Женская война

– Она подходит. По мере появления отряды строятся в боевой порядок.

– Так маршал теперь не начнет действия?

– Думаю, ваше величество, что лучше бы дать войскам отдохнуть одну ночь, а потом уже идти на приступ.

– Целую ночь! – вскричала Анна Австрийская. – Такая дрянная крепость остановила бы королевскую армию на целый день и на целую ночь! Невозможно! Гито, ступайте и скажите маршалу, что он должен идти на приступ сейчас же. Король желает ночевать в Вере.

– Но, ваше величество – начал Мазарини, – кажется, что осторожность маршала…

– А мне кажется, – возразила королева, – что надобно тотчас же наказать за оскорбление, нанесенное нам. Ступайте, Гито, и скажите маршалу, что королева смотрит на него.

Отпустив Гито величественным жестом, она взяла короля за руку, вышла и, не заботясь, идут ли за ней, начала подниматься по лестнице, которая вела на террасу.

С террасы, для которой были вырублены в лесу просеки с величайшим искусством, можно было видеть всю окрестность.

Королева быстро осмотрела местность. В двухстах шагах тянулась дорога в Либурн, на которой блистал белизною домик нашего друга Бискарро. У самой террасы протекала Дордонь, спокойная, быстрая и величественная, на правом ее берегу возвышалась крепость Вер, безмолвная, как развалина, около крепости шли вновь построенные ретраншементы. Несколько часовых прохаживались по галерее. Пять орудий вытягивали свои бронзовые шеи и показывали открытые пасти. На левом берегу маршал расположился лагерем. Вся армия, как уже сказывал Гито, прибыла на место.

На возвышении стоял человек и внимательно следил глазами за движением осаждающих и осажденных; то был Ковиньяк.

Гито переправлялся через реку на пароме изонского перевозчика.

Королева стояла на террасе неподвижно, нахмурив брови, и держала за руку юного Людовика XIV. Он смотрел на это зрелище с некоторым любопытством и говорил своей матери:

– Позвольте мне сесть на мою военную лошадь и пустите меня, прошу ваше величество, к маршалу, который собирается наказать дерзких ослушников.

За королевою стоял Мазарини. Лицо его, обыкновенно лукавое и насмешливое, казалось теперь серьезно-задумчивым, что случалось только в важные минуты. За королевою стояли придворные дамы; подражая молчанию Анны Австрийской, они едва смели разговаривать украдкой и вполголоса.

Все это с первого взгляда казалось совершенно спокойным, но это спокойствие походило на спокойствие пороха: одна искра может произвести в нем бурю и разрушение.

Особенно все взгляды стремились за Гито: он произведет взрыв, ожидаемый с такими различными надеждами.

Армия тоже ждала его с большим нетерпением. Едва вышел он на левый берег, едва узнали его, как все взгляды устремились на него. Маршал де ла Мельере, увидав его, оставил кружок офицеров, с которыми разговаривал, и пошел к нему навстречу.

Маршал и Гито поговорили несколько минут. Хотя река довольно широка в этом месте и хотя офицеры стояли довольно далеко от вестника, однако же все заметили, что лицо маршала выражало изумление. Было очевидно, что приказание казалось ему неудобоисполнимым, поэтому он с сомнением взглянул на террасу, где стояла королева со своей свитой. Но Анна Австрийская, поняв его мысль, повелительно кивнула ему головою и махнула рукою. Маршал, давно знавший непреклонность королевы, опустил голову в знак не согласия, а повиновения.

В ту же минуту по приказанию маршала три или четыре капитана, исправлявшие при нем ту должность, которую в наше время исправляют адъютанты, бросились на лошадей и поскакали по разным направлениям.

Везде, где они проезжали, лагерные работы тотчас прекращались, а при звуках барабанов и труб солдаты бросали солому, которую несли, и молотки, которыми вбивали колья для палаток. Все бежали к оружию: гренадеры брались за ружья, простые солдаты за пики, артиллеристы за свои орудия. Произошла невообразимая суматоха от столкновения всех этих людей, бежавших в различных направлениях, однако же мало-помалу клетки огромной шахматной доски прояснились, порядок последовал за суматохой, каждый солдат стал на свое место, гренадеры в центре, королевский отряд на правом крыле, артиллерия на левом. Барабаны и трубы замолчали.

Один барабан отвечал за ретраншементами и потом замолк.

На равнине воцарилось мертвое молчание.

Тут раздалась команда, громкая и ясная. Находясь довольно далеко, королева не могла расслышать слов, но увидела, что войска тотчас построились в колонны. Она вынула из кармана платок и махала им, а маленький король кричал лихорадочным голосом, топая ногами:

– Вперед! Вперед!

Армия отвечала одним криком: «Да здравствует король!» Потом артиллерия пустилась в галоп и заняла позицию на небольшом возвышении, при звуках барабанов двинулись и колонны.

То не была правильная осада. Ретраншементы, построенные Ришоном наскоро, были земляные, стало быть, не следовало проводить траншей, следовало взять их приступом. Однако же искусный верский комендант принял все возможные меры осторожности и удачно воспользовался средствами местности.

Вероятно, Ришон решился не стрелять прежде врагов, потому что и на этот раз ждал первого выстрела королевских войск. Только, как и во время первого нападения, из-за укреплений показался страшный ряд мушкетов, которые уже нанесли так много вреда королевскому отряду.

В это время шесть орудий загремели, и в то же время полетели глыбы земли с парапетов.

Не долго ждали ответа: крепостные орудия тоже заговорили и очистили ряды в королевских войсках, но по команде начальников эти кровавые борозды закрылись, и главная колонна, на минуту расстроенная, опять пошла вперед.

Тут начали стрелять из мушкетов, пока заряжали орудия.

Через пять минут два залпа с двух сторон встретились и раздались вместе, как два грома, грохочущие в один момент.

Но погода была ясная, без ветра, и дым останавливался над полем битвы, скоро осажденные и осаждавшие исчезли в облаке, которое изредка прорезывали огненные молнии артиллерийского грома.

Иногда из этого облака, с задних рядов королевского войска, выходили люди, шатаясь, и через несколько шагов падали, оставляя за собою кровавый след.

Скоро число раненых увеличилось, а гром пушек и свист пуль продолжался. Между тем королевская артиллерия начинала палить без цели, наудачу, потому что в густом дыму не могла отличать своих от неприятеля.

Напротив того, крепостная артиллерия видела перед собою только врагов и потому действовала все быстрее и сильнее.

Вдруг королевская артиллерия замолчала: очевидно было, что начали приступ и вступили в рукопашный бой.

Для зрителей настал момент страха.

Между тем дым, не поддерживаемый действием орудий и мушкетов, медленно поднялся вверх. Тут увидели, что королевская армия отбита, что низ стен прикрыт трупами. В укреплении был пролом, но его наполняли люди, пики, мушкеты. Среди этих людей стоял Ришон, облитый кровью, однако же спокойный и хладнокровный, как будто он присутствовал только в качестве зрителя при страшной трагедии, в которой он играл важную роль. Он держал в руках топор, притупившийся от ударов.

Казалось, сама судьба хранила этого человека, который беспрестанно находился в огне, всегда в первом ряду. Ни одна пуля не попала в него, ни одна пика не дотронулась до него: казалось, он столь же неуязвим, сколько и бесстрашен.

Три раза маршал де ла Мельере лично водил войска на приступ, три раза опрокинули их в глазах короля и королевы.

Горькие слезы текли по бледным щекам короля. Анна Австрийская ломала руки и шептала:

– О, если этот человек когда-нибудь попадет в мои руки, я покажу на нем страшный пример.

По счастию, темная ночь быстро спускалась и прикрывала стыд королевы. Маршал де ла Мельере приказал бить отбой.

Ковиньяк оставил свой пост, сошел с возвышения, на котором стоял, и, засунув руки в карманы, пошел по лугу к гостинице Бискарро.

– Ваше величество, – сказал Мазарини, указывая на Ковиньяка, – вот человек, который за самую ничтожную сумму избавил бы нас от необходимости проливать столько крови.

– Господин кардинал, – возразила королева, – может ли такой расчетливый человек, как вы, давать подобный совет?

– Ваше величество, я расчетлив, вы правы, я знаю цену деньгам, зато знаю и цену крови. А в эту минуту для вас кровь дороже денег.

– Будьте спокойны, господин кардинал, за пролитую кровь мы отомстим. Послушайте, Комменж, – прибавила она, обращаясь к лейтенанту королевских телохранителей, – ступайте к маршалу и попросите его ко мне.

– Бернуэнь, – сказал Мазарини своему камердинеру, указывая на Ковиньяка, который уже подходил к гостинице «Золотого Тельца», – видишь этого человека?

– Вижу.

– Приведи его ко мне, когда смеркнется.

На другой день после свидания с Канолем виконтесса де Канб пошла к принцессе исполнить обещание, данное барону.

Весь город находился в волнении: узнали, что король прибыл к Веру и в то же время что Ришон удивительно защищался, что он с пятьюстами человеками два раза отразил королевскую армию, состоявшую из двенадцати тысяч воинов. Принцесса узнала это известие прежде всех. В восторге и радости она захлопала в ладоши и вскричала:

– Ах, если бы у меня было сто человек, похожих на моего храброго Ришона!

Виконтесса де Канб приняла участие в общей радости и была вдвойне счастлива: она могла искренно хвалить подвиг человека, которого уважала, и кстати высказать свою просьбу, которая могла не иметь успеха, если бы было получено дурное известие. Теперь успех ее просьбы казался обеспечен вестью о победе.

Но принцесса среди своей радости была озабочена такими важными делами, что Клара не посмела высказать свою просьбу. Дело шло о доставления Ришону помощи. Все понимали, что он очень нуждается в ней, потому что скоро армия герцога д’Эпернона соединится с королевскою. В совете принцессы толковали об этой помощи. Клара, видя, что в эту минуту политические дела берут верх над сердечными, ограничилась ролью советницы и в этот день ни слова не сказала о Каноле.

Коротенькое, но нежное письмо уведомило прекрасного пленника об этой отсрочке. Промедление показалось ему не таким тягостным, как вы могли бы подумать: в ожидании счастливого события есть столько же сладких ощущений, сколько и в самом событии. Сердце Каноля было так полно любви, что ему нравилось (как говорил он) ждать в передней счастия. Клара просила его ждать терпеливо, он ждал почти с радостью.

На другое утро устроили вспомогательный отряд. В одиннадцать часов он отправился вверх по реке, но ветер и течение были противные, и потому рассчитали, что, как бы он ни спешил, все-таки, идучи на веслах, пристанет к крепости не ранее следующего дня. Капитан Равальи, начальник экспедиции, получил в то же время приказание осмотреть по дороге крепость Брон, которая принадлежала королеве.

Все утро провела принцесса в надзоре за приготовлениями к отправлению отряда. После обеда назначили большой совет для обсуждения мер, какими следует, если можно, воспрепятствовать герцогу д’Эпернону соединиться с маршалом де ла Мельере или по крайней мере помешать их соединению до тех пор, пока подкрепление подойдет к Ришону.

Поэтому Клара поневоле должна была ждать следующего дня, но в четыре часа она имела случай подать приятный знак Канолю, проходившему мимо ее окон. Знак этот был так исполнен сожалений и любви, что Каноль почти радовался, что ему приходится ждать.

Однако же вечером, чтобы наверное сократить отсрочку и чтобы принудить себя высказать принцессе тайну, Клара попросила на следующий день частной аудиенции у ее высочества. Разумеется, принцесса тотчас согласилась принять виконтессу.

В назначенный час Клара вошла в комнату принцессы, которая встретила ее милостивою улыбкою, она была одна, как просила Клара.

– Что, милая моя? – спросила принцесса. – Что случилось особенно важного, что ты просишь у меня частной аудиенции, зная, что я весь день готова принимать моих коротких друзей?

– Ваше высочество, – отвечала Клара, – в минуту вашей радости, которой вы так достойны, я пришла просить вас… обратить ваше внимание на меня… Мне тоже нужно немножко счастия.

– С величайшею радостью, милая моя Клара, и сколько бы судьба ни послала тебе счастия, оно никогда не сравнится с тем, которого я тебе желаю. Говори поскорее, чего ты хочешь? Если счастие твое зависит от меня, то будь уверена, что я не откажу.

– Я вдова, свободна, даже слишком свободна, потому что эта свобода тяготит меня более всякого рабства, – отвечала Клара. – Я желала бы променять одиночество на что-нибудь поприятнее.

– То есть ты хочешь выйти замуж, не так ли, дочь моя? – спросила принцесса, засмеявшись.

– Кажется, да, – отвечала Клара и вся покраснела.

– Хорошо, это наше дело.

Клара вздрогнула.

– Будь спокойна, мы побережем твою гордость. Тебе надобно герцога и пэра, виконтесса. Я тебе найду его между нашими верными.

– Ваше высочество слишком заботитесь обо мне, – сказала виконтесса. – Я не думала вводить вас в хлопоты.

– Да, но я хочу заботиться о тебе: я должна заплатить тебе счастьем за твою преданность. Однако же ты подождешь до конца войны, не так ли?

– Подожду как можно меньше, – отвечала виконтесса, улыбаясь.

– Ты говоришь, как будто уже выбрала кого-нибудь, как будто у тебя в руках муж, которого ты просишь у меня.

– Да оно точно так, как вы изволите говорить.

– Неужели! А кто же этот счастливый смертный? Говори, не бойся!

– Ах, ваше высочество, простите меня!.. Сама не знаю, почему я вся дрожу.

Принцесса улыбнулась, взяла Клару за руку и приблизила к себе.

– Дитя! – сказала она.

Потом, посмотрев на нее пристально, от чего Клара еще более смутилась, принцесса спросила:

– Я знаю его?

– Кажется, вы изволили видеть его несколько раз.

– Не нужно спрашивать, молод ли он?

– Ему двадцать восемь лет.

– Дворянин?

– Из самых старинных.

– Храбр?

– О, знаменит храбростью.

– Богат?

– Я богата.

– Да, милая, да, и я этого не забыла. Ты самая богатая во всем нашем приходе, и мы с радостью вспоминаем, что во время теперешней войны твои луидоры и полновесные экю твоих фермеров не раз выводили нас из затруднительного положения.

– Ваше высочество делает мне честь, напоминая о моей преданности.

– Хорошо. Мы произведем его в полковники нашей армии, если он еще только капитан, и в генералы, если он только полковник. Ведь он, вероятно, верен нам, надеюсь?

– Он был в Лане, ваше высочество, – отвечала Клара с хитростью, которой научилась с некоторого времени в дипломатических занятиях.

– Прекрасно! Теперь мне остается узнать только одно, – прибавила принцесса.

– Что такое?

– Имя счастливца, которому принадлежит сердце храбрейшей из моих воинов и которому скоро вся ты будешь принадлежать.

Клара собиралась произнести имя Каноля, как вдруг на дворе раздался топот лошади и послышался говор, всегда сопровождающий человека, приехавшего с важным известием. Принцесса услышала и топот и говор и подбежала к окну. Курьер, весь в поту и в пыли, соскочил с лошади и рассказывал что-то людям, окружавшим его. По мере того как он говорил, на лицах слушателей выражалось уныние. Принцесса не могла удержать нетерпения, открыла окно и закричала:

– Впустите его сюда.

Курьер поднял голову, узнал принцессу и бросился бежать по лестнице. Через минуту он явился в комнату, в грязи, с растрепанными волосами, как был в дороге, и сказал, задыхаясь:

– Простите, ваше высочество, что я осмеливаюсь явиться к вам в таком виде. Но я привез страшную новость: Вер капитулировал.

Принцесса отступила на шаг, Клара с отчаянием опустила руки. Лене, вошедший за вестником, побледнел.

Пять или шесть человек, забыв уважение к принцессе, тоже вошли в комнату и стояли в изумлении.

– Господин Равальи, – сказал Лене курьеру, – повторите ваши слова, я не могу поверить…

– Извольте: Вер капитулировал!

– Сдался! – повторила принцесса. – А что же ваш вспомогательный отряд?

– Мы опоздали, ваше высочество. Мы пришли в ту самую минуту, как Ришон сдался.

– Ришон сдался! – вскричала принцесса. – Подлец!

От этого восклицания принцессы все присутствовавшие вздрогнули, однако же все молчали, кроме Лене.

– Принцесса, – сказал он строго и не потворствуя гордости принцессы, – не забывайте, что честь преданных вам людей зависит от ваших слов, как жизнь их зависит от судьбы. Не называйте подлецом храбрейшего из ваших слуг, или, в противном случае, завтра же самые вернейшие оставят вас, видя, как обращаетесь вы с ними, и вы останетесь одни, без защиты…

– Лене!.. – вскричала принцесса.

– Повторяю вашему высочеству, что Ришон – не подлец, что я отвечаю за него моею головою, и если он сдался, то, верно, не мог поступить иначе.

Принцесса, побледнев от гнева, хотела отвечать ему с обыкновенной своею гордой запальчивостью, но, увидав, что все лица отвертываются от нее, что все глаза не хотят встретиться с ее глазами, что Лене гордо поднял голову, а Равальи потупил глаза в землю, она поняла, что в самом деле погибнет, если будет придерживаться своей неуместной системы. Поэтому она призвала на помощь обыкновенные свои сетования.

– Как я несчастна! – сказала она. – Все изменяет мне – и судьба и люди. Ах, сын мой! Бедный сын мой! Ты погибнешь, как погиб отец твой!

Крик слабой женщины, порыв материнской горести всегда находят отголосок в сердцах. Эта комедия, уже часто удававшаяся принцессе, и теперь произвела эффект.

Между тем Лене заставил Равальи рассказывать подробности капитуляции Вера.

– А, я это знал! – сказал он через несколько минут.

– Что такое? – спросила принцесса.

– Что Ришон не подлец!

– А почему вы знаете?

– Потому что он держался два дня и две ночи, потому что он схоронил бы себя под развалинами своей крепости, разбитой ядрами, если бы рота не взбунтовалась и не принудила его сдаться.

– Следовало умирать, а не сдаваться, – сказала принцесса.

– Ах, ваше высочество, разве умираешь, когда захочется? – возразил Лене. – По крайней мере, – прибавил он, обращаясь к Равальи, – он, сдаваясь, обеспечил себе жизнь?

– Кажется, нет, – отвечал Равальи. – Какой-то лейтенант из гарнизонных вел переговоры с неприятелем, так что во всем этом есть измена, и Ришон был выдан без всяких условий.

– Видите ли! – вскричал Лене. – Тут измена! Ришон выдан! Я знаю Ришона, знаю, что он не способен не только к подлости, но даже к слабости. Ах, ваше высочество, – продолжал Лене, обращаясь к принцессе, – изволите слышать? Ему изменили, его предали. Так займемся его участью как можно скорее! Переговоры вел его лейтенант, говорите вы, господин Равальи? Над головой бедного Ришона висит страшное несчастие. Пишите, ваше высочество, пишите скорее, умоляю вас!

– Писать! – сказала принцесса с досадой. – Я должна писать, к кому, зачем?

– Чтобы спасти его.

– Э, – сказала принцесса, – когда сдают крепость, то принимают свои меры.

– Но разве вы не изволите слышать, что он не сдавал крепость? Разве вы не слышите, что говорит капитан?.. Ему изменили, его предали, может быть! Не он вел переговоры, а его лейтенант.

– Что могут ему сделать, вашему Ришону? – спросила принцесса.

– Что ему сделают? Вы забыли, какою хитростью занял он крепость Вер? Вы забыли, что мы дали ему бланк герцога д’Эпернона, что он держался против королевской армии в присутствии короля и королевы, что Ришон первый поднял знамя бунта, что на нем захотят показать пример? Ах, ваше высочество, умоляю вас, напишите к маршалу де ла Мельере, пошлите к нему курьера или парламентера.

– А какое поручение дадим мы ему?

– Какое? Чтобы он всеми средствами спас жизнь храброму воину… Если вы не поспешите… О, я знаю королеву… И теперь, может быть, ваш курьер опоздает.

– Опоздает? А разве у нас нет заложников? Разве у нас нет в Шантильи и здесь пленных офицеров из королевской армии?

Клара встала в испуге.

– Ваше высочество, ваше высочество! – вскричала она. – Исполните просьбу Лене… Мщение не возвратит свободы Ришону!

– Дело идет не о свободе, а о его жизни, – сказал Лене со своею мрачною настойчивостью.

– Хорошо, – отвечала принцесса, – мы сделаем то же, что те сделают: тюрьму за тюрьму, плаху за плаху.

Клара вскрикнула и упала на колени.

– Ваше высочество, – сказала она, – Ришон друг мой. Я пришла к вам просить милости, и вы обещали не отказать мне. Так вот о чем прошу я вас: употребите всю вашу власть, чтобы спасти Ришона.

Принцесса даровала Кларе то, в чем отказывала советам Лене. Она подошла к столу, взяла перо и написала к маршалу де ла Мельере письмо, в котором просила выменять Ришона на любого из королевских офицеров, находящихся у нее в плену. Написав письмо, она искала глазами, кого бы послать парламентером. Тут Равальи, страдавший еще от раны, измученный недавнею поездкой, предложил себя с условием, чтобы ему дали свежую лошадь. Принцесса позволила ему распоряжаться своей конюшней, и капитан поскакал, подстрекаемый криками толпы, убеждениями Лене и просьбами Клары.

Через минуту послышались громкие восклицания народа, которому Равальи объяснил цель своей поездки. Чернь в восторге громко кричала:

– Принцессу! Герцога Энгиенского!

Принцессе наскучило это ежедневное усердие, более похожее на требование, чем на просьбу, и она хотела не исполнить народного желания. Но, как всегда случается в подобных обстоятельствах, чернь упорствовала, и крики скоро превратились в бешеный рев.

– Пойдем, – сказала принцесса, взяв сына за руку, – пойдем! Мы здесь рабы, надобно повиноваться.

И, вооружив лицо милостивою улыбкою, она вышла на балкон и поклонилась народу, которого она была рабой и повелительницей.

XVI

В ту минуту, как принцесса и сын ее показались на балконе при радостных криках толпы, вдруг раздались в отдалении флейты и барабаны.

В ту же секунду шумная толпа, осаждавшая дом, где жила принцесса, повернулась в ту сторону, откуда неслись звуки барабанов, и, не заботясь о законах приличия, прошла по направлению этой музыки. Это было очень просто. Жители Бордо уже десять, двадцать, сто раз видели принцессу, а барабаны обещали им что-нибудь новенькое.

– Они, по крайней мере, откровенны, – сказал с улыбкою Лене, стоявший за раздраженною принцессой. – Но что значат эти крики и эта музыка? Признаюсь, так же, как и этим плохим льстецам, мне хочется узнать…

– Так бросьте меня и вы, – отвечала принцесса, – и извольте бежать по улице.

– Сейчас бы это сделал, если бы был уверен, что принесу вашему высочеству радостную весть.

– О, я уже не жду радостных вестей, – сказала принцесса, подняв печальный взор к светлому небу, которое расстилалось над ее головою. – Нам везде неудача.

– Вы знаете, – отвечал Лене, – что я не привык обманывать себя надеждами. Однако же я почти уверен, что этот шум предвещает нам счастливое событие.

Действительно, все более и более приближавшийся шум, рукоплескания густой толпы, которая поднимала руки и махала платками, убедили даже принцессу, что новость должна быть хорошая. Она начала прислушиваться так внимательно, что даже забыла обиду, нанесенную ей чернью.

Она услышала, что кричали:

– Пленник, пленник! Комендант Брона!

– Ага! – сказал Лене. – Комендант Брона у нас в плену! Дело хорошее! Он будет у нас порукою за Ришона.

– Да разве у нас нет уже коменданта Сен-Жоржа? – возразила принцесса.

– Я очень счастлива, – сказала маркиза де Турвиль, – что план мой касательно Брона так удался.

– Маркиза, – отвечал Лене, – не будем льстить себя такою полною победою. Случай играет планами мужчин, а иногда и планами женщин.

– Однако же, милостивый государь, – возразила маркиза с обыкновенной своею самоуверенностью, – если комендант взят, то взята и крепость.

– Ну, это еще не совершенно верно, маркиза! Но успокойтесь: если мы вам обязаны этим двойным успехом, то я первый, как и всегда, поздравляю вас.

– Одно удивляет меня, – сказала принцесса, ища в этом счастливом событии той стороны, которая могла обидеть ее аристократическую гордость, – как я первая не узнала об этой новости? Это неизвинительная неучтивость, и герцог де Ларошфуко всегда так делает.

– Ах, ваше высочество, у нас так мало солдат, а вы хотите, чтобы мы еще рассылали их гонцами. Нельзя требовать слишком многого. Когда получают добрую весть, следует принимать ее с радостью, не заботясь, каким образом она к нам доходит.

Между тем толпа увеличивалась, потому что все отдельные группы сливались с нею, как ручейки сливаются с рекою. Посреди этой толпы, состоявшей из нескольких тысяч человек, шло тридцать солдат, а посреди солдат шел пленник, которого, как казалось, солдаты защищали от народной ярости.