скачать книгу бесплатно
– Нас будет только трое, из них один раненый, да ещё юноша, почти ребёнок, – размышлял Атос, – а всё-таки скажут, что нас дралось четверо.
– Да. Но отступить?.. – воскликнул Портос.
– Это невозможно, – сказал Атос.
Д’Артаньян понял их нерешительность.
– Господа, испытайте меня, – сказал он, – и клянусь честью, что не уйду отсюда, если мы будем побеждены!
– Как вас зовут, юный храбрец? – сказал Атос.
– Д’Артаньян, милостивый государь.
– Итак, Атос, Портос, Арамис и д’Артаньян, вперёд! – крикнул Атос.
– Что же, господа, решаетесь вы, наконец? – крикнул в третий раз Жюссак.
– Мы готовы, господа! – сказал Атос.
– К чему вы пришли? – спросил Жюссак.
– Мы будем иметь честь напасть на вас, – отвечал Арамис, приподняв шляпу одной рукой и вынув шпагу другой.
– А, так вы сопротивляетесь! – вскричал Жюссак.
– Чёрт возьми! Это вас удивляет?
И девять сражающихся бросились друг на друга с яростью, которая, однако, не исключала известной системы.
Атос взял на себя некоего Каюзака, любимца кардинала, Портос – Бикара, а Арамис сражался против двоих.
Д’Артаньян же оказался лицом к лицу с самим Жюссаком.
Сердце молодого гасконца билось так, будто хотело разорвать грудь, но не от страха, боже сохрани, у него не было и тени страха, но от азарта борьбы. Он дрался, как разъярённый тигр, обходя раз десять вокруг противника, раз двадцать меняя защиту и местоположение. Жюссак был, как тогда утверждали, жаден до клинка и весьма опытен. Но он с величайшим трудом защищался против лёгкого и проворного соперника, который то и дело отступал от принятых правил, нападал неожиданно со всех сторон и вместе с тем защищался как человек, питающий величайшее уважение к собственной коже.
Наконец эта борьба стала выводить Жюссака из терпения. Взбешённый таким сопротивлением со стороны какого-то мальчишки, он разгорячился и начал делать ошибки. Д’Артаньян, который, не имея особой практики, отлично знал теорию, удвоил быстроту.
Жюссак, желая поскорее закончить, нанёс противнику стремительный удар, сделав глубокий выпад. Но д’Артаньян ловко парировал удар и, пока Жюссак поднимался, проскользнул, как змея, под его шпагой и проколол его насквозь. Жюссак упал как подкошенный.
Тогда д’Артаньян бросил быстрый и встревоженный взгляд на поле сражения.
Арамис уже поразил одного противника, но другой сильно теснил его. И всё же Арамис был ещё в хорошем положении и мог защищаться.
Бикара и Портос оба ранили друг друга; у Портоса проколота была рука, а у Бикара – нога; но обе раны были лёгкие, и они продолжали драться с ещё большим ожесточением.
Атос, вновь раненный Каюзаком, заметно бледнел всё больше, но не отступал ни на шаг; он только переменил руку и дрался теперь левой.
Д’Артаньян, по законам дуэли того времени, мог прийти кому-нибудь на помощь. Пока он искал глазами, кто из товарищей в нём нуждается, он встретил взгляд Атоса; взгляд этот был в величайшей степени красноречив. Атос скорее умер бы, нежели позвал на помощь, но он мог смотреть и взором просить о поддержке. Д’Артаньян понял это и подскочил к Каюзаку сбоку, крича:
– Ко мне, господин гвардеец, я вас убью!
Каюзак повернулся, и кстати: Атос, поддерживаемый одним лишь мужеством, пал на одно колено.
– Чёрт возьми, – крикнул он д’Артаньяну, – не убивайте его, молодой человек, я вас прошу! У меня старое дело с ним, которое надобно покончить, когда я вылечусь и буду в силах. Обезоружьте его только, выбейте у него шпагу. Вот так! Хорошо, очень хорошо!
Это восклицание вызвала у Атоса шпага Каюзака, которая отлетела на двадцать шагов. Д’Артаньян и Каюзак оба бросились – один чтоб поднять её, другой – чтоб завладеть ею. Д’Артаньян, более проворный, добежал первый и наступил на неё ногой.
Каюзак подбежал к тому гвардейцу, которого сразил Арамис, схватил его шпагу и хотел возвратиться к д’Артаньяну. Но на дороге встретил Атоса, который во время короткого отдыха, предложенного д’Артаньяном, перевёл дух и, опасаясь, чтобы д’Артаньян не убил его врага, хотел возобновить бой.
Д’Артаньян понял, что помешать этому – значило бы обидеть Атоса; и в самом деле, несколько секунд спустя Каюзак упал с проколотым горлом.
В ту же минуту Арамис, приставив шпагу к груди упавшего противника, заставил его просить о пощаде.
Оставались Портос и Бикара. Портос непрерывно паясничал, спрашивал у Бикара, который час, поздравлял его с ротою, которую брат его получил в Наварском полку, но при всех насмешках ему было не легче: Бикара был из тех железных людей, которые падают только мёртвые.
Но надо было завершать бой. В любую минуту могла появиться стража и забрать всех сражавшихся, раненых и не раненых, роялистов и сторонников кардинала. Атос, Арамис и д’Артаньян окружили Бикара и требовали, чтоб он сдался. Хоть и один против всех и с проколотой ногой, Бикара не соглашался, но Жюссак, приподнявшись на локте, кричал, чтобы он сдался. Бикара был гасконец, как и д’Артаньян; он притворился оглушённым и только засмеялся, а между двумя выпадами нашёл время указать концом шпаги место на земле.
– Здесь, – сказал он, пародируя слова из Библии, – здесь умрёт Бикара, один из тех, которые с Ним.
– Но их же четверо против тебя! Сдайся, приказываю тебе!
– А, если ты приказываешь, то это другое дело, – сказал Бикара, – ты мой бригадир, я должен повиноваться. – И, сделав скачок назад, он переломил свою шпагу о колено, чтобы не отдать её, бросил обломки за монастырскую стену и скрестил руки, насвистывая какую-то кардинальскую песню.
Мужество всегда уважается, даже если это мужество врага. мушкетёры салютовали Бикара своими шпагами и вложили их в ножны. Д’Артаньян сделал то же. Затем с помощью Бикара, который один остался на ногах, он снёс на паперть монастыря Жюссака, Каюзака и того из противников Арамиса, который был только ранен. Четвёртый, как мы уже сказали, был убит. Потом они позвонили в колокол и, унося с собою четыре шпаги из пяти, отправились, не помня себя от радости, к дому господина де Тревиля.
Они шли обнявшись, занимая всю ширину улицы, останавливая всякого встречавшегося им мушкетёра, так что наконец образовалось триумфальное шествие. Сердце д’Артаньяна трепетало от восторга, он шёл между Атосом и Портосом, нежно их обнимая.
– Если я ещё не мушкетёр, – сказал он новым друзьям своим, переступая через порог дома господина де Тревиля, – то по крайней мере я принят в ученики, не правда ли?
Глава VI
Его величество король Людовик XIII
Об этой истории ходило много разговоров. Де Тревиль громко бранил своих мушкетёров, а втихомолку поздравлял их. Но так как надо было немедленно известить короля о случившемся, то де Тревиль поторопился явиться в Лувр. Он, однако, опоздал: король заперся с кардиналом, и господину де Тревилю сказали, что король занят и сейчас не может его принять. Вечером де Тревиль явился к тому времени, когда король обычно играл в карты. Король выигрывал, и так как его величество был очень скуп, то он был в отличном расположении духа. Увидев издали де Тревиля, король крикнул ему:
– Пожалуйте сюда, господин капитан, пожалуйте, я должен вас побранить. Знаете ли вы, что кардинал жаловался мне на ваших мушкетёров, и с таким жаром, что к вечеру он даже захворал. Да ведь ваши мушкетёры настоящие черти, висельники!
– Нет, государь, – отвечал де Тревиль, сразу поняв, какой оборот принимает дело, – нет, напротив, это добрые ребята, кроткие, как агнцы, и я ручаюсь, что у них одно желание: обнажать шпаги не иначе как для службы вашему величеству. Но что делать? Гвардейцы господина кардинала вечно задирают их, и ради чести полка бедные молодые люди вынуждены защищаться.
– Вы только послушайте господина де Тревиля, только послушайте! Можно подумать, что он говорит о каких-нибудь монахах! Право, любезный капитан, мне хочется отнять у вас патент и передать его девице де Шемро, которой я обещал аббатство. Но не рассчитывайте, чтобы я вам поверил на слово. Меня называют Людовиком Справедливым, господин де Тревиль, и вот мы сейчас увидим…
– Именно потому, что я полагаюсь на эту справедливость, я буду терпеливо и спокойно ожидать решения вашего величества.
– Подождите же, господин капитан, подождите, – проговорил король, – я вас не заставлю долго ждать.
Действительно, счастье переменилось, и король, видя, что его выигрыш начинает таять, был рад случаю оставить игру. Немного погодя он встал и положил в карман деньги, лежавшие перед ним, значительная часть которых была им выиграна.
– Ле Вьевиль, – сказал он, – займите моё место, мне надобно поговорить с господином де Тревилем о важном деле! Да! У меня было восемьдесят луидоров; поставьте ту же сумму, чтобы проигравшие не могли жаловаться. Справедливость прежде всего!
Потом, обращаясь к де Тревилю и направляясь с ним к окну, он продолжал:
– Итак, сударь, вы говорите, что это гвардейцы его высокопреосвященства задели ваших мушкетёров?
– Да, ваше величество, как и всегда.
– А как дело началось? Вы знаете, любезный капитан, судья должен выслушать обе стороны.
– Ах, боже мой, самым простым и естественным образом. Трое из лучших моих солдат, имена которых известны вашему величеству и преданностью которых вы изволили неоднократно быть довольны и которые, могу уверить ваше величество, весьма усердны в службе, трое лучших солдат моих, господа Атос, Портос и Арамис, отправились прогуляться с молодым гасконским дворянином, которого я им отрекомендовал вчера утром. Прогулка эта должна была состояться в Сен-Жермене, кажется. Они условились встретиться у Кармелиток, как вдруг там же появились господа де Жюссак, Каюзак, Бикара и ещё два гвардейца, которые пришли туда такой многочисленной компанией, очевидно, не без дурного умысла нарушить существующий указ.
– А, а! В самом деле, – воскликнул король, – они, вероятно, пришли туда, чтобы самим драться на дуэли.
– Я их не обвиняю, государь, но предоставляю вашему величеству судить, зачем могут являться пять вооружённых человек в столь пустынное место, как окрестности монастыря Кармелиток.
– Вы правы, Тревиль, вы правы.
– Увидев моих мушкетёров, они переменили своё намерение и забыли свою личную вражду ради вражды полковой. Вашему величеству известно, что мушкетёры, повинующиеся королю, и только королю, – исконные враги гвардейцев, повинующихся господину кардиналу.
– Да, Тревиль, да, – печально сказал король, – и это весьма грустно, поверьте, видеть во Франции две партии, две головы у королевства. Но всему этому наступит конец, Тревиль, наступит конец. Так вы говорите, что гвардейцы задели мушкетёров?
– Я говорю, что, вероятно, дело случилось так, но не присягну в этом. Вашему величеству известно, как трудно бывает узнать истину, и разве только обладая чудесною прозорливостью, за которую Людовик XIII прозван Справедливым…
– Вы правы, Тревиль; но ваши мушкетёры были не одни, с ними был юноша, почти ребёнок.
– Да, государь, и один раненый; так что три королевских мушкетёра – из них один раненый – и, как вы говорите, ребёнок не только устояли против пятерых самых отчаянных гвардейцев господина кардинала, но и уложили четверых из них на месте.
– Да ведь это победа! – воскликнул восхищённый король. – Полная победа!
– Да, государь, столь же полная, как при Сэ.
– Четыре человека, в том числе один раненый и один почти ребёнок, говорите вы?
– Едва достигший юношеских лет. В этом случае он вёл себя так превосходно, что я беру на себя смелость рекомендовать его вашему величеству.
– Как зовут его?
– Д’Артаньян, ваше величество: он сын одного из давних моих друзей, сын человека, который с блаженной памяти родителем вашего величества участвовал в войне добровольцем.
– И вы говорите, что он хорошо показал себя, этот молодой человек? Расскажите поподробнее, Тревиль. Вы знаете, как я люблю рассказы о войнах и сражениях.
При этих словах Людовик XIII гордо покрутил ус и упёрся рукою в бок.
– Государь, – продолжал де Тревиль, – как я уже сказал вашему величеству, этот д’Артаньян почти ребёнок, а так как он не имеет чести состоять в мушкетёрах, то был в партикулярном платье. Гвардейцы господина кардинала, видя его юный возраст, а также то, что он не принадлежит к полку, просили его удалиться, прежде чем они нападут.
– Так вот как было, Тревиль, – прервал капитана король, – напали-то, значит, они.
– Точно так, ваше величество. Следовательно, на этот счёт уже не остаётся сомнений. Итак, они просили его удалиться, но он отвечал, что он сердцем мушкетёр и всецело предан вашему величеству и что он остаётся с господами мушкетёрами.
– Славный молодой человек! – прошептал король.
– И действительно, он остался с ними. И в его лице ваше величество имеет столь прекрасного воина, что это ему господин де Жюссак обязан своей ужасной раной, которая привела в бешенство господина кардинала.
– Это он ранил Жюссака? – воскликнул король. – Он, ребёнок! Тревиль, это невозможно.
– Это было так, как я имел честь доложить вашему величеству.
– Жюссак – один из лучших фехтовальщиков королевства!
– Да, государь! И он встретил достойного противника.
– Я хочу видеть этого молодого человека, Тревиль, я хочу его видеть, и если для него можно что-нибудь сделать, то мы этим займёмся.
– Когда вашему величеству угодно будет принять его?
– Завтра в полдень, Тревиль.
– Привести его одного?
– Нет, приведите мне всех четверых. Я хочу их поблагодарить всех вместе. Преданных людей теперь нечасто встретишь, Тревиль, и преданность должна быть вознаграждена.
– В полдень мы будем в Лувре, ваше величество.
– Ах да! С малого подъезда, Тревиль, с малого подъезда. Не нужно, чтобы кардинал знал…
– Да, ваше величество.
– Вы понимаете, Тревиль, закон всегда закон, ведь дуэли как-никак запрещены.
– Но эта стычка, государь, совершенно не подходит под условия обыкновенной дуэли. И доказательством служит то, что их было пятеро гвардейцев против трёх моих мушкетёров и господина д’Артаньяна.
– Это верно, – сказал король, – но всё равно, Тревиль, приходите всё-таки с малого подъезда.
Тревиль улыбнулся. Но так как он и без того достиг весьма многого, восстановив питомца против опекуна, то он почтительно поклонился королю и с его дозволения удалился. В тот же вечер три мушкетёра были уведомлены о чести, их ожидавшей. Но так как короля они знали уже давно, то это приглашение их не слишком взволновало. Но д’Артаньян, со своим гасконским воображением, видел в нём залог своего будущего счастья, и всю ночь ему грезились золотые сны. Поэтому в восемь часов утра он уже был у Атоса.
Д’Артаньян застал мушкетёра уже одетым и готовым к выходу. Так как у короля надо было быть только в полдень, то он сговорился с Портосом и Арамисом отправиться играть в мяч вблизи Люксембургских конюшен. Атос предложил д’Артаньяну отправиться вместе с ним. Д’Артаньян хоть и не знал этой игры, всё же принял предложение, не зная, чем себя занять от девяти без малого утра до полудня.
Портос и Арамис были уже на месте и играли между собою. Атос, весьма искусный во всех упражнениях, составил партию с д’Артаньяном и стал играть против них. Но при первом же движении, хоть он и играл левою рукою, он понял, что рана его недостаточно зажила для подобных упражнений. Д’Артаньян остался один и объявил, что он ещё слишком неопытен, чтобы играть по правилам, поэтому продолжали только кидать мячи, не считая очков. Но один из мячей, пущенных геркулесовской рукой Портоса, пролетел в такой опасной близости от лица д’Артаньяна, что тот подумал, что если бы мяч не пролетел мимо, а попал ему в лицо, аудиенция, вероятно, не могла бы состояться, ибо невозможно было бы в таком состоянии явиться к королю. А так как, по его гасконскому воображению, от этой аудиенции зависела вся его будущность, д’Артаньян учтиво поклонился Портосу и Арамису, сказав, что примется за игру только тогда, когда почувствует себя достаточно искусным, чтобы противостоять им. С этими словами он отошёл за верёвку и присоединился к зрителям.
К несчастью д’Артаньяна, среди зрителей находился один из гвардейцев кардинала, который, разгорячённый вчерашним поражением своих товарищей, дал себе слово при первом же случае отомстить за них. Полагая, что случай этот удачно представился, он обратился к своему соседу:
– Неудивительно, что этот молодой человек испугался мяча: это, наверное, ученик мушкетёров.
Д’Артаньян стремительно обернулся, словно его укусила змея, и посмотрел прямо в глаза гвардейцу, произнёсшему эти обидные слова.
– Смотрите на меня сколько хотите, милейший, – сказал гвардеец, – я сказал то, что хотел сказать.
– А так как сказанное вами вполне ясно и не нуждается в разъяснении, – отвечал вполголоса д’Артаньян, – то я вас попрошу последовать за мною.
– И когда же? – спросил гвардеец с тем же насмешливым видом.
