Заражение

И пока агрессивный тембр накидывает злости в уши, осматриваю проход, в который я спустился вслед за обидчиком. Низкие потолки, оранжевое освещение и уже закрытые алюминиевыми ролл-ставнями справа сбоку киоски – привычная картина для таких мест, также привычны редкие подписи, выполненные маркерами на облицованной плиткой стене слева, на ребрах алюминия, вычурные, с обилием случайных закорючек и зигзагов, короткие, часто ограничивающиеся словом. Интересная попытка заявить о себе, в знаках выразить свое наличное существование и высказать протест, присущий всякой молодой поросли. Но от дальнейших раздумий отвлекает меня следующая композиция, оказывающаяся насыщенной инструментальными отыгрышами, успокаивающими, переключающими фокус внимания на себя и перекладывающими теперь уже на окружающее свою мелодию. Мозг накладывает ее на шествующих мимо людей, и у него почти без зазоров получается это сделать, но до полной синхронности недостает такта, зато музыка идеально гармонизирует с неодухотворенными предметами и вещами,

(бычки от сигарет, скомканные белые чеки, бумажные стаканчики из-под кофе, отличающиеся выписанным на поверхности брендом, среди которых не вижу зеленых из старбакса – вещи слишком ценные, чтобы ими просто так разбрасываться, – копейки мелочи, потертый черный куртец в каплях, кажется, крови, бусинки ожерелья из бижутерии, синий из школьной поры колпачок от ручки, рукавичка),

наполняя их потерянной страстью, заставляя их танцевать, поднимая их поочередно подсвеченными перед моим взором, становясь аранжировкой себя. И чем сильнее раскручивается музыка, тем гармоничней вписывается все окружение в ее, музыки, повествование. Подземка заканчивается быстро и, выйдя, я не узнаю окружающую обстановку, что бросает мгновенно в холод и парализует на то же мгновение. Но этот приступ к земле, как в прошлый раз, не прижимает. Обращаюсь к мобильному, который должен помочь вывести меня из бетонных чащоб, перед которыми я оказался выплюнут.

Дюжина темно-серых многоэтажек восходит перед лицом вертикально, попытка рассмотреть, где они кончаются, заканчивается болью в шее, впихнуты в метрах друг от друга, что сгущает тьму в проходе между ними до с решеткой шести нулей.

И пока пальцы настраивают приложение, принимаюсь за анализ себя, чтобы разобраться в этих, преследующих меня сегодня все чаще, эпизодах паники и страха. Кажется, что они начались после того сна (или это было видение? я не знаю как можно описать произошедшее… и можно ли его вообще корректно описать обычными, стандартными словами? такое чувство, что в пространстве того ресторана я оказываюсь под воздействием внешних сил, которые вытягивают из меня (что они из тебя вытягивают, глупышка?) что? Разум? Душу? Но лучше выкинуть это сейчас из головы, я рискую оказаться опять в том же состоянии, что тогда, но там бы окружающие что-то заметили и помогли мне, надеюсь, что помогли бы, ну а кто поможет сейчас? Я тут один, стою на улицу, кликаю в телефон, сколько зарядки, кстати, осталось 18% Надо скорее добежать до дома, запереться у себя, включить что-то веселое, отвлечься а завтра проснувшись я уже обо всем забуду как будто ничего не было ведь по правде ничего не было ведь не могла же стена исчезнуть не мог же начать идти снег но я же чувствовал его чувствовал своей кожей и видел глазами… но нет Это видение Нет мне просто показалось я просто устал разыгралась фантазия ничего не происходило просто тот мужик зло на меня посмотрел и я застрессовал плюс все усилилось уже имеющимся стрессом от работы и той обстановки что у меня уже есть По итогу стресс стресс стресс надо шоколадку себе купить. И успокоенный этими мыслями улыбаюсь.

Успокоившись, я по-настоящему, сфокусировавшись и как будто в первый раз, смотрю на экран мобильного телефона. Он, мерцая, выдает маршрут до дома, выстроенный послушанными пальцами. Их работа ускользнула от меня, поэтому сейчас я хочу убедиться, что все еще управляю ими, что они не обладают отдельным от меня нарративом желания, сосредотачиваюсь на движении одного большого пальца, сосредоточено посылаю его нажать на значок компаса, который должен четко зафиксировать мою геолокацию и подстроить карту под пользователя. И когда движение фаланги пальца в точности повторяет мой мысленный посыл, окончательно расслабляюсь. Яндекс говорит о 13 минутах ходьбы, я доволен этой цифрой, она поднимает в сознании картину обещания: меня, сидящего на кровати с книжкой, глядящего на часы, чья минутная стрелка висит в третьей четверти, а короткая еще только подкрадывается к верхней точке этого круга. Жизнь прекрасна.

Приободренный шагаю под сменяющиеся песни из разношерстного плей-листа, уже давно закончилась классический перебор и играет что-то свежее от рэп-исполнителей. Песня о пиздостраданиях, я люблю пострадать, это опустошает, представляется чем-то таким, что освобождает пространство для последующего его наполнения.

Мой путь какое-то время тянется по тротуару, который выводит на следующую улицу, окруженную каменными изгородями, за которые заглядывать не хочется. Изредка обгоняют автомобили, на секунду заставляя инстинкты пускать ток по спине, но к третьей машине эта реакция уже не активна, остаются только отдельные воздухом в спину толчки, которые через раз смешат, и когда маршрут электронной карты утягивает меня в один из переулков, оставляю тротуар тянуться дальше, а автомобили нестись к их следующим жертвам.

Эта часть маршрута пролегает по темени хитрых зигзагов дворов. Между домами, которые венчают по бокам вход в это место, не хватает арки. Она бы придала нужную величественность тьме, которая лежит здесь на всем и которую я предвзято опасаюсь. Дорога тянется по узкому асфальтированному коридору, на котором попадаются неотличимые по цвету, а потому невидимые, люки, в которые, спотыкаясь, проваливаешься. Равновесие удерживается еще функционирующими аппаратами тела. Слух и тактильные ощущения обостряются, зрение выхватывает из окружающего пространства только силуэты: одинаковые припаркованные машины, лестницы, поднимающие до полностью черного, металлические таблицы с на незнакомом языке надписями. Этот двор, принадлежащий нескольким высоким офисным зданиям, чья облицовка в плитке без бликов, заканчивается, выводит мягко к длинному переулку, освещенному полной луной. Глаза какое-то время привыкают к новой обстановке, шарят и прилепляются к строительной серой простыне, свисающей на бок идущего справа дома, она процентов на 80% освещается луной, отражает этот свет, освещая мне дорогу. Не уверен, что это сделано лично для меня, но все равно к людям, накинувшим ткань сюда, вспыхивает нежность. На земле под ним получается различить оградительную ленту меж коротких столбцов, но от чего она отделяет увидеть не получается, да и многое другое из обрамления окружающего не удается рассмотреть точно, что формирует контрастную потребность завтра этой же дорогой вернуться на работу – все изучить. После быстрого пребывания в подвешенном состоянии формируется окончательное решение, имеющее претензию изменить судьбу.

Прохожие мне здесь почти не встречаются, да и с теми, попадающимися, мы силимся не смотреть друг другу в лицо (немного попахивает Кафкой, да, сладкий?), отворачиваемся в притворстве чем-то отвлеченные в сторону темных, с неотличимыми отражениями, зеркал. Всю эту часть пути я не выпускаю телефон из рук, изредка подсвечивая им землю под ногами, чтобы рассеять сгустки тьмы – обрести уверенность, но стараюсь этим не злоупотреблять, потому что в голове, с каждым его использованием, всплывает опасливая дума о лимите зарядки аккумулятора, он в этом проходе обвился с сердцем тревожными шнурами, и, кажется, что одно уже напрямую зависит от второго и попросту прекратит биться, если зарядка закончится. Но затемненная часть дороги скоро обрывается, открывает мне освещенную фонарями улицу, маршрут до дома угадывается интуитивно – еще один светофор и я буду идти по знакомым тропинкам. Бросив последний взгляд на Яндекс-карту, которая оценивает длительность оставшегося пути в 5 минут и, убедившись в верности своих выводов, пускаюсь идти. И чем ближе я к дому, тем больше житейских мыслей меня посещает, вот уже мысленно разбираю холодильник и кухонный шкаф, ищу из чего приготовить себе ужин, советуюсь с желудком, возрождающим себя в восприятии урчанием, отвлекаюсь на Машину арию в душе – улыбка освещает лицо, уношусь к истории нашего знакомства с ней и, почувствовав печать на этих воспоминаниях, отказываюсь от их припоминания – возвращаюсь в мыслях к холодильнику, в котором замечаю банку с тунцом, к нему рис, лежащий на нижней полке навесного шкафа, в ряду коробок, – идеально – потому что в пакетиках и варится быстро, а сок из банки отлично размягчает рисовые зерны. И вроде все уже есть и заходить в магазин не требуется, но я не могу отказать себе в этом. «Я» требует награды за день, в котором оно показало себя молодцом, в котором ластилось к жирным, вонючим Другим, в котором терпело словесные и интонационные иглы, вонзающиеся в за самооценку нейроны, которые теперь придется, лелея, отращивать заново, а пока верховенствующее «Я» требует наказания тела-инструмента, даже не наказания, а приведения к положенному месту, доказывает мое бесправие владения им, объясняет случайность возникновения. В каком-то смысле «Я» хочет освободить сознание от репрессивной практики плоти, развернуть шлюху в область чистого духа. Она достойна наказания, пока не докажет обратного…

Глава 6

Сережа симпатичный, интересно у него есть девушка? Не было бы, я бы могла начать чаще ронять рядом с ним то резинку, то что-нибудь еще, чтобы он мог получше меня рассмотреть.

– Сереж, сделай мне кофе, пожалуйста, – и Настино лицо озаряет улыбка, которую она силится сделать как можно более милой, ее старания угадываются и в сощуренный, улыбающихся глазах.

– Как обычно? Латте?

– Да, – в подтверждении слов она качает вверх-вниз головой.

Для ее взгляда Сергей предоставляет спину, разворачиваясь к рожковой кофемашине, занимающей половину места на столе за ним.

Какая у него широкая спина, за такой легко спрячешься… даже видно не будет… а в кровати под ним даже двинуться не сможешь… ммм я бы это проверила, конечно.

Настя, положив голову на руки, мечтает. Из подсобного, неогороженного кармана, служащим перемычкой между коридором, еще спрятанным под ширмой, и основным залом ресторана, слева от мойки и бара, выходит в привычном для нее быстром темпе Светлана Николаевна, одетая в классические для себя черные джинсы и блузку, оглядывает ребят и, сделав какие-то выводы, фокусируется на девушке:

– Насть, ты сервировку сделала?, – в тоне в избытке претенциозные нотки.

– А? Да… нет, в смысле нет, я хотела подождать пока новенькие придут, чтобы вместе с ними это уже сделать, – пауза – Ведь их учить надо.

– Ну да, надо, ладно, молодец, – и ее губы, разукрасившись изгибом, заканчивают фразу. Она на какое-то время подвисает в неопределенности, мечась в нанометровом нейронном диапазоне, пытаясь понять, что следует делать дальше. Но это состояние мгновенно и проходит за неполную секунду. В виде похмелья в ней остается злость на себя, что позволила себе такую растерянность, но она оставляет ее без выражения, остановив потребность высказаться. Таким образом она бы доказала самой себе, что произошедшее является чистой случайностью: ввела бы эту растерянность в окружающих, воспарила бы в их растерянности выше, и затем, придя на помощь – сгладив возникшую сбивчивость, – доказала бы самой себе свое абсолютное знание ресторанной сферы и заслуженность занимаемой должности. Но слова останавливаются на три четверти расстояния до рта – их останавливает короткопунктный моральных кодекс, на который она опирается в своей работе начальника. Такое проявление чувств – бесправные обвинения – она сама себе воспрещает, что сейчас не избавляет от злости, но является неким утешением допущенной ранее оплошности.

– Сереж, сделай мне тоже чашечку кофе, пожалуйста, – и идет пробивать его за половину стоимости в кипере, не останавливаясь – Насть, принесешь мне его потом.

Слова и ощущение непотерявшейся от ошибки власти приносят ей искомое умиротворение. К своему рабочему столу она подходит уже, слегка постукивая мягкой подошвой кед. Садится и принимается внимательно изучать график смен своих сотрудников, отмеряя взглядом и тех, с кем ей сегодня работать и того, кто ее должен сменить завтра. Виталик. Она даже не видит в нем полноценного мужчину. Слишком мягкий, даже не для нее – для любой, пластилиновый, просто придаток, приказы ему можно говорить прямо в лицо: да, дорогая? – помой полы, приготовь поесть и вынеси мусор. А потом отшлепай себя чем-нибудь. -Твоим коричневым кожаным ремнем или взять что-то по-массивней? – Ой, да чем хочешь. – Хорошо, дорогая…

Диалоги с ним в каком-то таком ключе должны проходить. Просто смотрит тебе в рот. Нормальных мужиков совсем не осталось. От мыслей ее отвлекает звук дребезжания. Так обычно стучит ложка о блюдце, она узнает и радуется ему. Слава богу. В глаза – «спасибо», с добавлением «Настя» это же слово на повторе вслух. Она с удовольствием насыпает себе немного принесенного тут же сахара, мешает аккуратно по-часовой стрелке гранулы – движение все больше ритуальное, – повторяя звук металла о керамику, сосредоточена на черном водовороте. Размешивание заканчивается после двадцатого повторения – ее константа из формулы идеального вкуса кофе, ложка опускается – раствор готов.

Из кухни в зал заходит новенький официант, без бейджика, в мятой футболке и синих джинсах, идет к киперу открывать смену. Его волосы – взлохмаченный черный, лицо без единой морщины, кожа по характеристикам ближе к мрамору, острые скулы и нос разрывают структуру, насыщая бельведерский профиль углами, и эта угловатость одна из главных особенностей его внешности. Будто вырезан из бумаги ножницами, не верится, что его длинные пальцы могут выпрямиться до конца и перестать быть согнутыми в средней фаланге, коленки формируют на джинсах конусы, плечи заостряют футболку, его бледность почти болезненная, он Светлане Николаевне понравился почти сразу, неопределенность продержалась не дольше спокойствия в коей пребывает секундная стрелка, удовольствие начало разливаться по внутренностям, словленное лишь бессознательным понимание, что с момента, как он провел карточкой по киперу, он в ее власти, даже заставило тело ненадолго потерять ориентацию в пространстве, что сорвало явственные, про себя, благодарности Богу, что сидит сейчас на диване. И досада, приличиствующая быть легкой к его форме одежды, разрастается, а она даже не пытается ее унять. Ее вместе с ней полнит эйфория.

Она удивляется, как новый сотрудник прошел вчера мимо нее и почему она его не заметила сразу. Наверно, с ним разговаривал Максим, не могла же я забыть встречу с ним. За подсказкой Светлана Николаевна лезет в график, находит там вписанное от руки имя, выкручивая громкость голоса до верхней границы, за которой он уже должен переходить в крик, произносит:

– Илья, подойди ко мне.

Он оборачивается, кивает и, добив нужные кнопки карточкой, планирует в ее сторону.

– Илья, а где твой бейджик?, – слова звенят замками, кои сдерживают прямой упрек.

– А?! Я не знал, что его нужно было взять. Мне никто не сказал об этом. Простите меня, пожалуйста – почти плачет.

– Илья, в заведении ресторанного типа без бейджика не ходят. Подойди к Насте, пусть поможет тебе его сделать. Скажи, что я сказала, – на секунду она даже убрала руки от чашки, которую так рада была недавно получить.

– Да, хорошо, а что мне ей сказать?, – приказ должен быть высказан четко, это является одной из составляющих приказа для воли.

– Чтобы сделала тебе бейджик. Вот такой – и Светлана Николаевна выпячивает слегка грудь, демонстрируя закрепленную на нем пластинку с отпечатанным именем «Светлана», – теперь понятно?

– Да, понятно, – Илья довольный, как кот после сметаны, улыбается.

Его ответ приглушен ее мыслями, которые, вихляясь, подмечают, увлажняя, что несколько секунд тот внимательно рассматривал грудь. Взгляд вскользь на его ширинку, идентифицирует, увеличились ли объемы. Но к досаде признается, что нет. Невысказанно, бессознательно: упрек к себе самой; желание быть с ним мягче – четко очерненная заявка в сознание; образ его сумевшего рассмотреть и возжелать в ней женщину – тот потенциал, к которому ее тело устремилось, но бессознательное уже знает, что в решающий момент та, поторговавшись с обязательной отрицательной своей частью внутри короткого мысленного диалога, предстояще-подготовленная, за дешево продастся, продастся за любое, самое призрачное проявление усилия с его стороны, пусть это даже будет просто жест.

– Ладно, Ильюш, иди работай, – уже без сокрытия ласково.

Мальчик разворачивается, уходит, и она провожает его, дословно из мыслей,«милую попку», спрятанную под мошней денима, пока (но только пока), провожает до момента, когда он соприкасается с другой. Закапала кап-кап ревность, от которых она отворачивается к графику и своему остывающему кофе. В голове стучит обязательный молоточек, призывающий вернуться ее к тому, что дает ей деньги. Рассматривает в упор разнобойно отмеченную черными точками таблицу, точки, с первого взгляда, без порядка, в хаосе по клеткам отдельных прямоугольников. Через несколько секунд между некоторыми из них устанавливается связь. Заглавные к строкам имена в точках по датам местами совпадают. 11 апреля: метками соединены имена Светланы, Виталика, Ильи и Насти. 12 апреля ее прямоугольник бел, 13 – тоже, отметка преследует ее с 14 и дальше до, до густой черной вертикальной полоски, разъединяющей предыдущие со следующими семью столбцами. Имена с кем точка ее не объединяет – из другого племени – неинтересны. Ожидание 14-ого почти роднит с Александром-Анастасией. Вспыхивает спектр, связанный с первым, второй: изображение-чувство-чувство на экране почти разделенного надвое, в помехах и с рябью по бокам, внутреннего взора – сидящая на стуле широкая спина в белой футболке – их первая встреча – симпатия – почти забытый сахар слабости – желание уступать> стоящая рядом, облюбованная одним солнцем, у скамейки, почти в упор, до взаимного связывания ворсинок с кожи, и ощущение теплоты, то ли ее, то ли фантомно – забота с крапинками любви – как будто часть чувств, предназначенные для другого человека – гордость идет с коротким визуальным пояснением того разговора, где Настя признается в наличии у нее своих планов на будущее. С этого момента 14 апреля привязывает к себе чувство спокойствия. И это расслабляет ее уже сейчас, поднимает желание-самой-последней-сигаретки, которую когда-то сама себе обещала, но стремление сломалось и осталось на лагающем повторе на следующие 10 лет, но сформированное таким образом желание подгоняет ее сейчас сильнее, сгущается нависшим грозно общением рабочего дня, который непременно настанет.

Но и Раздумье над этим заканчивается уже в пути, в коротком полусогнутом старте на полтора метра с дивана, уверенное «да» желанию говорит сама себе за срединой линией зала. Размышление перекидывается на предметы требуемые ей для расслабляющего времяпрепровождения: ощущение пачки в кармане джинс передается прямыми углами, дочерчиваются соединяющие их прямые: то ли фантомно, то ли ее. Зажигалку проверяет, сунув руку в правый передний карман, находит, расслабляется до желания ступора. С гладкой поверхностью играют мочки пальцев, поднимаются до кнопки поджига, теребят, останавливаются на выходном отверстии, готовящегося взорваться огнем, ласково по каемке, уже вожделея, отправляет большой палец на бок – запечатать название ласкового зверька, смутная надпись «Criket» всплывает в голове, сопровождаемая подозрением на ошибку…

…поверхность встречает, запуская ветер в волосы, яркость бьет по глазам, и с каждой ступенькой, радость полнее, плещется в такт хода, воодушевляет и дразнит. Солнце отбелило на веранде столы, их охра подкрашена оранжевым и серым от подушечек, лежащих на стульчиках. На спинках – тех же цветов разномастный флис пледов. А я разве говорила их выносить сегодня? Стоит в недоумении секунду. Вроде да, в любом случае это правильно, до обеда сегодня еще можно, пусть постоят, с этим эйтеловирусом непонятно, что в городе вообще происходит. Не закрыться бы. Хотя короткий отпуск бы мне не помешал, но на что жить-то? Ее диалог прекращается и фокус перемещается на руки, отдельно – пальцы, на длинные белые палочки из помятой пачки и надоевшую гладкость. Щелк! Подставляет свое лицо Солнцу. Отскакивает им в тенечек сразу по прошествию затяжки. Задумчива. Радостно покачивает верхней из двух скрещенных для удобства (?) ног.

И кажется, что город живет своей обычной жизнью. Частота гудков, перемежаясь с матом про себя, вслух – самому себе, вслух жене, вслух комментариями к жестам другого и сильно реже – напрямую ему, водителю соседнего, опустив боковое стекло автомобиля. Последний случай создает реальные риски не-знакомого, а значит с иголками конфликта, появляются риски утери верности воззрений – угроза более тяжеловесная нежели синяк на лице, который еще может получится «продать». Камера отдаляется от двора ресторанчика, возносится выше, охватывает весь Басманный район со взглядом на Солнце. Звезда, не скрытая облаками, припекает грубо, что, как будто, отпугивает и понуждает сюжет вернуться к PizzaDiz c другой, скрытой от света стороны…

– Да, нет, я понял, держать двери закрытыми, никого не впускать без особого разрешения. Понятно. Да, да, хорошо. Завтра меня Евгений сменяет… А? Эээ, но у меня по графику рабочие смены заканчиваются… Понял, хорошо, – на лице Игоря застывает отображение внутренней борьбы. Еще чуть-чуть и к собственной радости сдастся, чтобы задать не-по-регламенту вопрос, но на противоположном конце трубки гудки – короткие точки, свидетельствующие, что разговор окончен. Решимости на «перезвонить» нет, цена такого «нахальства» на степень выше, чем в разговоре простое, но не оправданное в приказ-действие системе, вопрошение.

Он откидывается, окидывая в напряженном безразличии сетку мониторов, на спинку дешевого офисного кресла, сосредотачивается над тем, что только услышал. «Здравствуй, Игорь, с сегодняшнего дня у нас запрещается вход в здание без особого разрешения, подписанного мною»… «меры противоэпидемиологической защиты»… «двери держать закрытыми»… «никакой серьезной опасности не несет»… «отнестись ответственно»… «тебе настоит не покидать своего рабочего места в течении следующих нескольких дней»… «Завтра твоя смена?»… « …оплата в двойном размере»… «возможны определенные карьерные сподвижки»… Последние две части смакуются, ими он ласкает себя с четверть часа, по прошествию которых отскакивает и сидит уже с выпрямленной «по уставу» спиной. Ментальная мастурбация эякулировалась ответственностью, с которой он решает впредь, безусловно и всегда исполнять свои обязанности. Но поиски воплощения этого чувства заканчиваются решением «перекурить».

Слова, сказанные им руководством четко вычерчены еще в сознании, что заставляет уже в переулке, куда он вышел, принять неспешно роль следователя… с подозрением осматривает проходящих людей… пара молодых людей, убывающих мимо в спешке, задают вопрос: «Куда торопимся?», и, действительно, куда они могут так торопиться в это утро вторника? Тот, кто должен быть на работе, уже давно должны на ней быть, а может на пьянку идут, или с? К бабам? Помогать третьему с переездом или успеть купить подарки к празднику? Ладно, допустим, но все равно подозрительные. Открепив от них оценивающий, усиленный вниманием после телефонного разговора взгляд, перебрасывает его на сканирования остальных субъектов: девушка с ребенком, но мелкий слишком капризный – маскировка? Может так она и задумывала, вжимает, неморгающе, устройство, и уже в самом начале исследования лицо цели окатывает его, оператора, обнажившегося наголо, нагого, без даже листа, за пультом машины – глаз, и, кажется, также пристально начала всматриваться в него самого, кажется, уже залезла этим взглядом в кишки и шерудит там, пальпируя тонкую и толстую, подбираясь ближе к дырке, Игорь отказывается продолжать контакт, отдает себя, на первых порах отыгрывая спокойствие, сигаретке, втягивает режущий дым в легкие. Вместе с тем, как сокращается сигарета в границах, взродившиеся подозрения он отпускает, оставляя себе из разговора только последние его звенья. И день ускоренно идет на убыль, накидывая к последней затяжке сумерки на небо, свидетельствующие о заходящем солнце.

Вернувшись к своему рабочему месту через двое пластиковых дверей, следующих в метровом промежутке и образующих 4 кв. м. неодушевленного V-пространства, зеркало первых, входных, все более отчетливо дублирует реальность, но Игорю такое безразлично, по-настоящему он заворожен листом чистой разлинованной в клетку формата А5 по краям ровной и без привычных полей сбоку, как будто выпущенной под заказ, бумаги, лежащей у него на столе. В недоумении, уставившись, смотрит. Кто принес мне ее сюда? Может кто-то уже следит, как я выполняю свои обязанности? Два раза под 90 градусов в обе стороны – крутит головой, не так усердно, чтобы ее раскрутить, но что-то в шее щелкает, остужая пыл ищущего. Тогда он уже всем корпусом поворачивается в сторону лестничного пролета на выбор спускающего тебя к ресторану, через двери, идущие с десятью кубиками задрапированных под бумагу квадратов стёкл, или поднимающего к лифтам правительственного учреждения, занимающего всю наземную часть здания. Их площадка уже освещена, но хорошо рассмотреть ее с пульта охраны не выйдет, можно попробовать встать на цыпочки, оказаться на уровне пыли на плитке, подробно рассмотреть ее светло-бежевый оттенок и, наверно, все. Игорь за свои полтора года туда так и не поднимался. В смысле ни разу не делал выбор шагнуть на ступеньки, восходящие к верху. Бывало изредка забегал перекусить в ресторан, в обед, когда ценник там переставал его кусать. Но чаще жена собирала ему что-нибудь с собой.