Мой лавандовый мир

– Ты живой? – Миха тоже ударился коленом во время падения, однако камеру он смог сохранить. Чем дорожил больше всего. – Ты сломал стул.

– Я знаю… Кажется, смотритель напился и сошел с ума. Может, если мы убежим, то выйдем сухими из воды?

Через минуту уже по залам Версаля бежали два совсем юных студента художественной академии. Один был одет в характерное желтое мужское кимоно, которое на деле не имело отношение к самураям, но явно было частью гардероба богатого человека. А второй был одет по современной моде начала 1910-х годов. Обы уносили ноги от пьяного смотрителя и боялись, что их поймают и посадят в тюрьму за хулиганство и порчу исторической реликвии. Но за ними никто не гнался, ведь смотритель решил, что сам сломал стул, будучи пьяным. Он и не верил в то, что видел до своего падения в обморок, ведь ему бы все равно никто не поверил, что сам Людовик XIV мог гулять по коридорам дворца в странной Японской одежде, которая совсем не вписывалась в моду эпохи короля-солнца. Но фотографии подтверждали обратное.

Жить как ДаДа

Жить как дадаист – это жить так, как ты хочешь сам. А это величайшее искусство.

– С этого дня мы должны начать жить как дадаисты. Мы должны совершать каждый день странные вещи во имя искусство. Но для начала надо положить этому старст, – Марсель шел по тротуару и приминал туфлями сухую листву, что успела осыпаться за ночь. – Какие есть идеи?

– У нас занятие в кабинете на первом этаже. Давай зайдем туда через окно?

Эта сумасшедшая идея осенила Миху моментально и тот озвучил ее незамедлительно. А Марсель согласился. Через минуту они уже нашли нужный кабинет, подошли ближе и обнаружили, что одно окно открыто нараспашку.

– Видимо старик Таше так сегодня воняет, что помещение решили проветрить, – пошутил Миха и подпрыгнул, чтобы забраться на карниз и после перелезть через окно и оказаться уже внутри.

Следом полез Марсель, который справился быстрее, ибо был выше и имел опыт в таких вещах. Он часто сбегал из дома, чтобы погулять одному и почти всегда оказывался незамеченным. Поэтому мог забираться в окна тихо и ловко. С таким талантом он мог бы стать идеальным вором. Но Марсель выбрал судьбу художника-революционера.

А вот Месье Таше был крайне взбешен выходкой двух самых ненавистных студентов, что беспардонно залезли в кабинет через окно и сели за свои места так, словно перед ними не стоит великий художник. Хотя таковым его считали только несколько друзей, жена и он сам.

– Что вы себе позволяете? Месье Маршал! Мне раньше казалось, что люди ваших кровей, должны заходить в помещение с реверансом и просить прощения за опоздание. А вы беспардонно залезли в окно. Вы что, опустили до уровня помойной крысы?

– Я просто проявил к вам неуважение, – дерзко ответил Марсель.

На деле, он обожал дерзить. Но позволял себе это редко, ибо трусил и трясся, как мальчика, которого поймали на разглядывании фотографий голых женщин. Хотя с каждым разом он осмелел еще больше и вот теперь он ощущал лишь легкую тревогу из-за своего проступка. Но отступать с дороги не планировал.

– Как вы смеете дерзить?! Кто вы такой, чтобы так отвечать? – Таше взбесили слова этого юнца и он уже схватился за самую большую кисть, что лежала на его столе.

– Я дадаист! Революционер!

– Ах революционер… Значит с вами покончит мать французской революции гильотина. Не считаю нужным ломать о вас кисти.

– Гильотину придумали для того, чтобы бороться как раз с теми, кто революцию не поддерживал. И кто был преступником. Я же желаю блага и процветанию искусству.

– Гильотина лечит больные головы. Слышали о таком?

По кабинету пронеслась волна смеха. Марсель же почувствовал себя хуже некуда, но все равно гордо встал и заявил:

– Лечит только искусство. И я сделаю так, чтобы оно исцелило самые израненные души!

– Флаг вам в руки, месье Маршал… Не забудьте перед казнью снять галстук, – Таше сам засмеялся своей шутке и обратил внимание на Миху, что молча сидел рядом. – А вы… Месье Мосс… Кажется вам я запретил пересекать порог моего кабинета.

– Все верно. Я не пересек порога. Я зашел через окно, – с улыбкой сказал Миха.

На этот раз хохот стал таким громким, что Таше стукнул кулаком по столу, дабы усмирить эту толпу глупых студентов. Но те лишь стали смеяться тише.

– Хватит язвить! Неудивительно, что вы зашли вместе. Один революционер кислых эклеров и бездарность вцелом. Второй хам и неуч. Я буду поднимать вопрос о вашем отчислении. Если не за учебу, то за поведение!

– Вот, вы сами признали, что за учебу нас тяжело отчислить, – посмеялся Миха и сам прикрыл рот рукой, чтобы скрыть смех.

А вот Марсель уже хохотал так, что снова ударился лбом о стол, чем повеселил толпу еще больше. Те стали свистеть и кидаться бумажками в самого ненавистного студента. Но впервые в жизни Марселю было все равно на это. Он смеялся и ощущал себя счастливым из-за того, что сделал невероятно смелую вещь. О подобном он только мог помышлять, но всегда боялся сделать. А теперь, в компании с кем-то, он мог не бояться ничего.

Погода в тот день была особенной: солнечной, но очень влажной от чего воздух казался особенно свежим и сладким. Поэтому идея пойти в парк, чтобы там провести время вместо скучной лекции месье Таше. Хотя Марсель и пошутил, что она была бы скорее зловонной. Ведь от педагога сегодня пахло еще хуже, чем обычно.

– Мистер Таше кажется был злее, чем обычно, – Миха забрался на бордюр и стал балансировать по нему, придерживая свою камеру и сумку с альбомом и тетрадями. – Наша выходка его взбесила. Да, это может быть потом он нам припомнит это. Но это будет потом. А сейчас мы сотворим революцию.

– С чего начнем? Точнее, с чего продолжим? – Марсель шел прямо по лужам, показывая свое пренебрежение правилась общества, которые диктовали юношам его статуса держать туфли всегда чистыми.

– Мы можем прийти в картинную галерею и там зачитать свои идеи, – предложил Миха.

– Нет, там нет людей. Публики мало. Нам нужно… В публичное место. Может в кабаре? Я знаю одно интересное место, – Марсель забрался на гранитный низкий забор, который протягивался вдоль красивого здания, что принадлежало мерии Парижа. – Там собираются футуристы. И там мы можем познакомится с людьми.

– Ты хочешь найти ещё союзников? – Миха остановился и посмотрел на то, как Марсель прихрамывает потому бордюру.

– Вообще, нам не обязательны. Ведь один человек в поле воин. А два – уже топла. А революция – дело коллективное.

Марсель улыбнулся и сделал шаг вперед, а после осторожно спустился, морща нос от боли. Ведь во время падения в Версале он сильно повредил ногу и теперь хромал, пытаясь заглушить боль. Но все равно не хотел показывать это. Ведь воспринимал это как слабость. По крайней мере так его учили няньки.

– Нам нужно написать манифест. Придумать текст и отправить ее в журнал. Тогда мы получим небольшую известность. А полсе сможем выставить свои работы в галерее независимых художников, – Миха решил все же подать руку Марселю, боясь, что тот может упасть еще раз и точно что-то сломать.

– Ну… Говоря честно и откровенно, не такие они и независимые. В некоторые можно попасть по связям или за деньги. А в некоторые… Только если ты угоден педагогам, что сидят в руководстве. С последним у нас полный провал. Связей нет. Деньги… Ну я если честно против такого. Платить за возможность показать себя – это ужасно. Это превращает художника в проститку, которую никто не хочет, – Марсель нехотя оперся на плече Михи и слез с этого забора, приземлившись прямо в лужу.

– Художники итак чем-то схожи с проституками. Работают на тех, кто больше платит. Имеют постоянных заказчиков. Я считаю, что систему надо менять. Хотя, говоря откровенно. Она работает.

– Системе нужна реорганизация. По факту, между заказчиком и художник обычно стоит другой человек – оценщик или тот, кто знакомит коллекционера с живописцем. Третьего стоит убрать из цепочки, ведь непомерную цену на полотна задирают именно они, чтобы иметь процент с прибыли. Поэтому мы должны продавать свои произведения напрямую.

Марсель улыбнулся и пошел дальше по улице, представляя, как он в конце года покажет всем, что он не бездарность. И что революция в сфере искусства случилась.

– Может сядем за написание манифеста? Думаю, что мы можем сделать это в библиотеке академии, – Миха пошел за Марселем, перешагивая каждую лужу, чтобы не испачкать свои лаковые белые туфли.

– Я сегодня в академию не вернусь, – художник убрал с лица кудряшку, что посмела упасть на его лоб и тихо чихнул. – Прогуляю ее. Никогда не прогуливал. Хочу испытать эти ощущения. А вот написать манифест можно дома… Или… На берегу Сены.

– Там же грязно и воняет как от мистера Таше, – возразил Миха и остановился.

– Ну это необычно и дадаистично. А потом можно совершить променад до кабаре. Посмотрим, как там проходят выступления и запишемся на следующее.

Миха кивком согласился и пошел прямо за Марселем, чтобы написать тот самый манифест, что должен был изменить мировую историю искусства. По иронии судьбы, он и правда был написан на берегу самой грязной реки Франции, которая смердила на всю набережну, а иногда и на город. Вероятно, поэтому эта страна и стала центром парфюмерного искусства, которое развивалось здесь так же, как карандаш Марселя записывал манифест, иногда отвлекаясь на платок, пропитанный лавандовым маслом, который француз иногда передавал Михе, чтобы тот не свалился в обморок от фекально-гниющего омбре.

– Это самое грязное место Сены… Знаменательно, что тут был написан наш манифест, – заявил Марсель, когда бумага была готова.

Через секунду он уже почувствовал приступ рвоты, что подошел прямо к горлу и отвернулся в кусты. Ему было плохо от запаха, что витал в этом месте. Но все равно француз не жалел о том, что сделал самый важный документ для мировой истории именно тут.

ДаДа

Дадаизм – это революция! Революция в мире искусства, которая необходима! Все мы знаем, какое сильное значение играет искусство в жизни человека. И как гнусно им распоряжаются люди с деньгами, которые держат художников в рабстве. Но еще в большем рабстве их держат рамки и условности. Тот самый академизм, которым гордятся все художники. Но мы, дадаисты, берем на себя смелость заявить, что в искусстве 20 века он не будет иметь значения!

Мы – дадаисты, торжественно объявляем, что революция в сфере искусства – это наше направление, которое зовется – ДаДа!

ДаДа – это отрицание канонов искусства прошлого!

ДаДа – это новое дыхание искусства!

ДаДа – это искусство без границ!

ДаДа – это искусство, доступное каждому!

ДаДа – это искусство, что окружает нас каждый день и при этом не является искусством в обычной жизни!

ДаДа – это острый комментарий на тему кризиса искусства.

ДаДа – это новая мораль, где старая умирает от саморазрушения.

ДаДа – это 20 век.

ДаДа – это революция!

ДаДа – это триумф человеческой мысли, которая теперь не имеет границ.

ДаДа – это будущее.

ДаДа

ДаДаДаДаДаДаДаДаДаДаДаДа

ДаДа – это мы. Художники 20 века!

Мы торжественно объявляем, что революция уже начинает свое шествие по планете. ДаДа – это то, что необходимо человечеству.

Импрессионизм – устарел. Экспрессионизм уже зашел в тупик. Кубизм показал свою ограниченность. Футуризм только набирает оборот, но футуристы слишком сильно загоняют себя в рамки глупыми правилами.

Мы же считаем, что правил быть не может.

Искусство – это свобода.

Искусство – это сама жизнь.

Искусство – это ДаДа.

Искусство – это мы!

Текст этого манифеста был напечатан в суфражисткой газете "Корсет и шляпка"Под руководством главного редактора Виолет Пикард. К удивлению Михи, девушка сразу согласилась опубликовать этот документ. Ведь он показался ей провокационным. А провокации разного рода она любила. И даже сказала, что готова опубликовать работы художника и фотографа с своем издании, если они будут прославлять женщин. После этих слов Миха заметно оживился и достал из сумки несколько снимков женщин. Это были простые портреты молочницы за работой, воздушной гимнастки, медсестры, работавшей в госпитале, матери 9 детей, которые стояли по росту и возрасту, от чего фотография приобретала особые эпические мотивы. Самые обычные счастливые женщины, что еще больше воодушевило Виолет. Ведь она не просто боролась за избирательное право. Она хотела, чтобы каждая девушка могла быть счастливой.

Но некоторые женские портреты Миха ей все же не отдал. Он даже не шибко где афишировал их, понимая с каким недовольством встретится, если опубликует их. А все из-за того, что там были нагие красавицы. Да, открытки с подобным содержимом охотно покупались в темных переулках богатыми мужчинами в цилиндрах, которые могли на первый взгляд показаться зажатыми приверженцами викторианских ценностей. Но на деле им было не чуждо любоваться телами красавиц и не только. Ведь Миха снимал любых женщин: худых, полных, маскулистых от тяжелой работы на поле или в прачечной, тех что имели внешние дефекты и даже темнокожих. И эти снимки позволяли ему существовать довольно безбедно в Париже.

И как раз деньги с продажи очередной открытки, он купил себе красивую белую рубашку и новые коричневые брюки модного покроя. Теперь он выглядел еще солиднее, чем точно мог вызывать доверие среди других художников, фотографов или творческих муз. Ну а вершил это великолепие большой красный бант на шее, завязанный на месте галстука. Миха считал, что такая деталь выделяет его из толпы и сделает уникальным.

– ДаДа – это наша идеология. Наша философия. Мы должны показать нашу идеологию. И лучше всего это сделать можно одеждой… Как должен выглядеть Дадаист? – Марсель в свою очередь не мог выбрать себе наряд. Поэтому прикладывал перед зеркалом разные костюмы, сюртуки, рубашки и даже фраки.

– Я думаю он должен выглядеть так, как хочет. Ведь он должен показывать, что правил для него нет, – Миха поправил бант и затем обратил внимание на Марселя. – Оденься так, как чувствуешь. Как хочешь сам.

– Чувствую, что для прецедента стоит идти голым. Но далеко я в таком виде не уйду, – Марсель бросил в кресло все наряды и стал думать еще. Но на этот раз возле шкафа. – А хотя… У меня есть сюртук по моде времен короля Людовика XIV. Может он вызовет восхищение? Надену его с широкими брюками и белой рубашкой. И современным галстуком.

Марсель достал из шкафа старомодный, но невероятно роскошный сюртук лавандового цвета расшитого золотыми нитками и узором в виде солнца.

– Это с тех самых времен? – Миха удивился, заметив такой предмет гардероба. Которому должно было быть 2 сотни лет.

– Нет, современный сюртук. Просто сшит по той моде. Маман владела ателье. Я мог шить, что угодно. А мода той эпохи меня привлекает, – Марсель надел его поверх белой классической рубашки и поправил ворот, чтобы все сидело идеально.

Сюртук смотрелся и правда роскошно. От чего юноша даже улыбнулся. Хотя и этот образ явно должен был стать центром внимания сам по себе. И именно так и случилось в кабаре "Крю."

– Кажется, мне подошел бы парик, – Марсель провел рукой по своим светлым кудрям и попытался их причесать. – Или воском и пудрой пригладить все. Хотя не, выглядит странно.

Марсель все же решил оставить свои волосы в покое и лишь немного распушил кудри. Он итак выглядел очень необычно и красиво. Поэтому решил оставить все так, как есть. Но при этом он все равно взял в руки небольшой флакон Blenheim Bouquet – роскошные духи из великобритании. Это была уникальная пирамида ароматов Лаванды, Лимона, Черного перца и мускуса. Очень приятный аромат, который идеально подходил марселю. По крайней мере так он считал.

– Я думаю, что я готов для выступления. Будем действовать так, как обговорили. Я зачитаю – ты зафиксируешь и после напишешь статью. Разошлем ее по газетам. И повесим пару экземпляров на стены академии, чтобы другие узнали о нас, – художник вдохнул тонкий и бодрый аромат и улыбнулся.

Уже в кабаре, двое студентов заняли самый дальний столик, чтобы оценить публику и лучше наблюдать за сценой и реакцией зрителей. Только вот не каждое выступление вызывало восторг. Поэту, что цитировал Цезаря, аплодировали стоя за его талант использовать слова великого правителя. Девушке, что пела на испанском языке и танцевала в больших деревянных сабо аплодировали еще больше. Но вот писателю, что читал отрывок из своего футуристического романа никто не показывал восхищения. Даже наоборот одна очень пьяная дама легла на стол прямо напротив сцены и оголила свой бюст, чем вызвала бурную реакцию публики.

Увидев это, Марсель тут же сделал вид, что он не смотрит на эту сцену, но сам изредка подглядывал, чтобы полюбоваться красивым женским телом. Но Миха же смотрел на нее совсем не стесняясь и не боясь, что его могут заметить за любованием. Ведь он считал женское тело прекрасно и при каждом удобном случае любил им любоваться.

Но Миха наоборот не стеснялся и смотрел на тело, ловя каждое мгновение, чтобы насладится его красотой. Он вообще находил тела дам невероятно эстетичными и любил их снимать. Естественно, без одежды. А после продавать эти фотографии солидным мужчинам в цилиндрах, которые платили большие деньги за возможность посмотреть на голую девушку. Хотя сам Миха и понимал, что цель покупки была другой. Но он упорно делал вид, что покупателе – это ценители женской красоты. А не извращенцы.

Следующим на сцену вышел юный художник футурист Натан Ришар. Он был одет в классический черный фрак и цилиндр из-за чего не производил впечатление футуриста. Или хотя бы модного современного юноши. Или же того, кто не боится общественного мнения и ходит так, как он хочет.

Натан Ришар поправил свой цилиндр и стал зачитывать текст свой речи, которую он не мог запомнить. Либо же не хотел. В любом случае он уже был не любим публикой.

– От лица всех художников футуристов я хочу рассказать вам о новом направлении искусство. Правда оно не такое уж и новое. Ему примерно пара лет. Но все же… Футуристы – это наше будущее. И если вы человек, который любит искусство, то вы должны знать о таком направлении, как футуризм. У нас несколько правил, для того чтобы футуризм не был тотальной анархией, коим он представляется многим людям. Да, мы отрицаем реализм и всячески уходим от него .Но все же мы… Чтим традиции искусства и готовы их соблюдать. Но соблюдать лишь наши традиции. Поэтому я зачитаю правила.

Футуризм отрицает реализм.

Футуризм не принимает желание художников работать с реалистичным изображением нашей реальности. Но разрешает рисовать будущее.

Футуризм – это будущее.

Футуризм – это искусство.

Футуризм – это мировой прогресс искусства.

Футуризм не приветствует эротику, так как эротика может изображаться только реалистично, что противоречит концепции Футуризма.

Футуризм отрицает словесность и синтаксис. Отныне слова берут верх над логикой.

Футуризм не принимает принципы гармонии в музыке.

Футуризм принимает принципы гармонии в шуме.

Футуризм провозглашает искусством – шум.

Футуризм считает, что за шумом будущее.

Футуризм уверен, что через 100 лет никто не будет слушать музыку. Все будут слушать лишь шум. Поэтому надо делать упор на развитие шумного искусства.

Футуризм готов принять в свои ряды только талантливых художников, которые верят в светлое будущее и готовые творить в настоящем, чтобы написать историю.

Футуризм отрицает важность изучения искусства прошлого. Так как прошлое мертво.

В этот момент по залу прошелся еще один свист. Всем было ясно, что этот странный юноша сам не понимает, что читает. К тому же он посягнул на святое для данного места – на эротику. Ведь именно это кабаре славилось выступлениями таких красавиц как Мона Клю, Лура Дав, Клодин Франсис и кончено же Элоиз Бриошь, которые раздевались на сцене во время танца и показывали свои прелести пьяной публике.

Миха тоже не одобрял это выступление, поэтому налил себе еще вина и тихо шепнул Марселю:

– Он хоть сам понимает, что несет? Это же бред.

– Он не понимает, что футуризму конец. После того, как Дадаизм совершит революцию.

– Но Футуризм тоже сначала был революцией. Но стал таким вот… Эротика им не угодила. Нелюди.

Миха прищурился и после решил выкрикнуть слово в ответ, чтобы сорвать выступление этого псевдология:

–А тебе слабо сказать такое Дадаизму?

Марсель тут же стал аплодировать, чтобы привлечь внимание к фразе Михи. И при этом он хотел, чтобы этот позор художественного сообщества заткнулся и пошел прочь со сцены. Ведь следом за ним должны были выступать как раз дадаисты.

Но публика ничего не поняла и лишь подхватила аплодисменты, дабы показать свое пренебрежение футуристу и его речи. От такой выходки Натан едва не расплакался и быстро сбежал вниз со сцены и зарекся больше не выступать в таких местах, которые были не достойны его футуристических проповедей.

– Вы невежественные люди! – крикнул он напоследок. – Придет время и вы поймете, что футуризм был искусством будущего. И что оно великое. Гораздо более великое, чем реализм, барокко или модерн!

– Пошел в задницу, бездарь!– внезапно закричал неизвестный голос.

От слова бездарь Марсель вздрогнул, так как сразу узнал голос одного из преподавателей, который недавно сделал замечание его однокурснику за то, что тот не мог прописать нормальную лиловую тень. Узнав этот голос, Маршал тут же представил, как завтра его будут ругать так же. Да еще и разобрать на цитаты за то, что говорил ерунду. Хотя… Без риска революция невозможна. И Марсель быстро опрокинул в себя бокал вина залпом и после пошел прямо к сцене, когда объявили его имя.

В зале повисла тишина от фамилии Маршал. Все знали, что ее носили только самые богатые и влиятельные люди Франции. Поэтому сложить два плюс два и понять, что Марсель был родственником самого мэра было нетрудно. Но вот фотограф по фамилии Мосс, который встал рядом и быстро сделал кадр удивленной толпы тут же сменил настроение.

– Уважаемая публика… Я Марсель Маршал. И я дадаист.

– Кто блять?

Этот выкрик из зала заставил Марселя замолчать. Он понимал, что это была выходка пьяного посетителя, что решил таким образом показать свое пренебрежение. Либо просто сорвать выступление. Только вот второе Маршал позволить не мог и продолжил:

– Перед нами выступал Футурист. Странный юноша не так ли? Думаю он не футурист, ибо не знает будущего. Его никто не знает. Но при этом. Мы можем его изменить прямо сейчас с помощью революции.

– Пошел нахуй, революционер хуев. Заебло таких на площади по головам считать.

– Мне приятно слышать ваши возмущения. Но как дадаист я хочу сказать, что мне плевать на ваше мнение. Ведь ДаДа – это искусство которому плевать на то, что о нем думают.

ДаДа – это революция в чистом виде.

ДаДа – это ответ на кризис в искусстве, который назрел уже сейчас.

ДаДа – это настоящие, которое живет ради будущего.

ДаДа – это искусство, которое рождает лишь щелчку пальца. Ведь искусством может быть все.

ДаДа – это ничто. Но при этом все.

ДаДа – это противоречия и бессмысленность.

ДаДа – это тайные смыслы в словах. Это игра в рационализм. И его отрицание.

ДаДа – это новая эстетика, что отрицает эстетику как таковую.

ДаДа – это то, что войдет в историю.

ДаДа – это что станет великим. Спустя 100 лет.

О футуризме не вспомнят. Ведь его время пройдет. Футуризм может думать лишь о будущем. ДаДа – не думает ни о чем.

ДаДа – это комментарий на тему нашей жизни. Бессмысленной, грустной, эротичной. Это то, что может человек дать сам себе, если захочет.

ДаДа – это осмысленность прикрытая бессмысленностью.

ДаДа – это путь к личной интерпретации искусства. Долой вопросы о том, чему учит книга и как хорош художник в изображении реалистичной кожи на портрете. Это не важно более. Это понимание искусства. Интуицией и интеллектом. Либо глазами. Для особых извращенцев.

ДаДа любит эротику.

Марсель хитро улыбнулся и сделал паузу, понимая, что люди будут ему хлопать. Такая речь была правда более приемлемой для этого места, чем речь футуриста, что ошибся адресом.

– ДаДа – это революция. ДаДа – это искусство.