Неядерная весна

– Не закончишь ты сегодня, старик – весело проговорил капитан в сторону кряхтящего над раненым Бруно Анри.

– Пока стреляют – я лечу. А тут это не кончится ещё лет пять…

А лечил он явно соблюдая лукавые правила «честного слова» – Бруно затащили в холл на втором этаже. Присутствие дамы в кабинете Анри могло раздразнить разгорячённых удачным боем мужиков. И так хватило кровавого дознания со смертельным исходом за день.

Клаус тронул капитана за плечо:

– В грузовике целую сельскую ярмарку покойники привезли – пойдем, посмотрим.

***

От увиденного у капитана отвисла челюсть. Боевики везли в Кугельдорф всё для капитального обеспечения разведбазы. Здесь было четыре десятка ящиков с галетами, тушёной говядиной, сахаром, сгущённым молоком, кофе, сигаретами, пресловутыми рационами «К», мешки с крупами и мукой. Привезли даже мыло, стиральный, зубной порошки и постельное бельё. Имелся и запас медикаментов и инструментов для Анри. Но у капитана зрение сузилось как в туннеле, когда он увидел ладный опломбированный кожаный чемоданчик. Это была новая, явно с хранения, британская коротковолновая радиостанция «Paraset» для радистов глубинной и нелегальной разведки MI-6. На сборах в Каменце достаточно подробно изучался данный аппарат связи, и капитан, скрывая успокоение и нежелание проболтаться местным о своей задаче здесь, воровато запрятал чемодан с рацией.

За радушной делёжкой трофеев местными жителями, это будто бы не заметили. Из ворот гаража вышел высокий наголо обритый мужчина лет сорока пяти.

– Здравствуй, весенний Санта-Клаус! Наворотил ты тут, до утра не закопаем и не спрячем.

– Вы, стало быть, Конрад?

– Угадал. Мужики нашу охрану и закапывание трупов этих подонков обеспечат, пойдем в дом, покажу твоё жилье. Куда тебе бежать после такого вечера?

– Спасибо за приют. Я так понимаю, что всё не просто так?

– Сообразительный малый. Мне такое нравится – лукаво и широко улыбаясь, ответил Конрад.

Радушный хозяин и Клаус помогли занести положенную капитану добычу – несколько пистолетов, два «ли-энфилда» и два «стэна» с патронами. Клаус от греха подальше отдал капитану все гранаты – «целее будут». На кухню занесли и часть мешков и ящиков с продуктами. Конрад бросил Клаусу.

– Это плата за нового постояльца. Мне он нужен.

Поднявшись на второй этаж, капитан увидел импровизированную казарму из шести двухъярусных коек (женщины, видимо, спали отдельно, в большом холле), большого оружейного шкафа, платяного шкафа и двух тумбочек. На тумбочке лежал ладно сложенный гражданский костюм – на глаз будто на капитана – и стояла коробка с ботинками. Казенная идиллия удивила интернациональностью и неожиданными подарками судьбы.

Конрад зевающе-слащаво сказал.

– Доделывай свои дела и спи. Мы сделаем свои. Утром будет разговор – и, бросив ключ капитану в руки, закрыл дверь.

Капитан осторожным взглядом оглядел этот большой обеденный зал, ставший казармой. Слишком основательно готовили эту базу. Только для чего? Неужели Вацлав кого-то крепко спугнул и попался? Бригада электриков с радиостанцией и примкнувшей к ним дамочке в американской форме десантника… Это не набор случайных предметов на запоминание – это явная система какого-то противодействия этим, как их, «часовым». Да от лукавства хозяина с прищуром дельца пробирал мороз по коже. Просто так отсюда не уйти.

Да и вытащенная с того света деваха внешне выглядела бойко. В одиночку здесь работать будет сложно. Придётся искать оперативные подходы и вербовать. Местные с прищуром – в разведку не пойдут. Крестьянская психология труслива на авантюры, когда в собственном доме относительно спокойная и размеренная жизнь. Человек без твёрдой опоры под ногами и предсказуемого «завтра» более сговорчив.

Капитан развернул станцию к работе, выйдя через дверь «чёрного хода» в ближайшую рощу (пришлось повозиться с проволочной антенной), – станция включилась достаточно быстро и уверенно принимала франкфуртские радиостанции с бодрыми ритмами фокстрота. До установленного времени связи было 20 минут…

РАДИОГРАММЫ

22-43 28/04/1949

«Грач» – «Стреле»

Вышел на место явки, вступил в бой с вооруженной группой. Информатор и его люди были ранее убиты боевиками из организации «Часовые». На месте имеется подготовленная база для действий разведгрупп. Прошу согласия на вербовку оставшейся в живых женщины– дезертира из армии США, из группы информатора. Прошу дополнительной информации по «Часовым». Жду указаний.

22-57 28/04/1949

«Стрела» – «Грачу»

В центре произошёл теракт. Действия по плану «Бином» приостановить, возвращение сейчас невозможно. Вербовку разрешаем, действуйте по месту самостоятельно. Соблюдайте скрытность. Связь в установленное время.

Не успели обжиться, так начались сюрпризы. Неужели та группа, прорвавшаяся у хутора, подобралась к разведотделу? Как всегда – ничего определённого. А в этом уютном городке можно просидеть хоть вечность и быть попросту схваченным местной полицией без аусвайса в кармане. При обстоятельствах отхода на восток, при переходе же в советскую зону, сейчас дознание будет недолгим – «мы вас не знаем».

Накаляло мысли отсутствие денег на длительную перспективу. В условиях одичалого, послевоенного капитализма западных оккупационных зон Германии, надо было действовать с холодной улыбкой средневекового флорентийского прохиндея Макиавелли и соглашаться на любую грязную работу. Эх, Конрад – какую гадость ты приготовил на утро мне?

У капитана не осталось сил. Содрав с себя камуфляж, он подошёл к тумбочке с будильником, замкнув стрелку сигнала на семь утра. На циферблате широко улыбался весёлый гном.

Капитан и не понял, как его тело провалилось в пустоту сна на не расстеленной кровати.

ГЛАВА ПЯТАЯ. ЭЛИЗАБЕТ САНДЕРС.

Я проснулась среди ночи в какой-то пахнущей медикаментами комнате с пустующей кроватью слева и приличным оснащением процедурного кабинета. Страшно болела голова, не было сил даже подняться. Почему всё так? Убить, чтобы дать выжить? Или внезапно кто-то появился ещё?

Начинаю перебирать полный застарелых кошмаров затяжной сон…

…Раскалённые пески и выжженное небо над головой. Горят почти бесцветным, бензиновым пламенем грузовики на дороге, слышна отчётливая стрельба из британского оружия – «ли-энфилды», «стэны», ударяют взрывы гранат… На меня ползут какие-то люди в чёрной одежде с культями оторванных рук и ног, оскалив зубы в предсмертной гримасе. Рука щупает табельный «веблей-скотт» на ремне и снова ударяет в голову темнота. Закручивает песчаный вихрь и раздаётся протяжное «а-а-а-а!»…

Ну да, ливийские пески весной сорок первого наложились на бесчинства этих подонков в чёрном.

Слишком тогда закрутил вихрь войны девочку-идеалистку. За два года до той войны, в 1937-м, я поступила в медицинский колледж в Бостоне. «Стук в двери» по радио от Би-Би-Си и скорбно-лукавые репортажи первого военного года сменялись холодным душем злых разговоров отца и его друзей, хлебнувших сполна Западный фронт Первой мировой в 1918-м солдатами-добровольцами Армии США. После той войны отец остался в регулярной армии инструктором в пехотной школе, но из-за пьяной драки в офицерском клубе со штабным лизоблюдом, со скандалом в 1928-м уволился в звании капитана. Друзья отца не бросили, напомнив тому про тяжелый труд юности – он плавал матросом на торговом судне до 1916 года. Тогда, в том же 1916-м встретил маму, чернявую девчонку из Норфолка…

Поражаешься её стоицизму – любовь на расстоянии к молодому моряку, война, ожидание мужа из мясорубки, мотания по гарнизонам с детьми от невадской пустыни до восточного побережья и снова ожидание из морей…

Отец в тридцатые годы служил механиком на сухогрузе, в редкие дни межрейсового отдыха после плавания на Карибы и в Бразилию проводя время с нашей большой семьёй. В семье я была третья, последняя, из дочерей и была, что называется «папиной дочкой». Быть заводилой в мальчишеских играх, а то и влезать в драки с парнями постарше было обычным делом – дети «великой депрессии» росли одичавшими Тарзанами из романов Берроуза посреди каменных припортовых джунглей.

Очень сильно меня осадила к пятнадцати годам мама. И так почти все свободное после школы время, после промежутка «врастания в улицу», я проводила в госпитале, где мама работала медсестрой в хирургическом отделении. Привыкая к ремеслу врача на фоне страданий и боли людей, я тогда выбрала служение для людей, и к семнадцати выбор был уже окончательным.

В дождливом ноябре 1939-го ушёл в плавание, в конвое до Британии, папа. Вернувшись в Штаты в феврале 1940-го улыбающийся сорокапятилетний блондин, со здоровенными моряцкими руками, превратился в старика со стекленеющим взглядом.

Они прошли через все возможные круги ада Атлантики на поверхности моря. Пронизывающий холод ветров, солёными брызгами поедающий металл и оседающий льдом на палубах и надстройках, холод этого же металла в трюмах превращали и двадцатилетних парней в ходячих мертвецов, будто доживающих последние дни. Для кого-то это и были последние дни. Немецкие подводные лодки на удалении от британского берега, вне зон патрулирования авиации и кораблей, торпедными атаками и наглыми артобстрелами из надводного положения «открывали ворота» в последний круг ада из леденящих волн, и, в «бальзамирующем заживо» соляре, когда углеродистая пленка топлива сжирает сначала кожу, а потом убивает внутренние органы. Но, если человек ещё жив, то он обречен медленно умирать на вязком, холодном и чавкающем одре моря, даже если судьба дала шанс в виде спасательного плота.

Отец, как человек рабочей среды, давно стал человеком левых взглядов. Ещё когда в 1936-м началась гражданская война в Испании, отец произнёс весьма пространный монолог за ужином:

«Эти паршивые англичане доиграются со своим упрямым желанием тишины в своих колониях и на морях. А пока французиков швыряет свой парламент то вправо, то влево, как пьяную портовую шлюху, лозунгами при этом успокаивая испивший чашу военных жертв народ, колбасники и макаронники будут хапать и отбирать последнее у дурачков-«кабальеро», радостно перескочивших из монархии в республику, получивших по морде от реакционного офицерья, не оглядываясь на русских и немцев с их жертвами красных революций и чинного наци-парламентаризма. И безнаказанность дьявола породит куда большее зло. Отыграются потом и на русских, которые сейчас играют в стыдливый оппортунизм среди чужаков в Европе, имея японцев с ножом за спиной на востоке. Гитлер, добив Европу и Россию, потянет руки к Штатам на пару с япошками. И нас снова сделают виноватыми, что мы не остановили это дерьмо, и как мародёры топчемся на пепелище, раскланиваясь на переговорах. Время ждать не будет!».

Молодость взыграла старыми предсказаниями отца. Очередной его уход в море в апреле 1940-го с конвоями не удержал меня, когда в аудиторию пришёл старый полевой хирург Первой мировой, любимый всем нашим курсом доктор Джейкобс, и объявил о добровольном наборе медсестёр для работы в британском военном госпитале. Ватага восторженных девчонок, успокаивая себя старой американской поговоркой, что «лёгкий день был вчера» поехала не первую свою «войну», в британскую метрополию.

Нашу группу отправили на почти что передовую воздушной битвы за Англию, на одну из баз истребительной авиации в устье Темзы. Сразу меня определили в группу медэвакуации. В нашу задачу входило первичное и вторичное оказание помощи вывозимых гидропланами, катерами и кораблями, а то и самой эвакогруппой с берега, подбитых британских лётчиков. Первичная помощь зачастую не оказывалась правильно в силу нехватки времени на выдёргивание сбитого лётчика из воды. К тому же среди немецких лётчиков-истребителей наметилась тенденция из мести атаковать и спасателей в Па-де-Кале. В итоге девятнадцатилетние мальчишки- лётчики нередко умирали на родном берегу от шоковых поражений и кровопотери. От переохлаждения-то, по старой моряцкой привычке, их ещё успевали отогреть хорошим бренди внутрь и химическими грелками на теле. И мы, загоняя наш «Bedford MWV», успевали довезти мальчишек, кричащих и корчащихся от боли после шока, до стационарных условий помощи.

Тогда и пришло осознание нехватки времени на жизнь. Когда за пять-семь минут успеваешь вытащить человека с того света, то замедляется время, пока в страхе не оглядываешься на часы. А сейчас время снова тянулось в ужасе…от того, что жива.

…Опять эта голова… Вроде по ощущениям касательное… Эти подонки чего-то или кого-то испугались и не стали стрелять наверняка. А может была команда именно испугать? Этот «капитан» в чёрном кричал что-то о работе Вацлава на русских и попытке выхода того на связь. Он надеялся, что я с невнятным бормотанием про дезертирство и убийство офицера буду к нему лояльнее. Но ведь глупо говорить о том, и как баран соглашаться с тем, чего не знаешь. Блеф – вещь недолговечная…

Снова провал в сон и снова песчаный вихрь душил за горло. Проснувшись, я откашлялась. Часы на стене не показывали и получаса сна. Рёбра поломаны? Ведь не жалели, гады, на «допросе методами второй степени устрашения». Ощупываю себя под грудями – нормально. Хотя, может это опять «пляска памяти» в африканских песках.

В ноябре 1940-го командование госпиталя сделало «ход конём». Предложили нашей группе девчонок записаться добровольцами в британскую армию, сдав документы об американском гражданстве куда подальше. Опыт с наземными группами медэвакуации Королевских ВВС заинтересовал штабистов генерала Уэйвелла в Африке. После двухмесячной обкатки в учебном центре (бой-девочка дорвалась до оружия, марш-бросков и звания лэнс-капрала) шестерых из нас, с британской квалификацией парамедиков, отправили в Каир, в распоряжение медслужбы Королевских ВВС. Тут снова наметился отсев – двое умудрились понравиться госпитальному начальству и остались там. Оставшаяся четвёрка была распределена на передовой аэродром у Мерса-Матрух. Заканчивался феерический идиотизм маршала Грациани с декабрьским наступлением в Ливии, подсчётом британскими офицерами «пленных макаронников акрами» и разгулом дизентерии в песках – смешным и страшным напополам. С воздуха мы наблюдали в охраняемых периметрах с пленными десятки, если не сотни скрюченных, в характерной позе и со спущенными штанами, несчастных – с поносом их добивало обезвоживание.

Работы по сбитым у Бардии и Тобрука в январе 1941-го лётчикам было не так много. К тому же стали практиковать вылеты на поиск на тихоходных самолётах «Лайсандер». На самолётах приходилось работать и за лётчика-наблюдателя, хотя наша главная задача беспокоила нас больше. Каждый выезд и вылет в пески давался с трудом – давил не столько климат, сколько внезапно меняющаяся погода и страх не спасти сбитого лётчика при обезвоживании и заражении крови. Страх переросший себя и ставший долгом врача, испепелял слабости, недосыпание по ночам под страхом наличия местной ползучей гадости под одеждой и в ботинках и постоянную жажду. Не пугала и вероятность попасть в плен, на фоне буквально отсутствующей линии фронта в понимании прошлой мировой войны в Европе.

Ещё меньше мы боялись патрулей берсальеров, благо наши автомашины были радиофицированы и мы могли запросить подкрепление. У кого-то из нашего командования тогда возникла горячая идея использовать нас так же, как разведчиков-новозеландцев из LRDG29, ибо мы залезали между позиций итальянцев до десяти миль, выдёргивая из лап смерти сбитых «птенцов империи». Но блаженный вопль нашего начальства «медицина должна оставаться медициной» осадил инициативу.

Но в сумасшедший дом завезли новеньких буйных – в Африке высадились немцы. К апрелю 1941-го Роммель изо всех сил рвался к Тобруку. Мы оставались при полевом аэродроме, помогая и наземным войскам. В середине апреля мы увидели настоящий ад в песках и не ощутили радости от победы над противником. 5-я лёгкая дивизия Африканского корпуса Роммеля бестолково прорывала юго-западный сектор обороны Тобрука, изображая англичан в начале англо-бурской войны, идущих ровными боевыми порядками. Буров изображала 9-я австралийская дивизия. Конец наступления был фатальным – за прорвавшимся в промежуток обороны между двух опорных пунктов танковым полком после удара пехоты по позициям австралийцев, которые полезли в отчаянную штыковую атаку, втягивались пулемётный батальон и сапёры. Немцы шли прямо на замаскированные позиции полевой и противотанковой артиллерии, которые начали почти безнаказанно бить немецкие танки, те пытались отойти назад, едва ли не давя друг друга. Втянувшаяся колонна батальона пулемётчиков была накрыта сосредоточенным огнём трёх опорных пунктов. Спасения разбегающимся немцам не было…

Догорающая колонна батальона на фоне чадящих на удалении танков выглядела зловеще под закатным солнцем. Стоны раненых, пленных и сладковатый запах разлагающегося мяса на густо замешанном бензиновом «аромате» с пороховой гарью вызывал рвоту и омерзение. Идеалистку шарахнул по глазам оскал войны, который вновь повторился там же, под Тобруком, через две недели.

Нашу группу медэвакуации отозвали в Мерса-Матрух в середине мая – шла перегруппировка войск перед операцией «Бэттлэкс»30. Путь через аэродром Сиди-Резег оказался небезопасным – на дорогу выскочили патрули немцев на броневиках и лёгких танках. Охранение успело развернуться к бою, колонна начала уходить из-под огня в пески. Удар раскаленного воздуха вышвырнул меня из санитарного «бедфорда». Очнувшись, я увидела четверых немцев, добивающих из МР-40 моих товарищей, машину пытались облить бензином. Перед головой лежал выбитый из рук «стэн». Гранат не было.

Рука нащупала семизарядный автоматический «веблей-скотт» в поясной кобуре. В спине и правом плече саднило что-то горячее. В голове стучало «выстрели и откатись». Взяла на прицел первого – ему перебило шею двумя пулями, гортанно заорав он упал. Второй не успел понять откуда стреляют – вдали ещё шёл бой – и получил две пули в грудь, рухнув в песок. Перекат, подхватываю рукой «стэн»… Бегут трое, один канистру так и не бросил. Очередь пуль из «мечты водопроводчика» и нагретая безжалостным солнцем полупустая канистра довершили смерть – с взрывом он с криком начал гореть, второго оглушило, третий падает, кувыркаясь от очереди в живот. И ему подарок… Четвёртый из этой компании побежал к броневику. Я добегаю до оглушенного – тот истерически орёт. Забираю МР-40 и стреляю по ногам беглецу к броневику. Снова вопль…

Как это – «медик, взявший в руки оружие, перестаёт быть неприкосновенным». А кто позволил стрелять в нас, ещё и добивая? В каком-то мраке сознания ведь добиваю двоих раненых немцев их же оружием.

Затащить погибших ребят из моей медгруппы на броню «трофейных колёс» уже нет сил. Собираю личные номера, остатки медикаментов и фляги с водой. Рация на нашей машине разбита, пробит радиатор. Потому осталась последняя надежда – на трофейном, «двести двадцать втором» броневике, гнать к своим.

В каком-то тумане добираюсь до ближайшего «опорника» на дороге. Я не услышала, как стреляют по колёсам – остановив машину, при виде своих, меня била истерика…

Так страшно не было даже в Дьеппе, в 1942-м31, когда догорали на рейде десантные баржи, на берегу виднелись безмолвные и бесполезные громады брошенных танков «черчилль». Прибой швырял серые бугры трупов канадских солдат, а по берегу, под пулемётным огнём, ползала уже штаб-сержант медслужбы коммандос, со свежей дыркой над ключицей, оттаскивая раненых на катер…

Как по мне, очевидный оскал смерти виден тогда, когда враг стреляет в упор, и ты видишь его лицо. А так, в основном, это игра в лотерею на выбывание – не бомбой, так снарядом. Прогресс же двигает традиции воинских поединков и добивания безоружных. И сейчас мне, видимо, повезло…

Меня разбудил утром этот лысоватый француз по имени Анри. При осмотре головы чувствовался опытный полевой хирург – проверял наличие повреждения тканей и костей, проверял рефлекторные реакции. Он вводит обезболивающее шприцем в вену и даёт мне упаковку уже таблетированных анальгетиков.

– Сильно не балуйтесь, пейте по инструкции. Старайтесь больше спать при вашей травме, но, как я вижу, вам не привыкать.

Ох ты галл лукавый – потрясти бы тебя за жабры, где воевал, а! То ли в армии Франции до разгрома в 1940-м, то ли у этого любителя мемуаров де Голля, то ли вообще у Петена. А может вообще у немцев? Потрясти бы тебя…

– И ещё – строго-официальным тоном обратился он – через десять минут к вам пожалует гость. Он не от этих бандитов, и не из полиции, но именно он спас вас вчера.

Это уже становилось интересным. Козырный туз с везением, да в такой глуши и с такой оперативной обстановкой просто так тут бы не объявился. Либо по душу этих «часовых», либо насчёт Вацлава. Последнее меня не устраивает – не люблю оправдываться. Придётся вешать лапшу на уши и задействовать всё своё обаяние, хотя какое оно у старого солдата, да женского пола?

ГЛАВА ШЕСТАЯ. НА БОЛЬШУЮ ДОРОГУ.

Капитан снова проснулся за двадцать минут до намеченного времени. Привычки старого солдата прочно въелись в него. Он оглядел комнату, заправил кровать, обшарил тумбочки и шкафы. Всё было в порядке, обнаружились даже чистое мужское исподнее и полотенца. Перебора нет. Тишина, нарушаемая криками утренних петухов за окном, давила на осознание вчерашних событий.

Переодевшись в «новый» костюм он спустился вниз, в ванную комнату. Душ освежил сознание, но никуда не делось чувство неопределённости.

В коридоре он встретил Конрада.

– Хорошо отдохнул?

– Спасибо, замечательно.

– Пойдем на кухню, завтрак уже ждёт.

Забота и впрямь удивила. На широком столе стояли свежесваренный кофе в кофейнике, варёный картофель и тушёнка из вчерашних трофеев.

За завтраком начались заходы расспросами издалека.

– Парень, я догадываюсь, что ты сюда не просто так пожаловал. Тебе явно нужен был не «Капитан».

– И что?

– Я закрою глаза на твои дела, но тут в героя-одиночку ты сыграть не сможешь. Нужны будут оружие, деньги, документы.

– Вместе пойдем грабить кого или я один? У меня и так на примете два ствола тебе продать. «Товар-деньги-товар», как говорил один известный бородач.

– Правильно смекаешь. Грабить пойдешь один, но не советую так. Бабу эту возьми, что у Анри отлёживается – из разговоров боевиков явно шли намёки, что там фронтовик с опытом.

– Ого. А сам, кстати, где был?

– В Киле служил, в подводном флоте. Как Дёниц на войну резолюцию наложил в мае 1945-го , будучи «картонным рейхспрезидентом»32, спасая себя, так я сюда к тещё и уехал. Дом наш в Киле англичане разбомбили, вдовствую. А теперь приходится промышлять противозаконным. Оккупационные власти запретили держать людям оружие здесь. Ну а ты уже успел заметить, как здешние мужики его расхватали – только дай возможность. В общем торгую оружием, скупаю, ремонтирую. И люди довольны – каналы поступлений устойчивые и солидные. И расчёт в долларах организовать не проблема. Но просьбы к тебе – не залезай в мои ящики в гараже. У тебя своя жизнь, у меня своя. Да тёщу мою, фрау Марту, не беспокой сильно. Эту псевдоказарму с санузлом на втором этаже полностью забирай под своих людей, если ещё кого найдешь. Кормёжка – на трофеях, овощи только наши, с нашими мужиками поторгуйся – свежее мясо и молоко будут. Я освобожу гостиную после этих девок, ты видел кто тут был – мерзости в гостиной в избытке, подели девок на количество мужиков «капитана» и додумывать не надо, что их не только за хорошую стрельбу «капитан» тут держал… А то нормальным людям ни посидеть, ни поговорить, ни патефон послушать. Лишь бы тут тихо было.

– А с тёщей-то что?

– Болеет она – как давление шарахнет в голову, так хуже ведьмы делается, на людей кидается. А так женщина хорошая и талантливая. Раньше во Франкфурте полиграфистом она работала – почти любой документ подделать не проблема для неё.

Полноценная база разведгруппы, да с устраненными проблемами быта, подготовилась сама собой. Осталось только найти людей. Михалыч будто бы гадал на удачу. Но Вацлав…

– Замечательно. Давай к делу – кого потрясти надо? Кто тут ещё на большую дорогу вышел?

– Тут километрах в двенадцати на северо-запад есть хутор лесорубов. Окопался там с бандой один искалеченный, по имени Зигмунд. Мужики у него то ли из СС, то ли из фольксштурма, возможно что «вервольфы». Живут вырубками леса на частный заказ – кто-то их прикрывает, но без оружия на работы не ходят. Вооружены крепко, периодически грабят американские автоколонны на дорогах, грабят железнодорожные составы, а потом торгуют награбленным. Этот калечный мне крепко задолжал за стволы, да ещё здесь цены сбивать вздумал. Лучше всего, чтобы их вообще больше не было. Да и Гюнтера, этого выродка, бы надо придавить с его дружками.

– А это кто?

– Предводитель местной банды уголовников. Кроме как сдирать деньги за работу своих вышибал в пивных и таскать из квартир всё, что не заперто, они не способны. Этот же Гюнтер – фраер в белом – меня всё пугает убийством за то, что я им серьёзные стволы не продаю. Они нарушают баланс жизни здесь. Ты их узнаешь сразу – одеваются как глупые нищие, во что красивее, но крыса и та честнее их. Хотя…в лесу есть люди, которые с этими отбросами нашли друг дружку. Будь осмотрительнее. Ну…пойдём – покажешь, что хочешь спихнуть, да есть подарок для тебя – задаток на большое дело. Тем более мне надо разжиться взрывчаткой – просили хорошие люди. Найдёшь – ещё кое-что будет от меня.