Шамбала

Я никак не могла оторвать глаз от этого комитетника; и понимала: меня спасет только неожиданность.

На выдохе ударила его другим локтем в лицо, коленом в пах. Хватка ослабла. Вырвалась.

– Бежим! – прокричала отдалившимся союзникам.

В одну секунду поднялся невообразимый хаос. И без того напуганные люди не знали, куда им направляться. Я успела оторваться от преследователей. Еще немного вперед – и переулок. Ноги работали слаженно, быстро, ловко. Руками расталкивала людскую массу. Они-то меня и сокрыли, они-то и стали мне спасением. За спиной – опасность; все еще слишком близко, чтобы оглядываться. Слишком много людей. Но я должна успеть.

Бегу вперед. Краем глаза замечаю чью-то знакомую фигуру… да не может быть… капитан! я пропала. Все пропало! Только не смотри в мою сторону…не смотри…

Его глаза. Это только его взгляд. Взгляд простого демократа. И второй раз меня уже ничто не спасет.

Я нырнула в переулок. Всюду мрак и затхлость. Это старые склады. Как и предупреждала Чина. Я побежала через лабиринты ящиков. Все, что сейчас могу, – это хорошенько спрятаться – где-нибудь далеко, глубоко, в безвестности.

Глазами рыскала и бежала, не обращая внимания на зудящую боль в руке.

– Кая! – шепот разлился меж гор ящиков и коробок. Личико Чины звало меня к себе. Так внезапно!

В счастье ринулась к девочке и упала рядом на колени.

– Где остальные?

– Успели.

Хотела перебежать, но услышала голоса. Они жутким эхом разносились меж этими импровизированными улицами, то обманчиво затихая, то вновь разгораясь. Внутри все дрожало.

– Ищите хорошенько. Думаю, они здесь, – говорил тот комитетник.

Мы замерли и медленно стали двигаться назад. Чина спряталась за мной. Если ее поймают, ей придется туго. Могут обвинить в измене или пытать. Им безразлично: ребенок ты или взрослый человек… Нет! Этому не бывать!

– Ищите у ворот, я гляну здесь, – этот голос совсем близко.

– Тут никого! – раздалось вдали.

– Ищи на площади, идиот!

Я кивнула Чине, чтобы отползала назад. Девочка бесшумно задвигалась.

И в эту секунду перед нами возникло лицо.

Капитан.

Чина вздрогнула и едва слышно вскрикнула. Преследователь нагнулся надо мной, так близко, что я сумела рассмотреть его глаза, строение лица, линию волос. Я решила, что все кончено. Выхода нет. Я сделала, что смогла. Только бы уничтожить письмо Кары, что жжет мне сердце уже битых полчаса… Я должна. И пусть оставят девочку в покое. Уж на эту борьбу не пожалею сил. Призову народ. Буду кричать.

Мне никогда не забыть его глаз – таких простых и таких глубоких. Он видел меня насквозь, и я медленно, но верно сходила с ума, ожидая приговора.

– Ну что там? – раздался издали раздраженный голос.

Капитан снял руку с ящиков и выпрямился, глядя прямо на меня.

– Никого. Все чисто.

И ушел прочь.

21

Его размеренные шаги все еще гулко отдавались в стенах склада. Он ушел последним, и напуганная толпа поглотила их всех.

Я тяжко дышала. Не могла поверить в то, что он сделал. Мы с Чиной переглянулись.

– Он наш? – спросила девочка, и ее звонкий голосок стал мне елеем на душу.

– Не знаю, – села наземь и положила локти на полусогнутые колени. Рука зудела. Я так сильно испугалась, что сейчас не могла взять себя в руки. – Куда ушли остальные?

– Они успели уйти, – девочка указала в противоположную сторону, откуда через огромные разводные ворота падал свет и белел кусок неба.

Повернулась к Чине и положила ей ладони на плечи.

– Обещай, что переждешь эту бойню в безопасном месте. А потом беги домой. Сможешь? – Она кивнула. – Хочу знать, что ты уцелеешь, – улыбнулась и провела рукой по ее густым кудрявым волосам. – Спасибо тебе, Чина.

Я должна была спешить. Восстания начались и здесь, в Дивине. Наша Долина в Ущелье – самое безопасное место. Шагая от складов вниз по холму, я надеялась, что Натаниэль и Орли мысленно еще не похоронили меня, и что, может быть, я успею к назначенному времени и месту.

Но надежда оказалась ложной.

Мы пришли точно с юго-востока, а склады расположились восточней. Нужно было пройти еще большее расстояние, чем то, которое мы проделали до города. Пришлось идти лесной грядой, чтобы не быть замеченной. Стоял световой день, это давало хоть какое-то преимущество. Я отлично запоминала маршруты. Но Герд мог забрать лошадь… Да, он не станет рисковать и почти наверняка так сделал. Надежда не для него; реальность факта – вот опора.

Я пустилась бежать, в страхе остаться одной в незнакомой провинции. Перспектива, однако, не из радужных. Я постоянно оглядывалась – нас непременно будут искать. Это осознание не позволяло остановиться и сделать привал.

Надежда на спасение все еще теплилась на задворках сознания, но она в одночасье превратилась в прах, едва достигла той самой поляны, где мы оставляли лошадей. Она была пуста.

Это место окутывала тишина, и ничто не указывало на следы присутствия людей. Даже лошади столь аккуратно щипали траву, будто боялись сдать всех нас властям. Живо бежал ручей, размывая корни старого дуба, весело переливались на солнце его воды, журчали хладные потоки. Я пришла в отчаяние. Да, уговор прост: за павшими не возвращаются. Я думала, это справедливо, пока не оказалась в этой реке сама.

А потом упала возле ручья и плескала себе водой на лицо и шею. Стоял осенний день, но «умная» ткань, раздобытая Гердом, сохраняла тепло и помогала пережить даже ночь. Ночи на Белой Земле холодные, мерзлые, не в пример тем, какие еще застали наши деды.

Набрала в бутыль воды и, переведя дух, решала, как поступить далее. Герду, разумеется, плевать на тех, кто не справился с таким мелочным заданием. От него помощи ждать не приходится. Он воспитывал воинов – не нытиков, и не имеет значения, что твоя принадлежность к сентиментальному полу и порывы эгоистичной души так отчаянно взывают к слезам и жалости! Он сделает попытку отыскать меня; это случится не раньше завтрашнего дня. Это будет слабая попытка – настолько слабая, чтобы сохранить тех из нас, кто остался в Долине. Нечего рассчитывать на снисхождение. Я должна помочь себе сама – если хочу жить.

Мы проделали слишком большой путь, используя силу животных, и, по меньшей сере, еще точно такой же, используя собственные ноги. Путь наш оказался чист и пуст, но никто не ручается за это сейчас, когда я должна двигаться в одиночку. Но еще день – все еще световой день. Нужно понимать, что остановиться нельзя будет ни на минуту. У меня нет карты; все, что осталось – память. Капитан выиграл мне время – но немного. Это должен быть резкий рывок; главное, добраться до нашей границы и держаться ее…

А потом поняла, что думала слишком много – солдату должно действовать.

Поднялась с земли, проверила нож за поясом, привязала бутыль покрепче.

Первые часы до ушей доносился лишь шелест крон деревьев да карканье ворон. Птицы эти часто держаться человеческих поселений, и это помогало не нарваться на еще одно преследование. Долгое время я держалась леса, как учил Герд, но когда мрак грядущей ночи медленно стал опускаться на землю, глаза уже плохо различали дорогу. Карта, которую нам накануне показал наставник, стояла перед глазами. Я прекрасно помнила ориентировку: мы двигались по краю шестой провинции, которая на северо-востоке граничит со Второй – землей Метрополя. Сама столица именуется Единицей, но Двойка – ее Эдем, а окраины – место ссылки предателей Правительства. Нельзя подходить близко к границе; она отличается от нашей – установлены электрические сетки с микродатчиками, так что и мышь не пройдет.

Темнело быстро, я не останавливалась. Воду пила на ходу маленькими глотками – найти хороший родник едва ли представится возможность. В пути одолевали мысли. Нас учили никогда не бояться, и страх – единственное, что мешало мне всю жизнь. Шагая в полутьме, окруженная одиночеством, я, наконец, призналась себе в этом. Я преодолевала барьеры, но это не помогло избавиться от трусости. Боялась я всего на свете: шелеста листвы, лесных зверьков, ненависти, людей, любви… Вся моя жизнь была разбита на «до» и «после», на две определенные части, неизменно оказывающие влияние друг на друга. Я не чувствовал себя истинной племянницей Боны и двоюродной сестрой Марии; и ровно также не находила покоя в доме Герда. Я не умела быть настоящим человеком – и уж точно не являлась солдатом. Я была никем. Заблудшая душа в потоке безумия.

Я усмехнулась этой мысли, и едва успела заметить фары автомобилей, приближающихся откуда-то со встречной. Я бросилась вглубь леса, и треск сухих веток казался барабанным боем в ночной тиши. Так случается всегда, когда бежишь от опасности. Моторы их работали мягко, слаженно. Я летела в темноту, лихорадочно ища глазами, где бы приткнуться. Они приближались. На древо взобраться не успею. Одно из них лежало поперек расплывшейся субстанцией. Я успела перепрыгнуть и припасть к земле, когда моторы автомобилей оказались совсем близко. Они прогремели над самым ухом и разом смолкли. В одну секунду.

22

Я вжалась в землю.

Открылись дверцы, послышались шаги. Близость их казалась слишком опасной. Говорили голоса.

– Сержант, дай закурить.

– Ты шестой раз стреляешь сигарету. Где я тебе достану еще?

– Эй, кэп, дай размять кости. Мы проехали чертовых сто километров черепашьим шагом, – он стал скверно ругаться и плеваться.

Другие молча расходились в разные стороны справить нужду. Один из них стоял спиной ко мне. Я видела его бритый затылок. Сердце колотилось так сильно, что, ручаюсь, билось оземь и заставляло планету вращаться вокруг своей оси. Я пригнулась так низко, как только могла и сквозь узкую щель между деревом и землей, видела проселочную дорогу и автомобили. Черт бы побрал этот свинский день! Почему здесь? Почему сейчас?

– Товарищ полковник, – обратился в гуле голосов какой-то солдат.

– Чего тебе, Гурз?

– Хочу отправиться в отпуск. Жену уже как полгода не видел. И мать моя болеет. Того гляди и помрет, не увидав сына напоследок.

– Не помрет она без тебя, Гурз, – басисто отвечал полковник. – Пущу только после выборов, слышишь? Сейчас все солдаты просят отгул. А что я, думаешь, могу распустить вас всех? Ты пойдешь, он пойдет, вон те парни уйдут… А работать-то кто будет? Сейчас всех проверяют перед выборами. Моему тестю в Метрополе самого Рамуна Торе велели прочерстить: и квартиру, и машину, и телефоны, и личные сообщения… Выборы сейчас, сынок. А ежели вы уйдете? Да с меня в Метрополе шапку снимут и на нары отправят, слышишь? Жди выборов.

– Так ведь все знают, кого выберут, – сказал кто-то из молодых.

– Отойди, Ксан, от машины, – рявкнул кто-то из лесу. – Вся техника сейчас прослушивается.

– Так было и двадцать лет назад, еще когда мой дед уходил на пенсию, – солдат все же захлопнул дверцу и отошел в сторону. – Знаешь, сколько он мне про наш Комитет рассказал?

– А ты не хвались, сынок, – сказал полковник. – С тех пор мало что изменилось. Это я могу послушать вас, сосунков, а поставят вам другого полковника, так он вас за милую душу сдаст. Знаешь – и молчи, если жить спокойно хочешь.

– Один промах – и тебя прижмут к стене, как нашего капитана. Эй, кэп! – откуда-то со стороны поля подошел другой солдат. – За что тебя взгрели, а? Ты ж в Министерстве Иностранных Дел ошивался.

– Не твоего это ума дело, Ксан, – ответил голос, и на секунду у меня внутри все перевернулось.

– Ты никому об этом не рассказываешь. Видимо, тебя здорово прижали, да? Хорошо хоть капитаном сделали, а не простым рядовым.

– Вот уж Гриф порадовался, что ты теперь с ним на одной ноге!

– Эта мразь хочет дослужиться до генерала-майора. Паршивый сукин сын! Настучал на меня, еще когда ночью с Натальей моей ходил гулять! Эх, капитан, зря ты так скатился. Мог бы его уделать в два счета.

– Да, ты же подполковником был.

– А ну цыц, шпана малолетняя! – раздосадовался полковник. – Ишь какие коршуны!

– Кэп?

– Я же сказал: не суйся ко мне со своими вопросами, – уже громче и настойчивей повторил голос.

– В общем, Гурз, не просись в отгул раньше срока, не то тебя отправят в ссылку. Ты у нас не кэп, и до Министерства не дослужился. Знаешь, сколько нужно вкалывать, чтобы туда попасть? Ты в жизни своей столько не работал.

– Иди к дьяволу!

Снова послышалась ругань.

Один из солдат хлопнул капитана по плечу, и по-товарищески обнял.

– Да ладно тебе, кэп, не горячись. Выкури вот, – он протянул пачку сигарет.

– Он не курит, – отозвался полковник.

– Я не курю, – покойно ответил тот и скинул руку.

– Он у нас добряк.

– Как хочешь.

Другие солдаты проверяли колеса, били по ним ногами и прыгали на месте, чтобы размять затекшие конечности.

– Поедешь ты к своей жене, Гурз. Подожди немного. Нам всем осталось недолго.

– Ты что несешь? – гремел чей-то голос.

В темноте чиркнули спичкой, и пламя озарило несколько лиц. Я чуть не закричала! Рядом с курящим солдатом стоял тот самый капитан! Господи, это же чистой воды совпадение! Какая-то дьявольщина преследует меня вот уже который месяц!

Это он не хотел отвечать на вопросы. Капитан… Неудивительно, что он ничуть не походит на типичного глупого солдата, и носит костюмы с галстуком и пользуется умопомрачительным парфюмом. Прихвостень Метрополя… Добряк… Так МИД его выплюнул, как ненужную биологическую массу. Знать бы, какую он сейчас ведет игру. Судя по всему, взбунтовался, оскорбленный, и пользуется данным положением, дабы защитить народ и отомстить за это Правительству. Типичная история.

Он открыл фляжку и сделал несколько глотков.

– Ты оглох? – негодовал какой-то задира. – Я спрашиваю, почему нам недолго осталось?

– Уймись. Все же знают, что Правитель болен.

– У него всегда было не в порядке с головой.

– Вот именно. Ты думаешь, он эту клинику так просто строит? Для детишек? Больных сироток? Да подавись! Он уже с двадцати лет сидит на каких-то уколах, как наркоман. Без них он просто псих. Крышу сносит так, что не дай Бог под горячую руку попасться. А бабы? Знаешь, сколько он баб имеет? Двоих чуть не придушил в угаре. Другие вообще бояться ходить к нему. Знаешь, какие им за это деньги предлагают? Тебе и не снилось, будь ты хоть гребаной Афродитой! Псих, ей-богу… Настоящий псих!

– А я бы не отказался побыть на его месте часок-другой…

– Да замолчи ты, фашист треклятый!

– Он хочет успеть полечиться в этой клинике?

– Эта болезнь может быть наследственной. Это для его младшего сына.

– Ясы? – удивился солдат. – Он не станет президентом. У нас республика, а не монархия.

– Станет Министром, – просто отвечал голос. – А вообще, там своя мафия. Лучше не суйся туда.

– Эй, сплетники, мотайте удочки! Едем! Еще километров тридцать нужно осмотреть. Слишком уж беженцев много.

Никто не перечил. Все тотчас собрались, загрузились в машины. Водители зажгли фары и прогрели моторы. После восстаний и неподчинений они, видимо, объезжали провинции, дабы поймать лихих смельчаков. Неподготовленные гражданские часто выдают себя, когда ночью жгут костры для обогрева, или идут людными дорогами – оттого их и ловят.

Очень скоро автомобили тронулись и скрылись по той дороге, где недавно шагала я.

В первые минуты не могла пошевелиться. Все тело срослось с землей, онемело, застыло, превращаясь в камень. Когда дернула ботинком и хрустнула ветка, казалось, вот-вот кто-то выскочит из темноты и свяжет мне руки. Но в лесу стояла тишина. Моторы давно удалились. Опасность миновала. Снова.

Я перевернулась на спину и села, опираясь о ствол.

А потом просто заплакала.

23

Это было нечто сродни истерии. Слезы лились из глаз, и тел едва видимо содрогалось. Все это время, что солдаты провели здесь, я боялась. Мне было так страшно, что думала, вот-вот умру. И теперь, когда опасность позади, я не могу поверить, что некие высшие силы вновь уберегли меня. Но так будет не всегда. Это только начало. Нужно свыкнуться с тем, что каждый день мы будем подвергать свою жизнь опасности. Только сильнейшие выживут, и меня среди них может не оказаться.

Растирая по лицу слезы, я поднялась с земли и отряхнула форму от елочных иголок и листьев. Если эти солдаты осмотрели местность, значит, главная опасность миновала. Я снова двинулась в путь. Дорога виделась бесконечной, начинало казаться, что я заблудилась. Силы были на исходе. Слишком долгий день, слишком много новостей, событий, переживаний. В одиночестве меньше всего осознаешь собственную стойкость. По природе своей нас воспитали выносливыми, и весь этот путь на самом деле ничего не значил. Но именно в тот день я чувствовала, что надломлена, слаба и беспомощна… Никто! Ведь я никто! Я ничего не могу изменить!

Остановилась посреди дороги и смотрелась в последние отблески дня на бесконечно далеком горизонте. Это была единственная светлая полоса, и над головой чернели темные ночные облака. На лицо упала одинокая капля. Затем еще одна. И еще…

Начался дождь.

Холодный осенний дождь.

Он омыл мое лицо, шею, руки… Точно священные воды, посланные самим Богом, они орошали все живое, даруя крохи сил, которые исчезнут с наступлением первого зимнего дня. И я шла под этим дождем, взмокнув насквозь. Миновала ферму, где Герд достал лошадей, и вновь шла через лес. Поле – сплошь пустое, темное в безлунной ночи. Я должна была добраться до нашей Долины. На Белой Земле негде спрятаться – ни от комитетников, ни от страж, ни от Правительства.

Еще несколько часов я шагала по пустырю, пока, наконец, не настигла границы Седьмой провинции. Дождь давно прекратился, но с одежды лило, как из ведра. Я продрогла насквозь. Но на лице стояла непроходящая улыбка – я дошла! Осталось совсем немного!

Где-то вдали мерещился заложенный камнями от беженцев вход в Долину. Вероятно, я просто сходила с ума: почти сутки ничего не ела и давно допила последние крохи воды. Но какая-то темная фигура, чья грудь и голова особенно четко выделялись на фоне поля, не могла быть миражом. Мы оба одновременно остановились.

Это был солдат в форме.

– Нет, пожалуйста, нет, – взмолилась я.

Уже не было сил бежать, сопротивляться, прятаться. Я попятилась назад. Ноги завернулись. Я упала.

Человек побежал навстречу. А я только ныла и отползала назад.

– Кая? – с уверенностью спросил голос. – Кая, это ты?

Сощурилась.

– Кая!

Человек упал передо мной и подхватил на руки.

– Кая, это я!

Я его узнала. Да, узнала…

– Киану! – выдохнула и обвила его шею руками.

Это случилось так внезапно, будто кто-то из нас двоих умирал. Я вжалась в него так сильно, что чувствовала сквозь намокшую куртку тело его тела. Он казался горчим моим ледяным рукам.

Он поднял меня и помог идти.

– Что ты тут делал? – шептала.

– Искал тебя.

Он говорил что-то еще. И донес меня до дома. Но этого я совершенно не помню.

24

На меня смотрело занавешенное окно. Лежала на животе, на теле – старая протертая рубашка. Дверь в комнату едва слышно приоткрылась; я вздрогнула.

– Не хотел будить, – Киану, немного более расслабленный, как по вечерам после ужина. Развалился на моей постели.

– Который час? – я не шелохнулась, глядя на пол.

– Скоро ложиться.

– Я проспала весь день, – промямлила и заметила свою высохшую форму на стуле.

Киану молча проследил за движением моих глаз и подал куртку. Заспанная, я неспешно уселась, скрестила ноги, отбросила назад спутанные волосы. Не знаю, на что рассчитывала, но оказалась приятно удивлена, обнаружив все еще влажный нетронутый кусок бумаги во в нагрудном внутреннем кармане.

Киану усмехнулся.

– Я сказал Герду, что ничего там не нашел.

Я подняла на него глаза.

– Спасибо, – аккуратно разложила большой лист. – Но вернуть все равно придется. Думаешь, он тебе поверил? Просто позволил.

Буквы – большие, аккуратные – расплылись, но читать возможно.

– Я оставлю тебя…

– Нет, – резко прервала. – Останься.

Я была поглощена письмом Кары. Написано в спешке, без околичностей и впечатлений, так сухо, будто кроме Герда с его обязанностями и домом, никого в этом мире не существовало.

– Пишет распорядок дня Министра Иностранных дел. Чертов мусор… – я отложила лист на столик. – Что здесь произошло? – поднялась и принялась зажигать несколько свеч.

– Герд, Орли и Нат вернулись. Герд встречался с какими-то людьми. Они говорили об оружии. Орли вывихнула лодыжку. Ее сбросила лошадь. Нат рассказал кое-что о вашей встрече с той девочкой.

– Это отвратительно, Киану. ей всего двенадцать, а отец ей велит любой ценой работать подпольщицей.

– Девочка, это твориться везде. В стране смута.

– Сколько тебе было, когда случилась твоя первая настоящая вылазка?

– Около пятнадцати.

– И ты был подготовлен. Тебя готовил к этому сам Герд, – я опустила фитиль и потушила его.

Комната озарилась светом, совсем как днем. Я вернулась под одеяло.

– Эта война затронет всех.

Киану смотрел на меня, и на лице его читалось непонимание.

– Ты что-то видела? – он наклонился ближе. – Что-то еще?

Я не хотела ему рассказывать о встрече с солдатами, равно как и о капитане. Мои домыслы были пусты и ничего не значили. Они бы лишний раз уверили остальных в моей беспомощности. Я опустила голову и ответила:

– Прятаться от комитетников сложней, чем я думала.

Он не поверил. Он слишком умен, чтобы принять ложь за правду. И он всегда слишком хорошо знал меня; может быть, даже лучше, чем Кара. Он скрыл это знание и впервые не стал перечить. Почему он так поступил? Я чуяла его внутреннюю перемену. Она происходила давно, в часы моего отсутствия.

– Завтра выборы, – от откинулся, продолжая испепелять меня.

– Я должна быть с Марией, – я вылезла из постели и надела брюки.

– Сейчас не лучшее время, чтобы соваться в село.

Я не заправляла рубашку и не надевала обуви, да и о красоте говорить не приходилось.

– Спасибо, что отправился за мной. Ты был не обязан.

– Герд слеп, – я подняла письмо Кары и взглянула на Киану. – Он не понял, кого оставил.

Я долго смотрела на него. Его красивое, точеное лицо было лишено выражения сострадания или жалости; но слова Киану повисли в воздухе нерастворимой субстанцией, как нечто абсолютно противоречивое всему его облику. Люди не меняются, и он бы никогда не стал таким, если бы не… если бы не…

– Что с тобой твориться? – бросила эти слова и вышла в коридор, оставив его наедине со стенами моей убогой комнаты.

Нет, я не собираюсь думать обо всем этом сейчас. Это глупо. Это бессмысленно. Это не для меня.

Заглушив бурю эмоций внутри, спустилась вниз. В гостиной, где собрались почти все, кроме Орли, на меня налетела Руни. Вид ее белесых кудряшек, рассыпавшихся по шее и плечам, навел на меня странную грусть. Я словно увидала ее впервые, с этим задорным носиком, этими искренними глазами, отражавшими обиженную душу. Она была прелестна, как майский цветок. Но молодость, дарованная ей сполна, скрывала то прошлое и то уготованное ей будущее – мрачная неизвестность.

Все эти люди, сидящие по разным углам тесного помещения, – сильные, молодые, притягательные, – негласно подписались на смерть. Если мы выживем – никто уже не будет прежним.

– О, ты проснулась! – Руни овила мою шею руками.

Ной улыбнулся мне из дальнего конца, где покрывал доморощенной глазурью новый кувшин. Натаниэль сидел неподвижно, но и на его лице мелькнуло подобие улыбки; кажется, они с Руни опять поругались. Но я вдруг подумала о том, до чего обыденной явилась эта бытовая сцена радостного приветствия – и необыкновенной, ведь случалось подобное крайне редко.

– Как Орли? – спросила я.

– Она лежит у себя, – ответил Ной.

Преодолевая тот чудовищный путь, я было подумала, что лучше мне со всеми кое-как ладить, вместо того, чтобы постоянно препираться. Молча сославшись именно на это, для начала я направилась к Герду.

Одну из каморок он приспособил под свой кабинет, где сгружал карты и мелкую технику. Там горело две фитильные лампы.

– Как ты себя чувствуешь? – он не поднял головы от работы.

– Прекрасно, – протянула руку с письмом.

Герд взглянул на меня из-подо лба.

– Надежно его спрятала, – лучше бы я перед ним не оправдывалась.

Он взял лист и пробежал по нему глазами.

– Чтобы больше подобное не повторялось.

Я пропустила его замечание мимо ушей.

– Что ты делаешь? – я взглянула на карту страны. – Киану рассказал мне про оружие.

– После выборов грядет череда восстаний. Я почти уверен в этом, – он обошел стол с другой стороны и снова уставился в карту. – Нельзя, чтобы это случилось спонтанно. Мы будем контролировать.

– Но… Мы чего об этом не знаем, – села в старое кресло. – О ведении битв. Никто из нас, кроме тебя.