Алрой

9.8

Мятеж подавлен, и кровопролитию конец. Смолкли клики воинов, стихли крики женщин. Погашено пламя, и рассеялся дым. Двери домов закрыты, лишь патрули топочут вдоль пустынных улиц. Командиры явились во дворец с донесениями и поздравлениями. Пленение Джабастера уравновесило бегство Абидана. Назначенное расследование событий, их причин, героев и виновников не слишком дотошно вникало в роль, Шерирой сыгранную. Изможденный тяжким и кровавым днем, Алрой, как на востоке водится, отправился в баню для восстановления сил. Он был рад горькой победе, которую за триумф не почитал.

Покончив с ритуалом очищения тела, Алрой вернулся в царские покои с намерением очистить замутненный дух. Тут влетела Ширин. Бросилась ему на шею, заключила в объятия, покрыла лицо поцелуями. Нет лучшего снадобья для растревоженной души героя. Ласки смягчают сердце, любовь гонит мысли.

“Яхонтовый мой!” – воскликнула Ширин, и голос ее дрожит, и сердечко трепещет, – “Яхонтовый мой, любишь ли ты меня по-прежнему?”

Алрой заулыбался в ответ, с благодарностью принимая целительную любовь.

“Яхонтовый мой, твоя пташка совестится глядеть тебе в глаза. Ведь это я причина бед твоих. Я ненавистна им, злым людям, это я мешаю им!”

“Опасность миновала, голубка. Не говори об этом и поскорей забудь”.

“Страшные, злые люди! Не бывать счастью на земле, покуда такие лиходеи топчут ее. Убить Алроя! Того, кто их из грязи вытащил да в князи усадил. Неблагодарные простолюдины, плебеи! Не вернется ко мне безмятежный сон. Погубить хотели моего сокола ясного! Поверить невозможно! Я знаю, они метили в меня, я их настоящий враг. О, Алрой, не покидай меня! Мне чудится какой-то шорох – это душегубы точат ножи, готовятся вонзить их в наши нежные сердца. Милый, я верю, ты не разлюбил меня, я верю!”

“Невозможно любить сильнее, чем я люблю! И нет причин для страха, худое позади”.

“Радость жизни покинула меня, унесла покой. Драгоценный мой! Тебя ли обнимаю? Твоя ли Ширин целует тебя? Или снимся мы друг другу, или уж призраки мы в могильном склепе? Ах, злые, злые люди! Покусились на моего Алроя, любовь мою, свет очей моих! Не вернутся дни блаженства былого!”

“Не тревожься, горлица нежная. Мы не призраки в склепе, мы живы и, как прежде, живем друг для друга. Скоро-скоро вернется солнце, и забудем черную бурю”.

“Ты виделся с Азриэлем? Слова его ужасают!”

“О чем ты?”

“Я так одинока, и защиты-опоры нет…”

“Ширин!”

“Они крови моей хотят, крови моей им надо!”

“Оставь, то пустые страхи. Фантазия раздувает цену пустяков. Воображение – резвая лошадка, да некому ей править!”

“Пустые страхи? Спроси Азриэля, послушай Итамара. В священные свои свитки убийцы вписывают имя жертвы. Для них погибель Алроя только средство, смерть Ширин – вот цель! Я подурнела. Страх и горе красы не прибавляют. Куда как хуже могло быть. Меня готовились замучить, обезглавить, четвертовать, расчленить на части. Кровопийца и людоед Джабастер плотью моей хотел насытить мстительность свою. О, как он ненавидит меня! Меня, халифа дочь, диким варварским созданием считал!”

“Ах, Ширин, ранимая душа! Ты вовсе не дикарка! То ложь, надменностью рожденная. Разве у дикарки мысли высоки и чувства тонки? Однако, сказав “Джабастер”, омрачила дух мой. Бог милостивый! Отчего не скрылся Первосвященник? Абидан, головорез, фанатик и невежда – спасся, а мой учитель, великий светлый ум, у меня в плену. Мне горько и…”

“Стой, погоди, Алрой! Да разве я намеревалась рану бередить? Сказав, что не ты, а я Джабастеру помеха, думала облегчить груз души. Однако если человек сей не искореним из сердца твоего, и им владеет прочно, то твоя рабыня отступает в тень. Я смиренно уйду и умру счастливая, ибо жизнь моя будет принесена в жертву процветанию возлюбленного!”

“Какая мука слышать это! Чего ты хочешь, Ширин?”

“Благоденствия и счастья твоего, не более”.

“Есть у меня и то и другое, если есть ты!”

“Прекрасно. Обо мне не тужи, я песчинка на царственной тропе”.

“Для меня – ты весь мир!”

“Пусть покой вернется к тебе, мой ненаглядный. Я огорчена, хотела утешить, не уязвить. Все хорошо. Джабастер жив. Глядишь, и удлинит перечень великих дел. Чего же еще?”

“Он жив и у меня в плену. Он ждет суда, и суд свершится”.

“Да, да”.

“Простишь его?”

“Мой господин поступит по усмотрению своему”.

“Нет, Ширин, хочу услышать твое слово, ты добрей меня. Каков твой приговор?”

“Смерть!”

“О, Бог мой!”

“Ах, Алрой! Помнишь ли дней былых очарованье? Алчешь ли будущих радостей волшебство? Несовместна Джабастера жизнь со счастьем Ширин и Алроя. Он нас в свой сумрачный мир уведет. Или убьет”.

“Изгони его и изгонишь память о нем!”

“С мятежником сосуществовать? Это выбор царя?”

“Поверь, Ширин, нет у меня любви к нему, хотя должна быть, но далеко не все известно тебе!”

“Мне известно довольно, Алрой. А чего не знаю, до того умом дошла. Воображение – недреманное око души. Женское сердце начеку и не проспит смертельного врага. Больше, чем ты думаешь, он принес нам зла. Не убив, ограбил. Отнял надежду. Много ли прошу, Алрой? Голову мятежника – и только! Протяни мне руку, милый. Дай печатку сердоликовую. О, сопротивляется, словно к пальцу приросла! Ты говорил мне, поцелуй имеет дар пленять. Так получи! Правда, сладко? А вот еще, еще! Гляди-ка, поддалось кольцо! Печатка у меня. Прощай, мой сокол ясный. Скоро я вернусь в гнездо, и наши воркование и щебет вновь будут слышны!”

9.9

“Кольцо у Ширин! То Джабастера талисман, то жизнь его. Кольцо печатное не только чудеса творит. Джабастер мне на сбережение его доверил. Покуда у меня оно – учитель в безопасности, утрачу – и смерть над ним нависнет. Я проговорился ей? Она замыслила дурное? Она ушла? Она шутит! Эй, Фарез!”

“Я здесь, мой господин”.

“Проходила ли принцесса?”

“Да, мой господин”.

“В слезах?”

“Скорее в радости”.

“Фарез, зови Хонайна! Хонайн, Хонайн! Сердце мое разбито. Нет, она шутит. Вот и Хонайн. Прости мой бред, Хонайн. Скорее, мчись в арсенал!”

“Зачем, мой господин?”

“Зачем, зачем! Там твой брат, твой великий брат… Принцесса украла мою печатку. Нет, не украла, я сам ей дал. Мчись, иначе погиб Джабастер! Фарез, дай скорее руку, силы покидают меня…”

9.10

“Халифу сегодня нездоровится”.

“Говорят, утром он лишился чувств”.

“В бане”.

“Не в бане, а во дворце. Когда услыхал о смерти Джабастера”.

“Как он умер?”

“Наложил на себя руки. Не вынес бесчестья. Покончил с жизнью и делами”.

“Велик был. Смерть вождя – что затмение солнца”.

“Нет ему ровни, и не скоро будет. Принцесса добилась помилования и помчалась к нему в арсенал сообщить весть, но опоздала”.

“Странные времена. Джабастер умер”.

“Тревожные времена”.

“Кто станет Первосвященником?”

“Боюсь, вакансия останется свободной”.

“Сегодня ты ужинаешь с Итамаром?”

“Да”.

“Я тоже. Пойдем вместе. Принцесса добилась помилования. Как странно все”.

“Да, туманно. Говорят, Абидан сбежал?”

“Я тоже слышал. Встретим ли на ужине Медада?”

“Возможно”.

Глава 10 Крах и смерть Алроя

10.1

“Она не взошла! Бледный лик ее не осветил темные небеса. Звезды печальны и не блестят без лучезарной царицы своей. Она не взошла!”

Это – дозорные. Санедрин отряжает их, дабы вдобавок к расчетам мудрецов указали час, когда луна обновится и начнет лунный месяц. Издревле повелось у евреев отмечать особой молитвой и праздновать новомесячье, и от этого дня отсчитывать сроки праздников и постов, что на сей месяц приходятся. Потому-то так важна миссия посланцев Санедрина. Они взбираются на горы поближе к обители ночного светила. Завидят новую луну, присягнут в этом, и загорится сигнальный огонь, и важная весть мигом облетит весь еврейский мир.

“Мы стражи луны, мы вестники света!”

“Она не взошла! Взойдет, и бледный лик ее призовет на молитву. Братство наше замерло в безмолвном ожидании благородных лучей. Она не взошла!”

“Мы стражи луны, мы вестники света!”

“Она восходит, она восходит! Бледный лик поплыл по небосводу. Возгорятся костры, известят народ. Она восходит, она восходит!”

“Мы стражи луны, мы вестники новомесячья!”

И зажглись сигнальные огни на вершинах гор, и разбежались костры по миру от Кавказа до Ливана, сказать евреем, что месяц начался.

10.2

“Господин! Татарин-гонец прибыл из Хамадана и желает видеть тебя и только тебя. Я сказал, что халифу не досуг, хотел переправить гонца к Хонайну, но отговорки не помогли. Я думаю, госпожа Мирьям…”

“Из Хамадана? Зови его, Фарез.”

Вошел татарин.

“Надеюсь услышать хорошие новости, почтенный!”

“Увы. Я от Авнера. С известием халифу”.

“Я халиф. Что передал наместник?”

“Господин, в час, что возгорелся сигнальный огонь, и на Кавказе открылось празднество нового месяца, Альп Арслан, Хорезма грозный монарх, вошел в твои владения, и армия его наводняет Персию”.

“И что Авнер?”

“Он выступает на поле брани и просит о помощи”.

“Он получит ее. Воистину, большая новость. Когда ты покинул Хамадан?”

“Трое суток в пути”.

“Ты исполнил свой долг. Фарез, позаботься о гонце и пригласи Хонайна”.

“Альп Арслан. Знаменитый воевода. Наш сигнальный огонь был сигналом ему! Время выбрано неспроста, обдуманно. Не нравится мне это”.

“Господин, другой татарин-гонец прибыл с границы. Он хочет видеть халифа. Полагаю, он с той же новостью и…”

“Возможно. Проводи его ко мне, Фарез”.

Вошел татарин.

“От кого? Какие вести?”

“От Мозула. Губернатор велел сообщить тебе, халиф, что лишь взвилось пламя сигнального огня, и евреи заступили на молитву, известный мятежник Абидан поднял знамя Иудеи и объявил тебе войну”.

“Какими силами он станет воевать?”

“Гарнизон в его распоряжении”.

“Там гнездо его адептов. Они способны причинить немало беспокойств. Фарез, ты пригласил Хонайна?”

“Да, господин”.

“Дай приют гонцу. И еще. Не позволяй никому с ним говорить. Ты понимаешь, Фарез?”

“Вполне, мой господин”.

“Абидан воскрес. На сей раз не сбежит. Мне нужен Шерира. Кто это там? Еще новости?”

Вошел третий татарин.

“Не знаю, как тебе это понравится, господин. Гонец прибыл с сирийской границы”.

“В воздухе пахнет грозой. Говори, что у тебя”.

“Боюсь огорчить тебя, халиф!”

“Выкладывай!”

“Я от Медада”.

“Хорошо. Он поднял восстание? Примеры заразительны”.

“О, нет! Медад верен своему халифу и грудью стоит за него. Но то горе, что враг чересчур силен. Медад отправил меня сообщить тебе, что лишь только евреи в Ливане стали праздновать новомесячье, как султан Рума и с ним арабский халиф развернули знамена Пророка и великим войском двинулись на Багдад”.

“Все ясно: это заговор. Хонайн, собери визирей на совет. Против меня восстал весь мир – не хочет мира. Будем воевать. Для заговорщиков фанфары редко звучат. Меня не застать врасплох!”

10.3

“Друзья!” – обратился Алрой к своим визирям-воеводам, – “Мы должны атаковать противников поодиночке. Нельзя позволить им соединить силы. Не сомневаюсь, мы разобьем их. Я защищаю Персию. Итамар встанет меж султаном и Абиданом. Медад поможет Итамару. Шерира обороняет столицу. Хонайн – временный правитель. Прощайте, друзья. Я выступаю ранним утром. Мужайтесь, бравые солдаты. Могучим кедрам буря не страшна”.

Совет закончился.

“Мой дорогой Шерира, – сказал халиф, – будь добр, задержись, поговорим наедине, – продолжил Алрой, затем обратился к главному визирю, сопровождая его, – Хонайн, что ты думаешь обо всем этом?”

“Готовясь к худшему, надеюсь на лучшее”.

“Мудро, как всегда. Только бы Авнер удержал Хорезм под своим контролем! Я хочу поговорить с Шерирой по душам. Я не уверен в нем”.

“Есть основания. Он был замешан. Если в повозке нет оси – ехать нельзя. Поэтому отвергаем того, кому не доверяем. Однако недоверие оправдывает будущий обман”.

“Да, я сомневаюсь в нем. Боюсь, покинет Багдад, и его вновь сыщет и околдует старый дружок. Пусть лучше стережет столицу”.

“Господин мой, Шерира отличный, храбрый командир. И все же… Он остается, я остаюсь. Дай мне печатку, талисман твой. Так будет лучше”.

Алрой побледнел.

“Ты кольнул меня в сердце. Кольцо утрачено навсегда. Я говорил тебе об этом прежде. Бедная совесть моя! Но ведь ты знаешь, Хонайн, я не виноват!”

“Хоть и утрачен талисман, ручаюсь, мой халиф, худого не случится. Коль у тебя достало милосердия пощадить такого, как Шерира, ты непременно удостоишься милосердия Всевышнего, который пощадит твои завоевания”.

“Благодарю, Хонайн. Прошу, ступай к принцессе, поделись с ней новостями”.

Халиф вернулся к Шерире.

“Заставил тебя ждать, мой храбрый Шерира. В такие минуты настоящие друзья прощают неучтивость”.

“Ты столь щепетилен, господин!”

“Видишь, мой храбрец, какие ветры дуют! Нас ждет тяжкий солдатский труд. Мне, как воздух, нужен верный друг. Чтоб плечо подставил, чтоб было на чьей груди поплакать, покаяться, поклясться. Друг – величайшее из благ земных, а мы по неразумию благом этим порой пренебрегаем. Хотел послать тебя воевать с Арсланом, но решил, что сам пойду, дабы не думали, что уклоняюсь. Кто знает, куда ведут событья? Опора наша шатка, глядишь, лукавый мусульманин восстанет на иудея. Мы должны быть вместе, с тревогой в сердце отдаляюсь от тебя. Весьма возможно, прибегну к твоей помощи, будь готов, Шерира. Уверен, мудрой признательностью мое расположение оценишь”.

“О, господин! Помыслы мои о благоденствии твоем. Я не какой-нибудь сладкоречивый юнец, которого губят бессмысленные дела и словеса. Верь, я жизни не пощажу, я тебе предан и тебя не предам!”

“Знаю, Шерира, знаю. Что ты скажешь о грядущей кампании?”

“Они задумали недурно. Тем громче прогремит триумф твой”.

“Солдаты настроены по-боевому?”

“Скажу о своих. Это люди простые, даже грубые. Под стать командиру. Но мы не пажи и не почетный караул. Мы помним долг и грязной работы не бежим”.

“Хорошо. Это хотел услышать. Я сделаю смотр войскам пред выступлением. Будь добр, позаботься о подарках для солдат. Кстати, я думаю, твою армию следует назвать “Сирийский легион”. Оружием твоих бойцов завоевана наша лучшая провинция”.

“Я передам воинам твои слова. Это добавит рвения”.

“Поужинай со мной, Шерира. Мы старые друзья. Помнишь разрушенный город в пустыне?”

10.4

Алрой вошел в апартаменты Ширин. “Душа моя, ты все знаешь?”

Она бросилась ему навстречу, обняла горячо.

“Моей принцессе ничего не грозит. Игра будет легкой и быстрой. Две трети безумцев уже отведали вкус наших клинков, а свежая кровь новичков оросит корни лавровых деревьев, ветви которых нам не наскучили”.

“Молю, любимый, не иди на войну! Разве Азриэль не принесет победу?”

“Мы вместе принесем ее. Расстаемся с тобою ненадолго, Ширин. В первый и, надеюсь, в последний раз”.

“О, нет, нет! Не говори о расставании!”

“Армия готова выступить. Завтра с рассветом услышишь трубы”.

“Не оставлю тебя одного! Что будет делать Ширин без Алроя? Ты сам говорил, я – твое вдохновение. Кто ободрит тебя в трудный час? Нет, ни за что не оставлю тебя!”

“Ты пребываешь в сердце моем. Для тебя одной победу добуду в бою!”

“Я еду с тобой! Не помешаю. Ни слуг, ни девушек не возьму. Как солдатская жена тягот не замечу. Буду сон твой сторожить. Сиделкой стану, если, храни Бог, ранят тебя. А в бой пойдешь – пояс тебе повяжу, меч на нем укреплю, меж поцелуев победу нашепчу”.

“Ах, Ширин, в глазах твоих победа светится! Мы побьем их!”

“Абидан! Дважды изменник. Повесить его! Жаль, что нельзя это сделать дважды! Пророчица перед смертью предрекла вторую измену”.

“Не думай о них, Ширин”.

“А хорезмский царь силен?”

“Достаточно силен, чтобы гордиться, взявши верх над ним. Уверен, Авнер оставит славы и на нашу долю”.

“Мне безразлично, чей меч, твой или Авнера, дело решит. Значит, ты выступаешь утром?”

“С рассветом. Молю, Ширин, останься!”

“Я с тобой! Я почти собралась, паланкин готов. Альп Арслан самолично пойдет в бой?”

“Наверняка”.

“Гнев Небес обрушится на голову его! Азриэль выступает с нами?”

“Конечно”.

“Успею час-другой поспать”.

“Хорошо, моя голубка. Я пройду к себе. С рассветом разбужу тебя поцелуем”.

10.5

Халиф вошел в совещательный зал. Призвал писцов и Фареза, продиктовал распоряжения.

“Кто сегодня начальник охраны?” – спросил.

“Беная”, – ответил Фарез.

“Помню его. Он спас мне жизнь в бою у Тигра. Принцесса едет с нами. Заботу о ней поручаю Бенае. К рассвету солдаты должны быть готовы отправиться в поход. Прошу передать Азриэлю порядок дня. Эту депешу немедленно отправить в Хамадан. Направлен ли татарин к Медаду? Хорошо. Всех благодарю, можно отдыхать. Останься, Фарез”.

“Да, мой господин”.

“Я не намерен спать этой ночью. Подай мое питье. Благодарю. Больше ничего. Спокойной ночи”.

“Спокойной ночи, мой господин”.

“Я наедине с самим собой. Нет лучше повода быть честным до конца. Всего за сутки так много изменилось вне и внутри меня! Воображал, что восседаю на вершине мира и неуязвим. Но нет, вновь надо драться за жизнь и за империю. Трубы опять зовут на поле брани. Я не тот, что прежде. Стал маловером. Мне одиноко. Минули дни, когда пред боем и в бою я окружен был вдохновенными соратниками, жаждущими славы, крови и моего величия. Кажется, они переменились, как и я. Абидан, мой найденыш и выкормыш, войну мне объявил! Горошина смеется над стручком. Пророчица пламенною речью зажигала сердца и в бой вела. Где она, жертва правосудия царского? Где мой учитель просветленный? Друг, наставник, ментор, советчик многоценный. Отрочества поводырь и юности назидатель справедливый. Он был учен, учился и меня учил. Он жил ради величия моего. И что же я? Ренегат отчаявшийся, сбившийся с пути. Всего-то мне осталось – былых триумфов память!”

“Тень поднялась из-под земли. Человека образ? Маска? Присмотрюсь получше. Призрак. Слишком знакомые черты. Холод в сердце. Джабастера подобие. Смотрит исподлобья, сверлит мрачным взглядом. Прочь, прочь, наваждение! Я не убивал тебя! Это сон. Нет, явь! Я вижу тебя. Я ничего не боюсь. Я Алрой!”

“Говори, дух! Призрак, говори! Заклинаю тебя! Дай вновь услышать смолкший голос, песнь юности моей!”

“Алрой, Алрой, Алрой!”

“Я внемлю! Жду, как в праздник труб ждут шофара последний звук, несущий весть добрую!”

“Свидимся на равнине Неговенда”.

“Растворился в воздухе. Вымолвил полслова и исчез. Могу поклясться, это был Джабастер! Жизнь ослепляет тьмой неведомого. Слабеет дух. Я точно слышал: “Свидимся на равнине Неговенда”. Я побеждал там. Что в словах его? Предсказание триумфа иль угроза? Пусть я сошел с ума. Пусть западня ждет, иль уготован смертный приговор – я подчинюсь Джабастеру! Блажен не расстающийся с видением. Чу! Что там?”

Страшной силы грохот потряс дворец халифа. Закачались стены.

“Землетрясение!” – вскричал Алрой, – “Да поглотит земля сей мир и с ним меня! Какие времена пришли! Фарез, скорей сюда!”

“Я здесь уже. Ты страшно бледен, мой халиф!” – крикнул Фарез, примчавшись.

“Мы оба в страхе и бледны. Нет причины для румяного веселья! О, вновь гром сжимает сердце! Я многое вынес, но это мне не по силам!”

“Шум доносится из арсенала, мой господин”.

“Лети, взгляни, что там! Нет, стой! Пошли Бенаю. Не оставляй меня!”

Фарез уложил Алроя на кушетку. Тот бледен, дрожит, как в лихорадке. Спросил, где Беная.

“Вот он идет”.

“Беная, что происходит?”

“Халиф! – воскликнул Беная, – страшная вещь случилась! Как только гром потряс дворец, священный постамент обрушился и разбился на тысячу кусков. И скипетр царя Соломона исчез, и невозможно сыскать его!”

“Беная и Фарез! Об этом – никому ни слова! И пусть никто не входит в арсенал! А сейчас оставьте меня”.

Беная и Фарез ушли. Невыразимая мука в глазах Алроя. Он упал ничком на кушетку. Слезы отчаяния. “Мой Бог, я покинул Тебя. Теперь Ты меня покидаешь!”

10.6

Алрой намеревался бодрствовать этой ночью. Случившееся потрясло его, незаметно сознание покинуло изнуренный дух, он заснул и час целый проспал. Пробудился, встал, изумился ослепительному свету в парадном зале. Вошел туда, не удерживаемый страхом и гонимый любопытством. Жуткие чудовища цепью расположились вдоль стен. У каждого из них факел. Чудища напомнили Алрою уродливых Афритов пещеры Джентезма. В конце зала высился роскошный трон, у подножия которого замерли священники и придворные. На троне гордо восседал монарх, облик его знаком Алрою: в усыпальнице царей Израильских Предводитель изгнания взял скипетр из рук великого Соломона.

Пораженный, Алрой созерцал странное собрание чудовищ и призраков, а те не замечали присутствия существа из земного мира. Ни жеста, ни звука – безмолвные недвижимые образы.

Вдруг в зал ворвались иные создания. Пажи и юные красавицы кружились в обольстительном танце. Строй вооруженных воинов чеканил шаг. Почтенные седобородые старцы шли важно и неторопливо. Пестрое шествие замыкали музыканты. Они рьяно дули в трубы, били в барабаны, щипали струны. И вот диво: ни единого звука не слыхать, и властвует тишина.

Немая процессия трижды обошла вокруг зала. Затем все подступили к трону, глубоко поклонились царю, а потом встали впереди Афритов.

Двенадцать призраков внесли в зал каменный постамент. На зеленых разводах его были выгравированы те же знаки, что и на талисмане Джабастера, который Алрой до сих пор носил на груди. Дюжина дюжих носильщиков опустили свой каменный груз у ног монарха и скрылись с глаз. В эту секунду острая боль пронзила грудь Алроя, там, где талисман. Он судорожно схватил его рукой, и… талисман рассыпался в прах.

Одинокая фигура отделилась от толпы бестелесных существ, приблизилась к постаменту, подняла крышку, извлекла скипетр и протянула его монарху. Соломон принял священный предмет, и в этот самый миг пропал ослепительный свет, исчезли безмолвные фантомы, и Алрой остался один в темном парадном зале.

Призывно зазвучала фанфара. Алрой вернулся к себе, раздвинул занавес. За окном занималась заря.

10.7

И снова в седле, и опять лязг мечей и кольчуг, и в который раз знамена и трубы зажигают кровь, и наново пьянит мозг бальзам силы и власти! Алрой воспрял духом. Велико вероятие поражения, огромна награда триумфа. Опасность острит чувства и ум.

Энергичным маршем Алрой двинул пятидесятитысячное войско на просторы бывшего Медийского царства. Вскоре его настиг гонец от Авнера. Наместник извещал о том, что в одиночку он не в силах сдержать гвардию Хорезмского царя. Тот собрал несметное войско и разместил воинов в Луристане. Алрой отправил послание Шерире – немедленно выдвигаться для соединения сил, а столицу препоручить милости судьбы. Ожидающему помощи уверенность в получении ее важна не менее чем она сама.

Перевалив через горы, Алрой встретил Авнера с его тридцатитысячной армией. У персидской границы халиф столкнулся с передовым отрядом противника. Разбил его в пух и прах, и хорезмцы, понеся большие потери, обратились в бегство. Однако, опасаясь преждевременного генерального сражения с Альпом Арсланом, Алрой благоразумно отступил к равнине Неговенда и стал поджидать Шериру. Место это напоминало ему о блестящих победах былых дней.

Царю Хорезма не терпелось поскорее закончить дело. Он не сомневался в превосходстве своих громадных сил. Обеим сторонам было ясно, что через два-три дня произойдет побоище, которое решит судьбу востока.

Алрой в окружении ближайших соратников и отряда солдат отдалился от лагеря, чтобы осмотреть поле скорой битвы. На свою беду царственный дозор столкнулся с засадой хорезмцев. Обескураженные отчаянной смелостью и бешеным напором иудеев, втрое превосходящие числом бойцы Арслана почли за благо отступить. Напоследок их предводитель выпустил стрелу в сторону Алроя. Пущенная меткой рукой, она неминуемо унесла бы жизнь покорителя Азии. На счастье, некий юный командир, увидев, что обожаемому халифу грозит смертельная опасность, без колебания загородил его грудь своею грудью. Алрой с отрядом поспешили доставить в лагерь тяжело раненого офицера, жертву абсолютной верноподданности и беспредельного патриотизма.