Стальной страж

Сэм достал свой нож, повертел его в руке. Лезвие холодно блеснуло.

– Та пуля, что убивает нас… – он резко, почти яростно ткнул ножом в землю, загнав сталь на пол лезвия вглубь, – для киборга – просто комариный укус. Раздражает, не более.

Голос Сэма стал глухим, будто доносился не из горла, а из самых потаённых, запечатанных уголков памяти – тех, куда он сам боялся заглядывать.

– Чтобы убить киборга… – он замолчал, и пауза повисла тяжёлым грузом. Потом медленно встал, отряхнул колени. – …нужно перестать быть человеком. Хотя бы на мгновение. Стать хладнокровнее, расчётливее и безжалостнее, чем он.

Сэм вытер ладонью лицо, словно стирая с него годы, отделявшие его от того дня. Его голос стал низким, хрипловатым – будто сквозь него прорывался гул того самого карьера, запах гари и плазмы.

– Это был "Скорпион" класса IX, – он сделал паузу, давая Владу представить эту механическую смерть, шестиногое чудовище из стали и керамики. – Его нейросеть училась на каждой нашей атаке. Он мог стрелять из всех шести конечностей одновременно. И знал… знал, куда мы побежим, ещё до того, как мы сами это понимали. Но мы тоже учились, – Сэм на мгновение показал зубы в подобии улыбки, в которой не было ни капли радости. – У нас был свой… кровавый опыт. – Его пальцы непроизвольно сжались, будто снова держали тяжёлую, отдающую в плечо винтовку. – Он обнаглел. Один преследовал целый батальон несколько дней. Как кот, играющий с мышью, прежде чем разорвать.

– В конце концов мы были так измотаны и озлоблены, что перестали бояться собственной смерти, – глаза Сэма стали пустыми, холодными, как дуло остывшего оружия. – Карьер. Ограниченное пространство. Ложные цели. В дело пошло всё: дроны-обманки, петарды, химические грелки, дымовые шашки и даже тлеющие тряпки на проволоке, чтобы создать тепловые помехи.

– Но знаешь, что самое сложное? Обмануть его безупречную логику. Я не знаю, как они устроены, мозги-то у них человеческие, значит, думают они как люди… и всё-таки они уже не люди. Заставить его поверить, что у тебя есть план. Это не сложно, когда план действительно есть. Хуже, когда плана нет, а есть только отчаяние. Наш батальон был лучшим. Каждый боец, без слов знал, что ему делать. Наши движения складывались в абсолютно точные, выверенные совместные действия. Плюс невероятная, слепая удача. Мы впервые видели киборга, который так был уверен в себе, что до конца отказывался поверить, что он сам стал дичью в этой охоте. Пять стрелков. Пять часов абсолютной неподвижности. – Сэм потер колено, старая рана ныла, предвещая непогоду. – На выстрел – одна секунда. – Он ткнул пальцем в грудь Влада. – Я сидел в тухлой, ледяной воде. До подбородка. Чтобы даже дыхание не выдавало теплового следа. – Сэм замолк, и где-то вдали завыл ветер – точь-в-точь как тогда, в карьере, где остался лишь оплавленный скелет "Скорпиона".

– И что, что?! – Влад даже привстал на колени, его глаза горели от напряжения.

Сэм медленно покачал головой, и в этом жесте была не гордость, а бесконечная усталость.

– Попал только я. Всё по классике. Но удивительно, что он вообще купился на нашу "классику". Это был лишь один. А их – тысячи. И они учатся на ошибках друг друга. Если бы был другой раз, он не клюнул бы на такую уловку. И нам пришлось бы придумывать что-то новое. Приобретать другой опыт. Ценой другой крови.

Сэм замолчал. Какие-то невысказанные мысли, обрывки воспоминаний продолжали крутиться в его голове. И вдруг на его лице отразилось неожиданное, горькое понимание. Он резко повернулся к Владу, его черты стали резкими, ледяными и непримиримыми.

– Влад, слушай внимательно.

Он взял мальчика за плечо – не грубо, но с такой силой, чтобы тот почувствовал всю серьезность момента.

– В деревне рассказывают сказки. Дети шепчутся, будто я убил киборга голыми руками. Это – ложь. Опасная, глупая ложь. Не я убил киборга. – Его голос раскололся, как сухое дерево. – Его убили мы. Те, кто уже мёртв. Те, кто сидел в засаде, не дыша. Те, кто отвлекал, зная, что идёт на верную смерть. Те, кого "Скорпион" разорвал до того, как мы нашли его слабость. – Сэм выдохнул, и в этом выдохе было слишком много имён, слишком много забытых лиц. Он наклонился ниже, чтобы их глаза были на одном уровне. – Запомни. Лучшая тактика против киборга – не встречаться с ним вообще. Прятаться. Маскироваться. И если услышишь его шаги… не геройствуй. Беги. Потому что герои против них не выживают. Выживают только те, кто достаточно умён, чтобы жить.

Влад не спорил. Он сидел, не шевелясь. Как он понял слова Сэма – трудно было сказать. Но в его глазах погас последний отсвет детского восторга перед "подвигом". Исчезло упоение сказкой. Остались только глубочайшее удивление и чистый, животный страх. Тот самый страх, что не парализует, а обостряет чувства, тот, что спасает жизни. Этот разговор, эта горькая правда, был важнее, чем весь сегодняшний изматывающий переход. Потому что правда – вот что по-настоящему делает тебя живым. А красивые сказки – это лишь украшение для могил.

Когда рассказ закончился, Влад первый раз за день отвернулся. Он больше не хотел ничего спрашивать у Сэма. Ему нужно было побыть наедине со своими мыслями, переварить услышанное. Он молча подошёл к скале и стал собирать ладонью капли влаги, сочившиеся по холодному камню. Вода стекала по его пальцам, смешиваясь с грязью и небольшими царапинами, оставленными колючими травами. Он пил эту воду, и Сэм видел, как взгляд мальчика стал отвлечённым, устремлённым внутрь себя. Влад мысленно примерял на себя ту самую вонючую, ледяную лужу в карьере, в которой когда-то сидел Сэм, прижав "гранатомёт" к груди, не смея пошевелиться, побеждая в себе всё человеческое ради одного шанса. И Сэм понимал – детство Влада окончательно осталось там, по ту сторону "Ворот Дьявола", а вперёд шёл уже другой человек, на чьи плечи легла тяжесть знания, которое никогда не должно было стать наследием ребёнка.

Тьма опустилась на долину, мягкая и на удивление снисходительная. Она укутала их, скрыв от звёзд и возможных глаз. Где-то далеко за горами мерцало зарево – может, огни другого поселения в каньоне, а может чего-то другого, непонятного, чужого. Но сейчас это не имело ни малейшего значения. Они сидели в маленьком коконе из мха и глубоких теней, где можно было на мгновение забыть, что завтра придёт новый день и принесёт с собой новые страхи и новые надежды, а послезавтра – это вообще далёкое, почти абстрактное будущее, что мир за пределами этого укрытия давно уже принадлежит не им, а другим, более сильным и безжалостным хозяевам. Влад свернулся рядом, уже почти спящий, его дыхание стало ровным и глубоким, по-детски беззаботным. И в этот момент – редкий, хрупкий, почти невозможный – они были просто человеком и ребёнком. Не беглецами, загнанными в угол. Не старым солдатом и его тяжким грузом, не последними жертвами бесконечной, бессмысленной войны, а просто двумя живыми существами, делящими тепло и тишину короткой ночи.

Давно стемнело. Влад спал, свернувшись калачиком, его пальцы время от времени вздрагивали, сжимая край спальника – даже во сне он был занят чем-то важным, бегством или борьбой. А Сэм сидел, обхватив колени, и не мог сомкнуть глаз. Мысли кружились в его голове, как осенние листья в смерче, не находя выхода. Всё ли он делает правильно? Есть ли у него хотя бы призрачный шанс уберечь ребёнка? Смогут ли они пройти завтрашний путь, не наткнувшись на стальную засаду? Перед его внутренним взором встали воспоминания недельной давности – последние сборы перед бегством, последние часы относительного покоя.

Влад ворочался во сне, его лицо исказила гримаса. А Сэм смотрел в тёмную глубь долины, где шуршали невидимые ночные жуки во мху, где-то очень далеко гремел камнепад в горах – или это был ветер, или, может быть, это гудели двигатели чего-то нечеловеческого, стального и бездушного. Он думал о том, что эти люди в деревне – его последний, невыплаченный долг. Влад – его последнее боевое задание. И эта ночь – последняя короткая передышка перед финальным броском. Сэм глубоко вздохнул, понимая, что нужно было заставить себя отключить этот бесконечный внутренний монолог, немного по-настоящему отдохнуть, а не просто сидеть и ждать рассвета, как исполнения приговора.

"Карьер и туннель" Глава 7

Деревня в той долине была похожа на рану на теле планеты. Жилища прилепились к подножию скал, словно лишайники, будто паразиты на боку гиганта. Сплющенные алюминиевые панели, некогда бывшие обшивкой космических барж, стены, испещрённые заплатами из грубо отёсанных базальтовых плит. Крыши из полимерной плёнки, потускневшие и серые от вековой пыли. Это было пристанище пятисот душ – таких же измождённых, изношенных временем и борьбой, как и эти постройки. Теплицы, единственный источник скудной пищи, представляли собой гигантские пузыри, собранные из листов прозрачного пластика больше полувека назад и теперь покрытые паутиной трещин. Во всяком случае, когда Сэм поселился здесь, они уже стояли, ветхие и героические. Их каркасы, некогда идеально прозрачные, теперь напоминали шрамы, заклеенные скотчем и смолой. Участки, пробитые бурями, залатаные чем попало – обрезками металла, кусками брезента. Внутри чахла генномодифицированная пшеница, отчаянно боровшаяся за жизнь под тусклым фиолетовым светом LED-ламп, многие из них не меняли уже сто лет.

Рядом с поселением, в паре километров, зияли чёрными провалами пещеры. В их глубине, под холодными сводами, скрывался открытый водоём – тёмный, как нефть, но живой. От него тянулся хитрый, вечно протекающий водопровод, сплетённый из обрывков дренажных труб с маркировкой давно забытых корпораций, искривлённых топливных магистралей космических челноков, кусков скафандров, чьи гермопрокладки теперь служили уплотнителями. Он вечно подтекал, оставляя на камнях причудливые соляные узоры, но давал главное – влагу для теплиц. Вода в нём всегда была чуть солоноватой – фильтры не меняли очень давно. В теплицах, под призрачным фиолетовым свечением вечных LED-ламп, женщины с руками, покрытыми ультрафиолетовыми ожогами, похожими на змеиную кожу, автоматически, почти машинально срывали стручки редуцированных бобов – каждый не больше ногтя. Мужчины с лицами, иссечёнными морщинами, как руслами высохших рек, вечно были заняты каким-то вечным, сизифовым ремонтом. Это часто напоминало странный процесс творчества – например, как заставить компрессор системы охлаждения, рассчитанный на перекачку специальной жидкости, качать простую воду. Но это было творчество отчаяния, вынужденная гениальность нищеты. Детей почти не осталось. Те немногие, что были, играли не в войну, а в "прятки от дронов" – и их смех, если он и раздавался, звучал приглушённо, слишком тихо, словно дети сами боялись его громкости.

Сэм вспомнил, как стоял у края теплицы, наблюдая, как Влад помогает другим детям поливать жалкие, бледные побеги. Как мальчик сосредоточенно переносил воду в небольшой кастрюльке с перекинутой ручкой из стальной проволоки, его лицо было серьёзным и ответственным. Потом – быстрые, почти панические сборы и прощание. Прощание очень короткое, без лишних слов, потому что все понимали, каждая минута промедления – это фора для преследователей, это шаг навстречу гибели.

Как он в последний раз оглянулся на это хрупкое, цепляющееся за жизнь поселение, с холодной ясностью понимая, что назад дороги нет.

Киборги приходили не просто как враг. Врага можно бояться, от него можно прятаться, с ним можно сражаться. Они же приходили как стихийное бедствие, как внезапный ураган или землетрясение – без предупреждения, неумолимо, оставляя после себя не разрушения, а пустоту и тихое, всепоглощающее горе. Люди знали, что рано или поздно они придут, но невозможно было знать точно когда. Невозможно было быть всегда начеку, всегда прятаться, жить в вечном параличе страха. Внезапность всегда была на стороне киборгов, а у людей – лишь тягостное, изматывающее душу ожидание, растянутое на годы.

Их налёты были отточены до абсолютного, пугающего совершенства. Молниеносный удар в самое уязвимое время – когда мужчины разошлись на дальние работы, когда внимание притупилось. Хирургическая точность – ребёнка забирали аккуратно, быстро, почти бесшумно. Без жертв – если только кто-то не решался броситься в погоню с голыми руками. И затем – быстрое, бесследное исчезновение.

Лишь иногда, по чистой случайности, киборги ошибались. Если ребёнок заигрался за теплицами, спрятался в дренажной трубе, убежал в скалы собирать хворост. Тогда рейд проваливался. Из этих редких случаев люди сделали слабый, но важный вывод- киборги не следят за ними постоянно. Их камеры и датчики включаются выборочно, время от времени. Киборги слишком самоуверенны и часто, перед набегом, пользуются устаревшими, неполными сведениями. Это была крошечная брешь в их всеведении.

Люди пытались сопротивляться, как муравьи, пытающиеся плотиной остановить реку. Дети теперь спали в подвалах, школу перенесли в самое сердце деревни, дежурные с проводными телефонами – самая надёжная и безопасная связь в эпоху подавления радиоволн – сидели на крышах и возвышенностях. Но ресурсов не хватало, усталость брала своё, бдительность притуплялась, и киборги всё равно приходили. И даже когда удавалось засечь их вовремя, противодействовать было почти невозможно. Сопротивление редко приносило успех и почти всегда приводило к новым, бесполезным жертвам.

Раньше они воровали примерно одного ребёнка в год. Но с некоторых пор киборги совсем обнаглели, участили визиты. Полгода назад в деревне оставалось десять детей. Потом девять, восемь, семь… Сначала Лору – её забрали прямо из школы, во время урока. Потом Марка – он вышел за порог дома за мячиком и не вернулся. А потом детей не осталось. Кроме одного. Кроме Влада.

Каждое исчезновение киборги сопровождали "компенсацией". Циничной, издевательской. Аптечка с красным крестом – но без обезболивающего. Фильтр для воды – уже на 60% изношенный. Батарейки – почти севшие. Как будто расплачивались, как будто это была сделка, а не ограбление. Как будто говорили: "Мы взяли ваше будущее, вот вам жалкие гроши за него".

Горю и гневу людей не было предела. А мать Влада стала живым воплощением всеобщего страдания. После последнего налета её глаза превратились в два иссохших колодца – она не спала трое суток, не ела, только бессмысленно перебирала пальцами край его поношенной одежды. Будто проверяя, не исчез ли он, не привиделся ли, не растворился ли в воздухе, как остальные? Её губы шептали что-то беззвучное – может, молитву, а может, проклятие в адрес всего мира.

Народ здесь был закалённый, привыкший к голоду, к болезням, к случайной смерти. Но это… это выворачивало душу наизнанку. Даже у самых крепких, молчаливых мужчин начинали сдавать нервы. Они без причины разбивали кулаки о стены, кричали во сне, плакали в темноте, где никто не увидит. Было лишь одно, почти животное, несбыточное желание – успеть вцепиться в гада зубами, голыми руками. Залить его бронированные суставы своей кровью, хоть на секунду ограничить его в движении, отвлечь на себя его внимание. И принять смерть не как поражение, а как избавление от невыносимых страданий. Но доже это было недоступно.