Женская война

– Вы не любите меня! – сказала она.

Каноль вздохнул в свою очередь.

– Не хочу обольщать вас, барон, – продолжала она, – не хочу лишать вас подруги, которой я не стою. Однако же вы знаете, я тоже люблю вас, я пришла сюда просить всей вашей любви. Я пришла сказать вам: я свободна, вот моя рука… Предлагаю вам ее, потому что никого не могу сравнить с вами… Не знаю человека достойнее вас.

– Ах, виконтесса! – вскричал Каноль. – Какое счастье! Вы дарите мне блаженство!

– О, вы меня не любите! – печально прошептала она.

– О, люблю, люблю!.. Но не могу пересказать вам, сколько я страдал от вашего молчания и осторожности.

– Боже мой! Так вы, мужчины, ничего не угадываете? – сказала Клара, поднимая прелестные глаза к небу. – Разве вы не поняли, что я не хотела заставить вас играть смешную роль, не хотела, чтобы могли подумать, что мы вместе устроили сдачу Сен-Жоржа? Нет, я хотела, чтобы вас выменяла королева или чтобы я вас выкупила, и тогда вы совершенно бы принадлежали мне. Но вы не захотели подождать!

– Теперь, виконтесса, теперь я подожду. За один теперешний час, за одно обещание, сказанное вашим очаровательным голосом, который уверяет, что вы любите меня, я готов ждать целые годы…

– Вы все еще любите Нанону Лартиг! – сказала Клара, покачав головою.

– Виконтесса, – отвечал Каноль, – я солгал бы, если бы не сказал вам, что чувствую к ней дружескую благодарность. Верьте мне, возьмите меня с этим чувством. Я отдаю вам столько любви, сколько могу дать, а это уже очень много.

– Ах, – сказала Клара, – я не знаю, должна ли я принять ваше предложение: вы выказываете много великодушия и вместе с тем много любви.

– Послушайте, – продолжал Каноль, – я готов умереть, чтобы избавить вас от одной слезинки, и без сострадания заставлю плакать ту, о которой вы говорите. Бедняжка! У ней множество врагов, даже те, кто не знает ее, и те проклинают ее. У вас, напротив, только друзья, кто вас не знает, и тот уважает вас, а все ваши знакомые вас любят. Судите же, какая разница в моих чувствах к вам и к ней: последнее кроется в моей совести, а первое наполняет мою душу.

– Благодарю, друг мой. Но, может быть, вы покоряетесь минутному увлечению, потому что я здесь с вами, а потом будете раскаиваться? Так взвесьте слова мои хорошенько. Даю вам сроку на размышление до завтра. Если хотите передать что-нибудь госпоже Лартиг, если хотите ехать к ней, то вы свободны, Каноль, я возьму вас за руку и сама выведу за бордоскую заставу.

– Виконтесса, не нужно ждать до завтра, – отвечал Каноль. – Хотя сердце мое горит, однако же я в полном рассудке и повторяю вам: люблю вас, люблю только вас, буду любить только вас!

– Благодарю, благодарю, друг мой! – воскликнула Клара, подавая ему руку. – Вот вам моя рука и мое сердце.

Каноль принялся целовать ее руку.

– Помпей подает мне знак, что пора выйти, – сказала Клара. – Верно, хотят запереть капеллу. Прощайте, друг мой, или лучше до свидания! Завтра вы узнаете, что я хочу сделать для вас, то есть для нас. Завтра вы будете счастливы, потому что я буду счастлива.

Не будучи в силах скрывать своей любви, она взяла руку Каноля, поцеловала ее и убежала, оставив Каноля в невыразимом восторге.

XIII

Между тем, как говорила Нанона, король, королева, кардинал Мазарини и маршал де ла Мельере отправились в путь наказывать непокорный город, который дерзнул открыто восстать за принцев. Они приближались медленно, но все-таки приближались.

Приехав в Либурн, король принял депутацию жителей Бордо. Они уверяли его в своей преданности и в своем усердии. При тогдашнем положении дел такое уверение было довольно странно.

Королева приняла посланных очень гордо.

– Господа, – отвечала она им, – мы поедем через Вер и скоро будем иметь случай лично удостовериться, так ли искренни ваша преданность и ваше усердие, как вы уверяете.

При слове Вер депутаты, вероятно знавшие какое-нибудь особенное обстоятельство, неизвестное королеве, посмотрели друг на друга с беспокойством. Анна Австрийская, от которой ничто не могло скрыться, тотчас заметила их смущение.

– Сейчас же отправимся в Вер, – сказала она, – крепость хороша, по уверению герцога д’Эпернона. Там поместим мы короля.

Потом, повернувшись к капитану своей роты Гито и к прочим лицам свиты, спросила:

– Кто комендантом в Вере?

– Кто-то новый, – отвечал Гито.

– Человек верный, надеюсь? – продолжала Анна Австрийская, нахмурив брови.

– Он лично известен герцогу д’Эпернону.

Лицо королевы прояснилось.

– Если так, скорее в путь! – сказала она.

Маршал де ла Мельере возразил ей:

– Ваше величество вольны делать, что вам угодно, но лучше бы не расставаться с армией и не уезжать вперед. Воинственный въезд в Верскую крепость произвел бы доброе впечатление. Подданные короля должны знать его силу, она ободряет верных и устрашает изменников.

– Мне кажется, что маршал совершенно прав, – сказал кардинал Мазарини.

– А я говорю, что он ошибается, – отвечала королева. – До самого Бордо вам нечего опасаться, король силен сам собою, а не войском. Его придворного штата достаточно ему.

Маршал опустил голову в знак согласия.

– Приказывайте, ваше величество, – сказал он, – ведь вы королева.

Королева подозвала Гито и приказала ему собрать телохранителей, мушкетеров и конноегерей. Король сел на лошадь и поехал впереди их. Племянница кардинала Мазарини и придворные дамы сели в карету.

Тотчас все отправились в Вер. Армия следовала сзади. До Вера оставалось только десять лье, стало быть, армия могла прийти к крепости часа через три или через четыре после прибытия туда короля. Ее хотели поставить на левый берег Дордони.

Королю было только двенадцать лет, но он уже превосходно ездил верхом, грациозно управлял лошадью и уже отличался тою фамильною гордостью, которая впоследствии заставила его так строго смотреть на этикет. Воспитанный на глазах королевы, но преследуемый скупостью кардинала, который не удовлетворял самым необходимым его потребностям, он с бешеным нетерпением ждал, когда пробьет час его совершеннолетия, которое наступало следующего 5 сентября, и иногда в детских своих капризах показывал, чем он будет впоследствии. Эта экспедиция очень ему нравилась: он переставал считаться мальчиком, учился военному делу, привыкал к употреблению королевской власти.

Он ехал гордо то у кареты, причем кланялся королеве и умильно поглядывал на госпожу де Фронтенак, в которую, как уверяли, он был влюблен, то впереди своего отряда и разговаривал с маршалом де ла Мельере и с Гито о походах Людовика XIII и подвигах покойного кардинала.

Разговаривая и подвигаясь вперед, увидели наконец башни и галереи крепости Вер. Погода была превосходная, местоположение живописное. Солнце золотило реку косыми лучами. Можно было подумать, что едут на прогулку, такою веселою и довольною казалась королева. Король ехал между маршалом де ла Мельере и Гито и смотрел на крепость, в которой не было видно движения, хотя, по всей вероятности, часовые, расхаживавшие около башен, видели блестящий авангард королевской армии.

Карета королевы поехала поскорее и поравнялась с королем.

– Послушайте, – сказал Мазарини маршалу, – одно удивляет меня.

– Что такое?

– Обыкновенно, кажется мне, исправные коменданты знают, что происходит около их крепостей, и когда королю угодно удостоить крепость посещением, то они должны выслать по крайней мере депутацию.

– Ну, – сказала королева, засмеявшись громко, но принужденно, – что за церемонии! Они вовсе бесполезны, я требую только верности.

Маршал закрыл лицо платком, чтобы скрыть гримасу или желание сделать гримасу.

– Но в самом деле, они там не шевельнутся! – сказал юный король, недовольный таким забвением правил этикета, на котором он впоследствии основал все свое величие.

– Ваше величество, – отвечала Анна Австрийская, – вот маршалы де ла Мельере и Гито скажут вам, что первая обязанность всякого коменданта в неприятельской земле сидеть осторожно за стенами, чтобы его не захватили врасплох. Разве вы не видите на цитадели ваше знамя, знамя Генриха IV и Франциска?

И она гордо указала на эту значительную эмблему, которая доказывала, что королева не обманулась в надежде.

Поезд подвигался и вдруг увидел земляное укрепление, которое, по-видимому, было сооружено очень недавно.

– Ага, – сказал маршал, – видно, комендант действительно знаток своего дела! Аванпост выбрал удачно, и ретраншемент ловко очерчен.

Королева высунула голову из кареты, а король приподнялся на стременах.

Один часовой ходил по укреплению; впрочем, оно казалось таким же пустынным и безмолвным, как и крепость.

– Хоть я не военный человек, – сказал Мазарини, – хотя вовсе не знаю военных обязанностей коменданта, однако же такое небрежение к лицу короля кажется мне очень странным.

– Во всяком случае поедем вперед, – сказал маршал, – и узнаем, что это значит.

Когда они подъехали шагов на сто к укреплению, часовой, до сих пор ходивший взад и вперед, вдруг остановился, посмотрел и закричал:

– Кто идет?

– Король! – отвечал маршал.

Анна Австрийская ожидала, что при этом одном слове выбегут солдаты, поспешно явятся офицеры, опустятся мосты, отворятся ворота и заблещут шпаги.

Ничего этого не было.

Часовой выдвинул правую ногу, занес ее на левую, уставил мушкет против прибывших и закричал громким и твердым голосом:

– Стой!

Король побледнел от досады, Анна Австрийская укусила губы до крови, Мазарини пробормотал итальянское ругательство, очень неприличное во Франции, но от которого он не мог отвыкнуть, маршал только взглянул на их величества, но очень красноречиво.

– Люблю меры предосторожности, когда они принимаются для службы мне, – сказала королева, стараясь обмануть себя.

Хотя лицо ее казалось спокойным, однако же она начинала беспокоиться.

– А я люблю уважение к моему лицу, – прошептал юный король, не сводя глаз с бесстрастного часового.

XIV

Между тем крик «Король! Король!», изданный часовым и повторенный двумя или тремя голосами, долетел до крепости.

На крепостной стене показался человек, за ним выстроился весь гарнизон.

Комендант подал знак: заиграли барабаны, солдаты отдали честь, протяжно и торжественно раздался залп из орудий.

– Видите ли, – сказала королева, – вот они исполняют свою обязанность. Лучше поздно, чем никогда. Поедем.

– Извините, – возразил маршал де ла Мельере, – но я не вижу, чтобы они отпирали ворота, а мы можем въехать в крепость, только когда отворят ворота.

– Они забыли отпереть их, вероятно, от изумления и восторга, потому что они не ожидали августейшего посещения, – осмелился сказать какой-то льстец.

– Такие вещи не забываются, – возразил маршал.

Потом обернулся к королю и королеве и прибавил:

– Позволите ли предложить совет вашему величеству?

– Что такое, маршал?

– Вашим величествам следует отъехать шагов на пятьсот с Гито и с телохранителями на то время, пока я с мушкетерами и егерями сделаю рекогносцировку.

Королева отвечала одним словом.

– Вперед! – закричала она. – И мы увидим, посмеют ли они не впустить нас!

Юный король в восторге пришпорил лошадь и проскакал шагов двадцать.

Маршал и Гито бросились за ним и догнали его.

– Нельзя!.. – закричал часовой, оставаясь в прежней угрожающей позе.

– Ведь это король! – закричали придворные.

– Назад!.. – крикнул часовой с угрозой.

В то же время из-за парапета показались шляпы и мушкеты солдат, которые охраняли это первое укрепление.

Продолжительный ропот встретил слова часового и появление солдат. Маршал схватил за узду лошадь короля и повернул ее, в то же время он приказал кучеру королевы отъехать дальше. Когда король и королева удалились шагов на тысячу от первых ретраншементов, свита тотчас разлетелась, как разлетаются птички после первого выстрела охотника.

Тут маршал де ла Мельере, овладев позициею, оставил человек пятьдесят для охранения короля и королевы и, взяв с собою остальных солдат, приблизился к укреплению.

Когда он подошел шагов на сто, часовой, начавший ходить спокойным и мерным шагом, опять остановился.

– Возьмите трубача, навяжите платок на шпагу, Гито, – сказал маршал, – и ступайте, требуйте, чтобы дерзкий комендант сдался.

Гито повиновался и под прикрытием мирного флага, который во всех странах обеспечивает безопасность посланных, подошел к ретраншементу.

– Кто идет? – закричал часовой.

– Парламентер! – отвечал Гито, размахивая платком на шпаге.

– Впустить! – закричал тот человек, которого мы уже видели на крепостной стене.

Он пришел на аванпост, вероятно, каким-нибудь скрытым путем.

Ворота отворились, мост опустился.

– Что вам угодно? – спросил офицер, ждавший в воротах.

– Хочу переговорить с комендантом, – отвечал Гито.

– Я здесь, – отвечал тот человек, которого мы видели уже два раза – в первый раз на крепостной стене, во второй на парапете ретраншемента.

Гито заметил, что этот человек очень бледен, но спокоен и учтив.

– Вы комендант Вера? – спросил Гито.

– Я.

– И не хотите отпереть ворот вашей крепости королю и королеве?

– К величайшему моему прискорбию.

– Что же вы хотите?

– Освобождения принцев, плен которых разоряет и печалит всю Францию.

– Его величество не вступает в переговоры с подданными.

– Увы, мы это знаем, милостивый государь, потому и готовы умереть, зная, что умираем на службе короля, хотя, по-видимому, вступаем с ним в войну.

– Хорошо, – отвечал Гито, – вот все, что мы хотим знать.

И, поклонившись коменданту довольно сухо, на что комендант отвечал ему вежливым поклоном, он ушел.

На бастионе никто не пошевелился.

Гито воротился к маршалу и передал ему результат переговоров.

Маршал указал на селение Изон.

– Отправить туда пятьдесят человек, – сказал он, – пусть заберут там все лестницы, какие найдутся, но как можно скорее.

Пятьдесят человек поскакали галопом и тотчас приехали в село, потому что оно находилось недалеко.

– Теперь, господа, – сказал маршал, – вы должны спешиться. Одна половина из вас, с мушкетами, будет прикрывать осаждающих, другая пойдет на приступ.

Приказание приняли с радостными криками. Телохранители, мушкетеры и егеря тотчас сошли с лошадей и зарядили ружья.

В это время возвратились посланные и привезли двадцать лестниц.

На бастионе все было спокойно, часовой прохаживался взад и вперед, а из-за него выглядывали концы мушкетов и углы шляп.

Королевский отряд двинулся вперед под личным предводительством маршала. Отряд состоял из четырехсот человек, половина их по приказанию маршала должна была идти на приступ, а другая – поддерживать осаждающих.

Король, королева и свита издали со страхом следили за движениями маленького отряда. Даже королева казалась уже не такою самоуверенною. Чтобы лучше видеть, она велела повернуть карету и поставить ее боком к крепости.

Осаждающие едва прошли двадцать шагов, как часовой остановил их.

– Кто идет? – закричал он громким голосом.

– Не отвечайте ему, – сказал Мельере. – Вперед!

– Кто идет? – закричал часовой во второй раз, взводя курок. – Кто идет? – повторил он в третий раз и прицелился.

– Стреляй в него! – сказал Мельере.

В ту же минуту град пуль посыпался из роялистских рядов. Часовой пошатнулся, выпустил из рук мушкет, который покатился в ров, и упал, закричав громко:

– Неприятель!

Один пушечный выстрел отвечал началу неприятельских действий. Ядро просвистело над первым рядом солдат, попало во второй и третий, опрокинуло человека четыре и рикошетом убило одну из лошадей в карете Анны Австрийской.

Продолжительный крик ужаса раздался в группе, которая охраняла их величества. Король, увлеченный общим движением, подался назад. Анна Австрийская едва не упала в обморок от бешенства, а Мазарини – от страха. Отрезали постромки убитой лошади и лошадей уцелевших, потому что они начинали беситься от испуга и могли разбить карету. Десять телохранителей запряглись и оттащили экипаж на такое место, куда не могли долететь ядра.

Между тем комендант открыл батарею из шести орудий.

Когда маршал де ла Мельере увидел эту батарею, которая могла в несколько секунд истребить все три его роты, он понял, что бесполезно продолжать атаку, и велел бить отбой.

В ту минуту, как королевский отряд начал отступать, в крепости прекратились оборонительные действия.

Маршал воротился к королеве и предложил ей выбрать для главной квартиры какое-нибудь место в окрестности.

Королева увидела на другой стороне Дордони маленький уединенный домик, едва видный из-за деревьев и очень похожий на замок.

– Узнайте, – сказала она Гито, – кому принадлежит этот домик, и попросите в нем гостеприимства для меня.

Гито тотчас поскакал, переправился через реку на пароме изонского перевозчика и скоро вернулся к королеве.

Он доложил, что никто не живет в доме, кроме управляющего, который отвечал, что дом принадлежит герцогу д’Эпернону и потому предоставляется в полное распоряжение ее величества.

– Так поедем, – сказала королева. – Но где же король?

Позвали маленького Людовика XIV, который стоял в стороне. Хотя он старался скрыть слезы, однако же видно было, что он плакал.

– Что с вами, государь? – спросила Анна Австрийская.

– Ничего! – отвечал он. – Но когда я буду королем… горе тому, кто оскорбит меня!

– Как зовут коменданта? – спросила королева. Никто не отвечал. Никто не знал, как его зовут. Спросили у изонского перевозчика, он отвечал, что коменданта зовут Ришоном.

– Хорошо, – сказала королева, – я не забуду этого имени.

– И я тоже, – прибавил юный король.

XV

Сто человек из королевского отряда переправились через Дордонь вместе с королем и королевою. Прочие остались при маршале де ла Мельере, который, решившись взять Вер, ждал прибытия армии.

Едва королева успела расположиться в домике, который стараниями Наноны превратился в удобное и почти великолепное жилище, как явился Гито и доложил, что какой-то капитан ради весьма важного дела просит аудиенции.

– Как его зовут? – спросила Анна Австрийская.

– Капитан Ковиньяк.

– Он в моей армии?

– Не думаю.

– Так справьтесь, и если он не на моей службе, то скажите, что я не могу принять его.

– Прошу позволения не быть согласным в этом случае с вашим величеством, – сказал кардинал Мазарини, – но мне кажется, если он не из вашей армии, то именно поэтому надобно принять его.

– Для чего?

– А вот для чего: если он из армии и просит у вашего величества аудиенции, то он, наверно, прекрасный подданный. Напротив, если он из неприятельской армии, то, может быть, изменник. А в теперешнем положении нельзя пренебрегать изменниками, потому что они могут быть очень полезны.

– Так велите ему войти, – сказала королева, – если таково мнение кардинала.

Капитана тотчас ввели. Он вошел с ловкостью и развязностью, которые удивили королеву, привыкшую производить на всех окружавших ее совершенно другое впечатление.

Она осмотрела Ковиньяка с головы до ног, но он бесстрашно вытерпел королевский взгляд.

– Кто вы? – спросила королева.

– Капитан Ковиньяк.

– Кому вы служите?

– Вашему величеству, если позволите.

– Позволю ли я? Разумеется, позволяю. Впрочем, разве есть во Франции какая-нибудь другая служба? Разве во Франции две королевы?

– Разумеется, нет; есть только одна королева – та, к стопам которой я имею счастие в эту минуту принести всю мою преданность. Но есть два мнения, по крайней мере, так показалось мне…

– Что хотите вы сказать? – спросила Анна Австрийская, нахмурив брови.

– Хочу сказать вашему величеству, что я прогуливался здесь в окрестностях, на холме, с которого видна вся страна, и любовался местоположением, которое, как сами вы, вероятно, заметили, очень живописно, когда показалось мне, что комендант Ришон принимает вас не с должным почтением. Это убедило меня в одном обстоятельстве, о котором я уже догадывался, то есть что во Франции два мнения: роялистское и еще другое. Ришон, верно, принадлежит к другому.

Лицо Анны Австрийской еще более омрачилось.

– А, так вот что вам показалось, – сказала она.

– Точно так, ваше величество, – отвечал Ковиньяк с самым искренним простодушием. – Сверх того, мне показалось еще, будто бы пушечное ядро вылетело из крепости и попало в лошадей вашей кареты.

– Довольно… Неужели вы просили у меня аудиенции только для того, чтобы рассказывать мне ваши нелепые замечания?

«А вы не учтивы, – подумал Ковиньяк, – так вы заплатите мне дороже».

– Я просил аудиенции, желая сказать вашему величеству, что вы великая королева и что я более всех удивляюсь вам.

– В самом деле? – сказала королева сухо.

– Уважая это величие и, следовательно, удивляясь ему, я решился вполне посвятить себя службе вашей.

– Благодарю, – отвечала королева с иронией. Потом повернулась к Гито и прибавила: – Вывести этого болтуна!

– Извините, ваше величество, не нужно выгонять меня, я уйду и сам, но, если я уйду, вы не возьмете Вера.

Ковиньяк, очень ловко поклонившись королеве, повернулся и пошел к дверям.

– Ваше величество, – сказал Мазарини потихоньку, – мне кажется, вы напрасно выгоняете его.

– Вернитесь, – сказала королева Ковиньяку, – и говорите. Вы очень странны и забавляете меня.

– Вы слишком милостивы, – отвечал Ковиньяк, кланяясь.

– Что говорили вы о Вере?

– Если вашему величеству, как я заметил сегодня утром, непременно угодно быть в Вере, то я долгом почту ввести вас туда.

– Каким образом?

– В Вере полтораста человек принадлежит мне.

– Вам?

– Да, мне.

– Что это значит?

– Я уступаю их вашему величеству.

– А потом?

– Что будет потом?

– Да.

– Потом, мне кажется, очень легко с сотнею солдат отпереть одни ворота.

Королева улыбнулась.

– Он не глуп, – сказала она.

Ковиньяк, вероятно, угадал комплимент, потому что поклонился во второй раз.

– А что вы за них хотите? – спросила она.

– Немного! По пятисот ливров за каждого. Я сам так платил им.

– Хорошо.

– А мне что же?

– А, так вы просите еще и себе?

– Я гордился бы местом, полученным от щедрот вашего величества.

– А какое место желаете?

– Хоть коменданта в Броне. Мне всегда хотелось быть комендантом.

– Согласна.

– В таком случае дело улажено, кроме одной маленькой бумажки.

– Какой?

– Не угодно ли вам подписать эту бумагу, которую я уже приготовил в надежде, что услуги мои будут приняты милостиво?

– А что это за бумага?

– Извольте прочитать.

Ловко округлив руку и почтительно преклонив колено, Ковиньяк подал бумагу.

Королева прочла:

«Если я вступлю без выстрела в Вер, то обязуюсь выплатить капитану Ковиньяку семьдесят пять тысяч ливров и назначить его комендантом крепости Брон».

– Это значит, – сказала королева, удерживая гнев, – это значит, что капитан Ковиньяк не вполне доверяет нашему слову и хочет иметь акт?

– В важных делах акты являются необходимостью, – сказал Ковиньяк с поклоном. – Старинная пословица гласит: Verba volant, то есть слова улетают, а у меня уже и так многое улетело.

– Дерзкий! – вскричала королева. – Ступайте!

– Уйду, ваше величество, – отвечал Ковиньяк, – но вы не возьмете Вера.

И в этот раз капитан повторил маневр, который так хорошо удался ему в первый раз, то есть повернулся и пошел к двери. Но королева очень рассердилась и уже не воротила его.

Ковиньяк вышел.

– Взять его! – сказала королева.

Гито пошел исполнять приказание.

– Позвольте, ваше величество, – сказал Мазарини, – мне кажется, вы напрасно предаетесь первому порыву гнева.

– Почему вы так думаете?

– Потому что, мне кажется, этот человек будет вам нужен, и если ваше величество обидит его теперь, то после надобно будет заплатить ему вдвое.

– Хорошо, – отвечала королева, – ему заплатят, сколько будет нужно, а теперь не выпускать его из виду.

– А, это совсем другое дело, и я первый готов похвалить вашу осторожность.

– Гито, посмотрите, где он, – сказала королева.

Гито вышел и через полчаса вернулся.

– Что же? – спросила Анна Австрийская. – Где он?

– Ваше величество, можете быть совершенно спокойны, – отвечал Гито, – капитан вовсе не думает уйти. Я собрал справки: он живет очень близко отсюда, в гостинице трактирщика Бискарро.

– Он туда и ушел?

– Никак нет, ваше величество, он стоит на горе и смотрит на приготовления маршала де ла Мельере к осаде. Кажется, это очень занимает его.

– А наша армия?