Мой лавандовый мир

Все присутствующие сразу повернулись и стали смотреть на странного молодого человека со светлыми кудрявыми волосами и в роскошном костюме насыщенного цвета индиго. Безумно дорогого и роскошного. Даже для такого места этот костюм был неуместным. И тем более – для художника, который только начинал свой путь. Ведь даже именитые художники не ходили в такой одежде.

– Именую вас крайне глупым человеком. Вы срываете мое выступление. Хотите подняться на сцену и подискутировать? – ответил художник и сложил свой обгоревший листок с манифестом.

– Воздержусь, – немного дрожащем голосом ответил Марсель, но не подал вида, что он переживает и боится. Ведь прямо сейчас на него все смотрели, чтобы сравнимом с массовыми унижениями в академии.

– Значит вы трус.

– Нет, я просто не вижу смысла спорить с кретинами и берегу свои силы для творческой реализации.

После этих слов раздались единичные аплодисменты. Хлопал только Миха, который решил поддержать друга, в то время, как кто-то выкрикнул фразу:

– Выгоните его отсюда!

– Не стоит… Пусть послушает манифест и выступления футуристов. Может быть он изменит точку зрения, – улыбнулся художник и продолжил читать свой опус.

Марсель нервно дернулся и хотел уже уйти, но Миха схватил его за руку и заставил остаться, чтобы дослушать до конца и после придумать свое мероприятие, которое бы они устроили как дадаисты. Либо просто понять лучше своих прямых конкурентов – футуристов. Которых было больше и которым принадлежало все внимание. В том числе и прессы, ведь среди публики были и журналисты к которым фотограф решил подойти, чтобы побеседовать. К счастью, среди них была одна представительница прессы с блокнотом и ручкой, которая что-то писала и следила за каждым выступлением. С ней и решил завести разговор Михаэль. К счастью, девушка знала английский. Пусть и британский. Но вот обаянием иностранца не была очарована. Так как приняла его за странного англичанина. А как настоящая француженка она скептически к ним относилась. Но вот разговор поддержала и даже поделилась тем, что не шибко рада находится в этом ужасном месте, так как оно не вяжется с ее представлением о прекрасном. Тогда Миха достал несколько фотоснимков и показал их девушке и предложил их напечатать в газете, но дамочка лишь взяла их и после отдала назад, сказав, что такие снимки не подходят:

– Эти работы не излучают движения. В них все чересчур статично. Да и нечему за глаз цепляется. Я не вижу ничего интересного.

Миха улыбнулся и принял во внимание слова девушки, а после набрался смелости и спросил:

– А какие снимки принимаются в вашу газету?

– Принимаются только снимки показывающие красоту окружающего мира и его скоротечность. Как работы Чарльза Гибсона. Либо Альфонса Муха. Вот их работы понравятся нашим читательницам.

Миха мило улыбнулся и решил подойти к бару и взять там пива себе и Марселю, чтобы как-то подбодрить его. И самому пересидеть это паршивое время. Только вот француз немного удивился стакану теплого пива и взял его в руку принюхиваясь. Ему этот запах показался странным, так как с этим алкогольным напитком он был незнаком и поэтому немного отпил. Вкус оказался не самым приятным и Марсель поморщился и поставил пойло на стол, чем удивил Миху:

– Ты не любишь пива? Или никогда не пил?

– Я обычно пил вино, шампанское… Либо воровал у отца коньяк и дорогой портвейн из его бара… Пива никогда не пил… Оно и должно быть таким ужасным?

– Ну это дело вкуса.

Миха с удовольствием отпил немного пива. Да, оно теплое и на самом деле не самое вкусное. Но все же может сократить минуты пребывания в этом мерзком месте среди самоуверенных глупых людей, которые считают себя великими художниками. Марсель же сделала еще пару глотков, но так и не понял, почему многие пьют это и отставил в сторону. К тому же он заметил ворсинки кошачей шерсти на стенках стакана и брезгливо вытер руку о шелковый платок.

В этот момент на сцену поднялся Тристан и сразу поднял руки, требуя аплодисментов. Он был как всегда увеен в себе, что сразу отталкивал, по мнению Марселя, который попытался сжаться до размеров елочной игрушки и оказаться незаметным. Однако Миха, завидев старого и уже прошлого друга оживился и громко закричал:

– Фуууу.

Его недовольное восклицание потонуло в ворохе аплодисментов, ведь Тристана уже знали все благодаря другому художнику Франциску, который отрекомендовал его всем присутствующим еще задолго до этого выступления. Поэтому он ощущал себя центром внимания и самым ожидаемым гостем.

– Недавно, а именно сегодня, я имел неудовольствие общения с новыми художниками… Как они называют себя – дадаистами. Крайне мерзкими типами с раздутым самомнением и отсутствием моральных принципов. И крайне грубым и глупым умом.

Кто-то в зале резко захлопал и Тристан замолчал, упиваясь этими аплодисментами и даже снял с головы цилиндр и стал кланяться. Это внимание было ему так приятно, что юноша весь светился, чем еще больше злил юных дадаистов, которые были готовы плюнуть в лицо этому мерзкому типу.

– Эти странные художники, которых не хочется называть таковыми. Чтобы не оскорблять таких великих людей как Клод Моне и Эжен Делакруа. Ведь художник должен понимать о важности эстетизма и высоких моральных принципов. А эти два основателя новой революции… Люди из низшего слоя общества.

Марсель слушал это и ужасался каждому слову. Ведь так грязно помоями его не поливали даже другие студенты академии. А Миха и вовсе порадовался, что прекратил общение с этим человеком после того, как тот унизил другого его друга и всю их общую идею.

– Надо было его в Сене утопить, – тихо сказал Марсель, смотря на Тристана, что красовался на сцене, как павлин на куче дерьма.

– Согласен, он мне тоже не нравится, – заявил Миха, но чуть громче, чтобы присутствующие услышали.

Но никому не было дело до двух странных юношей, которые пили пиво вдали от других. Все завороженно слушали Тристана, который предстал настоящим императором и самым ярким оратором. Иногда прорывались овации и даже женские довольные возгласы. А в самом конце Тристан достал небольшую фотокарточку. На ней был изображен марсель в японском кимоно с характерной маской театра Но, которую он сам воссоздал по фотографиям из папье маше, но добавил к ней большой цветок в венецианском стиле. Фото было сделано на фоне большой лестнице в красивом здании в готическом стиле все элементы смотрелись крайне чужеродно друг с другом. И как будто не имели смысла.

– Этот шедевр паршивого искусства мне отдал недофотограф, который и сделал этот снимок. Выглядит бездарно, отвратительно и якобы имеет претензию на искусство. Но все мы знаем, что фотографии – это просто картинки. Они не имеют той важности в мире искусства, какие имеют картины. Настоящие картины. А ведь этот человек учится в лучшей академии Парижа. Как его туда взяли… Вопрос отдельный. Скорее всего денежный!

Тристан усмехнулся и по всему помещению прокатилась волна оваций. Михаэлю было так мерзко это слышать, что он даже решил выйти на сцену и просто ударить этого наглеца, который забрал его фотоснимок и показывал всем, как наглядное пособие часового искусства. Но Марсель его остановил:

– Пусть поливает грязью… Мы ему покажем, что значит настоящее искусство и какова мощь фотографии. Идем. Я не могу выносить запах этого помещения.

Марсель с присущей его аристократичной брезгливостью к грязи поднялся из-за стола и вышел, фыркая на сидящего рядом мужчину с лоснящейся лысиной и в грязном фраке. Миха же наскоро допил свое пиво и побежал за другом, чтобы поскорее узнать, как они будут мстить Тристану и как дальше будут продвигать идею Дада.

ДаДа не имеет ограничений

Утро очередного дня Марсель начал не с чая. А с горького кофе без молока с одной ложкой сахара. Чисто американского напитка, который идеально подходил к его завтраку из яичницы с сосисками и свежим багетом, который лежал на столе перед голодным юношей. Он медленно размешивал сахар в своей чашке, пока Миха не взял нож и не начал резать багет поперек, приминая хрустящую корочку лезвием и после еще сжал булочное изделие, чтобы эффективнее отделить ломоть от общей туши.

–