Смех бессмертных

Но он не будет великим, нет, конечно же не будет; благими намерениями вымощена их дорога, ведущая к непомерным высотам, а оттуда – круто вниз, прямиком в ад. Его дорога к Гиперборее – он найдет ее, найдет, найдет, обязательно! – поросла предательской голубой травой, и хрустят под желтыми кирпичами кости друзей и врагов; кости, прежде всего, его собственные. Он найдет ее, конечно, он будет Шлиманом, а она – его Троей; он не побоится прикоснуться к сказке, как к мощам святых, не побоится нарушить покой столетий; и тогда, разворошив культурные слои, перекопав грунт истории, он увидит, как вдруг ключом бьют из-под земли воды Источника, и его приютят Бессмертные [7], встретят загробным хохотом – о, Дон Жуан, Командор уже рядом, рядом, слышишь?! – и среди них обязательно будет он, господин Шлиман, он, кумир детства и юности, такой же, как Кун – шлиман-кун, вот самое страшное заклинание, посторонитесь же, Гавриил и Янус, я сам отпираю райские врата, алахмаора, шлиман-кун! – и он положит холодную руку ему на плечо, и обязательно скажет: «Ты молодец, Грецион. Нет смысла в величии как таковом, оно лишь изумруд в тиаре вечности; посмотри на мою – видишь там драгоценности? Их нет, я не великий, как и ты, как и многие из нас, Бессмертных, но вот тебе загадка: разве тот король, у кого пухлей сокровищница, или же тот, чье чело увенчано пусть даже поддельной, дешевой короной? Подумай: чья голова полетит с плеч?»

В холоде белоснежной больничной палаты Грецион вспоминает юность – тогда он мечтал, чтобы случилось хоть что-нибудь, пусть бы даже его голова слетела с плеч! Он, окончивший учебу, уже год работал в небольшом музее, готовил описания и промоматериалы для новых выставок, а еще помогал с архивами – сидел, скрючившись над клавиатурой, и печатал, а вечером, измученный и сломленный, открывал любимые книги и статьи, общался на форумах – тогда они только входили в моду, – по косточкам разбирал любимые игры и фильмы, ведь в каждой видел мифологему, связывающую бессмертную древность и хрупкое настоящее. Ему снились империи смерти. С тех пор, как защитил диплом и устроился на эту серую работу, во снах видел только их: опустошенные галактики и планеты и нескончаемый песок смерти, проникающий во всякую живую клетку, отравляющий, убивающий. Каждое утро просыпался – как и в утро, изменившее всю его жизнь, сейчас он хочет думать только о нем, – в холодном поту, умывался, собирался, спешил на кряхтящий автобус и, опустив голову – не читал в дороге, трудно было сосредоточиться, – доезжал до метро. Скрюченный, держащий в руках кожаный портфель с карандашами, бумагами и книгой, которую брал с собой только ради успокоения, Грецион шагал по эскалатору и чувствовал, как люди – нет, манекены, куклы в цветных париках и куртках! – смотрят на его худые дрожащие руки, на сгорбленную спину. То невозможное воскресное – воскресение, да, да, именно оно, он сам только так вспоминает о нем! – утро началось со старого ритуала. В музее Грецион, как и всегда – хватит, сколько можно повторений! – собирался взять у вахтерши ключи от кабинета, но та, смерив его фирменной добро-злой улыбкой, сказала, что уже отдала их, что сегодня он пришел не раньше всех, что теперь в и без того душном, пыльном музее на одного человека больше. И Грецион кинулся к лестнице с такой скоростью, будто собирался застать вора с поличным; он – старый Капулетти, которому донесли о горячих губах Ромео. Уже издалека Грецион увидел приоткрытую дверь. Остановился перевести дыхание. Оправил пиджак и, стараясь не выдавать обеспокоенности, вошел. За столом, обычно пустующим, под светом желтой лампы раскладывала бумаги девушка. Как звали ее? Почему он не может вспомнить имени? Почему называет ее Олей Мещерской, хотя знает, что все не так, это шалят воспоминания, это голубая трава опутывает его душу? Почему, почему, почему, почему теперь это имя не дает ему покоя?

Но нет, конечно, ее зовут иначе. Ее зовут Карла. Карла. Его Карла.

– Доброе утро. – Грецион откашлялся, чтобы на него обратили внимание. – А вы?..

– А я теперь здесь работаю. – Она ответила, не поворачиваясь, не прекращая дел. – Я удивила вас, да?

– Это не те вещи, которые меня удивляют. – Он включил свою лампу, достал бумаги, запустил древний жирный компьютер и понял, что совсем не хочет разговаривать, что диалоги об этой работе, вгоняющей в уныние, станут последней каплей, и век империй смерти наступит в реальности.

Они молчали полдня, пока не пришло время обеда. Оба были слишком заняты, поэтому решили пить чай с бутербродами прямо на рабочих местах и вскоре разговорились: еда казалось слишком пресной, а слова стали лучшей приправой. Грецион рассказывал о культурах и мифологиях, о компьютерных играх и их сюжетах, а потом – о связях древности и современности. Схватил листок, начертил эмблемы известных мировых брендов и начал объяснять, что великие маркетологи украли у античных мыслителей, что – у восточных мудрецов. Он говорил, размахивал руками и чувствовал тепло внутри, заставившее его выпрямиться, расслабиться; а собеседница, аккуратная и чистоплотная Карла, так и не рассказавшая ничего о себе, сидела с открытом ртом. Когда будильник – Грецион заводил его, чтобы точно не засидеться за едой и не утонуть в собственных мыслях, – зазвенел, Грецион пошел мыть кружки, отдраивать жесткой губкой коричневые разводы от старых пакетиков, но прямо у дверей его за руку поймал музейный директор, добродушный старик в теле, дремавший – так сплетничали, – в своем кабинете ровно с трех дня до пяти вечера; сонный ящер, нерасторопный и неколебимый.

– Грецион, – он забрал обе кружки.

– Вы… – Грецион снова скрючился, опустил взгляд, руки задрожали. – Вы что, все слышали?

– А чего вы стесняетесь? – Директор рассмеялся. Кружки, ударившись друг от друга, дзинькнули. Вот они, бубенцы, возвещающие начало его конца! – Конечно, я все слышал. И именно поэтому, очень вас прошу, не планируйте ничего на завтра. Пойдете со мной.

Насвистывая что-то себе под нос, так и не вернув кружки, директор развернулся и пошел, но Грецион решил остановить его одним вопросом:

– Пойду куда?

– Как куда? – Директор даже не обернулся, и голос его постепенно слабел, отдалялся. – Делать то, что у вас получается лучше всего. Пойдете со мной к студентам. Преподавать. Я все равно слишком устал от этого… сами додумаете, от чего, Грецион. – Он все же остановился, оглянулся и хитро прищурился. – И не обижайте Карлу, хорошо?

Грецион плохо спал эту ночь на понедельник, и империи смерти казались еще более безжизненными, холодными, словно бы ревели, кричали симфонией праха. Скрюченный и понурый, Грецион, так ждавший перемен, но так их испугавшийся, приехал к университету в назначенное время. Директор встретил его, провел в аудиторию и встал в стороне, шепнув, что не будет вмешиваться, только махнет рукой, если Грецион заговорится и потеряет счет времени. Тот улыбнулся и сказал, что этого не потребуется – два слова бы связать. Дрожащими руками Грецион достал из кожаного портфеля заготовленные к выступлению бумаги, посмотрел на студентов, поймал на заднем ряду Карлу, пришедшую, очевидно, по приглашению директора, и, кивнув, начал. Взмаха руки оказалось недостаточно. Пришлось останавливать Грециона словами. Он думал, что сейчас сгорит от тепла внутри, а еще – от искрившихся взглядов аудитории.

Империи смерти ему больше не снились. Не снились… не снились.

Зачем он врет себе сейчас? Воспоминания гипнотизируют. Теперь мысли успокаиваются, приходят в порядок, не скачут с одной темы на другую: не смешиваются больше восток и запад, древнее и настоящее, реальное и выдуманное. Грецион стоит у окна, смотрит на холодные улицы бездушного города, будто попавшего под власть Снежной королевы, и решает, окончательно и бесповоротно, что проведет последнюю лекцию, а после бросит все – времени осталось мало, пусть замолкли все часы мира – и найдет свою Трою. Свою Гиперборею.

Ги-пер-бо-рею.

Грецион решает и вдруг прислоняется лбом к холодному стеклу, не веря своим глазам.

За окном идет черный снег.

художник

Я, как вы, не хочу верить во все происходящее и не стал бы, если бы это не произошло на моих глазах. Может, то была какая-то массовая галлюцинация, заразное помешательство, новая информационная чума жестокого XXI века – века короля-абсурда и его крысиных всадников, заражающих идеями? Не знаю, не знаю, я правда не знаю!

Сказать могу только одно – я тоже видел черный снег, пока допивал приторно-сладкий кофе у окна. Я не говорил, что сладкоежка? Что ж, это мой грех, моя страшная болезнь, которой, впрочем, я горжусь так же, как жители Карибов прошлого века, если верить господину Маркесу, гордились грыжей мошонки (не к столу будет сказано).

«За черным снегом неминуемо приходит черный рыцарь, уже обратившийся драконом», – сказал чуть позже Грецион, будучи в добром расположении духа и… скажем так, сознания. Помогало ли ему простое успокоительное или причиной этих просветов на черном-черном небосводе перед грозой развязки было безумное желание отыскать свою Трою? Как же он болел Шлиманом! Еще с юности: в общежитии всю комнату обклеил самодельными постерами с черно-белыми фотографиями и забавными подписями, наподобие «Нашел – а вы не ждали!», «Гомер мной городится» и прочее, прочее, прочее… Это было одно из тех юношеских увлечений, которые проходят с годами; это был один из тех кумиров, которые подсказывают дорогу в нужное время, но, стоит посмотреть на них издалека, с расстояния прожитых лет, понимаешь, что восхвалял обычного деревянного божка, болванку – некачественная краска с нее давно облезла. И тут, в разгар Греционовой зрелости, в годы его лета – волей судьбы оно обращалось осенью моего дорогого патриарха, – Шлиман вдруг вернулся в его жизнь, с ним пришла и Троя, а за ней – за этой вавилонской блудницей! – потянулся шлейф гнева богов и ошибок героев, принесший и свою Елену.

Поэты говорят, что мир спасется любовью – но нам с тобой иной исход известен пока! Да, его мир залило кровью, сожгло войной с самим с собой и со своим богом, но я забегаю вперед, а законы драматургии этого не терпят… Тогда я ничего не знал о Лене, так внезапно свалившейся на наши головы. Забавная штука – совпадения! Мы с Греционом знали ее подругу, но даже не догадывались, что между двумя этими бедными девушками есть какая-то связь, и – тут меня пробирает дрожь, я не приукрашиваю, – что эта связь окажется страшной, опасной, решающей для падения моего Икара в соленые воды… Но Лена… да, тогда я не знал о ней ничего, но Грецион часто рассказывает о ней во времена наших нынешних встреч – это, пожалуй, единственная тема, на которую он готов общаться дольше минуты. Теперь я узнаю многое, собираю информацию по кусочкам, пытаюсь восстановить картину событий, произошедших в мое отсутствие – но рассказать о нашей с Леной встрече я еще успею, все впереди… а Грецион неизменно твердит – теперь! – что она – дочерь тысячелетия, рожденная в драконий двухтысячный год и способная, как и другие дети новой эпохи, спасти всех нас, изменить мир, замереть в мраморе истории; она любит цветы и ненавидит научную фантастику, а еще занимается спортом четырежды в неделю. Что-то из этого она еще скажет и мне, что-то я увижу в ее квартире – все впереди, впереди! – а что-то во время наших коротких бесед с моим бедным Греционом открывается сызнова, с его точки зрения… Но я уже говорил, что законы драматургии не терпят забегания вперед!

Факт остается фактом: черный снег пошел.

Об этом не писали в новостях, об этом не кричали экоактивисты, об этом не говорили даже на форумах разной степени адекватности, но и я, и Грецион, и другие актеры в этой безумной шекспировской трагикомедии, полной рассуждающих Гамлетов – бессмысленное to be or not to be, – видели черный снег собственными глазами. Хотите верьте, хотите нет, но пошел он и на моей проклятой картине. Что испытал я в тот момент, как описать это? Не страх, не восхищение, не гордость собой, скорее… нет, их нельзя разделить, их не получится расчленить, как лягушку на столе студента-биолога. То был коктейль серо-буро-малинового цвета, отменное варево, опьяняющее с первого глотка. Я сидел перед картиной, раскрыв рот. Не знал, что делать. И так уж вышло – мне горестно признавать! – что я стал альфа и омега всей этой истории, ее началом и концом; я прогремел первое слово, воскликнул «да будет свет!» и самолично погасил его – послюнявив пальцы, затушил все звезды во Вселенной.

Что оставалось делать? Когда нереальное приходит в жизнь, первый, защитный и самый правильный рефлекс – избавиться от него, вычеркнуть, отменить, замазать слоем белой краски, взять на себя роль коммунальщика вселенной. О, вы еще встретите того, кто делал это слишком рьяно!

Икота, икота, перейди на Федота… не делайте из меня монстра, прошу вас, я не верил в проклятья, только в чудеса. И картина казалась мне слишком чудесной, не давала покоя: так может, подумал я, тогда еще слишком наивный, она предназначена кому-то другому? Можете сказать, что я просто сбежал от проблем. Ваше право. Так или иначе…

Решение оказалось элементарным.

Я продал картину.

бог

Сердце твое – ястребиное, голова – петушиная, руки-ноги – змеиные; ты чародей кабиров, ослабляющий оковы первородной сущности, ты – высшее создание, ты полнота вселенной, ты единство бесчисленных эонов, ты – 365.

Ты – это я.

профессор

Ночь прошла спокойно, без снов, без видений, без галлюцинаций.

Теперь, когда Грецион лежит в кровати, свернувшись в позе эмбриона и лениво потягиваясь, его это пугает. Затишье перед бурей. Молчание перед ревом Иерихонской трубы.

Он завтракает: чеснок с черным хлебом, мерзкий травяной чай – второй прописали врачи, про первый вычитал в интернете, и слушается советов пустых – серый человечек на фоне – аватаров лишь потому, что сам читал нечто подобное в одной книге еще по молодости; тогда удивился, посмеялся, но отчего-то запомнил. Заканчивает завтрак, следом выпивает успокоительные таблетки – осталось совсем немного, а ведь и трех дней не прошло, скоро снова в аптеку, – принимает целебную ванную, возвращается на кухню. На телефоне – пять пропущенных от декана. Добавляет в черный список.

Грецион спешит на последнюю лекцию. Открытую.

Такие старался читать как можно чаще, всегда любил больше других: и как не любить, когда никто не требует работать по программе, давать домашние задания, никто не контролирует? Либо сам договаривался с библиотеками, культурными центрами, барами, кофейнями, либо приглашали его, обычно присылая сообщение в социальных сетях: мол, здравствуйте, наслышаны, будем рады вас видеть, только простите, не можем заплатить, сами понимаете. Он и не просил, потому что вместо денег давали чай, кофе, миндальное печенье, иногда даже пирожные из соседней кофейни, а порой – некрепкие, но вкусные коктейли; давали хорошие малотиражные книги; давали теплое общение до и после лекции и захлестывающий прилив счастья во время; давали, в конце концов, интересные вопросы, а не заданные просто так, для галочки красной ручкой в очередном списке «обязательно к вопрошанию», «обязательно к прочтению». Грецион всегда серьезно готовился к таким лекциям, но никогда не относился к ним слишком серьезно. Это игра, как и все вокруг, он знает ее правила наизусть: в голове корнями мирового древа переплетаются прослушанные лекции, прочитанные книги, просмотренные ролики, пролистанные социальные сети; как любой ученый, он знает свой предмет на зубок, готовит только шпаргалки для памяти. Но, в отличие от любого другого ученого, он знает капельку больше, он складывает, умножает, компилирует и создает цветные коллажи эпох и мифологий, смотря зорче остальных – в дали волшебной Касталии, горизонт которой туманен, а берега охраняют шторма и водовороты выдумок и фокусов, пережевывающие галеоны академичной учености. Грецион же – часто проговаривал это на лекциях, – проплывает на своей лодке у самых волшебных берегов, довольствуется умозрительной игрой в бисер, но ступить на неизведанные земли все же не пытается; что, если это просто иллюзия заморского кудесника?

Но иллюзия ли?

Он входит в кофейню, куда много раз хотел напроситься сам, но руки не доходили. А тут написали владельцы, позвали говорить о темных ночных богах, будто предчувствуя его судьбу, будто зная, что это – последняя лекция. Объяснили: «Такое людям интересно». Нашли место в насыщенной программе. Зал уже полон, все столики, кроме лекторского, сбоку от экрана, заняты; Грециону приготовили чашку кофе – спасительный эликсир после чеснока, горького отвара и ополаскивателя для рта, дубящего десны. Глоток кофе, два легких касания по экрану планшета, и Грецион начинает.

– Есть только два вида наук: науки о любви и науки о смерти.

Грецион замечает, как скользят по нему заинтересованные взгляды: присутствующие удивлены, жаждут продолжения, но он не дает желаемого сразу – выдерживает долгую, почти театральную паузу, улыбается, поправляет растрепанные волосы.

– Важнее и страшнее остальных только науки о любви к смерти – о смерти спасительной, о смерти, становящейся вратами к перерождению, о страстном поцелуе Эроса и Танатоса, о черных хтонических богах, диктующих правила земной жизни. Вы наверняка привыкли думать, например, что Геката – заурядная ночная колдунья, а Дионис – вечный пьяница. Мы смотрим на эти образы поверхностно, они слишком искажены масскультурой – ну вы же все хотя бы фрагментарно знакомы с диснеевским «Геркулесом»? И нам кажется, что Аид – вспыльчивый злодей, хотя на деле он – самый ответственный из богов, мрачный повелитель немых мертвецов, желающих только двух вещей: крови и забвения. Нам стоит, как Одиссею, прямо сейчас зарезать черного барана, чтобы говорить не с мертвыми, а с мрачными богами, богами любви и смерти, богами любви ко смерти – но обойдемся без жестокости, кофе с выпечкой тоже сойдут за жертву.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Имеются в виду более тысячи глиняных фигурок (среди которых были динозавры), найденный в Мексике. Завалялось, что эта находка принадлежит древней культуре Чупикуаро – что «доказывало» взаимодействие человека с динозаврами, – однако вскоре было выяснено, что фигурки – новодел, созданный местными жителями.

2

Античный вариант слова «гражданин».

3

Орфический гимн XXXIV «Аполлону».

4

Осборн Оззи. «Under the graveyard».

5

Кукрыниксы. «Страхи».

6

«София» – сущность (эон), создавшая бога-творца.

7

Имеются в виду Бессмертные из романа Г. Гессе «Степной волк»