Алрой

8.2

Раннее утро. Тигр тих, необитаем. По воде скользит одинокая лодка. Один гребец на веслах. На высоком берегу дом. От него к воде ведет крытый арочный спуск. Лодка причалила. Шторы поднялись. Показался единственный пассажир. Он сошел на берег, поднялся по ступеням.

Человек освободил золотой засов, прошел сквозь галерею, вступил в роскошный зал, отделанный белым и зеленым мрамором, уселся на кушетку возле порфирной чаши фонтана. Двери зала отворены в сад. Послышался шепот, ясно прозвучало: “Хонайн”. Из сада навстречу гостю шла женщина, длинная вуаль покрывала лицо ее и плечи.

“Хонайн! – воскликнула женщина, – Хонайн, твой немой прелестник вернулся!”

Неописуемой красоты юная дама бесцеремонно разглядывала нежданного гостя. Они стояли двое, мужчина и женщина, впились друг в друга глазами, молчали. Вошел третий. Шаги легкие, осторожные, в руках лампа.

“Алрой! – вскричал изумленный Хонайн, и лампа выскользнула из рук.

“Алрой!?” – повторила красавица, и щеки ее побледнели, и она для верности прислонилась к колонне.

“Дочь халифа!” – воскликнул царь Израиля, преклонил колено и осторожно взял ее за руку, – “Я действительно тот самый Алрой, кому судьба назначила властвовать над великой империей. Но прекрасной принцессе Ширин нет причин бояться того, кто ценит выше военных побед знак ее доброты!” При этих словах он разжал ладонь, на которой лежали жемчужные четки, памятка первой встречи, и вернул их принцессе.

Принцесса взглянула на четки, закрыла лицо руками.

“Мой дорогой Хонайн! – сказал Алрой, – я не забываю добра, и мой приход сюда – доказательство сему. Я здесь затем, чтобы исполнить любое твое желание, что в пределах моих сил”.

“Господин мой!” – ответил Хонайн, уже смиривший волнение, нечастое в его душе, и преодолевший еще более редкое удивление, – “Господин мой, дело мое простое. Пред тобою дочь халифа. Встреча с ней здесь и сейчас неизбежно откроет тебе ее помыслы и тайны. Принцесса Ширин намеревалась воспользоваться недавним катаклизмом, чтобы скрыться от ненавистной обыденщины, а также избежать грозящей ей судьбы. За счастьем бегут далеко, бегут от самих себя. Я единственный ее советчик и союзник, боюсь не слишком сильный и успешный. Мое предводительство над депутацией к тебе, которого потребовали горожане, остановило на время наше бегство. Возможно, со вступлением твоей армии в Багдад нам безопаснее оставаться здесь. Принцесса стала добровольной пленницей в моем доме. Я при ней, но город думает, что я в отъезде. Сегодня на рассвете она ускользнула из-под моего не слишком бдительного ока, дабы узнать, какими слухами полнится Багдад. Таково наше положение. Мы в твоей власти и просим покровительства”.

“Мудрый Хонайн! Нам следует обсудить важные дела. Сейчас я удалюсь, чтобы не быть помехой. Завтра в этот час я вновь прибуду. Ты поведаешь мне желания Ширин. Пусть то будет охрана, ежели она задумала бежать в другие края, или, скажем, пожалование провинции для правления, или дворца для житья – я рад служить. Теперь прощай, принцесса. До завтра, Хонайн.”

8.3

“Хмурым было царское чело”, – сказал Итамар Азриэлю, когда они вышли с совета.

“Несметно мыслей и забот. Огромен груз. Диво, как человек выносит”.

“Накануне боя он был спокоен, даже весел, хоть ожидал его день суровее сегодняшнего несравненно. Заметил, как он распекал Джабастера?”

“Откровенно, без обиняков! Несгибаемый Первосвященник согнулся под тяжестью упреков. Царь владел собой, но заметно было, что раздражен, и перо дрожало в гневной руке, подписывающей указ. Я не видал человека бледнее”.

“Или мрачнее. Я думаю, Азриэль, железный Первосвященник нас не любит”.

“Лишь сейчас тебе открылся сей секрет? Мы не его питомника питомцы. И, по чести говоря, Алрой – тоже. Я рад, что царь непреклонен и не допускает Абидана в совет. Он стал бы Джабастеру опорой”.

“Несомненно. Абидан его эхо. Что ты думаешь о Шерире?”

“Я бы не доверял ему вполне. Покуда идет война, он лишь ею занят. Однако ты увидишь, Итамар, стихнут бури, и он примкнет к Джабастеру. С нами Медад, и он должен занять место в совете”.

“И заслуженно. Однако, Азриэль, хотел бы я, чтоб брат твой Авнер был здесь. Вот кто уравновесил бы Джабастера. Алрой любит Авнера. Верно ли, что он женится на госпоже Мирьям?”

“Того хочет царь, и то была бы прекрасная партия для брата”.

“Есть невозможное для нас? Весь мир у наших ног. Хотел бы я знать, кто станет наместником Сирии?”

“Сначала завоюем ее! Им не станет Шерира, он никогда не получит большую власть. Это будешь ты, Итамар, или я. Хотя мне более по вкусу нынешняя служба”.

“Командир гарнизона Багдада – прекрасный пост, Азриэль!”

“Если соединить его с твоим губернаторством”.

“Справедливо. Помоги мне добыть Сирию, и будешь смело претендовать на соединение двух должностей”.

“Согласен. Джабастера та же честь ждет в Иудее. Я думаю, Первосвященник – он, как главный визирь, первый советник царя”.

“Похоже, Алрой сам себе советник”.

“Я не уверен, что Алрой пошлет Джабастера завоевывать Иудею. Скорее захочет сам возглавить кампанию. Наш знаток каббалы – неважный полководец”.

“Никудышный. Алрой будет рад оставить Первосвященника в Багдаде. Да и султан Рума – твердый орех”.

“Пожалуй. Однако, как ловко он сбежал!”

“Ты, Азриэль, верно никогда не забудешь, как во главе Стражей короны атаковал его!”

“Такое и забыть? Я чуть не смял Джабастера!”

“Жаль, что только чуть!”

“Боюсь, мы увлеклись. Кабы люди знали, что ближние говорят за их спиной, на свете не осталось бы друзей”.

8.4

Трепетных сумерек час наступает. В стенах своих одинокая дева тоскует, томится вздыхает. Соловьиным трелям навстречу, спящая роза, воскресни! Пташка зальется нежно, роза и дева слушают песню.

Воздух тревожен, прозрачен. Первая в небе взошла звезда, и шпиль кипариса мрачен. Ни птица поющая, ни роза в саду, ни кипарис, ни звезда не видят, не слышат, не знают, как в стенах своих одинокая дева тоскует, томится, вздыхает.

Тревожный прозрачный воздух выманил дочь халифа из стен ее. Лютня в руках. Она села поближе к фонтану, видит бесконечные струи, щека облокотилась на руку. Сколь прекрасен, столь печален девы лик. Встрепенулась: это теплые губы газели прижались к щеке. Белоснежная любимица томно глядит на хозяйку, красноречивыми глазами вопрошает, отчего грустит молодая.

“Милая газель, подай надежду”, – прошептала принцесса, – “Как пух лебединый губы твои мягки, но жаром любви обжигают. Подай надежду, милая газель!”

“Милая газель, подай надежду”, – прошептала принцесса, – “Как звезды в ночи глаза твои тихи, но жаром любви обжигают. Подай надежду, милая газель!”

Она приготовила лютню, тронула пальцами струны, взглянула на небо, к музе взывая, запела:

“Он затмил красотою летний рассвет

В небе родимом востока.

Славы душа вожделеет, побед,

В устах красноречье пророка.

Сердце ночною томилось тоской,

Солнце взошло, сменившее ночь.

Чудо явил ты, царь и герой,

Надежда со мною, уныние – прочь!

Он затмил красотою летний рассвет

В небе родимом востока.

Славы душа вожделеет, побед,

В устах красноречье пророка”.

“Еще раз, еще раз! Пропой еще раз!”

Принцесса вздрогнула, оглянулась. Рядом стоял Алрой. Она встала, невольно хотела отступить на шаг, он удержал ее.

“Прекрасная принцесса, – сказал Алрой, – надеюсь, мое присутствие не повредит ни музыке, ни красоте”.

“Господин, не сомневаюсь, Хонайн ждет тебя. Пойду позову”.

“Принцесса, не с Хонайном я хочу говорить сейчас”.

Лицо его было бледно, сердце стучало.

“Вновь этот сад”, – вымолвил он, – “но память хитрит со мной, словно то было в жизни другой”.

“Не вини память: мы в жизни другой. Мы сами, и мир наш, и мысли и чувства – все иное. И воздухом дышим иным”.

“Неужто столь велика перемена?”

“Велика и прекрасна. Молюсь, чтоб не было других перемен”.

“Это свято, как ты сама!”

“Ты любезнейший из покорителей!”

“Я только им кажусь. Сейчас я больший раб, чем тот, кто кланялся тебе рабом при первой встрече”.

“Знак ее мы оба не забыли. Вот четки”.

“Вновь подари их мне, Ширин. Как талисман они меня хранили от беды. В бою я их держал у сердца”.

Принцесса вернула ему дорогой предмет. Алрой удержал ее руку, опустился на колено.

“О, прекрасная! О, бесконечно прекрасная!” – воскликнул царь Израильский, – “Ты – мечта жизни моей! Не прельщаю тебя ни царством, ни богатством – материя это, и не внове тебе. Прими даяние духовное, горячее сердце того, кто не уступал ни прелести женской, ни силе мужчины. Преданность и любовь мою возьми. Боготворю тебя, прекрасная Ширин, боготворю!”

“Раз увидев, я горячо и безоглядно полюбил тебя, и образ твой вошел мне в сердце и поселился рядом с любовью к народу моему, не потеснив ее. В ту пору я за измену почитал мысль о примирении с верой чужой. Но вот насытился я местью за вековые муки предков, собрал иудеев воедино, вернул величие народу, пролил реки крови, свергнул, завоевал, победил, восторжествовал. И теперь кричит сердце, что слаще и важнее всех свершений вместе взятых, твой образ чудный, что оно хранит”.

“О, Ширин! Душа моя, жизнь моя! Скажи “Да” вожделеющему взаимности! Клянусь, уберегу от зла обычаи племени твоего и не дам в обиду веру отцов твоих. Великому царю Соломону подарила красу свою темнолицая дочь Нила. Сделай меня счастливее его, ведь лик дочери Тигра светел и затмевает солнце. Я не Соломон и книги мудрости не сочинил. Но если прекрасная Ширин разделит со мною трон, то, вдохновленный, впишу в наши анналы деяния великие, в сравнении с которыми книги древнего монарха покажутся скучной небылицей!”

Он замолчал. Принцесса, слушавшая с опущенными глазами, подняла голову и, не сдержав чувств, опустила ее на грудь царю Израиля. “О, Алрой! – воскликнула Ширин, – я живу в пустоте. Большой город – большое одиночество. У меня нет веры, нет родины, нет жизни. Все это – ты!”

8.5

“Царь опаздывает сегодня”.

“Не курьер ли из Хамадана задерживает его, Азриэль?”

“Не думаю, Итамар. У меня есть письмо от Авнера. Брат пишет, что в Хамадане спокойно”.

“Прождали больше часа. Когда ты выступаешь, Шерира?”

“Армия готова. Я жду приказа. Надеюсь, сегодня на утреннем совете получить его”.

“Сегодняшний совет посвящен гражданским делам столицы”, – заметил Первосвященник.

“Пожалуй, так, – сказал Азриэль, – твой доклад готов, Джабастер?”

“Вот он”, – ответил Первосвященник, – “Еврейские законотворцы думают над законами, но не над исполнением их, хотя им дарован свыше неподвластный времени образец. Лишь в рабстве у законов обретем свободу”.

Итамар и Азриэль многозначительно переглянулись. Лицо Шериры оставалось непроницаемым. Краткое молчание нарушил Азриэль.

“Весьма удобен для жизни Багдад. Я еще не бывал в твоих апартаментах, Джабастер. Ты доволен ими?”

“Вполне. Надеюсь, однако, мы здесь долго не задержимся. Главная цель еще ждет нас”.

“Далеко отсюда до Святого города?” – поинтересовался Шерира.

“Месячный марш”, – ответил Джабастер.

“Чего там можно ожидать?” – спросил Итамар.

“Не исключено столкновение с христианами”, – заметил Азриэль.

“Скажи, Джабастер, как велик Иерусалим, – спросил Итамар, – я слышал, что размерами он не превосходит местный караван-сарай. Верно это?”

“Да, былая слава миновала”, – ответил Первосвященник, – “Но нет в сердце отчаяния – коли кирпичи порушены, заместим их камнями тесаными! Как прежде засияет Сион, возведем дворцы, насадим сады!”

Зазвучали фанфары, отворились ворота, вошел царь, а с ним – посланник Багдада.

“Доблестные командиры! – обратился Алрой к удивленным членам совета, – позвольте представить вам человека, который пользуется моим доверием наравне с вами. Джабастер, взгляни на брата!”

“Хонайн! Так это ты, Хонайн! – вскричал Первосвященник, вскочив со своего места, – тысячу гонцов я посылал за тобой!” Изумленный, с горящим лицом, Джабастер обнял брата. Охваченный волнением, положил голову на плечо его.

“Владыка, прости Джабастера за то, что предавшись чувствам, он отвлекся от забот о благоденствии твоем”, – вымолвил Хонайн.

“Братская любовь к тебе, Хонайн, несомненно говорит в пользу заботы его о моем благоденствии. Джабастер – опора империи!” – торжественно произнес Алрой, взял Первосвященника за руку, усадил справа от себя. “Шерира, ты выступаешь вечером.”

Суровый командир молча поклонился.

“Что это? – спросил Алрой, принявши от Джабастера свиток, – а, твой доклад. Посмотрим. “Колена Израилевы”, “Служба левитов”, “Знатные из народов”, “Старейшины Израиля”! Джабастер, дорогой! Придет день и для этого. Что нынче нам пристало? Блюсти умеренность, стеречь права имущества и правосудие законно отправлять. И не более того. Я слышал, банда грабителей опустошила мечеть. Верно это?”

“Царь, об этом я хотел говорить с тобой. То не грабители, а люди честные, но чересчур усердные. Ведь записано у нас, что, покоривши народы, мы обязаны разбить их атрибуты служения богам чужим, где б ни находились все эти жертвенники и алтари – хоть на горе, хоть на холме, хоть под деревом зеленым. И мы должны…”

“Джабастер, здесь синагога? Где я нахожусь, на совете доблестных полководцев или в собрании сонных талмудистов? Тысячу книжных лет мы тешились притчами, но следовать им – робели. Разве силой изречений мы покорили города и Тигр перешли? Мудрый и мужественный Джабастер! Ты горазд на вещи поважнее. Прошу, деяния будущего предоставь будущему. Теперь ответь, грабители в тюрьме?”

“Были в тюрьме. Я их освободил”.

“Освободил!? Повесь их! Повесь на лобном месте! Иначе не превратить нам мусульман в благонадежных подданных. Джабастер, высоко чтит тебя народ Израиля, и нет никого умней и просвещеннее тебя. Помню и благословляю наши былые бдения над книгами, но полагаю, что мудрость ту не приложить к правлению империей”.

“Владыка! Да разве законы Моисея неприложимы к правлению империей? Древность законов есть доказательство их истинности!”

“Древние законы требуют приспособления к новым временам! Почему следуют стародавним законам обычаям и взглядам? Потому что они здравы? Нет, в силу косности ума!”

“Богом данное и изменять?”

“Всесильное время меняет человека, вершину творения, так отчего оно не властно над законами? Джабастер, наша миссия – возродить царство Израильское, и мы властны сами средства выбирать. Азриэль, какие новости у Медада?”

“Спокойствие меж Тигром и Евфратом. Предлагаю дать отдых уставшим воинам, что несут охрану вне стен Багдада. Думаю, Абидан со своими бойцами может заменить их”.

“Прекрасная мысль. Абидана следует держать подальше от города. Бьюсь об заклад, ограбление мечети – дело рук его молодчиков. Нам необходимо публично осудить сей прискорбный случай. Джабастер, обсудим это наедине. Сейчас мы с Хонайном удалимся. Шерира, прошу, перед маршем поужинай со мной”.

8.6

“Мне нужно видеть царя!”

“О, великий Первосвященник, это невозможно. Царь удалился на покой”.

“Мне необходимо видеть царя. Почтенный Фарез, ответственность я принимаю на себя”.

“Этого никак нельзя. Приказ царя для меня закон!”

“Ты отдаешь отчет себе, кому перечишь?”

“Вполне: высшему авторитету для набожных иудеев”.

“Повторяю, мне нужно видеть царя!”

“Увы, я не вправе пропустить тебя, Джабастер!”

“Не к лицу мне упрашивать слугу. Прочь с дороги!”

“Повторяю – нет и нет! Я исполняю долг!”

“Я Богом помазан! Ты заплатишь мне, пес!”

Джабастер силой оттеснил Фареза и спешно прошел в царский покой.

“В чем дело, Джабастер? Ты одолел Фареза? – воскликнул Алрой, шагнув навстречу Первосвященнику, – бунтует Багдад?”

“Много хуже: Израиль! К этому идет!”

“Неужто?”

“Мой роковой брат открыл мне твои намерения. Я не могу уснуть, я возвышаю голос, чтобы спасти тебя!”

“Мне грозит опасность?”

“Да еще какая! Кабы ты был один в пустыне, и земля дрожала бы и уходила из-под ног твоих, и небо разверзалось над головой потоком огня – все б тише была гроза над тобой. Есть в мире Некто, не забывающий, обороняющий любимое дитя. Он вывел тебя из дома рабства, озарил твой путь светом триумфа, и, наконец, поставил тебя над своим народом, над избранным народом! Зачем же отвернул ты сердце свое от Него, зачем возжелал чужого и запретного?”

Луна освещала две фигуры. Руки Первосвященника патетически воздеты к небу, руки царя умиротворенно сложены на груди. “Ты говоришь о женитьбе?” – спросил Алрой.

“Я говорю обо всем, что губит тебя”.

“Выслушай меня, Джабастер, – ровным и твердым голосом произнес Алрой, – я обращаюсь к тебе равно как к другу и учителю. Всеведающий Господь счел меня достойным великой миссии. Не без основания Его выбор пал на меня. Царственное происхождение мое, разумение святых законов, страха не ведающий алмазно-твердый дух, полное сил и задора тело. Вот фундамент башни притязаний моих. Камни в стенах ее – это содеянное мной. Я вернул достоинство древнему нашему народу. Вновь алтари святые дымятся. Священники наши – ты пример сего – в почете у людей. Единственность и всемогущество Бога провозглашаются повсюду. Этого мало?”

“Мало! Это далеко не все, а я хочу всего!”

“О, жестоковыйный народ наш!”

“Прости мою горячность, царь! Сердце не терпит. Спроси меня, в чем состоит желание мое. Я отвечу – чтоб всем иудеям быть народом единым и господами самим себе. Спроси меня, к чему стремлюсь. Я отвечу – вернуться в Землю обетованную. Спроси меня, чего я хочу. Я отвечу – отвоевать Иерусалим. Спроси меня, о чем мечтаю. Я отвечу – возвести новый Храм. И все, что отвечу я – то отклик тысячелетней тоски. Веру сохранить, не поступиться завещанной землей, вернуться к обычаям древним и нравам простым и честным”.

“Жизнь меняет обычаи, время диктует нравы. Жить просто и честно можно в любом краю. Вера? Первосвященника мантия твоя – подтверждение крепости веры нашей. Страна? Тигр не мельче иерусалимского Шило, а Евфрат полноводнее Иордана”.

“В дни славного своего расцвета обособленно жил Израиль, и на радость Богу держался закона избранный народ. Все было весомо, значительно, чисто и свято в прошлом его. Чуждого чурались, запретным не осквернялись. Несчастливец и жалкий бедняк – и тот гордо почитал себя выше духом царя иноземного. Я надеялся, ты принес возрождение. Вот, пробудился от обманного сна”.

“Браво, Джабастер! Отрешимся от снов, станем действовать! Кабы сейчас я разрешил себе предаваться сладким мечтам, как когда-то в Хамадане или в нашей с тобой пещере в горах, то слишком скоро услыхал бы за окном грозный стук копыт конницы румского султана”. Желая сбить Первосвященника на легкий лад, Алрой изобразил улыбку на лице, но мрачная физиономия Джабастера уничтожила ее.

“Сердце мое растерзано, через силу говорю. Память выплескивает былые надежды. Царь мой, ученик мой!” – вскричал Джабастер, опустился на колени перед Алроем, вцепился в край его одежды. “Ради царский корней твоих, ради горячей юности твоей, ради мук и побед твоих, наконец, ради Господа, избравшего народ наш и тебя поставившего над ним, – очнись и восстань на себя самого! Вспомни коварство Далилы, предавшей Самсона в руки врага! Боюсь за тебя, ибо ты не тот, кто проходит лишь полпути. Ступив на опушку леса, увлекшись красивым видом, незаметно углубишься в чащу, и черная адская глушь обступит тебя, и не будет спасения!”

“Ты пугаешь меня мирскими соблазнами. Но разве земная сила одолеет силу Небесную, направляющую меня по пути Господа?”

“Царь мой! Следуй прямой, как стрела, воле Небес, что слышал народ наш на горе Синай, принимая заповеди, и не сделаешь ложного шага. Ни нега и ни богатство, ни власть и ни месть не станут маяками избраннику. Предание наше гласит, что лишь тот удостоится великой миссии, кто владеет скипетром Соломона и зоркостью его наделен. Только в руках мудреца скипетр есть атрибут власти, а не резная деревяшка”.

“Джабастер, ты говоришь о мудрости, о зоркости. Одобряю. И докажу, что и я не лыком шит. Взглянем на женитьбу в плоскости благоразумного расчета, а не с вершины нежной страсти. Начнем с того, что я – завоеватель Азии. Доселе я не получал и, думаю, никогда не получу знак Небес оставить империю ради заброшенной провинции. Стало быть, править великим царством и есть миссия моя. Огромное достояние требует огромных сил души, и тела, и ума для сбережения его – ведь мы, евреи, лишь капля в океане мусульман. Моих сил достанет, не сомневаюсь. Но если дети мои не унаследуют могучий дух отца? Вот тут-то выручит порода! Правоверные куда терпимее отнесутся к моим потомкам, как примут во внимание, что дочь халифа произвела на свет их. Как видишь, Джабастер, и я не лишен капли трезвого рассудка. Скрывать и изображать чувства – задача не простая, дорогой учитель!”

“Вредит репутации владыки путать мудрость с хитростью. Ты избираешь пагубный путь Иоханана, сына Карея, что ради Египта покинул родину и поплатился за непослушание Господу. Бог благословил Иудею. Это Его земля. Ему угодно, чтоб на Его земле Его народ жил и Ему поклонялся. Всевышний выделил нас среди народов, дав нам особенные заповеди. Их соблюдения вполне достигнем, лишь живя отдельно и на завещанной земле. Что делать нам в Багдаде? Ведь с чужаками мы не можем ни молиться, ни есть, ни пить, не нарушая законы наши. Несовместимого не совместить. Нельзя слиться с народами, и притом остаться самими собой. Ты будешь царем в Вавилоне, но перестанешь быть иудеем!”

“Я буду тем, кем буду. Я поклоняюсь Богу всемогущему. Я надеюсь, Он, милосердный, позволит мне в счет моих побед послабление в наших многосложных и педантских ритуалах”.

“Давид Алрой стал тем, кто он есть, воспитуясь в среде многосложных и педантских ритуалов. Давид Алрой преуспеет, и потомки его унаследуют империю. Быстро растет и пышно цветет дерево у воды. Но отравятся его соки ядом, и заболеет оно, и зачахнет, и уподобятся листья сухой сморщенной сливе. Увы, увы! Веками ел Израиль колючки соленые. Надежда взрастила гроздья сладкие. И не отведали их, и во рту горечь. Одно, другое, третье разочарование – и не заманишь в Храм! Давид Алрой, помнишь ли пещеру Джентезмы и звезду твою в ночи? Слишком переменилось все. Прощай, царь!”

“Стой, верный честный друг! Стой, Джабастер!

Первосвященник обернулся.

“Не уходи в гневе, добрый Джабастер!”

“Не в гневе, но в горе, только в горе!”

“Израиль покорил Азию. Чего бояться Израилю? Все будет хорошо!”

“Все будет хорошо? Соломон возвел города в пустыне и несметно золота навез из страны Офир, но Давид Алрой родился в рабстве!”

“О, мудрый каббалист, доверься звездам! Взгляни на небо, моя звезда сияет ярко, как мои победы!” – воскликнул Алрой, открыв занавес. Царь и Первосвященник вышли на террасу. Оба смотрели на яркую звезду Давида. На мгновение ее закрыл кроваво-красный метеор, пронесшийся по небу. Изумленные, испуганные, бледные они уставились друг на друга.

“Царь!” – вскричал Первосвященник, – “не медля отправляйся в Иудею!”

“Это предвещает войну, – пробормотал Алрой, – и беды в Персии”.

“Ищи беды у себя, опасность близка!”

Из сада донесся скрежет. Прозвучал трижды.

“Что это? – взволнованно крикнул Алрой, – подними охрану, Джабастер, пусть обыщут сад!”

“Это бесполезно и опасно. То говорил дух”.

“Что он сказал?”

“Он огласил арамейскую надпись, возникшую во время пира на стене дворца вавилонского царя Валтансара. Слова сии – предвестник гибели владыки и его владений”.

8.7

На следующий день Алрой обсуждал с Хонайном перипетии минувшей ночи. Хонайн, выслушав Алроя, обрисовал свое отношение к делу – правильное понимание вещей проистекает из знания практической их пользы. “Старая, как мир, история – Первосвященник идет наперекор царю. Я полагаю, что мой набожный брат не хочет молиться в Багдаде и рвется в Иерусалим по причине вполне земного свойства. В Персии он глава малой секты, а в Сионе он рассчитывает собирать десятину со всего народа. Что до красного метеора, то его кровавое предвестие лучше всех истолкует султан Рума, который в минувшую ночь должен был встретиться с победоносным Шерирой. Страшный скрежет в саду? Признаюсь, мне не доводилось слышать духов. Звуки, оглушившие вас, в двух пунктах отличались от голоса из-за занавеса ковчега завета. Во-первых, они чересчур гремели, а во-вторых, были столь подозрительно невнятны, что лишь особе заинтересованной и в высшей степени находчивой под силу разобрать и истолковать их. К тому же прорицатель велик не предсказанием, а умением объяснить, почему оно не свершилось. Когда я вступлю в должность управляющего царским двором, уверяю, ни духи, ни прочие нежеланные визитеры не нарушат твой покой!”