Феномен зяблика

Несмотря на то, что высота потолка почти позволяла мне стоять (с моим ростом в 172 см вместе с ботинками), и пол был не земляной, а состоял из редких жердей, землянка была больше похожа на звериную нору, чем на человеческое жилье. Там негде было жить. Там можно было лежать на полатях или сидеть на них перед печкой, согнувшись три раза, потому как верхний ярус не позволял просто сидеть. Я видел другие землянки рыбаков или охотников на той же Сеже, я видел охотничий домик в Магаданском крае, где проходила моя практика. Наконец, я видел рыбацкие домики на Оке и Волге. Во всех этих постройках ощущалось человеческое тепло, иногда своего рода уют, даже несмотря на то, что некоторые из них уже были разрушены. И их хотелось улучшить, восстановить, достроить, если они были несовершенны на мой взгляд. Землянка Старика производила угнетающее впечатление. Ни тепла, ни уюта, какие-то потусторонние силы внутри ее сумрака. Какое улучшить – хотелось бежать из нее! Но само укрытие не давало повода думать, что ее хозяин вдруг однажды неожиданно исчез – замерз в лесу, провалился под лед; был съеден, и надо искать поблизости его обглоданные кости. Несмотря на варежки, приткнутые под потолком, чугунок под лавкой и алюминиевые ложки, торчащие из щели вдоль двери, жилище было явно оставлено в плановом порядке.

И все-таки я не поверил – я полез на крышу, чтобы оценить реальные размеры подземного пространства сверху. Может я не разглядел в темноте, и за чуланчиком скрывается еще одно помещение? Крыша была устроена еще примитивнее: отдельные куски березовой коры вперемешку с сосновой трухой и каким-то мусором – голенища чьих-то резиновых сапог были использованы в качестве куска рубероида. По бокам земляные склоны землянки тут же сходили на нет, и только сзади земляной вал был чуть больше. По большому счету, несмотря на некоторую общую неровность окружающего рельефа, землянка стояла почти на уровне земли, сзади упираясь в небольшой холм, а по бокам была присыпана землей. Вот почему труба, выходящая из крыши, была видна так издалека. Передняя стенка, выходящая в ложбинку, была почти вся деревянная, но не бросалась в глаза, так как вся землянка давно поросла кустарником, крапивой и гигантским папоротником. Голым среди зарослей оставался только островок крыши с трубой. Да и то, отводок лесной малины уже пустил отпрыска вдоль трубы. Летом, когда это снова все зазеленится – молодая поросль крапивы уже перла из земли, а улитки листьев папоротника выступили из старых кочерыжек – обнаружить вход в землянку можно будет только случайно.

Я спустился вниз и подошел к Саше, который все это время что-то выискивал на склоне другой ложбинки на значительном удалении от того места, где была расположена землянка. У него в руках был огромный пакет со сморчками. Строчками? Стручками? Крючками?! Я их все время путаю. Это первые весенние грибы, с восхитительным грибным запахом, отсутствием вкуса, но для процесса жевания бесспорно грибы. Какие-то из них слегка ядовитые и их нужно отмачивать как почки, чтобы из них вышла моча. Какие-то неядовитые. Но отмачивать надо все, потому что я их путаю.

– Ну, как тебе жилище, – спросил Саша совершенно равнодушным тоном.

– Очень убого, – неохотно ответил я.

– Ты бы так смог?

– Вряд ли. Летом лучше худая палатка, а зимой, наверное, лучше в тюрьме, чем в этой звериной норе отлеживаться. Больше шансов остаться человеком. Я, конечно, читал про старцев, которые при свете лампады молились в землянках сутками, стоя на коленях. Здесь же даже молиться негде, если только лежа. К тому же старцам еду все-таки приносили, да и масло в лампадку подливали. А тут того гляди сам едой станешь. Все-таки надо прикупить к зиме ружье, как ты советовал, – сделал я заключительный вывод.

Саша посмотрел на меня слишком подозрительно, и я понял, что про тюрьму это я зря упомянул. Снова решит, что я беглый каторжник.

– Когда я вытащил его из этой землянки, – медленно заговорил Саша, – он уже почти разучился говорить и первое время только мычал, как немой. Немой, но мытый. Каждый день он растапливал в корыте снег и мылся. Как он потом признался, он боялся запаршиветь. По-моему, только эта страсть к чистоте его и спасла. А иначе бы получилось как у Джека Лондона: зачем вставать, топить печь, готовить еду, если можно не вылезать из-под одеяла. А весной найдут хижину, полную еды, и тебя, замершего в собственной постели.

– Саша, а зачем ты мне все это говоришь? Да еще в такой назидательной форме и ссылками на классиков? – спросил я злобно. Мне очень не понравилась картина, им нарисованная и примеренная на меня. Я молодой, красивый на вонючем одеяле, свернувшись калачиком на самой верхней полке; весь грязный, немытый, да еще и истлевший, погрызенный со всех сторон мышами и завернутый в пыльную паутину. А кругом еда, еда, еда, еда, еда… И даже на печке сверкает еще невыстреленная бутылка шампанского, которого я терпеть не могу. Да… бедняга даже до Нового года не дотянул!

– Причин много, – задумчиво проговорил Саша и потянул меня за рукав на обратный курс. – Как минимум три. Первая философская – иногда очень тонкий культурный слой в голове, оказывается сильнее мощнейших пластов врожденных инстинктов, лежащих ниже. Простая привычка чистить зубы по утрам, иногда может спасти тебе жизнь.

– Давай-ка, на мне не показывай, – демонстративно возмутился я.

– Хорошо, – согласился Саша. – Второй урок я полностью усвоил сам. Когда долгое время живешь один и даже не слышишь человеческую речь…

– Купи, себе говорящего попугая, – перебил я. – Это закон Робинзона Крузо, не ты его открыл.

– Молчаливая мышь тоже подойдет, – как ни в чем не бывало, продолжил Саша. – Главное, чтобы было с кем поболтать. Я по природе своей человек необщительный. Ты, наверное, сам это заметил, когда пришел в Пижну. А сейчас я болтаю без умолку – мне самому противно. Учу тебя жить, раскрываю перед тобой тайны Вселенной – короче, несу всякую чушь. Поверь, это не ради тебя, и тем более не ради того, чтобы порисоваться. Передо мной стоит образ мычащего Аркадия, и я боюсь. Это мой страх.

– Кто такой Мычащий Аркадий? – не понял я.

– Ну, как?! – споткнулся Саша. – Аркадий Октябринович?! Старик, которого ты разыскиваешь.

– Он, что до сих пор мычит?

– Ну, нет. Сейчас он разговаривает вполне сносно, если зимой не помер. Но разговорить его очень трудно – очень скрытный. Зато теперь он постоянно разговаривает с деревьями, когда один. Или со своими козами. И я не знаю, что это: или он тихонько тронулся мозгами (по возрасту уже пора), или просто, как ты говоришь, «купил себе говорящего попугая», или на самом деле научился разговаривать с березами.

– А чем он питался зимой? – поинтересовался я.

– Он нормально запасся. У него была картошка, чтобы не заработать цингу. Мука. Макароны. Много консервов, в основном рыбные. Чтобы все это сохранить от мышей у него был кот Васька. Но от Васьки не было никакого толку, и тогда Аркадий Октябринович его съел.

Глава 16. Урфин Джюс и его деревянные солдаты

В конце недели приехал Сашин егерь с женой и бородой как с портрета Льва Толстого. Его тоже звали Александр. Это я запомнил по ходу идентификации бород еще при первом знакомстве с Сашей. Егерь принял на себя управление охотхозяйством. Процесс передачи состоял из передачи ему, того самого журнала, в который были занесены мои цели и задачи по прибытии в Пижну. Да, еще приходила жена Льва Николаевича, очень милая и обаятельная женщина. И настоятельно потребовала запереть погребок на висячий замок. А ключ утопить в Северном Ледовитом океане, чтобы «её Саша» его не нашел, пока начальство отсутствует. Так мы и сделали, а потом снялись с якоря и отправились в Черноречье «навестить Октябриныча».

По моим представлениям по карте расстояние от точки «А» до точки «БЫ» было бы небольшим. Но Саша сказал, что напрямую идти нельзя по двум причинам.

Во-первых, это территория заповедника (и хотя его там все любят и ждут, можно нарваться на административный штраф). По первому пункту я его очень активно поддержал, хотя Саша и не понял природу моей принципиальности по соблюдению режима охраняемых территорий, с учетом того, что неделю назад я оттуда и пришел. Про дикий троллейбус я ему рассказывать не стал. И хотя на этот раз зона обитания техногенного монстра теоретически не совпадала с нашей траекторией, мне бы не хотелось рисковать – вдруг он поменял маршрут.

Второй причиной были вешние воды. Несмотря на то, что сама Сежа уже давно вернулась в свои берега после половодья, все притоки, ручейки, болотца и старицы были еще полны водой и служили бы для нас труднопроходимыми препятствиями. Поэтому мы пошли по дороге, заведомо согласившись на большой крюк. Во многих местах дорога оставалась подтопленной, и нам приходилось перебираться по жердочке или разуваться до колен, чтобы перейти низкий участок вброд. Это было особенно мучительно – холодная талая вода сводила ноги. Но в любом случае, когда к трем часам дня, мы веселые без весел подгребли к Черноречью, я не чувствовал себя сильно уставшим.

Черный сруб дома неожиданно преградил нам дорогу, когда мы поднялись на очередной пригорок. Вокруг дома неорганизованно бродили козы разных возрастных категорий, а в воздухе витал запах жизни… ну, или навоза?

«Значит, жив, – облегченно произнес Саша. Но по его интонации я не понял: или старик ему действительно дорог, или Саша просто боится трупов. Я был взволнован также как тогда перед входом в землянку, но появление старика все равно прозевал. Его лохмато-кудрявая голова явилась перед нами в лучах солнца, бивших его по затылку и ослепляющих нас, пытавшихся заглянуть ему в лицо. Саше старик очень обрадовался, а вот мне не очень. Подозрительность, напряженность и недоверие генерировал он своими взглядами в мою сторону. Но мне он тоже не понравился.

Одет старик был как-то не по человечески: ночная рубашка до колен, перевязанная по какой-то фиг тесемкой на поясе; на плечи накинута фуфайка грязного цвета, видимо, для тепла. А внизу, из-под рубахи, торчали голые волосатые ноги, обутые в какие-то говноступы, неизвестной конструкции. То ли старец святой, то ли крепостной, то ли зэк на поселении… А может хиппи на пенсии? Правда, глаза, когда я до них добрался, да и лицо в целом, никак не сочетались с этим прикидом. Взгляд старика был цепкий, ясный и насмешливый. И, несмотря на дурацкий прикид, он не выглядел индивидом, потрепанным жизнью.

Саша представил нас друг другу: старика звали Аркадий Октябринович, а меня просто Андрей. При этом Саша не упомянул настоящей цели моего визита, а как-то сумбурно объяснил, что я городской. Прибыл в охотхозяйство на отработку, но сам не охотник – прислали с завода. Но так как мне в городе делать нечего, то отрабатывать буду долго, может до осени – пока не замерзну. Но очень, как оказалось, трудолюбивый, поэтому нам пригодится, в смысле поможет. Понятно из контекста, что «нам» состоял из Саши и Октябриныча, а я, соответственно, все остальное и все что поможет. Но старик воспринял поток объяснений крайне недоверчиво.

– Аркадий Октябринович, – произнес я так проникновенно уважительно, что старик сам почувствовал, как позорно торчат из-под рубахи его голые ноги при таком обращение, и вздрогнул. – У них завод оборонный, пока КГБ, ФБР и контрразведка проверяют мою анкету, они не могут запустить меня внутрь. И чтобы я не бродил вокруг забора, они и направили меня в свое охотхозяйство. Чтобы я хоть какую-нибудь пользу приносил, прежде чем буду допущен к секретам родины.

– Однако повезло тебе Андрей, – произнес старик завистливо и покачал головой. – Помню, когда я устраивался на завод Ульянова, так меня 2,5 месяца продержали на овощебазе. Я там, в сырости и в сквозняке, в подвалах слизкую капусту чистил… Зимой дело было… А у тебя – лето! Птички поют, листики распускаются, солнышко светит… Коров уже нет, но доярки-то остались! Нет. Да я бы, вообще, на завод не пошел.

– Может, и я не пойду, – поддержал я хитроумного старика.

– Нельзя! – категорически отрезал Аркадий Октябринович. – Первым делом самолеты, а девушки потом или сзади!

– Да нет там никаких самолетов, самовары какие-то собирают, – усомнился я в правильности выбора.

– Неважно! Пусть хоть валенки самоходные для армии подшивают. Но каждый должен внести свой вклад в обороноспособность нашей родины, потому что ничего другого мы производить не можем. Инженерная мысль на благо человека у нас не работает. Нет у нас такой исторической традиции – облегчать кому-то жизнь.

Старик закладывал очень длинные фразы игриво и литературно. В моих ответах он, похоже, не сильно нуждался и готов был сразу перейти к монологу. А уж когда выяснилось, что фуфайка на его плечах – это только способ ее перемещения из дома в сарай на лето, так как руки заняты… я резко изменил свое отношение к Аркадию Октябриновичу. Ум старика еще не покрылся накипью, от выпитого за всю его жизнь чая. И только имя Аркадий в сочетании с голыми волосатыми ногами вызывали у меня приступы внутреннего смеха и не позволяли относиться к старику вполне уважительно.

Октябриныч доложил Саше, что сам к странствиям готов, дом прибран от «зимнего угару», а пчелы выставлены за сараем на улицу, осталось только картошку посадить. Я заглянул за сарай – борти выстроились в ряд как деревянные солдатики, но больше были похожи на партизанский отряд. Каждая борть выглядела как высокий пень или отрезок толстого соснового ствола, поставленный вертикально. У некоторых сбоку были прикреплены какие-то веточки, но суть общей картины от этого не менялась. Борть – это как дуплянка для гигантских синиц, размером с ворону. И летком для раздобревшего шмеля. И в этом плане они все были одинаковые. Но на каждой такой дуплянке у старика сверху сидел свой собственный головной убор: от обычной широкой доски, защищающей от осадков, как на любом скворечнике, до шляпы Д’ Артаньяна и кепки московского мэра. Первоначально я принял их за садовые скульптуры и попытался рассмотреть поближе. Но густое как мед жужжание напомнило мне о судьбе Винни-Пуха, и я ретировался.

Впоследствии, Саша рассказал мне, что у Октябриныча действительно каждый улей (борть) имел свой художественный образ и соответствующее имя. Три самых старых, с обычной плоской крышей, он для краткости называл «Членами партии», подразумевая под ними основоположников марксизма-ленинизма. Он даже бородки им приделал разного качества, чтобы отличать между собой. Остальные имена колод были не такие авантажные, а скорее сказочные как семена помидор: Петрушка, Буратино, Дурачок, Гном, Гаврош, Баба Яга Мать, Баба Яга Дочь, Ковбой и другие.

Когда мы вкратце осмотрели его «усадьбу», Старик пригласил нас в дом – солнце рано зашло за тучи и на улице снова становилось по-весеннему зябко. Из Пижны Саша захватил с ледника два последних глухариных трупа и бутылку хреновой водки в качестве презента. На что Аркадий Октябринович сказал, что глухарятина на его вкус жестковата и ему бы лучше рябчиков. Ну, или хотя бы белую куропатку. Был ли это стариковский каприз или стеб, я до конца не понял. Грань между слабоумием и остроумием оказалась очень неопределенной для моих несобранных в кучку мозгов. Но как орнитолог я решил: «Серую ему – еще куда ни шло, а белую, в этой местности – это вряд ли».

Зато водку Аркадий Октябринович принял с благодарностью, но разливать не стал. Объяснил, что сегодня у него тяжелый день – уборка, поэтому он с самого утра пьет «мухоморку» для поднятия тяжестей, а мешать не любит, да и здоровье не позволяет, поэтому мы все будем пить «мухоморку». «Вы молодые, вам какая разница» – заключил он, вытаскивая свою емкость. Емкостью оказалась трехлитровая банка. Половина банки уже была пустая, а вот вторая половина была густо заполнена шляпками ярко-красных грибов до боли знакомых. Прямо как в детстве… прямо как на стене в детском садике нарисованные… Наверное, ясельная группа была? А рядом боровики! Надутые, пузатые, среди травинок нарисованные, но не такие эффектные.

– Саня, я, может быть, уже и готов на свидание с Богом, – сказал я тихо, – но я не готов пробираться к нему между жидким стулом и кучками не до конца переваренной пищей. Боюсь застрять по дороге.

– Это условно съедобные грибы, – утешил меня Саша. – Или условно несъедобные? В любом случае, галлюциногенный эффект очень слабый, я уже пробовал. Проблема в другом. Видишь, бульон в банке какой прозрачный? А грибы урожая прошлого года! Значит градус очень высокий – спирт первого отжима заливал. Иначе раствор за зиму обязательно бы помутнел. Помнишь, я тебе рассказывал, как они спирт на заводе пили? Нужно лить прямо в горло, чтобы в рот не попало.

– Да ну, нафик! А можно совсем не пить?

– Можно. Только тогда как ты с ним поговоришь? Ты ведь сюда за этим пришел?

– А что по трезвой нельзя? – спросил я риторически, но с философским оттенком.

– Конечно, можно, – вдохновенно воскликнул Саша. – Спроси его для начала: «Как пройти в библиотеку?». И он тебе честно ответит: «Не знаю». Но после самой первой стопки он уже не сможет тебе так ответить. А после второй или третей, он уже сам задаст тебе встречный вопрос: «Андрей, а так ли уж срочно тебе надо в эту самую библиотеку?». А когда все закончится, и забрезжит рассвет, вы с ним вместе пойдете в эту самую библиотеку.

Представляешь, какую дистанцию вы вместе преодолеете за несколько часов? От «не знаю» до совместного поиска и уважения твоих интересов. Это я и называю культурой пития. А культура пития – это неотъемлемая часть нашей национальной культуры. Поэтому когда мне сын говорит: «Папа, я никогда не буду пить», меня это расстраивает, значит, я что-то сделал не так. Но все дело в первоначальном вопросе. Если вопрос поставлен неправильно, вы поутру пойдете не в библиотеку, а Змея Горыныча кастрировать. Отсюда и проистекает все «зло от пьянства и алкоголизма». Понимаешь?

– Ты хочешь сказать, – крайне недоверчиво спросил я, – что у каждой пьянки должна быть тема?

– Все как раз наоборот. Застолье без темы – это пьянка.

Я погрузился в воспоминания, пытаясь вспомнить, когда я пил с темой или совсем случайно:

– Да любое застолье всегда имеет повод. Самый универсальный, например, День взятия Бастилии. Даже задумываться не надо – хорошо или плохо, что ее взяли. Кто придумал, тот уже за нас расставил приоритеты. А уж день рыбака, строителя или танкиста… грех не выпить, а потом в фонтан! Но самые противные праздники – это половые праздники: 8 марта и 23 февраля. Просто ненавижу.

– Не надо путать повод и тему, – уверенно продолжал Саша. – Любой профессиональный праздник – это только повод, поэтому потом случается мордобой и поножовщина. Даже когда ты идешь на день рожденья к лучшему другу, это еще не тема, это только повод. А тему надо специально выбирать, как вино к столу, или в чем отмачивать шашлык.

– Какая у нас сегодня будет тема? – иронично спросил я, наблюдая как Аркадий Октябринович уже разливает мухоморку по стаканам.

– Первый вариант – это твое знакомство с Октябринычем. Ты хотел у него что-то спросить или узнать? Но если ты не готов, тогда мы просто можем обсудить завтрашние планы.

– В последнем случае, мы уже на рассвете выдвинемся вешать деревянных солдатиков Урфина Джюса?

– Урфин Джюс – это кто? – спросил Саша. – Что-то знакомое…

– Элли… в Стране…– подсказал я, – невыученных уроков.

– Точно! Волшебник Изумрудного города, – вспомнил Саша. – А Октябриныч значит Урфин Джюс?

Саня загоготал как деревянный конь и громко объявил:

– Октябриныч! Ты – Урфин Джюс! Так Андрей сказал. – И снова захохотал.

Аркадий Октябринович тоже что-то прохихикал в ответ, но было понятно, что подобная фамильярность ему не по душе. И чтобы он не затаил обиду, мне пришлось разъяснять свою ассоциацию деревянных солдат Урфина Джюса с пчелиными домами Аркадия Октябриновича. Трудность адаптации данной ассоциации заключалась в том, что я совсем не помнил, кем был Джюс – злым или добрым персонажем. В конце концов, я запутался и только усугубил сказанное. В общем, Саша меня подвел. Надо было сразу идти в отказ сказанного, а не пересказывать сказки. Настроение мое упало, и когда Аркадий Октябринович подвинул мне стакан с мухоморкой, я выпил не задумываясь. Тема знакомства сразу не задалась. Но старик спросил меня:

– Ты вот кем там у них будешь работать?

– Менеджером по логистике, – соврал я.

– Ну, менеджер – это я понимаю. Это начальник, как продавец в магазине. А вот логистику не застал… Логику знаю… А слова то похожие? И корень один. Однокоренные?

– Это почти одно и то же, – задумался я, хотя и не был уверен, что Аркадий Октябринович не прикидывается. – Логистика, конечно, основывается на логике. Но нельзя быть менеджером по логике. Это все равно, что быть менеджером по истине. Логика должна быть по определению железной и непоколебимой, а вот логистика – это более гибкий вариант. Она может учитывать интересы заинтересованных лиц и меняться в зависимости от интересов самого носителя логистики или его непосредственного руководителя.

– Все логисты – воры? – спросил Октябриныч после небольшой паузы, которая потребовалась ему, чтобы осмыслить мою последнюю длинную фразу.

– В принципе, да… – неохотно согласился я. – Особенно выпускники «эм-би-ай». Но это и воровством-то назвать нельзя. Их просто учат находить свою долю в общем потоке. Это просто бизнес. Ну а те же банкиры? Бабло, которое они гребут, никак не соотносится с их умственными способностями. Здравый смысл говорит, что за такие деньги нужно судьбы Вселенной решать, а не кредиты раздавать. Они же просто дояры, и близость к молоку позволяет им снимать сливки. Если бы логистика основывалась только на логике, тогда бы у нас в стране существовало Министерство Здравого смысла.

– Тогда бы у нас в стране не было бы ни воров, ни плохих дорог, – вмешался Саша.

– Отсутствие общей цели в обществе приводит к воровству, – произнес Аркадий Октябринович.

Это заявление прозвучало крайне неожиданно для меня. Аркадий Октябринович постоянно выпадал у меня из образа Старика, выползшего из той жуткой землянки и почти разучившегося говорить. Конечно, если пить с самого утра, и тем более мухоморку, то после обеда, возможно, заговоришь и по-английски.

– Когда человек живет только своими интересами и интересами своей семьи, – продолжил Аркадий Октябринович, – он обязательно будет воровать. Это и есть его здравый смысл и логистика.

– Октябриныч, а общая цель – это коммунизм? – спросил бесстрастным голосом Саша.

– Общая цель – это все что угодно. Фашизм – это тоже может быть целью нации.

– Октябриныч! Я понял! – воскликнул Саша очень эмоционально (1/3 третьего стакана мухоморки давал о себе знать). – Получается, когда ты в строю, ты не вор. А как воровать: слева товарищ, справа товарищ? Слева фашист, справа фашист – сразу башку оторвут. А вот когда ты один…

– Ты чувствуешь себя художником и итогом божественной цели, – продолжил я агрессивно после 1/3 четвертого стакана «мухобойки».

– И всех остальных считаешь строем, стадом, быдлом и серой массой тупых, слепых и покорных, – резко ответил Аркадий Октябринович. Он тоже начинал расходиться после 1/3 очередного стакана.

Но к тому моменту я уже начал покидать диалог и уплывать в царство грибов на каком-то древнем топчанчике. Последняя фраза, которую я запомнил: «Эх, еще бы два-три поколения при Советской власти и ворюги бы перевелись…»

Галлюцинаций, как Саша и обещал, не было. Но страх отравиться мухоморами, вызвал небольшое видение перед самой отключкой.

Иду я по тропе, и понимаю, что я уже не там где нужно и тело свое не чувствую. Оно есть: руки, ноги и все что между ними, но отдельно от МЕНЯ. А кругом какая-то хмарь, сумерки… Правда, остается еще надежда на рассвет. И встречает меня на тропе лучезарный старик в дорогом халате со звездами, обутый в сандалии из сандалового дерева. Только почему-то из-под халата снова торчат чьи-то волосатые голые ноги.

– Ну, что ж ты, Вася, – с укором спрашивает меня старик.

– А я не Вася.

– А какое это теперь имеет значение? – с сожалением констатирует старик.

Глава 17. Молчание рыб

Когда я проснулся, Саша и Аркадий Октябринович допили тему до конца. Я обнаружил их за сараем, когда вышел отлить после сна. Они грузили деревянных болванчиков в повозку из-под Бременских музыкантов. Лица их были сосредоточенные, молчаливые и в пятнах, как шляпка гриба-мухомора. От моей помощи они категорически отказались.

«Октябриныч мне не доверяет, – понял я сразу, – и правильно. Я на его месте тоже ни за что не сказал бы логисту, где у меня ульи стоят. А банкиру где деньги лежат».

– Козла! Козла, не забудьте привязать! – крикну я им вдогонку, когда Саша сам потащил повозку в сторону леса.

– Борис у меня не приученный к ездовой езде, – с сожалением почесал бороду Аркадий Октябринович, – но попробовать можно.

– А ты, умник, картошку пока Октябринычу посади, – съязвил в ответ Саша.