История Брунгильды и Фредегонды, рассказанная смиренным монахом Григорием. Часть 2

– Говори, негодяй! – сказал Гундульф. – Мы тебя слушаем.

– Я должен был отравить королеву и короля. Яд в моей келье за камнем. Вы узнаете это место, оно замазано свежей глиной. – И он застонал от боли и осознания того, что из этого подвала он больше не выйдет. А если и выйдет, то только до ближайшего эшафота, где его казнят на потеху черни.

– Почему ты решился на это? – спросил изумленный Гундульф, который о визите епископа Петра не знал.

– Награда! Я жаждал награды! Она обещала сделать меня епископом в Руане, – прошептал несчастный Леонтий. – Я так мечтал об этом!

– Королева Фредегонда? – неверяще воскликнул герцог и посмотрел на Брунгильду, которая сидела с понимающей усмешкой. – Да как она посмела? Хотя… Она же убила короля Сигиберта. Ну, до чего же неугомонная баба, – в удивлении покрутил головой герцог. – Казнить его, госпожа?

– Ни в коем случае! – мотнула та головой. – Вылечить спину, отвезти в Руан и передать лично в руки графу Ансовальду. Чтобы ни один волос с его головы не упал!

И она развернулась и пошла к себе. Три пары глаз удивленно смотрели ей след. Даже палач, туповатый полуголый детина в кожаном фартуке, забрызганном кровью, был изумлен донельзя. Разве можно признаться в покушении на убийство короля и остаться в живых?

Никому из этих людей не хватило ума, чтобы оценить этот бесподобный образчик королевского юмора. Он был слишком тонок для них.

Глава 4

Год 6093 от Сотворения Мира (585 от Р.Х.), февраль. Руан. Нейстрия.

Фредегонда с немногими оставшимися верными ей людьми жила на вилле под Руаном. Хуппа, Ансовальд, референдарий Бобон и бывший руанский епископ Мелантий остались с ней. Мелантия прогнали с кафедры, потому что Претекстат, который восемь лет провел в ссылке на крошечном острове у побережья, триумфально вернулся в родной город и теперь служил королю Гунтрамну словно цепной пес. Епископ ничего не забыл, и он люто ненавидел Фредегонду. Королева была окружена его лазутчиками, а о каждом ее шаге доносили прямо в Шалон-на-Соне.

У нее отобрали сына. Ее малютку Хлотаря! Он теперь жил в Париже, в старом дворце, в окружении толпы служанок и дядек из старых лейдов Хильперика. Она была здесь, а он там… Фредогонда хотела выть от бессилия. Она рыдала по ночам, но ничего сделать не могла. Король Бургундии, разлучивший их, оставался непреклонен в своем решении. Ей даже видеться ним не позволяли, и она делала это украдкой, словно какая-то воровка. Фредегонда до сих пор не крестила маленького Хлотаря, чем немало удивляла окружающих. Но у нее на это были свои резоны, и крещению сына была в ее планах отведена особая роль. Она не разбрасывалась возможностями, коих у нее осталось совсем немного. А крещение короля – это возможность, да еще какая. Нет, она не сделает глупость, она просто не может себе этого позволить. Тот жалкий огрызок, что оставили ей, даже королевством было сложно назвать. Пяток небольших городов на северо-западе Галлии, прижавшихся к морю, и все. Даже Суассон и Камбре, вотчины старого Хлотаря, у нее нагло отобрали. Герцог Раухинг, этот ублюдок старого короля, переметнулся к Брунгильде, не моргнув глазом. И чего ему не хватало? Во всем королевстве франков не было никого богаче, чем герцог Суассона. Южные города забрал себе Гунтрамн, причем забрал даже те, что принадлежали раньше Сигиберту. Проклятый святоша греб под себя все, до чего мог дотянуться. У нее сегодня было необычное дело. В Руан привезли монаха Леонтия, которого она послала с особой миссией в Мец. Он не справился, и его, словно в насмешку, привезли назад. Брунгильда решила поглумиться над ней. Она дала понять, что Руанская королева настолько ничтожна, что ее убийц даже казнить незачем.

– Как тебя смогли разоблачить? – спросила Фредегонда монаха, стоявшего перед ней на коленях.

– Я не знаю, госпожа, – с жаром начал доказывать он. – Меня схватили ни с того, ни с сего, и подвергли немыслимым мучениям. Я не выдержал.

– Ты никому не проболтался? – с подозрением спросила королева.

– Нет, госпожа, что вы! Кроме исповедника, я никому об этом не говорил! – горячо оправдывался тот.

– Что??? – широко открыла глаза Фредегонда. – Да ты совсем дурак? И кому ты исповедовался?

– Епископу Петру, он святой человек… Нет! Невозможно! Ведь тайна исповеди…, – с ужасом сказал монах, которого только что посетило озарение. – Пощадите, добрая госпожа! Умоляю!

– Пощадить? – лицо Фредегонды напоминала ледяную маску. – Хорошо, я тебя пощажу. Не стану убивать служителя божьего. Отрубите этому дурню руки и ноги, прижгите и отвезите родне. Он хочет жить, так пусть живет.

Она повернулась и ушла, выбросив из головы жалкого неудачника. У нее было еще более важное дело. Только что приехал Хуппа и привез ее дочь. Вот на кого можно положиться, он никогда ее не подводил.

– Госпожа! – склонился в поклоне граф-конюший. На его лице была написана искренняя почтительность. Свою королеву он боготворил. – Я сделал все, что вы велели. – И он добавил значительно: – И даже то, что вы не велели. Но я ничего не мог сделать. Эти наемники никого не слушают. Сущие разбойники! А уж болтуны какие! Они прямо сейчас награду пропивают.

– Где моя дочь? – не переменившись в лице, спросила Фредегонда. Она услышала все, что нужно. Хуппа не подвел и в этот раз.

– Она в своих покоях, купается с дороги, моя госпожа, – пояснил Хуппа.

Фредегонда развернулась и пошла к покоям дочери, где та отмокала в огромной бадье, до краев наполненной горячей водой. Движением руки королева прогнала служанку из комнаты. Огромная вилла казалась пустой, ведь и слуг у королевы было совсем мало. Ей просто не на что было их теперь кормить.

– Доченька, как ты? Я так волновалась! – с участием сказала она.

– Знаешь, о чем я думала всю дорогу от Тулузы? – ответила вопросом на вопрос Ригунта.

Она с блаженным видом лежала, не открывая глаз. Девушка похудела и осунулась. Около углов рта залегли горькие складки, которые сделали ее старше лет на пять-семь. Она сильно повзрослела за эти месяцы, сломавшие ее жизнь.

– Я думала о том, – продолжила принцесса, – что буду делать, когда вернусь домой. И я, кажется, придумала.

– О чем ты? – не поняла ее Фредегонда. Она совершенно растерялась, а сердце сжалось в неприятном предчувствии. Она ждала чего угодно, но только не такого. У ее дочери был стальной характер. Ума бы только побольше…

– Меня теперь никто и никогда не возьмет замуж, – спокойно заявила Ригунта, по-прежнему не открывая глаз. – Твои псы треплются в каждой харчевне, как имели меня всю дорогу от Тулузы до Руана. Значит, мне нужно будет целыми днями чем-то заниматься, пока я, наконец, не подохну. В монастырь я не пойду, скорее в петлю залезу. И вот что я придумала, любезная матушка. Я посвящу свою жизнь тому, чтобы превратить твою жизнь в сущий ад. Как тебе моя затея? Нравится? Мне вот очень нравится!

– Что ты такое несешь? – взвилась королева.

– Да, мамочка! – с блуждающей улыбкой на лице заявила ей любимая дочь. – У меня есть свои поместья, денег хватает, и времени свободного теперь будет предостаточно. Ты проклянешь тот день, когда родила меня. Это я тебе обещаю. А теперь убирайся отсюда, служанка.

– Ах ты, дрянь! – взвизгнула Фредегонда. – Да как ты смеешь!

– Убирайся, я сказала! – закричала Ригунта, глотая брызнувшие из глаз злые слезы. – Я ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу!!!

* * *

В это же время. Шалон-на-Соне. Бургундия.

Король Гунтрамн ходил по своим покоям чернее тучи. Самозванцу уже покорился весь запад королевства, от Бордо до самых Пиренеев. Но самым скверным из этого стало то, что Брунгильда заняла нейтральную позицию, и даже хуже. Она тайно поддерживала Гундовальда. Ведь тот, объезжая города, которые ранее принадлежали Сигиберту, принимал присягу в пользу его сына. Он как бы подавал знак Брунгильде, что не враг ей. А вот в собственных городах Гунтрамна и в тех, что принадлежали его покойному братцу Хильперику присягу приносили уже лично ему. Это был открытый вызов, но сил у бургундского короля пока маловато. Лучшие полководцы всех франкских королевств служили сейчас Гундовальду. Дезидерий, Бозон и даже непобедимый Муммол, все они сидели в лагере самозванца. Гунтрамн, которого никто и никогда не видел на поле боя, откровенно трусил. В случае проигрыша судьба Фредегонды, сосланной в медвежий угол, покажется ему райской. Нет, ну и стервой оказалась его невестка! До сих пор злится за то, что он Фредегонду ей не выдал. А ведь он стал отцом ее сыну, и только благодаря бургундскому королю она все еще правит, понемногу прибирая в Австразии власть.

– Государь! – перед ним склонился герцог Леодегизил. – Послы самозванца вошли в город и смущают народ. Они заявляют налево и направо, что пришли требовать долю наследства для своего королька. И у них в руках зеленые ветви.

– Что у них в руках? – изумился Гунтрамн. Древний германский знак мира, который подчеркивал священный статус посла, использовался последний раз лет сто назад. Это был такой замшелый обычай, что о нем уже почти никто и не помнил. И уж точно, Гунтрамн, ревностный христианин, плевать хотел на какие-то там ветки.

– В подвал их, на дыбу! – решительно сказал он. – Как с ними палач поработает, меня позовите. Сам поговорить с ними хочу. Нет, ну какая дерзость! Послы от самозванца! Подумать только!

Король в тот день обедал в одиночестве, он так больше и не женился, смиренно приняв свою участь. Жареные дрозды в шафране были сегодня очень хороши, но Гунтрамн не замечал вкуса изысканного блюда. Он методично вливал в себя кубок за кубком. Крепкое вино из Газы било в голову, уменьшая то беспокойство, что терзало короля. Он был уже изрядно пьян, когда майордом позвал его в подвал. Послов подготовили к откровенному разговору, умелый палач расстарался на славу.

– Государь, – сказал герцог, который вел допрос. – Вы должны это услышать. Говори, отродье сатаны!

Подвешенный на дыбе посол поднял на короля мутный взгляд и произнес:

– Гундовальд, недавно приехавший с Востока и считающий себя сыном вашего отца, короля Хлотаря, послал нас, чтобы получить причитающуюся ему часть королевства. Если же она не будет вами возвращена, знайте, что он придет с войском в эту область. Ведь к нему присоединились все храбрейшие мужи той Галльской земли, которая простирается за рекой Дордонь. И говорит Гундовальд так: «Когда сойдемся мы на одном бранном поле, тогда Господь покажет, сын я Хлотаря или нет»[17].

– Так-то ты их подготовил, – укоризненно спросил Гунтрамн у герцога Леодегизила. – Смотри, как нагло разговаривают. А ну-ка, растянуть их посильнее и огня им под ноги! И зачем я держу столько бездельников! Все приходится самому делать! Спаси и сохрани!

Через полчаса король вышел из допросной в полнейшем смятении. Его худшие опасения подтвердились полностью. К самозванцу попали сокровища Ригунты, и недостатка в средствах у него не было. Призвал в Галлию его сам Гунтрамн Бозон, который служил Брунгильде, а это было совсем плохо. Если на него накинутся с двух сторон, то ему конец. Но Гунтрамн не был бы самим собой, если бы не нашел достойный выход из этой, почти безнадежной ситуации. Не напрасно этот слабый богобоязненный человек считался лучшим политиком своего времени.

– Леодегизил, – скомандовал он. – Собирайся, завтра поедешь в Мец. Я должен встретиться с племянником. Делай что хочешь, но привези Хильдеберта сюда. И готовься, войско на самозванца поведешь ты.

* * *

Год 6093 от Сотворения Мира (585 от Р.Х.), март. Шалон-на-Соне.

– Теперь ты убедился, мой дорогой племянник? – сказал Гунтрамн, когда они вышли из подвала. – Ты же слышал этих людей собственными ушами.

Хильдеберт, худощавый пятнадцатилетний юноша с длинными светло-русыми волосами, расчесанными на пробор, шел рядом с задумчивым видом. Всеми делами управляла мать, но ее тут не было, а значит, придется принимать решения самому.

– Я все услышал, дорогой дядя! Мы должны раздавить этого негодяя, и побыстрее, пока он не набрал силу.

– Пойдем, Хильдеберт, нас ждут, – сказал ему король. – Я отдам тебе все города, что принадлежали раньше твоему отцу, и сделаю это в присутствии всех воинов. Я тебя заклинаю, не встречайся в ближайшее время со своей матерью, иначе Гундовальду будут известны все наши планы. Епископа Эгидия остерегайся особенно, он предатель. Запомни, это, Хильдеберт!

Они пришли в зал, где сидели знатнейшие воины обоих королевств. Гунтрамн прилюдно вручил племяннику копье[18] и сказал:

– Смотрите, о мужи, как мой сын Хильдеберт уже вырос. Смотрите и остерегайтесь считать его ребенком. Теперь забудьте о своей развращенности и своеволии, которыми вы отличаетесь, ведь он ваш король, которому отныне вы должны служить преданно[19].

Этим ходом Гутрамн решил многое. Он вернул племяннику города, которые и так были захвачены Гундовальдом. Он признал Хильдеберта совершеннолетним и вывел его из-под опеки матери. Хильдеберт даст ему собственное войско, и они двинут его на Гундовальда. Самозванец будет уничтожен, и это случится очень скоро. Старый хитрец снова вытащил лапу из почти что захлопнувшегося капкана.

* * *

Год 6093 от Сотворения Мира (585 от Р.Х.), май. Комменж. Аквитания.

Городок Комменж, расположившийся в предгорьях Пиренеев, был почти неприступен. Он стоял на высокой скале, и его окружала высокая стена с башнями. В городе был источник чистой воды, а его амбары ломились от зерна. Именно сюда сбежал Гундовальд, когда понял, что на него движутся армии Австразии и Бургундии. Герцоги Дезидерий и Гунтрамн Бозон, отличавшиеся поразительным чутьем, сбежали первыми. Дезидерий даже умудрился прихватить часть казны, половина из которой, впрочем, досталась врагам. Верблюды, груженые драгоценной поклажей, немало изумили воинов Гунтрамна, и вся Галлия окончательно убедилась в том, что не истинный Меровинг пытался захватить власть, а безвольная кукла, оплачиваемая из далекого Константинополя. Откуда иначе могла взяться эта дьявольская животина?

Тем не менее, отчаянный епископ Сагиттарий, герцог Аквитании Бладаст, Ваддон и Эоний Муммол не струсили и готовили город к обороне. Запасов и воды предостаточно, стены крепки, а значит, сидеть в осаде они могли много месяцев. Но главным вопросом было не сколько сидеть, а зачем. И эта мысль терзала приближенных Гундовальда день и ночь. Они уже уяснили, что их авантюра потерпела крах.

А войско под командованием Леодегизила плотно обложило город. Осажденные наблюдали со стен, как воины ставят палатки, как собирают тараны и как возвращаются в лагерь отряды, грабившие окрестности. Столбы дыма на горизонте говорили о том, что с деревенскими жителями никто церемониться не собирался. Южная часть Аквитании в который раз была ограблена дочиста.

Оллон, граф Буржа, взобрался как-то на холм и кликнул Гундовальда. Тот пришел, и у них состоялся преинтереснейший разговор. Граф спросил его:

– Не ты ли тот маляр, который во времена короля Хлотаря размалевал двери и своды часовни? Не ты ли тот, которого жители Галлии обычно называли Балломером? Не ты ли тот, которого франкские короли за непомерные притязания неоднократно остригали и выгоняли? Скажи же, несчастнейший из людей, кто тебя привел в эти места? Кто в тебя вселил такую дерзость, что ты осмелился дойти до границы наших государей и королей? Если кто тебя пригласил, то назови того вслух. Вот пред очами твоими стоит смерть; вот тот самый ров погибели, что ты так долго искал, в него тебя ввергнут стремглав. Назови имена твоих спутников и выдай тех, кто тебя призвал[20].

Гундовальд ответил:

– Что Хлотарь, отец мой, возненавидел меня, это каждому известно; что он меня остриг, а потом и братья остригли, это всякому ясно. Оттого-то и сошелся я с Нарсесом, правителем Италии; там и жену взял, и двух сыновей родил. А как жена умерла, я с детьми уехал в Константинополь. Императоры же приняли меня ласково. И там я жил до сего времени. А перед этим, когда был в Константинополе Гунтрамн Бозон, я, обеспокоенный, старательно расспрашивал его о делах моих братьев и узнал, что род наш захирел и от корня нашего остались только короли Гунтрамн и Хильдеберт, то есть брат мой и сын моего брата. Король Хильперик и сыновья его умерли, остался только один младенец. Брат мой Гунтрамн детей не имел, а Хильдеберт, наш племянник, не был еще в силе. Все это подробно изложив, Гунтрамн Бозон пригласил меня сюда, говоря: «Приходи, ибо тебя зовут все знатные мужи в королевстве Хидьдеберта, и никто не посмеет слова молвить против тебя. Ибо все мы знаем, что ты сын Хлотаря, и если ты не придешь, то в Галлии никого не останется, кто мог бы править королевством». Я же, вручив ему много подарков, взял с него клятву у двенадцати святынь в том, что я доеду до этого королевства в безопасности. Посему я прибыл в Марсель, и там меня принял с величайшим радушием епископ, так как у него были письма от знатных лиц из королевства моего племянника Хильдеберта. А оттуда по желанию патриция Муммола я переехал в Авиньон. Гунтрамн же, забыв о клятве и о своем обещании, отнял у меня мои богатства и присвоил их себе. Знайте, что я такой же король, как и брат мой Гунтрамн. И если вы переполнены такой лютой ненавистью ко мне, то отведите меня к вашему королю, и если он признает меня своим братом, то пусть делает то, что ему захочется. Если же вы этого не захотите, то дайте мне уйти туда, откуда я пришел. Я и вправду уйду, никому не причинив обиды, А чтобы убедиться в том, что это правда, спросите Радегунду из Пуатье и Инготруду из Тура, они подтвердят вам, что я говорю правдиво[21].

– Никуда ты отсюда не уйдешь, самозванец, – сплюнул Оллон. – Лучше сдайся сам. Иначе мы возьмем город и тут даже собаки живой не останется.

Гундовальд молча развернулся и ушел. Ему больше нечего было сказать своему врагу. Город готовился к обороне. Эоний Муммол уже собрал ополчение из горожан и вывел их за стену. После этого ворота были закрыты, и несчастные остались один на один с врагом. Их самих тут же перебили, а имущество в городе разграбили. Так благородные аристократы уменьшили количество ртов в осажденном городе.

На следующий день начался штурм. Тараны, укрытые досками и связками хвороста, подкатили к воротам. В наступающих летели камни, стрелы и лился кипяток. Епископ Сагиттарий, облаченный в броню, был на стене, подбадривая защитников, и лично бросал камни в осаждающих. Слуга божий явно ошибся, когда выбирал жизненную стезю.

Франки никогда не умели толком брать крепости, и топтались под стенами месяцами. Этот штурм захлебнулся, как не задался штурм и на следующий день. Войско законных королей откатилось в лагерь, нужно было похоронить убитых, ведь счет им шел на сотни. Установилось шаткое перемирие. Надолго ли?

Глава 5

Год 6093 от Сотворения Мира (585 от Р.Х.), июнь. Руан. Нейстрия.

– Ах, ты, шлюха проклятая, – Фредегонда хлестала по щекам пьяную дочь, которая лежала совершенно голая, бесстыдно раскинувшись на своем ложе. Ригунта не бросала слов на ветер и в последнее время словно сорвалась с цепи. Она спала со всеми подряд, от герцога до слуги, и слухи о ее ветрености пошли кругами по всей стране, немало удивляя подданных. Ведь распутницу у франков ждало серьезное наказание. Где-нибудь в деревенской общине муж загулявшую жену мог остричь наголо и гонять кнутом по всей деревне на потеху односельчанам. После этого любвеобильную даму прогоняли с глаз долой, и выйти замуж снова она уже не могла до конца жизни. Юные же девицы вообще не знали мужчин до свадьбы. Так что любимая дочурка подбросила матери проблем, опозорив ее перед всеми. Отнять имущество дочери Фредегонда не могла, закон охранял ее от самоуправства. Даже по статусу, согласно обычаям, дочь была ей равна, и как бы не выше. Они обе считались королевами, и Фредегонда просто не находила себе места от бессилия.

В остальном ее жизнь понемногу входила в колею. Она прибирала к рукам знать своего королевства, и правительницей оказалась на редкость толковой, жесткой и справедливой, не допуская садистских перегибов своего мужа. Ведь то, что сходило с рук королю-воину, ей не простит никто. Нейстрию сейчас никто не трогал, ведь пока она наводила порядок в своих землях, на юге зрело облако бунта. Неудачник Гундовальд, над которым смеялась вся родня, отхватил себе таки королевство в Аквитании. Фредегонда не верила в его успех, уж очень шатким был его трон, окруженный проходимцами и предателями.

– Да проснись ты! – хлестала она по щекам дочь. Та, наконец, приоткрыла глаза и прохрипела:

– Я королева, что хочу, то и делаю. И ты мне не указ! Пошла вон, служанка!

Фредегонда опрометью бросилась из покоев дочери, чтобы никто не заметил ее мокрых глаз. Она выгнала всех из своей спальни и ничком упала на подушки. Никто не должен видеть ее слабость, никто не должен видеть ее слез. Рыдающую бабу с дочерью-шлюхой никто слушаться не станет, мигом разорвут в клочья, даже глазом моргнуть не успеешь. Ригунта нашла то место, куда можно было ударить побольнее. Прямо в материнское сердце, которое было отдано другому ребенку, во имя которого и творились самые чудовищные преступления. Ведь до сих пор Фредегонда разлучена с единственным оставшимся в живых сыном, который по приказу Гунтрамна жил в Париже, в старом дворце Хлодвига под присмотром кормилиц и нянек. Именно Гунтрамн должен вскоре крестить племянника, превратив его из ничтожного младенца в самостоятельную политическую фигуру. А уж любящая мама постарается, чтобы у сына к совершеннолетию была полная казна и люди, готовые за него воевать. Ведь если всего этого не будет, то недолго ему быть королем. Зарежут вмиг. Ах да! Зарезать! Она же совсем забыла о делах со своей непутевой дочерью.

– Хуппу ко мне!

Граф-конюший появился незамедлительно, словно ждал за дверью. Он взглядом преданной собаки впился в свою госпожу, ожидая приказаний.

– Ты нашел подходящих людей? – спросила у него Фредегонда.

– Да, госпожа, – склонился тот. – Они притворятся нищими и прирежут короля Хильдеберта, когда он подаст им милостыню.

– Люди надежные? – поморщилась Фредегонда. – В плане ей виделись изъяны, но ничего лучшего пока не было. Нищие, так нищие. Эту легенду они пока не использовали.

– Вполне, – склонился Хуппа.

– Тогда отправляй их сразу после крещения. Если Хильдеберт погибнет, то мой сын унаследует все три королевства. А ты станешь герцогом, Хуппа.

– Да, госпожа, – снова склонился он. – Король Хильдеберт будет убит. Я вам это обещаю.

* * *

В это же время. Комменж. Аквитания.

Летние вечера на юге Галлии чудесны. Россыпь звезд на небе соперничала с множеством костров, что окружило Комменж со всех сторон. И иногда казалось даже, что костров больше, чем небесных светил. Короли привели армию чудовищных, неслыханных доселе размеров, сгребая под угрозой тяжких кар ополченцев со всех графств Бургундии. В поход пошли не только франки, но и римляне, что было делом весьма нечастым, а при старых королях и вовсе неслыханным. В бой тогда одни только франки и шли.

– Бежать бы нам отсюда, господин, – несмело сказал старый слуга герцогу Бладасту, с которым стоял вместе на городской стене Комменжа. – Сгинем мы тут.

– Да как ты сбежишь-то? – герцог простил дерзость слуге, которого знал с рождения. – Все выходы перекрыты, у ворот стража стоит.

– А если отвлечь стражу? – с надеждой спросил слуга. Он был весьма неглуп, и свою будущую судьбу видел вполне отчетливо. Не было у них отсюда выхода, несмотря на отбитые штурмы. Рано или поздно еда закончится, и тогда конец им.

– Это как? – резко повернулся к слуге Бладаст, который понял замысел своего человека. – Поджечь чего-нибудь хочешь?

– Дом епископа! – решительно кивнул слуга. – Как все тушить бросятся, тут-то мы и уйдем.

– Перед самым рассветом делай, что задумал, – сказал после недолгих размышлений Бладаст. – Десять золотых дам, если сбежим отсюда.

– Имперских солидов, господин? – лукаво прищурился слуга. Франкские тремиссы были втрое легче.

– Ну да, помечтай, – хмыкнул герцог. – Ты когда золото последний раз в руках-то держал?

– Да никогда, а то вы сами не знаете, – снова сдерзил слуга. – Я же от ваших милостей живу. Так подержать-то хочется. И корову своей старухе купить тоже хочется. Так я пойду вещи собирать?

– Иди, – сказал герцог. – Не говори никому, не то проболтаются. Нужным людям я скажу сам.

Городок представлял из себя скопище хибар, из которых выделялись дом епископа да жилище местного богача Хариульфа. По большей части строения в городах деревянные, а потому пожары становились страшным бедствием, которое угрожало всем жителям. Не случайно штраф за поджог мог достигать двухсот солидов. Шестьдесят семь коров добрых можно за такие деньги купить, или три десятка воинов в панцири одеть. Да что там! Хорошее копье всего солид стоило, а целая крестьянская семья несколько месяцев на тот солид питаться могла. В общем, сумма эта была до того велика, что за нее пять таких домов заново отстроить можно. Но слуга не боялся. Точнее, он боялся того, что в город бургундские войска зайдут, и тогда уж точно он свою старуху-жену никогда больше не увидит. И слуга бестрепетной рукой запалил трут, раздул его и поджег пучок соломы. Сухие ветки он уже до того к стене привалил. Огонек весело вспыхнул, жадно глотая сухую траву. Вскоре и ветки затрещали, несмело облизывая обмазанную глиной стену. Старик же бросился бегом туда, где его ждали «верные» господина.