Извините

Еле мерцая в реальности, тело, поглощенное пламенем, издавало невыносимо сладкий аромат. Пожар объял простыни, тянулся языками пламени дальше, распространяясь повсюду. Тело билось в конвульсиях, растворяясь и пропадая в моих руках, утаскивая и меня за собой. Всё стало неподвластным, и я задействовал автоматически, привычно проваливаясь в тёмное ничто.

Тогда всё прекрасное было в моих руках. Силуэтом, образом пылало на губах, в ладонях. Пылало и взрывалось, не выдерживая, но разгоралось снова. Живое, трепещущее тело запечатлевало себя в моём сознании лишь бликами, разорванными картинками, не отдавая себя полностью.

Я судорожно хватал это, стараясь ничего не упустить, но прекрасное ускользает, не поддаваясь моей власти. Всегда не полностью, никогда абсолютно. Но напряжение единого пространства проходит через меня долгой горячей нотой. То, что я всегда помню, вызывая любой ночью с пугающе-странной зависимостью.

*****

Проснулся из-за сна о какой-то девушке. Там знал её, любил, наверное. Так чувствовал.

В огромном зале было много людей. Они сидели за партами по кругу, как в аудитории бывает, а я стоял в середине зала. Долго ничего не происходило. Все молча пронзали меня глазами, будто застыли. Был виновен. Не знаю, за что, но помню точно эти ощущения – вина, стыд и тревожное ожидание. Терзался ими долго, а люди не двигались и всё смотрели и смотрели.

Потом, помню, резко раздался голос. Властный, мощный. Назвал моё имя. Обратился на звук – там был седой мужчина. Сказал, что оглашает приговор. Тогда все люди вдруг задвигались, заёрзали на скамьях и одновременно, как механизм, встали. Прозвучал вердикт – её конфискуют. Помню, умолял не делать этого, но им было всё равно. На меня не обращали внимания.

– Слышишь?

– А?

– Встань, говорю, ты на кофте моей лежишь.

– Извиняюсь, держи.

Так вот. Они сделали вид, будто меня больше нет, будто в середине зала находится лишь пустота. Потом в момент все исчезли. А я всё стоял и стоял в этом зале пустом. Долго был страх. Дальше помню, как уже во всеоружии лечу куда-то, полный решимости.

– Можешь куда-нибудь с дивана пересесть? Надо обратно сложить.

– Окей.

В общем, чувствовал, что лечу, хотя вокруг было темно. Потом темнота ушла и показался голубой цвет. Всё сине-голубое. Понял, что это вода. Посреди воды оказался. Потом снова летел, снова темнота, и снова она раздвинулась. Тогда увидел лаву. Оказался посреди лавы. Сейчас странно это понимать, но во сне это не удивляло и не смущало. Помню мучительное ожидание. Всё искал и искал. Таких пейзажей ещё много приходило из темноты. Разных цветов.

– Ты идёшь?

– Куда?

– Ну, не знаю. Куда тебе надо?

– Да никуда вроде.

– Ну, сиди. Ладно, я пошёл. Там твои вещи.

– Ага. Стой, а пиво тут есть?

– Не знаю, спроси у девочек, кто там хозяйка. Давай.

Ладно, потом. Так вот. Помню, остановились эти перемещения, когда разразился лес перед глазами. Тогда даже пошёл шагом. Много шёл, лес всё не кончался. Потом открылись какие-то остатки старых домов, холмы. Бродил по ним долго, как по лабиринту. А потом наткнулся на неё, откуда ни возьмись. Она сидела на небольшом холмике спиной ко мне, смотрела вдаль. Ринулся к ней, как сумасшедший, но почему-то приближался медленно, будто увяз. Напрягался, изо всех сил перебирая ногами, но всё равно как-то медленно передвигался. Потом будто вырвался из того, что меня держало, и резко прыгнул. Скачок – допрыгнул до неё.

Помню, почувствовал счастье необъемлемое. Хотел сказать ей слова, которые носил в голове весь сон, пока искал. «В какой реальности я бы ни оказался, если там я найду спасительную тебя…». Что-то такое. В общем, должен был это сказать, но почему-то не мог. А она медленно поворачивалась ко мне. Пытался собраться, преодолевая бурю эмоций, но торопился, пока она полностью не повернулась, сказать это. Помню, это было важнее жизни. Но не успел. В момент, когда почти увидел лицо, когда звук готов был сорваться, сон оборвался.

– Ты собираешься куда-нибудь?

– А?

– Домой не собираешься?

– Могу. Есть пиво? И пойду.

– Ладно, принесу, а ты пока вещи забери из спальни.

– Окей.

Пока нагибался, собирая вещи по комнате, думал, что голова сейчас оторвётся и покатится сама по себе. И обратно уже не вернется, раз хозяин с ней так. Что за район вообще? На такси, наверное, доехали. И этих будто в первый раз вижу. Хотя этот же тут был.

– Вот, держи. И мусор захвати, я его у двери поставила.

– Ладно. Стоп, пиво-то открой.

– Давай.

Где-то я её видел. А!

– Спасибо, красавица. Ну, увидимся!

– Ещё бы! Давай уже, мне собираться надо.

*****

– Здравствуйте. А вот этот поезд, что дешевле, он надолго больше едет? Намного больше? Дольше.

– Да минут на 20.

– Спасибо!

Уснул по дороге, а конечную станцию не разобрал – непонятно говорил динамик. Но не имело значения наименование места. Вышел и огляделся в поиске магазина. Пиво было на исходе, а заправиться всегда необходимо. Ничего не увидел и спросил у человека. Тот указал путь к пиву. Так я приобрёл его снова.

Дальше направился к воде. Посмотрел на противоположный берег, но не смог ничего увидеть, так как солнце светило с двух сторон – от неба и от воды. Поэтому подставил одну ладонь к солнцу небесному тыльной стороной, а к солнцу водяному – внутреннюю сторону другой ладони. Одновременно. Отразил свет верхний в свет нижний, и его, переработанного в двух этапах, принял в себя. Получился просвет между двумя ладонями, и смог увидеть тот берег.

Рядом расположилось кладбище – направился туда. Тогда каждый листик тянулся ко мне, излучал свой запах, дарил свою живительную энергию. Был счастлив, хотя бы их было много, а я расщеплялся, размножался. Но это было счастливым умножением, потому что – безопасным.

Солнечный свет озарял всё вокруг. Кроны деревьев под нежными лучами блаженно раскидывали свои ветви, купаясь в долгожданном тепле. Реки стремились в путь, оживая, и рыбы выпрыгивали из недр потока, чтобы греющий свет благословил их. Травы распрямлялись, вытягиваясь навстречу теплу, не боясь уже ни подошв человеческих, ни колёс машинных. Солнце объединило нас в любви своей, охватив всё сущее.

Вокруг – блестящие точки, означая жизнь, означая стремление к движению. И я – с ними. Паутинки электрического тока распределялись в закрытых глазах, насыщая пространство энергией. А снаружи солнце светило как могло, на всю мощь, присущую ему в это время. Принимал его дары, был благодарен, шёл дальше.

Миры расцветали передо мной, оцвечивая памятные камни, лица на них. Лица красивые, лица отдыхающие. Тогда лёг рядом с ними, в надежде остановить мгновение, и на миг остановил.

Но пиво кончалось, и приходилось идти дальше. Здесь понял, что, если бы остался тут навсегда, наличие алкоголя стало бы моим единственным волнением, единственной проблемой.

Впереди обнаружилось поле, усеянное чем-то высоким и замечательным. Сперва направился окунуться в это.

Ветер здесь встречает всех входящих свежестью, принося с собой запахи, рисуя образы цветов и деревьев, запуская цепочки воспоминаний, жонглируя миллионами событий в таких восприимчивых человеческих головах. Не щадит и меня, помещая моё сейчас-мгновение в определённую точку времени и пространства и не позволяя остаться вне их, не разрешая бессмертие. Может быть, только в своем присутствии оставит меня навсегда, сохранит в хаосе своей вселенной. Такой же сумасшедшей вселенной, как и его мощные порывы, что охватывают любые время и пространство.

На этот раз он подарил мне незнакомый запах, прочно поместив его в мою голову, связав его с местом, на котором стою, и временем, которое ощущается. Тогда отчётливо чувствовал, как строятся звенья ассоциаций, как связываются воедино детали, как запускаются механизмы запоминания. Послушно воспринимая все эти процессы, взял себя в руки и собрался, чтобы и физически зафункционировать тоже.

Подошёл к началу поля, стесняясь желанием нырнуть, нарушить, но отдался чему-то могучему, всепоглощающему. Всем собой побежал по нему, уронившись в середине, – и будто нет конца счастью. Будто рад не видеть выход из него. Прекрасное размягчило – и зарылся в поле лицом. Слишком далек исход. Разрешение лежит спустя километры земли, спустя тысячи жучков и миллионы стебельков – я был далеко. И навсегда бы остался, но что-то движет мной.

После всех клятв в любви и верности, после сотен вдохов грусти и выдохов тоски, что-то неподвластное вырывает меня из нежных рук и толкает дальше. Конвой этот неотступно следует за мной, или я – за ним. Извинился и распрощался, обещая прийти снова.

Раздумывая и горюя, направился к магазину, чья серая коробка виднелась вдалеке. Облезлое здание одиноко стояло среди широких просторов, будто грустью отшпатлёваны его стены, будто тоской и отчаянием пропитаны его блоки.

– Эй!

– А!

– Садись!

Ввалился в машину, протолкнув собой содержимое вглубь. Составляющими оказались три девушки и три парня с учетом водителя. Окликнувшая сидела через девушку от меня, рядом с парнем, у которого на коленях была еще одна девушка. Она посадила к себе на колени нас разделяющую, и сзади стало просторнее. Как раз, чтоб заимел возможность достать из-под себя рюкзак и глотнуть пива.

– Что пьешь?

– Пиво.

– Дашь?

– Допивай.

Мы выехали за поля и двигались по прямой дороге среди леса. Оранжевый след уходящего солнца тускнел с каждой минутой.

– Фу!

– А?

– Как моча!

– Да нормально. Как пиво.

Вытащила из-под ног бутылку.

– На, пей.

– Не, я сначала пиво.

– Да не стесняйся.

– Не стесняюсь. Едем-то куда?

Не ответила, дав отозваться водителю.

– В лес.

– А.

Снаружи уже почти ничего не было видно. Тёмно-жёлтое проявлялось временами среди стены деревьев, теряясь в густой листве. Водитель включил музыку. Сначала тихо, пролистывая плейлист, а когда нашел то, что искал, сделал очень громко.

Пиво допил, отметив, что музыку он включил нежелательную. Такого рода звуки – низкие, чёткие и равномерно повторяющиеся – пугают. Слов не ожидалось, поэтому был вынужден фокусироваться на звуках. Никуда было не деться от них.

Протянул руку к знакомой, и она вложила в нее стекляшку. Потом протянула бутылку с водой. Открыл первую, открыл вторую. Пробки сложил соответственно – на левой и правой коленях. Сделал пару глотков первого, потом два-три – второго. Не понял, что это. Точно не водка. Ладно. Закрыл все и положил себе под ноги. Потом подумал, что, может быть, и она хочет выпить, и посмотрел на нее.

Прядки вьются тёмные, светлые – красиво. Она наблюдала за мной, улыбаясь. Я тоже улыбнулся, потом сделал вопросительное лицо, вынимая бутылки, и она ответила протянутой рукой. Передал ей эликсир. Девушка на коленях отозвалась на движение, коротко взглянула на нас и снова отвернулась, продолжая всматриваться в темноту за окном.

Вернулся к знакомой и заметил, что из-за препятствия на коленях она не может убрать пробки. Бросился ей помогать, но девушка уже сама обратила на неё внимание, открутила пробки и оставила их в своих руках. Знакомая проделала привычную операцию, и девушка вернула пробки на место, отобрав бутылки и передав их вперед.

Довольная знакомая засияла мне в лицо и окутала мою руку своей. Видел, что она хотела бы что-то сказать, но мы понимали, что перезвучивать музыку будет не интимно, потому что все обратят на нас свой слух, и наша идиллия завершится.

Спустя несколько минут мы повернули с прямой дороги в гущу деревьев. Кувыркаясь по кочкам, медленно продвигались вглубь леса. Знакомая убрала руку, чтоб поддерживать девушку на коленях, а я уцепился за дверную ручку, чтоб их не прижимать.

Мы выехали на ровную поверхность. Следующей командой было выходить с вещами. Знакомая вынула из багажника рюкзак, нащупала меня в темноте и взяла за руку. Двинулись за остальными.

Шли, разглядывая массу звезд на чистом небе. Почувствовали, что увязаем, и синхронно опустили головы – песок. Предположил, что необходимы ветки и палки для костра. Молча вернув руку себе, отправился в темноту.

Ориентировался с помощью луны, отмечая очертания деревянной стены леса. Отголоски звучали приглушенно в наступившем тумане, но ещё достаточно различимо, чтобы вернуться. Приблизившись к деревьям, ощупывал ветви в поисках сухого. Наконец, спустя оцарапанное лицо, добрался руками до ствола. Отломал нижние сучья, потом подобрал упавшие. Собрал всё в кучу, сгрёб и возвратился по звукам.

Огонь они уже добыли и сидели, полукругом опоясывая костёр. Сбросил найденную охапку в паре метров от огня и занял место с краю полумесяца, рядом со знакомой. В абсолютной тишине по очереди перемещались бутылки, которых я застал как раз в руках знакомой. Выпил, как все, и посмотрел на них, ожидая команды отложить бутылки или встать и, пройдя полуокружность, передать их снова в начало. Но никто не смотрел на меня. Их взгляды были прикованы к костру, а на лицах читалась озадаченность чем-то, будто все они единым разумом молча что-то решали.

Поместил бутылки в песок и решил приорганизоваться к их деятельности – стал тоже смотреть в огонь.

Спустя некоторое время крайний с другой стороны – тот самый водитель – встал и направился к машине. Вернулся с охапкой бутылок в сопровождении той же громкой музыки из машины. Раздал всем на руки по стекляшке, воткнул в песок двухлитровые пластики сладкой воды и приземлился на прежнее место. Все синхронно выпили.

*****

Окружённый огонь искал выхода. Не в силах выйти за рамки, обозначенные кирпичами, он с яростью запылал высоко в небо. Как по команде, все люди загорелись – заплясали, запрыгали, забегали вокруг костра.

Она подхватила меня и затащила в этот бешеный поток, кружа нашими телами во всеобщем хаосе. Небо смазалось со звездами и луной, поплыло в глазах, и все заблестело, замерцало, будто снова закончилось.

Тогда она остановила наши тела, вытащив из дикого хоровода племени. Глаза её горели сильнее огня – я знал этот пожар. Был готов броситься на неё, но она оказалась быстрее. Мы упали на песок и слились в безумии огня. Обожал её, не помня себя, поглощал тело, но она вдруг вырвалась и убежала. Ринулся за ней, чтоб не потерять, но она снова оказалась быстрее.

Настиг её у гремящей машины и опешил – в одной руке её был пистолет, а в другой – бутылка. Растерянный, не понимал, что от меня требуется. Сгорал, хотел лишь впитать и поглотить её, потом умереть и исчезнуть. Тогда она протянула пистолет, и я взял его. Она отошла и поставила бутылку себе на голову, и я прицелился. Её глаза блестели ярче костра, ярче луны и всех звёзд. Они этого хотели. И я выстрелил.

Тогда выстрел оглушил гремящую музыку и мир остановился. Мгновение – и она, лишившись шанса на спасение, бросилась прочь, а я – за ней. Добежав до костра, она остановилась и прыгнула в мои объятья. Сдалась, и я ждал этого. Бросилась, раздирая плоть зубами, царапая кожу ногтями, в ярости за то, что не подарил ей избавления. И я вцепился в неё так же, терзая тело, выжимая душу.

Сознание ломалось, конечности не контролировались. Всё пропало, и всё обнажилось. Помню луну, мерцающую отрезками, и языки костра, обжигающие кожу. Песок в слезящихся глазах. Давящее тело и трясущиеся ноги. Конвульсии. Всё.

*****

Держал за горло. Нет, уйди! Плохо. Бросил. На темную простынь. Ты выращивала цветы, Господи. Хотеть это ртом. Прячь горло, хватит! Не могла не согласиться. В деревне из печи, на деревьях вишня, а растут цветы. Я недостоин, помою сам, уберу. Не стоит за мной бегать. И что!? Я сам. Убирать на кладбище. Сейчас так могу помочь. На кладбище не вспоминать о горле. Застонать резко, одновременно, в унисон. Показатель. Душить? Как скажешь. Но не полностью, не до конца. Ладно. Не сказал, что боюсь. Потому что сумел бы. Случайно. Не владеем. Само. Ты собирала цветы когда-нибудь? Имею в виду. Рвала? Господи, помоги. Позвонить им, кому угодно. Пойти, найти. Ты сама положила руку туда. Тебе страшно, если? Палец к губам, палец дальше. Пальцами укладывают цветы, яблоки. Пальцами горсть земли на кладбище. Палец. Рот. Рука. Горло. Перепутано. Я? Не могу сажать цветы пальцами. Не этими. Оттуда. Если сначала перчатки, то можно трогать землю. Трогал грубо. И теперь он мерзко стоит рядом с цветами, но не дотрагивается. Ему нельзя. Хочешь сказать, ты не срывала цветы? Я срывал, но ты. И твои, и ваши все цветы. Но я не сажал их. Вокруг белые простыни, но алое заливает. Дашь мне с собой, я уберу алое, я знаю, как его убирать. Начала задыхаться. Птичье. От цветов красных дурею. Всегда страшно. Если очень быстро и сильно, и мне страшно. Задохнулась или нет. Я не знал. Вот бы не попались простыни с рисунком. Мне. Задушу цветы. Пятно красное, как бутон. Бросил на простынь. Не мог перейти мост через ручей, надо ждать взрослых. Если б волк, перешел бы. Упал в погреб, а если б не знал, что наверху есть цветы, и ты их сажаешь, а я мог бы сам собрать все с деревьев, но перед закатом слаб, главное было бы всё помыть и расфасовать по банкам, чтоб все могли бы есть, были сыты. По горло. Сама положила руку туда и на горло, и все клали, и я сжимал, а когда резкий стон, долгий, одновременный, это обо всем говорит. Показатель. Всех удовлетворял. Когда цветов не было больше, деревья сгнили с яблоками, и кормить мне нет кого. Не научился чинить крышу, сейчас уже дом утонул. Сто, тысяча дождей прошло, затопило всё. Протечка. Горло плюс пятно. Разорвал. И теперь могу накормить их. Господи, нет! Фу. Выпил все соки, всё моё, всё мне. На лице сладкое. Тебе тоже было. Всегда отдаюсь целиком. Рискнём, если ты сама. Вдруг. Кричи. В погреб упал, выбил зубы. Тоже кричал, тоже алое. Пятна на одежде, пятна на простыне. Зачем белая, если знаешь, что. Бутон. Роза не напрасно алая. Потом всегда горло. Так всем надо. И мне. Палец на губы, потом насаживаться. Не двигаться, сами выберут когда. Грубо насаживаются. Если на нож насадить сердце, то сразу смерть. Рука не сможет. Слабо? Может только туда лезть и на горло. Слабак просто. Всё, на что годится. Из бутона собрать сок. Впитать алый сок бутона. И простынь тоже. Собирал, пил, в себя вливал и всё сохранил внутри. Не закрывали шторы, фонарь светил и видел все простыни, разных цветов. Что видно из твоего окна? Какого? Того, в которое смотришь чаще всего. Не говори, что цветы. Бесконечные разноцветные простыни видел и я. Радугу всегда показывал, чтоб узрели и возрадовались, потому что всегда помогали, заботились, готовили, убирали. Не нужно, я сам. Я могу не есть. Не тратить на меня время! Я пью соки. Соки поглощать, разные, много вкусов, но все сладкие. Всё слаже и слаже, а однажды. Однажды приторно сладок, однажды убил? Нет. Ты сама сказала. Отовсюду из тела беру, ни капли, всё моё. Но не напился. Не могу напиться. Жажда есть всегда. Вокруг пустыня, а если оазис, то выпиваю всё, потому что вдруг? Вдруг конец. Ещё, ещё, Господи. Нет! Подожди, сначала пиво, потом горло. А моё горло? Может, давайте уже, наконец, моё горло! Фонарь видел и мне показал птичьи горлышки. Сказал, что как раз, чтоб обнять полностью рукой. Второй нащупать там. Или здесь. Не где угодно, а ждать, когда скажешь сама. Насаживаться гладко, грубо, медленно, жёстко. Одновременно сойтись в стоне нужно еще постараться. Показатель. Пусть льётся, я отмою. Простынь в красный горошек. Подожди. Сначала попробую тебя без меня. До смешения. Сок с пивом. Так никто не пьет. Фу. Свой не сладок. Гадок. Гадкого утенка достали из погреба без зубов, а цветы посажены. Чистыми руками, а мои в пятнах. Насиловал всех. Цветов больше не трогать. Только бутоны. Что там, их можно. Если скажут. Ты сама и говорила. Скажешь нет!? Соврёшь. Не могу обхватить своё горло. Не птичье. Не гладкое, а колючее, толстое, жёсткое, липкое, в пиве, что выливается изо рта и течет вниз. Горлышко надавить и пить, пить, пить. Бездонное. Всё слил, выжал в одну бочку. Воняет. Пропало. Бутоны вянут, а простыни не отстирываются. Тело растворяется. Соки с пивом, сладкое с соленым. Дурно. Теперь на кладбище с такими руками не пускают. Только если мертвого с мертвыми руками. Тогда уже не важно. Но не получается, если б я и мог. Но, слушай, извини! Что я могу сделать, скажи, пожалуйста!? Горло слишком жирное, руки слишком слабые. Помогите. Ты, господи, убери меня.

*****

Очнулся из-за звонка: знакомый звал встретиться. Деваться было некуда. Мёртвый, встал, подскочил, побежал.

Изрядно опьянев, пошли на сцену, что посреди площади. Включили музыку на телефоне на всю и танцевали. Иногда сталкивались конечностями, ударяя друг друга. Теряя равновесие, цеплялись ногами и руками, чтоб не упасть. От этого, раскачиваясь, набирали ещё большую скорость. Тогда тела уже не контролировались, сами по себе двигались в адском темпе, автономно. Сцены становилось недостаточно. То и дело кто-нибудь задевал края, порождая звук разрушения, но музыка всё лилась и лилась, и пляска не кончалась.

Шумная бесконечность длилась медленно. Вдруг услышали подъезжающую машину. Она очутилась синим цветом, и мы побежали. Когда пришли в себя, было тихо, и приговор прозвучал чёрным по белому:

– Слезами не отмыть.

И не прошу. Тени вокруг сгущались, краски тускнели.

– Пойдём поплаваем.

– Давай.

Даю. Шли с фонарём. Он освещал дорогу и образы по краям на периферии зрения. Тени выскакивали, пытаясь напасть незаметно. Хотя бы мы и не слышали рычания. Лай был, но далеко.

Мы всё приближались. В темноте осветили камыши и стали двигаться вдоль берега. Музыка утопала в чавканье грязи, ноги пропали во мраке болота, но мы всё искали.

Наконец, нашли чистое место, заполненное лодками. Решили залезть в одну из них. Выбирать стал я. По сердцу пришлась сине-чёрная, хотя затопленная, но длинная. Запрыгнули в неё и стали раскачивать. Понравилось.

Подумал, что можно лодку отцепить, а течение было достаточным, чтобы не спеша нестись куда-нибудь. Перешагивая через валяющегося знакомого, заметил, что он отключился на дне. Пусть отдыхает, наконец. Отцепил, и поплыли. Плыли бесконечно, спокойно и тихо. Плыли мимо кладбища, плыли мимо леса.

– Слезами не отмыть.

Соглашусь. Но кто собирается? Все спят. Лакея карают – лакею привычно. Он и плывёт себе, горя не знает. И я не знаю.

Камыши и водяная дорога открывали путь в бесконечность, в которой я буду плыть и плыть, а знакомый – спать и спать. Мы двигались вместе с луной. Половина её тела была закрыта. Так закрывает половину меня закатное солнце.

Может быть, – луна? Ведь мы похожи. А смотреть на тебя можно долго и безопасно. Ты совсем не слепишь, не делаешь больно.

К нашему слуху колыбельная для самых смиренных. А пока вытащил из-под тела знакомого рюкзак и выловил там пиво. Ещё довольно пива, достаточно для этого бесконечного лунного блюза.

*****

Очнулся и обнаружил своё тело выброшенным на берег. Блеклое солнце вступало в свои владения, не балуя тёплым светом, а наказывая слабым, тусклым. Видимо, за вчерашнюю луну. Девятый круг ожидает своей жертвы. Уже давно понял, что участь моя – смирение. Лакеям – смирение. В общем, ничего нового.

Под рассветными лучами обнаружилась зудящая кожа – то были муравьи, изучавшие новоявленный неопознанный объект на запах и вкус. Пробираясь сквозь леса волос головы, рук и ног, они стремились поскорее исследовать территорию потенциального места жительства. Оккупированным оказалось и пиво, воткнутое рядом в землю.

Тогда, приподняв локтями туловище, ненароком зачал хаос. Муравьи забесновались, потеряв почву под ногами, и бросились врассыпную, бессмысленно вытаптывая мою поверхность и прыгая вниз не глядя, как с тонущего корабля. Дал им немного времени на самостоятельные решения, потом спустил оставшихся заблудших на землю и выдвинулся.

*****

Открыл глаза и бросил взгляд в окно – пасмурно. Штор на моих окнах нет, потому что всегда нужно знать сразу, что происходит с солнцем. Сегодня с ним произошло несчастье – тучи взяли верх. Неудивительно.

Думаю, оно просто решило отдохнуть. В конце концов, видеться каждый день и подолгу – губительно для отношений. Одиночество всегда необходимо, особенно такому как солнце.

Да и я хорош. Купался в людях, пока не насытился, а потом, когда стало тошно, сразу о нём и вспомнил. Но всё же претензия зрела в моей голове, хотя бы и медленно и молчаливо, хотя бы и неподконтрольно моей воле. Жить день, когда он начинается с затянутого серым неба, – самоубийство. Оставался сон. Но так просто его не заполучить. Пьянеть совсем не хотелось, но нужно было ускорить время, поэтому залился.

Солнце не видит, так что не стыдно. Проводил, попрощался, закрыл дверь и со спокойной душой – и не смутился, не покраснел – стал забываться. Хорошо, что дома, и ничего не надо говорить, потому что это мерзко – издавать звуки речи. Но люди их требуют и вынуждают меня на самонасилие. Меня хотят определить, окрестить, впечатать в слово, вогнать в стойло рамок. Просто вынужден стать материей. Но я всё равно не с ними. Я – с солнцем. Оно молчит. Потому что и так всё понятно.