Шамбала

– Я не буду работать с капитаном, – все вторила под нос. – Я убегу… поеду в Метрополь и убегу… кому какое дело, останусь я жива или нет? Это совсем неважно, ведь мы все – мертвые души…

Киану ничего мне не отвечал, и благом стало невидение его лица и всепоглощающих глаз. Я гадала, что заставило его молчать теперь, когда я хотела услышать от него хоть какие-то слова?

65

Вернувшись в дом, мы застали истекающего кровью Ната, его омраченное, скорбное лицо, лебезящих перед ним Мальву и Руни, и что-то стряпающей позади Орли. Кинув на нас неодобрительные взгляды, они продолжили свою деятельность. Вероятно, огонь ненависти все еще горит, и незачем подбавлять бензину в этот костер.

Тогда я подумала о другом. Быть может кому-то Нат покажется сильным, но я видела его слабым. Пустой, бесцельный солдат Герда, готовый отправить на смерть любого воспитанника собственного наставника – и даже себя. Слабость мною презренна; в ней нет спасения никому из нас.

– Я должна передать Герду сообщение Кары, – негромко произнесла.

Когда мы с Киану переступили порог подсобки, еще больше заваленной кусками разобранной техники, Герд читал очередную записку переданную его дальними союзниками. Я молча протянула ему записку Кары, и он холодно пробежал по ней глазами.

– Что-нибудь еще? – вскинул он свои синие глаза.

– В Метрополе очень неспокойно. Проводят проверку всего населения, особенно приезжих. Ее квартиру обыскивали. Правитель отдал приказ негласно патрулировать города. Начнут с Третьей, закончат Седьмой – по кругу. Без проверенных паспортов в столицу лучше не соваться.

Герд усиленно думал.

– Киану, возьми этот хлам, поработайте с Натом, – он указал на разобранные телефонные трубки и рации. – Это нужно вернуть в собранном виде. Ты, Кая, останься.

Мы едва заметно переглянулись с Киану. Эти тайные разговоры не сулили ничего хорошего: он знал то, чем не смел делиться со мной – теперь я буду в его шкуре.

– Живей, Киану. У вас на все два часа.

Напарник сгреб в охапку провода и запчасти, прикрыл за собой дверь.

– Твоя надутая физиономия ни капли на меня не действует, – вдруг произнес наставник.

– А физиономия Ната?

– Поговори мне еще, – пригрозил он.

Герд переложил бумаги и карты.

– После того, как Нат разведает обстановку в городе, отправимся в Метрополь. Теперь медлить нельзя. Киану очень о тебе печется, что мешает делу. Подбитые солдаты мне не нужны. Я хочу, чтобы ты разругалась с ним. Пусть ненавидит тебя. Делай, что угодно, мне на это плевать. Что касается твоей миссии, возьмешь на себя Министра Внутренних дел. Запоминай: после Инаугурации он отправится на свою дачу во Вторую провинцию. Пробудет там около трех-четырех суток, так что не тяни. Сделала работу – исчезай. Мы обеспечим чистоту квадрата на это время. У тебя только одна попытка.

Я молча внимала, как бездушный дрон, которого настраивают на нужную функцию. Господи, чего же он требовал… Меня больше заботила необходимость порвать с Киану, чем обязанность убить.

– Герд, не сталкивай меня с ним… только не с ним! – растерялась. – Не сейчас!

– Ты меня слышала, Кая.

– Ты чего-то не договариваешь, – внутренне я все еще не сдавалась.

Он глянул исподтишка, что тут же выдало его; или, он хотел, чтобы я это знала?

Сконфуженная, я встала, наполняясь решимостью противостоять, как он подтвердил слова Киану:

– Никакого оружия. Все, что тебе нужно, предоставит капитан.

Я вышла и спокойно заперла дверь. Казалось, рухни на голову потолок, я бы и тогда старалась сохранить спокойствие. Выдержка солдата на смену юношескому максимализму? Но на задворках сознания неистовствовали вопросы: капитан?! комитетник? злейший враг? где я столкнусь с ним? не хочу, не буду работать с ним!

Все складывалось наихудшим образом.

Киану занят с Натаниэлем: им нужно восстановить военные рации, подсоединить жучки и прослушивающие биоплёнки, убрать провода, полностью перекроить структуру, потом вернуть в первозданном виде. Я проскочила мимо них и побежала в сарай; буду кормить коров, кур, вычищу заново весь хлев, приготовлю на всю артиллерию ужин, растворюсь в тренировках – но ни за что не пойду против Киану. не сейчас. Не в момент, когда обрела кого-то, кому рыдаю в рубашку и даже раскрываю душу.

66

Сначала я изводила себя необходимостью подчиниться Герду, представляла себе его гнев, то, как он вытурит меня из команды или прикажет самому Киану пришить меня где-нибудь в Метрополе… потом поняла: это пустая паранойя. Поняла, что после той злосчастной операции переступила точку невозврата, а, значит, личные намерения теперь почти превыше приказов. Герд, Герд… ты ведь знал, когда брал под свое крыло, что уже слишком поздно для взращивания всеподчиняющегося птенца, глупого солдата, неспособного самостоятельно принять решение и действовать так, как велят собственные инстинкты, а не правое дело. А теперь ты доверяешь мне жизнь высокопоставленной политической пешки. Так ли ты уверен в праведности собственного выбора?..

Пока руки загружали себя работой, мысли слишком часто возвращались к Каре, к тому, где она сейчас, как живет и чем занимается… Совсем неважным казалось то, что несколько дней назад я касалась ее руки, обнимала, вдыхала волшебный аромат волос… Теперь она – далекий призрак прошлого, давно умерший, но оттого вдвойне любопытный, притягательный. Герд никогда не рассказывал нам о ней, о том, что с ней стало на самом деле. Минули долгие месяцы, полные переживаний, тягот и одиночества, и, постепенно утрачивая надежду, все чаще я пыталась уловчиться, словесно обмануть наставника, дабы выведать хоть какую крупицу информации. Но Герд – непреступная скала – даже не подавал виду, что замечал мои изощрения; он сносил все это молча, без единой эмоции, и я уж было отчаялась добиться желаемого.

Иногда казалось, в заточении долины все идет, как прежде. На самом деле Натаниэль слишком часто прокрадывался в город, многие работали с Гердом, часами высиживая в темной его конуре, и эти тайны давали почву догадкам: перемены в воздухе. Никогда прежде сердце не билось в предчувствии великого, никогда так не зудела в венах кровь. по ночам преследовали кошмары, и частым их гостем становился капитан. Лица всех, кого я знала, то растворялись в тумане, то проявлялись вновь, и голоса этих людей постоянно говорили одно и то же:

– Он добр…

– Послушай капитана…

– Мне говорили, он такой славный…

– Почему ты не послушаешься капитана?

И эти голоса терзали разум с силой психологического знатока, пока я, наконец, не просыпалась, измученная, и не заставляла себя выбраться из постели.

Одним вечером мы собрались в гостиной, в кои-то веки едины, не разбредшиеся по своим углам. Ара разливала горячий чай из сушеных листьев дикой смородины, мы играли в какую-то настольную игру, вычитанную Орли в журнале двадцатилетней давности, переставляли фишки, кто-то негромко смеялся. Я держала горячую глиняную чашку, исполненную руками Ноя, и только диву давалась, что в доме Герда дозволено происходить чему-то подобному. Редкостный вечер, теплейшее событие за последние месяцы тяжких раздумий и ожиданий. Собрались все, кроме Ната. Рано утром, когда барабанил ледяной зимний дождь, он поспешно спускался с лестницы, стараясь никого не тревожить, но где мы и натолкнулись друг на друга. На лице его все еще отпечатки кровоподтеков, правда, уже не таких тревожных, как в первые дни после драки. Он пространственно улыбнулся. Как же мне хотелось обнять его и пожелать удачи! Как же мне хотелось предупредить его об осторожности, о ценности собственной жизни, вдруг возымевшую значимость в моей душе. Но вместо этого лишь произнесла: «Будь осторожен». Он отправился в город, как ему велел Герд, но сейчас, чем чаще я поглядывала на старые часы, тем больше убеждалась, что ему давно пора бы возвратиться.

Дверь распахнулась неожиданно, и все разом подскочили, позабыв забавы, будто только того и ждали, скрывая за улыбками натянутые, как струны, переживания. На пороге стоял наш напарник, в руках он тряс вымокшую от непрекращающегося дождя газету.

– Сумел достать, – он швырнул бумагу на стол, переполошив все фишки, которые мы вырезали на досуге.

– О, Всевышний! – выпалила Мальва и принялась сдирать тонкую куртку, почти намертво прилипшую к телу путника. – Какой же ты бледный, юноша! Не иначе как подхватил простуду под этим дождем!

Лицо Руни сияло, когда она зрела возлюбленного, но Натаниэль, казалось, ничего не замечал. Его снедала некая внутренняя идея, и он принялся громко разглагольствовать:

– Правитель посещал Ас-Славию неделю назад! С ним был Яса. Люди говорят, он умасливал этих вельмож, скрывая чрезвычайное положение в стране. Кажется, грядет еще одна война, а мы об этом и не знаем! В чем дело, Герд? Почему нет никаких новостей от Кары?

Глаза Герда запылали неким гневом. Сложно понять, к кому относились эти искры – к Натаниэлю, за его длинный язык, или к сложившемуся положению. Наставник пересек комнату, уставился в раскрытую газету и попытался разобрать, что же изображено на огромной фотографии. Там было лицо нашего правителя и его сына – извечная история.

– Выбирай вопросы, Натаниэль, – холодно отозвался Герд, отходя. Он немного подумал, затем изрек: – Новость ошеломляющая, надо это признать. Для того ты и был послан в город. Пора действовать.

– Но, Герд, – я встала, в ужасе, едва не пролив чай, – это слишком опасно. Я знаю, ты не любишь говорить о Каре, но она в опасности! И мы тоже.

– Мы все в опасности, Кая. И всегда были. Уже тридцать лет в опасности. Пока не закончится эта революция.

Я заикнулась, хотела возразить пуще прежнего, но вдруг столкнулась с глазами Ната. Я увидела в них понимание моих страхов, но неизбежность происходящего. Это были глаза самого доктора Эклберга, что взирали с особым пристрастием на мирскую суету ничтожнейших из смертных, но не сумели бы что-либо изменить. Я сглотнула. Киану… Где же Киану? Вот он сидит в углу, немного чурается меня, все еще сторониться. Как славно было бы с ним переговорить, ощутить его поддержку и сильное плечо.

Руни наблюдала на Натом, и оказалась поражена тем, что мы с ним негласно обменивались своими «тайными знаками». Я глубоко выдохнула – ну уж хватит с меня этих бренных страстей! Никакого благочестия – пустая низменность!

Злясь на саму себя и все происходящее, я с резвостью лани покинула комнату и отправилась на площадку у парадного входа.

Ветер утих, и капли ровно лились могучим потоком, орошая и без того влажную землю. Почву разворотило, и следы грубых ботинок Натаниэля уже почти растворились в потоках ручьев да луж. На горизонте небо озарялось последними полосами сине-зеленых отсветов, и почерневшие верхушки елей виднелись из-за скалистых холмов. Волшебное время – время уходящего дня, сулящего ночные перемены и нечто, что непременно вселит новую, вдохновляющую надежду. Я вдыхала аромат земли и смотрела куда-то вдаль. За скалой выход к границе, но, не забредя сюда случайно, никогда не догадаешься о впадине и живущих там постояльцах. Похоже, это единственное место, где меня действительно никто и никогда не сможет отыскать. Я подумала о тетке, ее дочери Марии – моей двоюродной сестре, о том, как они стряпают к ужину простую пищу первопоселенцев, – точь-в-точь как это описывалось в книжках по истории или инструкциях Герда по выживанию, – и странная тоска стала проедать сердце. Холодная, неутешительная, меланхолическая эмоция, поражавшая сердце, как раковая опухоль, чья боль не утихнет до минуты смерти… Надо вернуться, озарила мысль, – надо вернуться и помочь им, тем людям, что спасли меня, не отреклись и не выбросили на улицу, когда я сама нуждалась в их помощи. Надо вернуться…

В дверях стоял Натаниэль.

– Куда ты исчезла? – по-свойски спросил он.

– Я ухожу. Я нужна тетке и Марии.

Он остановил меня, намертво вцепившись в плечи.

– Кая, ты сошла с ума! В городе патрульные, стражи и даже комитетники! Они вмиг схватят тебя возле границы или по дороге домой. Ты должна остаться. Ничего с ними не случится, слышишь? – никогда прежде я не видела в глазах какого-либо человека столько обеспокоенности и страха – прямого показателя бережливости моей жизни.

– Нат, я… я не одобряю идей Герда. Мне не нравится его стратегия, но еще больше меня возмутил его приказ относительно тебя. И ты отправился в город! Подумать только! Тебя могли схватить, обыскать, упрятать за решетку, пытать и бить дубинками!..

На лице Натаниэля расцвела кроткая улыбка.

– Значит, ты все-таки обо мне беспокоилась?

Я взбеленилась.

– Я вовсе не имела в виду то, о чем ты думаешь, Нат! Я беспокоилась бы за любого в нашей команде, и ты это знаешь.

– Да, конечно, кругом одна опасность. Но кто-то должен был быть у нас в Правительстве. Мы никогда еще не были так близко!

Я едва не задохнулась от возмущения.

– Ты сам понимаешь, что говоришь? – он глупо хлопал ресницами. – Тобой овладели идеи Герда, Нат… Это же Кара, черт тебя подери! – Я жутко разозлилась, подошла вплотную, выставив вперед указательный палец. – Запомни: ни один человек не стоит этой жертвы.

Я резко вырвалась, чувствуя, что, кажется, порвала рукав мастерки. Внутри столкнулась с Руни, но не извинилась. Они снова принялись браниться. За столом Герд раскрыл карту города и вырабатывал стратегию действий. Я заперлась в комнате; нужно дождаться глубокой ночи: кончится дождь, тьма завладеет округой, и я сумею возвратиться домой. Я не была намерена участвовать в очередной жесткой операции Герда и всех тех, кто ему беспрекословно подчинялся.

67

Но дом не утихнул ни на час, все мучаясь, растягивая и без того бессрочную ночь; и все мои замыслы претерпели крах.

Известный УАЗ сборки двадцатилетней давности прибыл на рассвете. Ожидавшие видеть капитана, все изрядно удивились тому, когда вышла женщина, непривычно грузная в складе своего стана для жителя Белой Земли. Ее прямые белые волосы собраны в тугой низкий хвост; глаза жестоки, темны в своей синеве, нелегки в восприятии; тонкий прямой нос, угловатые губы, сжатые в жесткую линию, напряженность жестов – все кричало о душе воина, закаленного трудностями, перешагнувшего всю силу своего существа и потупившегося всеми идеалами, которые могли бы существовать. Она производила впечатление женщины с силой мужчины.

Приезжая безошибочно подошла прямо к Герду.

– Тата; меня прислал капитан Шиман, – без околичностей приступила она.

– Герд, – наставник сдержанно кивнул.

– Ваши пропуски, – она вручила ему тонкую стопку разнокалиберных бумажек, которые тут же перекочевали в наши руки.

К великому разочарованию, моя ламинированная карточка оказалась меньше прочих. Тата внимательно осмотрела нас, проникая орлиными глазами в каждую клеточку наших промерзших тел. В сравнении с ней мы выглядели неопытными птенцами, которые не только не в силах выжить, но и не способны ходить в принципе. Знаю я, что она думала: мужчины еще куда ни шло, но девушки… Но им было не выбирать, кого посылать на смерть.

– В путь, – только и произнесла она.

Под четким руководством Герда мы наскоро загрузились в салон, избегая горького взгляда Мальвы, молчаливо провожавшей нас с порога. Она не одобряла деятельности Герда, нашего участия, редкими тихими вечерами называла нас детьми, брошенными сиротками; потом вдруг спохватывалась и умолкала в своих нелегких думах. Ее глодала изнутри обязанность Герду кровом и людьми, с которыми она сумела бы разделить свое одиночество. Ведь друг для друга мы не больше, чем чужие люди. Но как она останется одна-оденешенька, в этом пустом, холодном доме?

А машина уже катила по неизвестным Комитету тропам, сквозь леса, забытые трассы… Дикая местность, как обездоленный народ, встречала неприветливо, отстраненно. Изредка попадались деревушки, да и те поросшие разрухой; города миновали из соображений безопасности, и, стало быть, к лучшему, что не видали тех бедствий, что повсеместно охватили нашу страну.

На въезде во Вторую провинцию изрядно досматривали комитетники и стражи, исполняющие долг милиции или таможенников. Тата была нашим волшебным проводником, известная, очевидно, многим, – правая рука капитана. Я могла только догадываться, какой именно пост занимал этот таинственный человек, этот капитан Шиман, решившийся перейти на сторону народа. И чем скорей мы приближались к прославленному сердцу государства, тем непривычней делался пейзаж, с нарочито ухоженными бурыми клумбами, ровно остриженными голыми деревьями, чрезмерно яркими вывесками, пятнами приветствующие гостей и жителей столицы, помпезными коттеджами и высокими многоквартирными домами. Все мы раскрыли рты при виде иных горизонтов, чудаковатых метрополийцев, еще более строгих страж. Ни один из нас не произнес ни слова, вперившись взглядом в стекло и таращась по сторонам, точно какие дикари.

Въехать в Метрополь практически невозможно. Тата уверенно чеканила свое «новые добровольцы», однако ни ее собственный пропуск, ни нарочито уверенные слова не возымели должного эффекта. Добровольцев готовили постепенно, в столицу отправляли лучших.

– Свяжитесь с капитаном Шиманом, – сидя за рулем, бросила последнего туза Тата.

Страж, с лицом жестким и суровым, отправился к пункту досмотра и велел сидящему там диспетчеру предоставить ему телефон. Он произнес от силы пять слов, как рука резко опустила трубку.

– Проезжайте, – несколько удрученно произнес он.

Мои намерения побега снова претерпевали крушение с первых метров этого города. Даже если мне удастся улизнуть от своего сектора, в этих каменных джунглях мне одной не выжить. Мой пропуск действителен, только если рядом внушительный попечитель – кто-то вроде Таты или капитана Шимана. Я подумала о том, что спустя долгие месяцы совместной работы, только сейчас узнала его фамилию.

В черте Метрополя все выглядело не так уж плохо: самым естественным шагом прогуливались парочки, укутанные в симпатичные полушубки и альпинистские пуховики, новоиспеченные мамаши с винтажными колясками, бегали заядлые спортсмены, спешили в строгих костюмах и юбках офисные клерки, общалась непоседливая молодежь, резвились задорные дети… Другой мир другой вселенной. Мы все чувствовали себя неуютно: приматы, привыкшие выживать в лесах, средь этого совершенства инженерной мысли и по-простому счастливых людей, как будто бы не знающих о том, что творилось за пределами их малой родины.

Мы остановились на светофоре. Напротив красовался телевизор-стенд с броской рекламой. Там отражалось лицо Правителя, его семьи, его подчиненных, комнат его дворца. Он что-то говорил, известное только тем, кто каждый вечер наслаждается просмотром новостей. Он улыбался, и медовая эта улыбка отдавала приторной сладостью дешевого сахара. Это был ролик предвыборной компании – или ролик, рекламирующий правильный выбор населения.

Казалось, я вся позеленела от тошноты и отвращения к этому глумлению.

Но в следующую секунду мы уже двигались по магистрали, не смея оторвать глаз от прекрасных автомобилей – красных, желтых, черных, синих – бороздящих эти имущие просторы.

Совсем низко пролетел вертолет, и я, по инерции, сильно насторожилась, собралась, готовая к атаке. Тата странно на меня глянула через стекло заднего вида, а Киану слегка похлопал по плечу.

Мы подъехали к административному зданию цвета жженого кирпича, на котором значилась золотая вывеска: «Комитет Национальной Безопасности». Какой-то редкий старик выметал едва видимый сор с широких мелких ступеней. Из окна первого этажа слышался лязг стеклянной посуды – очевидно, обеденный ресторан для комитетников. Тата припарковалась на просторной площадке.

– Погуляйте немного, – она вышла и направилась по широкой лестнице в это пугающее своей массивностью строением.

Надо что-то решать. Я не могу зайти туда. Потому что если я это сделаю, то уже никогда не выберусь из этой грязи.

68

Нехотя, опасаясь, мы выволокли свои тела на улицу, дохнув свежего воздуха. Близился полдень, но по небу Метрополя, равно как и по иным природным признакам это затруднительно определить. Вокруг нас – ни души, только в паре десятков метров продолжают свою ходку местные жители. Через дорогу – парк. Нет, Кая, не время для необдуманных поступков. Куда ты отправишься? Что будешь делать? Чем станешь питаться? Золотыми рыбками, поджаренными на солнце?

Но мысли уже было не остановить. Я не стану служить этим крысам, не стану одной из них, и уж тем более не стану работать с капитаном, каким бы народным героем он ни был.

Герда занимал разговор с Орли и Натаниэлем, Руни мотала ногой в воздухе, сидя в машине, Киану валял дурака, и я не могла найти момента лучше. Осторожно заходя то за один автомобиль, то за другой, я приблизилась к широкой магистрали и пешеходному переходу. Но все случилось бы слишком просто, перейди я дорогу и осуществи свою затею. Меня заметил Киану, и бросился вдогонку, громко предупредив остальных. Я ринулась на зеленый свет, но этот черт бегает лучше всех. Загорелся красный, он остался на островке дожидаться бегущих секунд на электронном табло. Я смотрела на него сквозь поток рьяно летящих автомобилей, и только мотала из стороны в сторону головой. Не стану я больше служебной собакой. Мы все натерпелись достаточно, выстрадали свои года. Я согласна умереть от холода, замерзнуть так, чтобы никогда не проснуться, или даже вершить свой собственный срок пребывания на этой земле. И к черту все остальное.

Я направилась в сторону парка – места почти знакомые, в лоне природы выжить куда как проще. Затерявшись среди серых деревьев и изящных лавочек, я присела на бортик небольшого фонтана. Говорят, вода в столице – хуже некуда, хоть плюйся от содержания в ней хлора; а уж подземные источники и того гляди отвратительней. Но я омыла руки и зачерпнула немного жидкости, сделал пару глотков. И впрямь дрянь редкостная. Я кривилась, а прохожие глазели, как на диковинное животное, привезенное из экзотической страны под названием «Рабочие провинции».

Я закрутила волосы и спрятала их под мастерку – незачем становиться опознавательным фонарем.

Попали мы не в самый центр столицы, но весьма близко к нему. Время от времени тут прогуливались мамаши с колясками, гуляки и школьники, но их опасаться было нечего. Побродив по парку добрых два часа, я наткнулась на городские часы, и с ужасом заметила, что день близится к вечеру. Из зданий офисов выходили холеные красавцы и красавицы, одетые в лощеные куртки и пальто, кожаные сапожки и изысканные туфли. Волосы их пылали здоровьем, густые, яркие, блестящие. Многие выглядели весьма экстравагантно в эпатажных нарядах, со странными прическами и большими татуировками. Я удивлялась тому, что эти люди учатся и работают, куда-то ездят, что-то видят. Мы же словно отрезаны от мира, как излишки, как никому ненужная биологическая масса. Быть может, в тех, прошлых жизнях, мы тяжко грешны, и оттого сейчас расплачиваемся за все сполна?

Я бродила по этому странному городу, любовалась старыми зданиями, впечатляющей архитектурой, роскошными многоэтажными жилыми домами, широкими витринами, яркими ресторанами – и думала: почему это должна сделать я? В чем мой собственный прок? Я не Сет с его утраченным горячо любимым прошлым; не Док с убитым будущим; не потерянная Лия… За что мне бороться? Глядя на черноволосого мальчика и белокурую девочку, что резвились у входа в парк, в какую-то мимолетную секунду пришло осознание: это все Герд. В нем крылась вся причина моих стенаний. Он действовал на меня, гипнотизировал, внушал справедливые каноны, которые не под силу исполнить даже Богу на этой проклятой земле. А теперь я должна влиться в Комитет, к своим худшим врагам и взять грех на душу. Сколько мне лет: двадцать или двести? Двухсотлетняя душа, заключенная в двадцатилетнее тело. Как тяжело об этом думать. Как тяжело решиться на этот шаг, переступить собственную неприязнь и гордость. Почему убийство носит статус геройства? Что праведного в этом убийстве? Они такие же люди, как и мы, из той же плоти и крови, но, быть может, куда счастливей, конечно. И что с того? Каждому дано свое счастье.

Я присела на лавку, в упоении наслаждаясь полным одиночеством; все горожане куда-то пропали.

Справедливость… Как много в этом слове противоречия.

Конечно, я все еще могла бороться. Но хотела ли?

На длинном тонком шесте развевался флаг Белой Земли, состоящий из трех полос: красной – как символ пролитой крови Второй мировой войны, желтой – представляющей колосья хлеба, белый – как знак истинной свободы. Ветер колыхал этот кусок ткани, напоминая о том, кто мы есть на самом деле, и зачем пришли на эту землю. Находясь здесь, в прославленной столице, я понимала, что все больше презираю метрополийцев – беспомощных и капризных, – и, самое главное, нашу власть, не знающей закона.