Извините

Вторая встреча и снова во мраке, снова в холоде. Дрожит, что-то пытается нащупать, что-то ищет. Жалкий вид. Никуда не годится.

*****

Я закрываю глаза и вижу: образ кротко подступается ко мне, любовно опускает руки на мои плечи, и мы парим в вальсе. Магия полёта на качелях – это сюрприз, это выигрышный билетик в мимолётное счастье. Музыка в ушах отбивала ритм эйфорических представлений. К блестящему небу и обратно. Раз-два-три.

Я останавливаю свою карусель, чтоб сделать пару глотков. Тогда что-то дёрнуло меня за плечо. Обернулся – человек. Яростно пытается что-то донести.

– Секунду.

Снимаю наушник.

– Ты чё, идиот!?

Почему идиот.

– Извините?

– Чё ты тут делаешь!? Я не могу уснуть уже два часа! Чё ты, конь, скрипишь мне среди ночи?

А, качели издавали звук.

– Так, надо смазать. Не я, так кто-нибудь другой будет качаться же.

– Ты чё, педик?

Почему педик.

Звёздочки в глазах – как в мультиках – слились со звёздами небесными – и я лежу на земле. Как долго это длилось – неизвестно. Но, когда пришёл в себя, было ещё темно. Только вот кошелька в рюкзаке уже не было. Кто-то разбогател на остатки той мелочи, которую я сегодня заработал. Наверное, тот человек. Хотя, может, у него там дети и всё такое. Хватит на пару пачек мороженого. Не то чтобы я такой милосердный или ещё что, но злости не было. Пиво осталось нетронутым, и, наверное, это сыграло роль. Роль в моем смирении. В общем, поблагодарил Бога – и залился.

*****

Шатаясь во мраке ночи, вдруг услышал какие-то голоса. Приглушённый звук, полу громко, полушёпотом. Остановился и еле дышал, чтоб не услышали и чтоб понять, что происходит и где. Определил, что звуки доносятся из-за угла, там, где должен оказаться подъезд, а пока определял, заметил, что они стали громче, возбуждённее.

Продолжал стоять и слушать, и дело дошло до того, что слова сделались уже различимыми. Не буду цитировать их – это неприятные слова, свидетельствующие о насильственном принуждении к контакту. Всё же колебался и не знал, как поступить. Имею в виду, непонятно, не привлекут ли к ответственности за вмешательство. Бывают разборки семейные, что выглядят абсолютно неадекватно со стороны, но для двух зачинателей это привычная бытовая ссора, которая ведётся, по их мнению, порядочно.

Пока пытался понять, как жертва расценивает этот конфликт, а, может, и желает – свобода превыше всего, и ограничения последней не допускаю – ситуация совсем накалилась, потому что прибавились звуки борьбы, звуки-междометия и звуки шаркающих ног по асфальту. И я стартанул.

Наощупь налетел на звук мужского голоса и стал мять его массу по-всякому, по-разному, чем попало. В общем, как петух. Руками, ногами и всем, чем выходило. Когда оно уже почти не двигалось, моментом встал, увидел девушку, и только она попыталась открыть рот и что-то сказать – не знаю что – ринулся бежать что есть сил. Потому что кто его знает, скажут «спасибо» или «ты чё». Мне это совсем не нужно было, и я ничего такого не планировал.

Самое ужасное было то, что потом, когда очнулся от бега, понял, что оставил там пиво. А еще и дождь пошел, поехал, полетел, и ветер задул, а я был легко одет. Не передать, как расстроился.

Ну, и что? Пришлось возвращаться на поле битвы. В режиме абсолютного стелса обогнул дом, вернулся в арку, где стоял и слушал, а оно там меня и ждало, пиво моё. Просто никуда не уходило и сидело, ручки сложив, ждало хозяина.

Стоял, радостный, и было так удивительно понимать, что полчаса назад так же стоял здесь, в такой же позе и со стольким же количеством пива в бутылке. И непонятно сделалось – это произошло или это придумано. Или просто дежавю. Может, в голове развернулся случай геройства всего-навсего, и делов-то. Неизвестно. Анонимы. В общем, глотнул пива от души и решил, что это совсем не важная информация и что анонимы пусть остаются анонимами себе на здоровье. Как им угодно.

Мокрый, обдуваемый ветром со всех сторон, спешил домой. Передвигался судорожно – тело тряслось от холода. Болело, где грудь, и не дышалось как положено. Скрючило, и распрямиться было невозможно. Наконец, дверь. Трясущимися руками еле вставил ключ и ввалился в квартиру. Бросил рюкзак около матраса – и пиво уже не надо – и бросился к шкафу. Сгреб в кучу все, что там было, упал на матрас и обкидался одеждой со всех сторон. Потом понял, что пальто мокрое, раскопался, снял это гребанное пальто и бросил в угол. Упал, окружился всеми этими тряпками и, наконец, отключился.

*****

Очнулся в куче белья. Отрылся, но долго не мог встать. Всего трясло, размог двигаться. Только лежал и лежал. Просто ждал, когда это закончится, когда это изменится. Пытался что-нибудь думать, но и это толком не выходило. Мысль застревала и повторялась пластинкой. Так и видел её то приближающейся, то отдаляющейся среди бесконечного шума в ушах. А к следующей переходить было трудно. Казалось, что не могу обдумать её как следует, как надо. Только раз за разом обмусоливая её единственную и так и сяк, со всех сторон крутя и вертя, рассматривая, успокаивал себя наигранно, будто додумал её должным образом. Знал, что обманываюсь, но только так получалось создавать хоть какое-то движение, хоть как-то пребывая динамичным. В общем, создавал видимость жизни. Занимался повседневностью.

Спустя сколько-то времени получилось держаться на коленях, и я пополз по квартире в поисках алкоголя. Тошнило от него, но понимал, что не выпить будет невыносимо для организма в таком состоянии.

Будто катался по кругу на бесконечной тошниловке. Потолок падал, пол проваливался, стены рушились, а я всё полз и полз среди пятен, огней, насекомых, пытаясь сосредоточить внимание на нужном предмете. Ни в спальне, ни в кухне ничего не было. Но нашлось в рюкзаке. Долго не получалось открыть пробку. И крутил её, и кусал. Получилось. Пока пытался пить, половину разлил на себя и на пол. Конечности протестовали в неповиновении, в теле закончилась сила. Не получалось пить как все люди, пиво выливалось изо рта или вливалось само по себе в горло. Тогда давился и блевал, но не пивом и ничем другим, а просто будто воздухом. Тогда не успевал дышать, поэтому давился снова. Как мог, справился со всем и пополз обратно на матрас. Думал уснуть и спать так долго, как получится.

Но уснуть не получалось. Хуже никогда не было. Просто лежал и чувствовал это. Думать стало невыносимо. В голову приходили лишь обрывки воспоминаний вчерашнего. Или сегодняшнего, или позавчерашнего. Это было неясно. Обрывки, наблюдая которые видел себя пьющим, падающим, просящим выпить или денег. Каждая мысль неизменно приводила к этим омерзительным воспоминаниям, и невыносимо хотелось блевать. Тошнило мыслями, тошнило воспоминаниями. Эти обрывки будто уколом впивались в сознание. И каждый укол, друг за другом поднимая волну страха, стыда и ужаса, истязал меня так, как ни одна на свете пытка не смогла бы. Я молил всех и всё о том, чтобы это закончилось, или хотя бы о том, чтобы дали мне сил подняться и убить себя. Сил встать, дойти до первой многоэтажки, подняться на лифте, открыть дверь на балкон и толкнуть своё тело вперёд. Но даже этого мне не было позволено. Ни прощения, ни избавления.

Не знаю, сколько так пролежал. Это длилось ночь и это длилось неделю. Наконец почувствовал, как проваливаюсь. Намертво уцепился за это ощущение, чтоб не потерять, и уснул.

*****

Проснулся из-за звонка – знакомый позвал встретиться компанией. Согласился, потому что не было выхода. Он, зная о моем финансовом положении, обещал поить за свой счет. Желания находиться с людьми толком не заимел, но отказаться при таком раскладе не смог. Встал, нашёл более-менее терпимую одежду, оделся, нашёл немного пива около матраса, выпил и вышел на балкон покурить.

Чёрный кот пометил колесо машины, как свою территорию. Получается, помеченная машина уедет в другое место и припаркуется. А там другой кот – пусть белый – будет идти, обнюхивая свои владения, и учует чужого кота. Осмотрится, убедится, что здесь никого, и переметит колесо уже от своего имени. Машина уедет обратно, туда, где владения черного кота. Он придет и тоже учует соперника. Но вокруг – никого.

Так будут проходить дни, пока у обоих котов не поедет крыша. Они начнут тщательнее контролировать свою территорию, но присутствие чужого никуда не денется. Они перестанут спать, не будут смыкать глаз сутками, но чужой не уйдет. Наконец, настанет время, когда они не смогут больше держать это в себе и в безумном бессилии вырыдаются своим близким котам или кошкам. А те, конечно, не поверят и озадачатся психическим состоянием своего родного, дорогого кота.

Котиная дурка, куда их поместят, пережует их, и наши белый и черный коты погибнут, не в силах более бороться со своей тенью.

Посочувствовал котам и всему живому, затушил бычок и направился в путь.

*****

Залетаю в бар, пытаясь сделать жизненный вид, и ищу своих, а там, в стороне – некая красавица, с которой когда-то в пьяном угаре зажигали огни туалетов многих клубов.

Её глаза спешат навстречу моим – взгляд поверх очков – выстрел – мимо. Стреляю в ответ – попал. Парень рядом с ней вычислил траекторию стрельбы, а значит здороваться нам, красавица, не стоит. Прохожу мимо, к своим.

Полцарства за пиво – и оно льётся самозабвенной рекой, и чем дальше, тем больше размывая берега порядочности, тем скорее затапливая островок чувства самосохранения.

Хоть не охочусь открыто, а просто играю в гляделки, уже понимаю, что возмездия, скорее всего, не миновать. Бросив трёхсекундный взгляд напоследок, не изменяя привычкам, приглашаю её пройти в туалет. Медленно поднимаюсь из-за стола и направляюсь к выходу, краем глаза подмечая, что и она решила привычкам не изменять. Но только привычкам. Остальное подвержено изменам – и это тот самый случай.

Я занимался своим любимым делом – ловил и собирал состояния. Интереснее всего, конечно, состояние в моменты беззащитности – самое интимное, что можно взять у человека. Вобрать и навсегда оставить при себе, чтоб всегда можно было достать и наслаждаться. Взгляд, жест, тон голоса; слёзы одной, истерика другой, безумие следующей, экстаз очередной. Правда, с течением времени и увеличением количества всё перемешивается, и становится сложно разложить по полочкам, как оно было мной бережно собрано и тщательно расфасовано изначально. Тогда начинаешь складывать пазлы.

Цвет глаз – к запаху волос, походка – к манере одеваться. Но нет, наоборот, глаза – к одежде, а походка – к волосам. Наиприятнейшее открытие это, конечно, найти отличительную черту, что-то особенное, что ещё не повторялось. Длинные, шёлковые волосы волнами, запаха пряностей, будто в магазине сладостей; скопление родинок на выгибающейся спине в виде созвездия; глубокий и протяжный стон с истеричными, скачущими нотками в момент запредельного возбуждения; ангельские скромность и застенчивость в сочетании с самыми дикими желаниями. Всё это восхитительно, всё это обожаемо.

И сейчас я впитывал её как губка, обтирая собой ледяную, грязную плитку туалета. Её отличительной чертой был взрывной энтузиазм при соблюдении мной определённой комбинации. То, что она обожала неожиданность момента, было недостаточно, чтоб наречь это особенностью, как и желание быть обладаемой. С этой красавицей абсолютный и дикий восторг я забираю в том случае, если появляюсь нежданно – раз, заманиваю в кабинку – два, и словесно – обязательно – оформляю своё обладание – три. Конечно, такую пошаговую инструкцию никто не распишет – понять нужно самому. Не густо, но это всё, что мог выжать из очередной неё.

*****

Выпив достаточно, выбрался наружу и направился прогуляться.

Всё блестело и кружилось, медленно расплываясь разноцветными пятнами. Память уходила, оставляя лишь чистое ничто на горизонте. Тихая эйфория нагрянула неожиданно, и был счастлив такому долгожданному гостю.

Решил посетить качели с этим внутренним блаженством, с этими благоприятными внешними обстоятельствами в лице приятной погоды и не столь позднего часа.

Тогда почувствовал, как меня схватило, закружило, повалило. И потащило в темноту. Окружающее продолжало блестеть, а пятна – летать, но тело чувствовало удары боли повсюду и жгучий асфальт, царапающий щеку. По всей моей оболочке эхом отдавались острые толчки, а эпицентром им служило место лопаток. Особенная боль исходила оттуда, затмевая все остальные ощущения. Но смог разобрать закономерные удары в боках, ребрах и сзади. Потом будто что-то кололо и жгло внизу живота. Подумал – нож. Вдруг остались ярко чувствоваться только щека и низ. Понял, что меня отпустили. Тогда всё стихло, а алое перед глазами померкло. И я расщепился.

*****

Очнулся в больнице. Вокруг – никого.

И почему я не умер?

С каждым днём всё тяжелее нутро, с каждым пробуждением всё темнее сознание. Но снова тянется, волочётся, спотыкаясь, моё существование на периферии рая и ада.

Направился к окну посмотреть расположение солнца.

Идёт человек, оборачиваясь. Останавливается и осматривается. Присаживается, достаёт двушку пива из пакета, открывает. Человек спешит, и пиво шипит, разливаясь в пакет и на руки. Раздраженный и испуганный, он оглядывается – не идет ли кто. Отряхивает руки, проверяет содержимое пакета и, наконец, прикладывается к бутылке. Много пьёт, глубокими глотками, быстро, но размеренно, будто широко шагает. Всё это время не забывает контролировать окрестности.

Вот как я выгляжу в эти моменты? Испуганно-выпученные глаза, вертящаяся на 360 градусов голова и огромная зелёная соска во рту.

Пластик скомкался от всасывания, человек распрямляет его и вкручивает обратно пробку, действуя быстро и не глядя, продолжая следить за окружающим пространством. Бросает остаток в пакет и, отдышавшись, медленно встаёт. Пошатнулся, выпрямился. С воскресшей головой, уже спокойно и уверенно осматриваясь вокруг, человек не спеша достаёт пачку сигарет, закуривает и замечает меня в окне.

Машу человеку, и он спешит уйти. Ладно.

Прикинул, что туда-сюда – и вечер. Надо выдвигаться. Оделся, поместил вещи в рюкзак, рюкзак – в руку, руку – в себя, а себя – в пустоту, чтоб, значит, дальше – в предстоящую тьму, но не тут-то было. В проходе появилась медсестра. Просто встала там и стоит. Смотрит и молчит.

– Здравствуйте, красавица.

Молчит. Очень мило.

– Извиняюсь, у вас тут, конечно, хорошо, но мне уже нужно бежать – близкие волнуются, ждут. Ну, Вы понимаете, как это бывает.

– Кто?

Кто. Действительно. Что с ней не так.

– Девушка, милая, разрешите не перечислять. Я побегу уже?

– Ваша возлюбленная?

Почему возлюбленная.

– У меня нет возлюбленной. А Вы с какими целями интересуетесь?

– Там. На тумбочке. Прочтите.

Окей. Листик, гласи.

«Если ты так любишь распускающиеся почки, я обернусь для тебя ветвью, чтобы ты всегда могла получать порцию счастья и надежды, находя меня вечно цветущим для тебя. Это не пустота слов, а сокровище молчания».

– Э-э, это кто-то принёс мне?

– Нет, это я записала.

– Ну, это, мне кажется, замечательно. Красиво написано. Чувственно очень, я бы сказал. Вот.

Что теперь? Улыбается.

– Вы правда так думаете?

– Определённо!

Должно быть, психушка.

– Наверное, мне стоило бы сказать об этом врачу, но я не сделала этого.

– А что здесь не так? По-моему, абсолютно адекватно написано. Думаю, у Вас есть способность к писательству. Один читатель у Вас уже точно был бы.

Да что же ты так сияешь, звезда в халате.

– Ну, имею в виду, я бы Вас читал.

– Это Вы сказали.

– Что?

– Это.

Тычет на мои руки.

– Когда?

– Пока спали. Во сне. Несколько раз. И я записала.

Спасибо? Так. Ладно. Всё. Слишком сложно. До свидания.

– Извиняюсь.

Вылетел оттуда, отбежал подальше, закурил и сжёг этот чёртов листик.

*****

Прячься! Считаю пять глотков и иду искать. Раз, два, три… Ты спряталось? Четы-ы-ре. Пять! Я иду искать! За этим домом? Не-е-т. Шажок, шажок, ещё шажок. За лесом – нашёл! А как ты думало! Стою.

Прячься! Считаю десять шагов, три затяжки, один глоток, открываю глаза и иду искать! За тем деревом? Не-а. За другим? Н-нет. Ага, поймал!

Опа! Здравствуй, человек, ты тоже ловишь? А я поймал! Не туда смотришь! Вон же оно. Уже не обжигает, смотри, не бойся. А, всё, спряталось. Так, сбегаю с бугра и ищу. А ты не подсказывай! Фух. Где ты? Ушло? А, нашё-ё-л!

Что ты делаешь? Греешь верхушки клёнов? А я тебе на что!? Всё понятно. Кто-то выше, кто-то ниже. Грёбанная иерархия. Да ладно тебе! Окей, извиняюсь, молчу. Теперь я? Ага! Считай пять деревьев и ищи. Давай!

Ну, я же знаю, что ты меня не поймаешь. Ты же даже не ищешь! Конечно, тебе же всё равно на меня. Даже не знаешь моего имени! И не интересуешься! А я!? Да всегда!

Что ты смотришь на него? Да он же даже не видит тебя, просто ждёт каких-то там людей. Так, как мне, ты никому не нужно. Думаешь, тебя кто-то любит на самом деле, кроме меня!? Просто за то, что ты есть.

Только я. Даже когда на тебе туман, даже когда ты за грёбанными тучами, даже когда ты куда-то сматываешься постоянно. Я люблю тебя.

Ну, извини, прости, ну. Стой. Ну что ты такое обидчивое. Вспылил, бывает. Окей, ну и вали. Куда ты денешься, ещё вернёшься. Ты не сможешь от меня никуда уйти. Стартуй. Прогуляйся, успокоишься.

*****

Ещё пива. Ещё одна ночь в аду без тебя. Спать не смогу. Встречу тебя утром, как придёшь, ещё сонное. Где-нибудь, где смогу увидеть тебя сразу, как только появишься. В Японии. Ха. А пока – ещё пива. И музыку. Со словами. Что-нибудь, что ускорит время. Да! Гора песка – то, что нужно. Сделаю на верхушке яму, зароюсь туда – и жизнь удалась.

Готово. И ветер не достаёт. Если дождь. Нет, без музыки. Кто-нибудь услышит или кого-нибудь не услышу. Всё-таки страшно. Придётся слушать чёртов лай, чтобы знать, приближаются ли. Но здесь – самое безопасное, что смог найти. Если что, услышу и буду быстрее. Встану и, пока будут забираться, ударю сверху ногой, и покатятся они обратно вниз. Чёртовы анонимы. Теперь лай отовсюду. Видимо, они сообщают друг другу со всех концов, что я здесь, и собираются в стаю, чтоб совместно напасть, со всех сторон, но я-то наверху. Ха!

Чёртов лай! Хватит! Я громче! Грёбанные идиоты. А знаешь что? А давай! Я спускаюсь! Ну!? Налетай! Да ладно, я не сдаюсь, просто не мочиться же мне в свою же кровать. На свою песочную перину. С горы мне далеко видно. Я видел ту будку! Нет, для себя. Ни хрена не видно, куда идти, буду с фонариком телефонным. Подойдёте – буду светить в морду, что ослепнете.

Как ночью в парке. Пренеприятное ощущение, я вам скажу. Здрасьте, вы кто, ангелы? Солнечные зайчики? Ночные фурии, но с фуражкой и претензией. Сидишь ночью в парке – алкаш, наркоман, сбежавший подросток или маньяк. Выбирай. А если всё вместе. Тогда – свободен. Сиди дальше, короче. Ха.

*****

В третий раз я застала его в какой-то нелепой экзальтации.

Он стоял на высокой насыпи недалеко от свалки. Сначала я услышала безумные крики, ругательства в сторону каких-то «псов», хотя рядом с ним никого не было. Потом, когда подошла ближе и разглядела его в темноте, увидела что-то вроде эпической картины.

Простирая руки к небу, он стоял с широко расставленными ногами и взывал к солнцу. Молил пощады и даже призывал солнце покарать его. Но и это длилось недолго. Вскоре он упал, будто громом поверженный, и зарыдал, но так приглушенно, что я еле расслышала. Умолк на некоторое время. Видимо, уснул.

Я побродила в округе, скурила несколько сигарет, размышляя о нём, и не заметила, как он очнулся. Резко вскочил, скатился с горы и убежал в поле.

Не скажу, что я была очень удивлена его поведением, но уж точно давно такого не видела.

*****

Уловив движение краем света, развернулся корпусом к мелькнувшей тени, потом ещё и ещё вокруг оси, но никого не было. Спрятал свет за пазухой и прислушался, глотая воздух открытым ртом, вращая глазами навыкате. Мертвая тишина вокруг, будто на сотни километров. Нервы еле выдерживали напряжение бескрайнего тёмного пространства, в которое сам же и поместился. Выжидал чего-то долго, будто несколько часов, сидя, опираясь о сырую землю. Но не до рассвета.

Когда глаза привыкли без света, различил, наконец, тот неприметный домик и рванул к нему. Несся сломя голову, пока что-то не подсекло ноги, и рухнул в метре от двери. Мигом перевернулся на спину и выбросил вперёд руку, мёртвой хваткой вцепившуюся в телефон, будто в пистолет.

Тогда из мрака вынырнула мокрая чёрная морда какого-то гребанного волкодава, и я с размаха саданул по ней ногой, и, кажется, попал. Вспахивая землю подошвой и локтями, стал отползать к двери, не сводя глаз с темноты.

Телефон выпал, но хрен с ним, ведь уже вскочил и нащупывал ручку двери или что-нибудь, что впустит меня туда, но ничего не нащупывалось, а голова ломалась от ужаса сзади. И я просто напал на эту дверь всем телом, продавив её внутрь, и упал туда, моментом выписывая в воздухе переворот.

Глаза мои в бессилии упали в пустой проём, ожидая появления фигуры, морды, образа, да чего угодно, но сумел совладать с ними со всеми, подняв ногу и саданув ей в дверь так, что ветхие стены зашатались, потолок осыпал щепками, а пыль закружила хороводами. Вскочив, подлетел к двери и навалился на неё, наконец, спрятав себя. Слушал и слушал вокруг, ощущая, как деревенеют конечности в напряжении оцепеневшего тела. Но не было и малейшего звука вокруг. Снова лишь мертвая тишина.

Разрешив себе повернуть голову, стал искать глазами что-нибудь, чем подпереть дверь, но помещение было пусто. Никаких подходящих предметов, а лишь мусор. Ощупав приблизительное местонахождение ручки двери, рука наткнулась на висящую железку. Она цеплялась на кольцо, но, чтоб замуроваться до конца, требовалась ещё деталь, которая должна ставиться в кольцо.

Не прекращая держать дверь, снова стал обшаривать глазами территорию и обнаружил что-то продолговатое в углу. Выдохнул и рванул. Прыжком добрался до угла, схватил, прыжком вернулся к двери, надавил на неё, вталкивая палку в отверстие. Подошла.

Послушав тишину за дверью, развернулся, наконец, в относительном спокойствии, когда взгляд провалился в мутное, незаметное до того окошко.

*****

Тёмные облака освободили луну, и она осветила чёрное пятно за окном. Зелёным огнём пылали те глаза, окутанные тьмой. Я чувствовал, как мрак настойчиво, но не спеша, пробирается в меня. Оборвать эту нить был не в силах, и чернота постепенно заполоняла нутро. Глаза мои высыхали, но я боялся моргнуть, боялся перестать смотреть в те глаза. Казалось, так и было всегда. Казалось, это единственное, что существует.

Ярко-зелёное не умалялось, не прощая, не жалея, и ужас пробирался всё глубже. Я не знал, где предел, и настанет ли он. Сколько ещё придётся терпеть и чем это разразится. Этот чёрный образ с горящими глазами замер, терзая меня, и не думал сдаваться.

Не сдавался и я. Не оставляя попытки закрыть глаза, чтобы закончить всё, разорвать эту связь, освободиться, я решился на невозможное. Мысленно заставляя тело ожить, представил движения, которые оно должно проделать сейчас во имя нашего спасения. Тело не реагировало – или это он не давал ему воли – но спустя немного у нас получилось.

Негнущимися конечностями стал снимать пальто и, спуская с себя, словил его, вниз скользящего по рукам. Тогда почувствовал себя увереннее – ноги сами направились к окну. Мы добровольно шли к самому сердцу тьмы, но лишь затем, чтобы покончить с ней.

Глаза, будучи самым уязвимым местом, продолжали, прикованные, смотреть в бездну тех глаз, хранящих ужас, но ноги уже принесли нас к окну. В момент, когда я уже мог распрощаться с ним, накинув на окно пальто, он исчез. Я праздновал победу, не зная, что то, для чего он настиг меня, он сделал, и лишь поэтому ушёл сам.

*****

– Тогда разреши мне сначала поцеловать тебя. Я спрошу: да или нет. И если нет, то я остановлюсь.

– Ладно.

Я нежно прикоснулся к губам. Аккуратно вначале, настойчивее дальше. Лепестки её губ неуверенно подавались навстречу твёрдым полосам моего рта. Я старался не подавить их кроткого развития тараном жаркого пыла, что постепенно овладевал мной, всё яростней довлея над сознанием.

Пустил вперёд ладонь, оглаживая горящую щёку и запуская пальцы в светлые пряди. Лаская её, на мгновение оторвал свои губы, перенимая её внимание только на ощущение моих рук. И когда я перекрыл канал удовольствия от тех прикосновений, оставив ей только ладонь на коже, она подалась вперёд.

– Да?

– Да.

Взял её тело и понёс его на кровать. Наши губы не отрывались, будто если они отсоединятся, то закончится всё, но мне пришлось нас разнять. Положив тело, освободил его от ткани, обнажив чистую эссенцию. Её белая блестящая кожа совокупилась с моими красными летающими пятнами, и я прильнул к ней, впился в эту мякоть, желая насытиться раз и навсегда. Вся она открылась навстречу мне, и я впитывал и впитывал это, пока не отключилось сознание.