаривайся с ними о том, что Гундовальда мы выдадим, а взамен они нас отпускают на все четыре стороны.

Все необходимые клятвы были принесены, и это успокоило заговорщиков. Вечерний ужин прошел в неловкой тишине. Гундовальд всеми чувствами, обострившимися за последние недели до предела, чуял неладное. Не к добру это молчание, ох, не к добру. И никто из верных доселе соратников не встречается с ним взглядом, словно боялся, что он в них прочтет всю горькую правду. Вскоре вязкую тишину нарушил Эоний Муммол.

– Вчера послы приходили, король. Твой брат мир предлагает. Говорит, что из родных никого не осталось, только мальчишка Хидьдеберт, да младенец Хильперика. А ты сам знаешь, дети в этом возрасте мрут как мухи. Боится король Гунтрамн, что держава франков после его смерти вовсе без короля останется.

– Договорились, значит, – с горечью ответил Гундовальд. Вот и нашлась причина этой тягостной тишины. Никто не хотел брать на себя грех предательства первым. Все ждали, когда это кто-то другой сделает. И Гундовальд добавил:

– По вашему зову занесло меня в эту Галлию. И часть моего богатства, состоящего из большого количества золота, серебра и разных драгоценностей, находится в Авиньоне, а другую часть унес Гунтрамн Бозон. Я же с Божьей помощью во всем положился на вас, доверил вам свой замысел, править желал всегда с вашей помощью. Теперь же, если вы мне в чем-либо солгали, будь вашему поступку судьей Господь. Ибо сам Он и рассудит дело мое[22].

Муммол, который честно смотрел ему прямо в глаза, ответил:

– Ни в чем мы тебя не обманываем. Вот, смотри: у ворот стоят храбрейшие мужи в ожидании твоего прихода. Теперь же сними мой золотой пояс, которым ты опоясан, чтобы не казалось, что ты идешь в гордыне своей[23].

– Ясны мне твои слова: ты хочешь отнять у меня твой подарок, который носил я до сих пор в знак твоей дружбы[24].

– Да ничего тебе не грозит. Герцог святым Мартином поклялся, что ничего тебе не будет. Поедешь отсюда прямо к брату. Я тебе тоже всеми святыми клянусь! – Муммол был так убедителен, что Гундовальд поверил ему. Точнее, он хотел ему верить, ведь иначе он совсем пропал. А так хоть какая-то надежда оставалась.

После ужина Гундовальд помолился, вручив свою жизнь Всевышнему, и пошел к воротам. Он не обращал внимания на взгляды воинов и горожан, в которых читался затаенный страх, надежда, презрение и ненависть. Ведь это он навлек на них все эти беды, это его неуемная жажда власти привела сюда гнев королей. Створка ворот открылась с противным скрипом, и Гундовальд несмело вышел наружу. Граф Оллон, стоявший со своими людьми невдалеке, понимающе ухмыльнулся.

– Пойдем, король, тебя ждет вино и сытный ужин, – и он сделал приглашающий жест рукой.

Со стены за развернувшимся действом напряженно наблюдали бывшие друзья Гундовальда. Тот не прошел и полусотни шагов, как тяжелое копье, ударившее в спину, опрокинуло его наземь. Пластины имперского доспеха выдержали, и это немало удивило Оллона, который и попытался убить бывшего короля. Он копье бросал изрядно.

– Ничего себе! – пробурчал граф. – До чего добрый доспех. Себе его заберу!

Гундовальд начал вставать, но в голову его ударил тяжелый камень, и он потерял сознание. Воины Оллона налетели как воронье, и начали бить его без разбора копьями и мечами. Его раздели догола, длинные волосы и бороду вырвали, ноги связали веревкой и утащили в лагерь.

– Упокой, господи, его душу, – перекрестился епископ Сагиттарий, который, не отрывая глаз от жуткого зрелища, прикладывался к фляжке с вином. – Теперь и нам пора выходить.

Заговорщики со своими людьми спокойно вышли из города, а внутрь зашли отряды франков. Уже к вечеру следующего дня в Комменже не осталось ни одного целого здания и ни одного живого человека. Даже слуг божьих не пощадили. Пространство внутри городских стен превратилось в голую землю, кое-где усеянную битым камнем и тлеющими углями.

Хариульф и Ваддон, смекнув неладное, ушли из лагеря, оставив в заложниках своих сыновей. Эоний Муммол и Сагиттарий расположились в соседнем городишке, ожидая воли короля Гунтрамна. Они и не знали, что воля эта была известна заранее. Гунтрамн не колебался ни мгновения. Бунтовщиков ждала смерть. Слухи об этом пошли по лагерю, и Муммол с Сагиттарием вломились в дом Леодегизила, который оказался в ловушке.

– Ты меня обманул, сволочь! – заорал Муммол, и потянул из ножен меч. – Конец тебе!

– Эй, погоди, дружище! Не горячись! – примирительно поднял руки Леодегизил. – Тут какая-то ошибка! Да я тебе девой Марией и святым Мартином клянусь, что никто тебя убивать не собирается! Побудь здесь, я сейчас все улажу.

Пока Муммол переваривал сказанное, герцог выскочил на улицу, где увидел своих воинов, окруживших «верных» Муммола. Те уже сыпали оскорблениями, и вот-вот должны были сцепиться между собой. Бургундских бойцов было существенно больше.

– Я вам что сказал, олухи?! – заорал на своих воинов Леодегизил. – Я вам велел перебить их! А почему они ко мне в дом вломились? Прикончить всех!

«Верные» были убиты быстро, а вот с Эонием Муммолом пришлось повозиться. Отважный патриций был в броне и шлеме, и он сразил немало врагов, прежде чем бургундские франки подняли его на копья. Сагиттария, который вышел на улицу, ожидая неминуемой смерти, окружили враги с окровавленными мечами.

– Вам, святой отец, в лесу бы спрятаться, – участливо сказал десятник с длинной, слипшейся от пота бородой и чисто выбритым затылком. – А то, неровен час, погибнете здесь. Капюшон на голову набросьте, вас и не узнает никто. И бегите, святой отец, отсюда. Со всех ног бегите!

Сагиттарий выдохнул с облегчением, мелко перекрестился и набросил, как и советовал ему богобоязненный воин, капюшон на голову. И он даже не успел заметить, как тот же воин перекрестился и с хеканьем махнул мечом. Голова мятежного епископа вместе с отсеченным капюшоном покатилась по земле, уставившись в ясное аквитанское небо удивленными глазами.

Глава 6

Год 6093 от Сотворения Мира (585 от Р.Х.), 4 июля. Орлеан. Бургундское королевство.

– Долгих лет королю! Слава! Славься, наш король! – нестройные приветствия оглушили Гунтрамна, когда он вошел в Орлеан. Крики, что доносились до него, звучали на трех языках. В этом городе использовали латынь, сирийское наречие и даже язык иудеев, коих в Галлии тогда было несметное количество. Особенно много их было на юге, в Марселе и Арле. Гунтрамн иудеев ненавидел, как и полагается доброму христианину, и много раз крестил их под угрозой казни. Это было единственное, в чем они оставались схожи с братом Хильпериком. Тот тоже в своих владениях крестил иудеев сотнями, а те, зная свирепый нрав короля, шли на это, боясь кары господней. Хильперик не терпел ослушания, и его палач достиг немыслимых высот в деле вырывания глаз, приближаясь в этом деле к мастерам из самого Константинополя. И только на языке франков король не слышал приветствий, германцы пока еще жили на своих хуторах. Город этот так и остался римским, хоть и пал старый Рим добрую сотню лет назад.

Орлеан не изменил ему, отказав в притязаниях Гундовальда, и король благосклонно кивал налево и направо, приветствуя горожан. Как и полагается отменному хитрецу, Гунтрамн после общей с собственным племянником победы, поехал в Париж, чтобы этому самому племяннику подложить хорошую свинью. Ну и его возлюбленной матери Брунгильде тоже. Хотя, кого он обманывает? Очередная подлость бургундского короля предназначалась именно невестке, а не ее недалекому сыну. Того вообще мало что интересовало, кроме ловли рыбы. Не король, а крестьянин какой-то. Тьфу! Гунтрамн принял предложение Фредегонды, и станет крестным ее сына. Этим он признает его право на Нейстрию и устранит последние сомнения в том, что мальчик настоящий сын Хильперика. Не в последнюю очередь он это сделает из-за того, что именно Брунгильда тайно поддерживала Гундовальда, и даже сейчас, не боясь гнева короля, приняла у себя бунтовщика Ваддона. Тот, бросив своих сыновей, помчался в Мец и там вымолил себе защиту. Где-то в своих владениях прячется мятежник Дезидерий, укрепляя и без того неприступную виллу. Негодяй Бозон тоже скрылся в ее землях, поделившись частью несметных богатств, что он смог награбить за свою беспокойную жизнь. Что ж, Гунтрамн достойно ответит этой интриганке. Вся австразийская семейка такая. По слухам, ее дочь Ингунда в Испании вместе со своим муженьком мятеж против законного короля подняли. Принцу самому на трон не терпится сесть. Постоянные неурядицы за Пиренеями привели к тому, что непрерывную грызню за власть назвали «готской болезнью», и именно ей была больна Брунгильда в самой тяжелой форме. Никак успокоиться не может. Что ж, она скоро узнает, что Фредегонда останется королевой, а у ее Хильдеберта появился мощный противовес в лице двоюродного брата, который тоже станет крестным сыном Гунтрамна, и его возможным наследником. Бургундский правитель не изменял себе. Он всегда стравливал между собой королей, оставаясь в стороне и получая все выгоды от этого. Так и сейчас. Наглая интриганка Брунгильда ему как кость в горле, а ослабленная Фредегонда, которая напоминала волчицу с вырванными клыками, будет постоянно беспокоить ее, к вящему удовлетворению бургундского короля. А иначе для чего нужна эта опасная баба? Он прихлопнул бы ее одним ударом, словно комара. А пока… Пусть живет и грызет жену ей же убитого родственника.

Герцог Леодегизил, который ехал с королем стремя в стремя, наклонился к Гунтрамну поближе и шепнул:

– Смотри, мой король, как иудеи надрываются! Ведь громче всех тебя приветствуют! Царем земным величают. Я слышал, что они уже целую делегацию составили. Придут на местных христиан жаловаться. Те в прошлом году синагогу спалили. Не иначе, будут просить, чтобы ты за свой счет ее отстроил.

– Да не бывать этому! – вскинулся Гунтрамн. – Не терплю это племя. Не пускать их ко мне! Сам с ними разберись.

Герцог понятливо кивнул головой. Он стал вторым лицом в королевстве, и властью обладал теперь просто невероятной. Они с государем двигались к базилике святого Авита, где их ждал епископ Турский Григорий. Невысокий болезненный священник мало изменился за те годы, что его не видел Гунтрамн. Он был все так же худ и подвижен, лишь умные ясные глаза окружила тонкая сетка морщин. Виски Григория присыпало мукой седины, но старым он не выглядел вовсе, хотя и перешагнул уже сорок седьмой год. Согласитесь, возраст вполне почтенный.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Лишение свободного человека одежды было актом символическим унижением. Разоружение равнялось лишению гражданских прав.

2

Цитируется по источнику.

3

Цитируется по источнику.

4

Цитируется по источнику.

5

Цитируется по источнику.

6

Цитируется по источнику.

7

Цитируется по источнику.

8

Балломер – презрительное прозвище Гундовальда, означающее «дурной, или порченый Меровинг». Он вполне мог быть сыном Хлотаря I, но старый король его не признал, и Гундовальд остался сыном своей матери. Только неуемная наглость сподвигала его на то, чтобы продолжать добиваться королевской власти, ведь внебрачных детей короли франков оставляли огромное количество.

9

Цитируется по источнику.

10

Цитируется по источнику.

11

Цитируется по источнику.

12

Многие бастрады Хлотаря достигли высокого положения, если им хватало ума не претендовать на королевскую власть. Герцог Суассона Раухинг тоже был его непризнанным сыном. Формирование высшей аристократии из внебрачных королевских детей – обычная практика Средневековья. Бастардом был даже Вильгельм Завоеватель.

13

В случае займа у иудея, по всей видимости, речь шла о старинной римской норме, когда магистраты отвечали своим имуществом за сбор налогов. В то время города жили по римским законам, и налоговая система тоже оставалась римской. Франки в это не вмешивались. Именно поэтому Евномию пришлось занять деньги. История с убийством ростовщика турским графом – реальна и взята из источника.

14

Короли объезжали города, утверждая свою власть. Прибытие в чужой город означало его аннексию. Усугубляло ситуацию то, что в это время взималась дань и вершился суд.

15

Гундовальда короновали в местечке Брив. Когда его проносили на щите, он не удержался и упал, что было трактовано современниками как то, что он скоро потеряет власть.

16

Святой Петр Мецский. День памяти 27 сентября. Его участие в этой истории является одним из вероятных сценариев. Потому что иной правдоподобной версии, как мог быть раскрыт столь хорошо внедренный агент, у автора просто не нашлось.

17

Цитируется по источнику.

18

Копье было символом бога Вотана, и означало в данном случае признание Хильдеберта полноценным королем, а не опекаемым принцем.

19

Цитируется по источнику.

20

Цитируется по источнику.

21

Цитируется по источнику.

22

Цитируется по источнику.

23

Цитируется по источнику.

24

Цитируется по источнику.