Я покидаю…

Выйдя из операционной, я неожиданно для самого себя положил на стол заведующего отделением заявление на один день административного отпуска. Что-то промямлив в оправдание, что, мол, по семейным обстоятельствам, что очень нужно, понимаю, что срываю завтрашнюю операцию, но в среду буду работать за двоих, я всё же получил согласие. Не прошло и получаса, как я уже сидел за рулем своего «Запорожца». Дальше всё было словно во сне. Заехав домой, я взял паспорт, сберегательную книжку, позвонил жене на работу, солгав, что срочно уезжаю в командировку до среды, и поехал в центральную сберкассу, где снял с книжки весь вклад – две с половиной тысячи рублей. Тогда мною руководило что-то извне, помимо моей воли и желания. Я, казалось, был неадекватен, однако мозг мой был светел, а движения вполне координированны. Но самое главное, во мне было четкое сознание того, что я делаю всё правильно, и, если я не сделаю этого именно сейчас, произойдет что-то непоправимое, о чем буду сильно жалеть. Было еще одно чувство, пожалуй, самое реальное тогда. Это была невероятная тоска, до боли сжимающая сердце, движущая мною в тот миг…

Вымучивая все свои тридцать лошадиных сил, старенький «Запорожец» несся по арзамасской трассе, торопясь прочь от города. Серый асфальт самоотверженно бросался под колеса автомобиля, вылетая из-под них мелкой галькой, а встречные воздушные потоки, рассекаемые ветровым стеклом, устремились в воздухозаборники, охлаждая перегретый двигатель.

В свое время, купив на авторынке очень дешево машину в довольно подержанном состоянии, я должен был вначале изрядно потрудиться, прежде чем она стала исправно служить своему новому хозяину. Заменив полностью поршневую систему, поставив новую коробку передач, генератор и амортизаторы, я фактически уже имел почти новый автомобиль, ибо кузов его, даже не тронутый коррозией, был на удивление прочным, а серый цвет, коим он был выкрашен, скрадывал мелкие изъяны, полученные за двадцать лет эксплуатации. Мне он служил уже третий сезон, лишь иногда огорчая мелкими неполадками своего движка. Слившись в единое целое с автомобилем, выжав педаль акселератора до пола, я несся на своем «мышонке» по трассе навстречу неизвестности. Не ощущая в руках руля, с легкостью, не свойственной неуклюжему «Запорожцу», я обгонял на нем тяжелые грузовики и легкие «Жигули», вылетая всякий раз на встречную полосу для обгона. Стрелка спидометра дрожала у стокилометровой отметки, но я не чувствовал скорости, когда вновь бросал свою машину на обгон очередного настырного «жигулиста». И те упоительные моменты стремительной езды тысячекратно покрывали все тревоги и неприятности, в изобилии присутствующие в нашей суетливой жизни. Случай провидения в один миг развеял все мои сомнения и устранил нерасторопность в отношении того, что сейчас с такой легкостью разрешилось. Да, конечно же, я мчался навстречу своей давнишней мечте – купить дом в глуши, «у черта на куличиках». Спустя много лет, отказывая себе во многом, я всё же сумел скопить сумму, с которой можно было решиться на такую поездку. Невозможно было объяснить, почему я еду именно туда, куда какая-то неведомая сила мощно притягивала меня, указывая точный маршрут. Я полностью доверился интуиции, зная наверняка, что она не подведет, ибо в таком деле лучшее, что можно было сделать – не противиться судьбе.

Но коротки осенние дни, и уже стало смеркаться, когда я наконец свернул влево от трассы и решил ехать до ближайшей деревни, где хотел остановиться на ночлег, и уже только утром приступить к поискам дома. Еще километров двадцать осталось позади, но на моем пути не встретилось ни одного населенного пункта. Темнело очень быстро, и уже пришлось включить фары, когда неожиданно небо осветилось яркой вспышкой, выхватив из темноты значительный участок дороги, петляющей среди сосен и уходящей на подъем. Через несколько секунд раскаты грома с треском рассыпались прямо над головой, и первые крупные капли дождя разбились о ветровое стекло. Ливень налетел так неожиданно, что, не успев включить дворники, на какое-то мгновение я полностью потерял дорогу из виду. Резко сбросив скорость, я увидел впереди себя сплошную стену дождя. Дальше ехать было бессмысленно да и небезопасно, поэтому, свернув на обочину дороги, я заглушил двигатель, чтобы у придорожных кустов переждать ливень. Однако разбушевавшаяся стихия и не думала утихать. Молнии сверкали одна за другой так, что раскаты грома слились в один непрерывный грохот, сотрясающий мое убежище, а ливень был настолько сильным, что мне начинало казаться, что ветровое стекло, не выдержав напора, лопнет, и вся лавина воды хлынет на меня. Я закрыл глаза, откинувшись в кресле, и сидел так не помню сколько – может быть, даже задремал, утомленный дорогой, однако, когда открыл глаза, то увидел зрелище, потрясшее меня. Дождь уже начал ослабевать, а небо не озарялось вспышками молний, и слышна была только мягкая дробь по крыше машины, когда неожиданно… о, Всевышний!.. небо, сосны, дорога вдруг озарились ярким белым светом, и из-за верхушек деревьев выплыл золотистый светящийся шар! До него было не более километра, когда он, пролетев по небу, описывая полукруг, завис прямо передо мной. Он был очень большим – хотя это мне могло показаться с перепугу, – окруженный желтым ореолом, слепящий золотисто-белый шар дрожал в воздухе. Это была шаровая молния. Она буквально парализовала меня. Какая-то неведомая сила вжала меня в кресло так, что даже дышать было невозможно. От нее исходил невероятно сильный поток энергии; руки мои налились свинцом, а кровь так сильно стала пульсировать в пальцах, что, казалось, сейчас прорвет кожу и брызнет наружу.

Из рассказов участников встреч с шаровой молнией я знал – нужно вести себя спокойно, что я и делал, неотрывно следя за ней в тот миг, показавшийся мне вечностью, пока огненный шар постепенно не стал удаляться от меня и вскоре исчез за лесом также неожиданно, как и появился. Всё тогда погрузилось в кромешную тьму, только в глазах у меня еще некоторое время горело отражение шара, словно он был передо мною. Тяжесть тела быстро сменилась очень сильной слабостью, релаксирующей все мои мышцы; я закрыл глаза и тотчас заснул…

Глава третья

Она встала с постели, набросила на обнаженное тело мужской махровый халат и, ступая босыми ногами по мягкому ковру, подошла к окну.

Он полусидел с подложенной под спину подушкой и курил, жадно затягиваясь.

В комнате было темно, и лишь красный огонек сигареты освещал овал его довольного лица. Да, он был доволен собой, и она, кажется, осталась довольной им. Он был уже не юношей и умел обращаться с женщинами. В эти минуты он был ласков, нежен, силен и беспощаден. Он умело вел женщину к тому моменту, когда она, не помнив себя, сжимала его в своих объятиях в судорогах наивысшего физического наслаждения. Он был в этом неотразим – кто перед ним все эти сопляки и неудачники – мужья, от которых жены сбегают при первой же возможности к таким, как он. Женат он не был, но это его не угнетало. Джентльменский набор, коим он располагал – квартира, машина, дача – были отличной приманкой для неопытных девиц и целомудренных жен. Но сейчас ночью, куря в постели, он хотел видеть ее своей женой. Она, как никто лучше, подходила ему во многом. Даже то атрофированное в нем с годами чувство, как любовь, вновь с юношеской пылкостью разгоралось в душе. Он щелкнул выключателем торшера и взглянул на часы – начинался новый день.

– Выключи свет, – не поворачивая головы сказала она. – В темноте не видно моего позора.

Она познакомилась с ним на вечеринке у своей подруги. Он был весел, остроумен, не пил, как все остальные, умело ухаживал за дамами и пользовался всеобщим вниманием. Он сразу располагал к себе. В нем чувствовалась внутренняя сила и уверенность. Он знал себе цену и давал это понять всем присутствующим. Она не смогла отказать ему, когда он, проводив ее домой, предложил встретиться вновь.

Она не была счастлива со своим мужем. Уже давно не было ни любви, ни взаимопонимания – были лишь привычка да семилетний сын, вот, пожалуй, и всё, что связывало ее с мужем. Прокручивая в памяти свою замужнюю жизнь, она вспоминала тот первый год беспечной и счастливой жизни до рождения ребенка, а затем были лишь ссоры да обиды. Она не любили мужа, он чувствовал это и страдал по-своему. Поняв же, что она может еще нравиться кому-то и полюбить сама, она смело подчинилась своему новому увлечению, полностью отдавшись во власть своим чувствам.

Когда-то ее муж вывел свою концепцию о существовании трех типов жен: первые – не хотят, но изменяют своим мужьям; вторые – не изменяют, но хотят этого; третьи – не изменяют и не хотят, но последние нуждаются в консультации психиатра. Тогда она посмеялась над этим, а сейчас, пожалуй, отнесла бы себя к четвертой категории жен, которые и хотят, и изменяют своим мужьям.

Она встречалась с ним поначалу назло своему мужу, считая большим грехом жить безнравственной жизнью с нелюбимым мужчиной, нежели отдаваться любимому человеку. А потом перестала думать об этом вообще.

Теперь с ним для нее постоянно «падали розы с неба». И тогда, когда танцевали в ресторане, и когда он знакомил ее со своими друзьями, и во время поездки на дачу с катанием на лодке по реке под звездами; и тогда, в той деревенской баньке, где они впервые стали близки друг другу настолько, что могли уже позволить себе любые ласки. А главное – всюду цветы, цветы, цветы. И когда он сделал ей официальное предложение стать его женой, она, не раздумывая, согласилась и ждала теперь лишь удобного случая, чтоб порвать, наконец, с мужем…

– Ты до сих пор не сказала ему? – спросил он, докуривая сигарету.

– Нет. Это не так просто, как тебе кажется. У нас сын, и я не хочу оставлять его мужу, – ответила она, по-прежнему стоя у окна к нему спиной.

– Я не тороплю тебя, но мертвый орган необходимо отсечь сразу, чтобы не было заражения всего организма. Скажи ему об этом завтра же, – сказал он и спустил ноги с кровати.

– Не учи меня, ведь я всё же жена… бывшая жена хирурга. Тем более его завтра не будет, он до среды в командировке, – закончила она и распахнула окно.

В комнату тотчас вместе с брызгами дождя ворвался ветер и забился тяжелым занавесом, отделяющим эту комнату от ночи.

– Закрой окно! Ты с ума сошла – тебя же продует! Уж не лето, – забеспокоился он.

– Ты смотри, какая гроза! Неужели осенью бывают грозы?! Ты знаешь, у меня как-то неспокойно на душе, – она закрыла окно. – У меня такое предчувствие, что должно произойти что-то страшное. Наверное, природа проклинает меня, и уже близка страшная расплата за мои грехи. Но, видит Бог, я чиста перед ним!

– Не мели ерунды! Ложись лучше спать. Все будет о’кей! Поверь мне, – он подошел к ней и почти силой уложил в постель.

– Больше не говори ничего, – попросила она и уткнулась ему в плечо.

В комнате было темно, бушевавшая за окном гроза быстро утихла, и уже крупные капли дождя перестали стучаться в оконное стекло, как будто отчаявшись достучаться до людских сердец, а может быть, это было и не нужно?

Где грань между взлетом и падением, и какова та весовая единица, перетягивающая чашу несправедливости и бессердечия? А может быть жестокость во имя спасения и оправдана? А может быть это мнимое спасение – самообман, тем более жестокость – это гнусное явление, свойственное только существам, наделенным разумом. Тогда выходит, нас наделяют разумом, чтобы быть жестокими. Это нелепость, но эта нелепость рождается в душах и сердцах, и, тысячекратно умножаясь, уничтожает все на своем пути, все живое, включая наш разум и нас самих. Но пока мы живы, пока существует разум – в наших силах остановить все чуждое жизни…

В комнате, где спали двое, было темно и тихо. Казалось, время остановилось для них, но это было не так. Души их неслись в водовороте дней и событий по уготованному им пути к своей неизбежности, остановить которую было уже невозможно.

Глава четвертая

…Проснулся я от холода. От неудобной позы мышцы мои застыли и потеряли чувствительность. Открыв глаза, я несколько минут смотрел перед собой через ветровое стекло в темноту, не понимая, где я, почему мерзну один в машине, и за каким чертом меня вообще занесло сюда. Постепенно память стала возвращаться, и вскоре я уже вспомнил все подробности предыдущего дня. Поерзав на сиденье и прогнув вперед спину, я нашел новое положение своему телу, после чего попытался поработать руками и ногами. Движения вначале давались трудно – руки и ноги были ватными, бесчувственными и плохо слушались. Прошло минут десять, прежде чем я вновь обрел свое нормальное состояние. Дотянувшись рукой до потолочного светильника, я включил свет и взглянул на часы – до рассвета оставалось сорок семь минут. Однако небо уже просветлело, и вырисовывались, едва намечаясь, контуры кустов и деревьев. Из-за плотного тумана, который висел в воздухе матовой пеленой, различались лишь ближние объекты, удаленные не более чем на двадцать метров.

Выйдя из машины, я вдохнул прохладный утренний воздух, насыщенный озоном ночной грозы и запахом сырой земли, и, закинув руки за голову, подставил лицо легкому предрассветному ветерку, который едва-едва трогал мои волосы.

Однако утренний холод вновь напомнил о себе, не давая возможности дольше наслаждаться прелестями утра. Повернув ключ в замке зажигания, я завел машину и включил печку. Через несколько минут теплый воздух заполнил салон машины, прогревая мое прозябшее за ночь тело. Покрутив ручку настройки автоприемника, я поймал «Маяк», и тотчас, заглушая монотонный шум работающего движка, сюда, в оторванный от цивилизации и суеты островок отчуждения, ворвались звуки джаза. Исполнялась джазовая композиция. Я любил этот музыкальный стиль. Этот полиритмический джаз, зародившийся в США на рубеже ХIХ и ХХ веков в синтезе европейской и африканской музыки, всегда покорял меня своим своеобразием, свободой исполнения и импровизационностью. Джаз – это единственная музыка, которая удивительно удачно вписывалась в мое настроение – и когда оно плохое, и когда приподнятое. И даже тогда, когда мне, страшно уставшему после рабочего дня, стоило поставить пластинку лучших джазовых исполнителей, когда-то подаренную и уже прилично затертую от частых прослушиваний – тотчас усталость снималась как рукой.

Я открыл «бардачок» машины, достал пачку галет, плитку шоколада «Сливочный» и пакетик быстрорастворимого аэрофлотовского кофе. Такой НЗ всегда был у меня на случай атомной войны, как шутил один мой приятель.

Включив автомобильный термос-кипятильник, я быстро вскипятил стакан воды и через некоторое время уже блаженствовал под звуки упоительного джаза, окончательно согревшись горячим кофе.

Когда первые лучи восходящего солнца пробились сквозь пелену тумана и в тандеме с ветром, налетевшим невесть откуда, быстро рассеяли ее, передо мной открылась удивительная картина: дорога, на обочине которой мне пришлось провести ночь, метрах в двухстах вперед резко сворачивала вправо и убегала вниз. По обе стороны дороги, насколько хватало глаз, простирались нежно-желтые поля убранных хлебов, чередующиеся с изумрудом озимых. Дорога убегала вниз с горы, у подножия которой узкой полосой расположилась кажущаяся издалека игрушечной деревенька, за которой тотчас начинались и уходили за горизонт бесконечные в утренней синеве леса – дремучие и труднопроходимые в этих местах, с нависающим над ними огромным небом. Небольшая речушка петляла вдалеке среди холмов и сверкала золотом в лучах восходящего солнца.

Увиденное заставило меня мгновенно оцепенеть. Я, заброшенный сюда силой проведения, был ошеломлен тем, что место это оказалось мне до боли знакомым, как будто я прожил здесь сто лет. Именно эта картина стояла у меня перед глазами последние несколько лет, с тех пор, как мне пришла идея купить дом в глуши. Да-да, именно это место притягивало меня к себе и приходило много раз во сне. Что это – удивительное совпадение или закономерность, материализация воображения или мираж реального в моем мозгу?!

…Оставив машину у магазина, к которому привела меня дорога, я двинулся далее по деревне пешком. И хотя час уже был не ранний, деревня оказалась на удивление безлюдной. Лишь мерное кудахтанье кур, да редкий лай собак нарушали утреннюю деревенскую тишину. Пройдя домов десять, я увидел, наконец, возле одной избы двух старушек на завалинке, которые нежились под лучами нещедрого утреннего солнца.

– Доброе утро, бабушки. Как здоровьице?

– Доброе, доброе, – наперебой зачастили они. – Да как здоровье… ничего, грех жаловаться.

Я подкатил поближе к ним березовый чурбан, поставил на попа и сел напротив.

– Да, сильна была нынче ночью гроза, – покачал я головой.

– Гроза? Да что ты, сынок, почитай уж недели две ни одной капли с неба не упало, – ответила одна старушка.

– Чай, не все еще с полей да с огородов убрали, – поддержала ее вторая. – Куда дождей-то?!

– Как это не было грозы?! – оторопел я; и только теперь, бросив взгляд на тропинку, обратил внимание на то, что земля действительно была сухая, и никаких признаков не то что грозы с ливнем, а и маленького дождичка вокруг не было.

Было трудно поверить, чтобы всего в двух километрах от деревни прошел такой ливень, а сюда не залетело и капли дождя.

– Да, видать, Бог вас не обижает! – промолвил я в некотором замешательстве.

– А что ему нас обижать, коль мы Господа не гневим, – закончила одна из старушек.

– Да-а, – сразу сник и я, поняв, что чудеса вчерашнего дня продолжаются…

– А ты откель будешь-та? Городской, что ль? – поинтересовалась другая бабуля.

– Что ль, что ль, – промямлил я в ответ уже с меньшим энтузиазмом, – вот дом хочу купить. Не продает ли у кто вас?

– Был один пустующий, да уж продали его еще весной, а других, кажись, нету, – молвила одна.

– Да что ты, Нюр! А долгополовский-то, – перебила ее другая, – забыла, чтоль? Уж, почитай, четвертый год пустым стоит. Не продал его последний хозяин – тож из ихних городских будет.

– А пожалуй, что и взаправду есть еще один, – стала вспоминать Нюра, – да уж больно он нехорош.

– А мне любой пойдет, я не привереда, да и с деньжатами не больно густо, – вновь встрепенулся я, стараясь понравиться бабулям.

– Тогда тебе к плотнику Алексею нужно, он через шесть домов живет, – махнула рукой в нужном направлении Нюра.

…Плотника Алексея в этот утренний час я не застал. Соседка его, плотная цветущая женщина лет сорока, разглядывая меня с нескрываемым любопытством, сообщила, что тот будет только к обеду. Выяснив, что я хочу купить долгополовский дом, разъяснила мне, как найти его, при этом не переставала сочувственно качать головой, чем ввела меня в немалое сомнение: уж не кроется ли здесь подвох?!

Однако дабы скоротать время до обеда я направился на смотрины дома.

Перед моим взором предстала настоящая усадьба, которая возвышалась на большом холме в окружении высоких деревьев. Между деревней и усадьбой протекал поросший камышом и аиром довольно глубокий ручей, через который был переброшен бревенчатый с дощатым настилом мост. Грунтовая дорога из деревни сразу за мостом сворачивала перед усадьбой направо и уходила вверх, теряясь в бесконечных хлебных полях. Слева от усадьбы, так же в отдалении от деревни, стоял лишь одиноко расположившийся дом – то была старая покосившаяся изба старухи Настасьи.

Усадьба первого хозяина, Долгополова, начиналась с большого палисадника, огороженного штакетником и засаженного ровными рядами березок и сосенок. Он был запущен и порос бурьяном и репьем. Открыв калитку и миновав палисадник, я остановился перед капитальным пятистенным домом с большим крытым двором, за которым начинался яблоневый сад. Слева от дома находился каменный гараж – редкая для деревень постройка, в котором я мысленно разместил свой «Запорожец». Окна дома были заколочены, а на дверях висел заржавевший замок.

Побродив без толку по саду и насажав на брюки множество репейников, я спустился к ручью и, присев на лавочку возле баньки, закурил, окончательно убедившись, что этот куш мне не по карману.

Место мне, конечно, понравилось, и я робко тешил себя надеждой о рассрочке, что было маловероятно.

Плотника Алексея я встретил у крыльца его дома, когда тот возвращался после полудня на обед. Это был седобородый старик старше шестидесяти лет, чуть сутулый, но довольно широкий в плечах, угрюмый на вид, тяжело ступающий в своих стоптанных кирзачах. Узнав о моих намерениях, он пригласил меня в дом и, как полагается по русскому гостеприимству, предложил сперва отобедать с ним.

Скромный деревенский обед, состоящий из похлебки и гречневой каши с молоком, проходил при полном молчании обоих. Старик был, видимо, не больно разговорчивым, да и я не решался первым заговорить о цене.

Закончив трапезу, Алексей закурил цигарку. Только после этого он первым нарушил молчание:

– Ну как, понравился дом?

– Ничего… запущен только сильно, – ответил я.

– Брать будешь? – спросил тот напрямик, не обращая внимания на мою тонкую дипломатию.

– А… сколько… он стоит? – выдавил я с трудом и затаил дыхание в ожидании ответа.

– Две. Две тысячи, – глухо произнес старик и, откинувшись на спинку стула, скрылся от меня в облаке папиросного дыма.

Я почувствовал, как ноги мои стали вдруг ватными, руки ослабели, какая-то внутренняя сила оторвала меня от стула, я завис в воздухе над столом, медленно покачиваясь из стороны в сторону. Я был готов ко всему: хитрить, уговаривать о выплате в рассрочку, залезть в долги – но такого оборота я не ожидал. Удача повернулась ко мне лицом. Дом сам шел мне в руки с такой легкостью, что в это трудно было даже поверить.

– Сколько?! – не своим голосом переспросил я, когда старик, потянув меня за ноги, вновь усадил на стул.

– Две тысячи за дом хозяину и сто рублей мне за труды в оформлении купчей в сельсовете, – невозмутимо ответил плотник. – Деньги на стол и можешь въезжать в свой дом.

Я отсчитал ему необходимую сумму, заполнил ряд документов и через три часа, когда мы вернулись из сельсовета, получил от него связку ключей от… уже своего дома.

Ноги мои слегка дрожали, а душа была восторженно приподнятой, когда я покидал избу плотника Алексея.

– Может быть, у меня переночуешь, – предложил старик. – Дом долго нежилой… беспорядок там…

– Спасибо, как-нибудь одну ночь переживу, а завтра очень рано нужно в город – работа, отказался я и направился к своему «Запорожцу».

Сумерки стремительно опускались на землю, густой туман заполнял все на своем пути: и кусты, и деревья, и дома – все, что могло поглотиться этой непроглядной пеленой, – когда я, поставив свою машину в гараж, почти на ощупь пробрался в дом и среди беспорядка, царящего в нем, отыскал единственную кровать с соломенным тюфяком на ней, бросился ничком на него, укрылся поверх штормовкой и тут же заснул, придавленный тяжелым сном.

Заканчивался вторник, восемнадцатое сентября одна тысяча девятьсот девяностого года!..

Глава пятая

Забытое не Богом, но людьми село, живущее по своим неписаным, но строго соблюдаемым Земным законам, затерялось в далеких таежных чащах и топяных болотах. Православное селение дворов на двести с небольшой церквушкой, основанное еще в семнадцатом веке богомолами и скитальцами, продолжало жить уже в начале нынешнего двадцатого века в полной изоляции от прочего грешного мира.

Отвоевав со временем у леса достаточно пахотных земель, селяне занимались в основном земледелием и отчасти скотоводством, чем и обеспечивали себя сполна, живя в достатке.

В семье священника Николая в самом начале двадцатого века родилась Анастасия, названная так в память о матери своей, скончавшейся при родах. Дав новую жизнь и воплотившись в дочери, жена священника предстала перед Богом с улыбкой на устах бледного, измученного родами лица, когда ей не было и двадцати лет. Велико было горе священника, беззаветно и страстно любившего свою Анастасию; упала голова его, содрогаемая нескончаемыми рыданиями, на грудь ее при последнем вздохе, и произошло тогда Чудо, ставшее Великою тайной священника.

А произошло вот что. Не мог и не хотел священник даже мысли допустить о смерти Анастасии, которую любил больше жизни своей; девочку, появившуюся на свет, унесли к кормилице спустя два часа после родов, и минули уже сутки, но никто не смел подойти и поднять священника, уронившего голову на грудь жены, с колен. И велика была Любовь обоих, если сердце Анастасии продолжало биться в бездыханном, обескровленном от родового кровотечения теле, но только уже в такт с сердцем мужа. Целых три месяца он не допускал к ней никого, не разрешал хоронить ее. И целых три месяца тело ее было словно живое, и смерть не трогала ее своими гнилыми зубами. Душа давно уже покинула ее безгрешное тело, и только священник знал, что сердце Анастасии продолжало биться в такт с его любящем сердцем.