Гниль

Много лет назад, будучи амбициозной аспиранткой, она оказалась частью проекта, который закончился катастрофой. Проекта, который, как она теперь начинала понимать, мог быть связан с тем, что сейчас пожирало Город. Ее тогдашний руководитель, гениальный, но безрассудный профессор Себастьян Моргрейв, погиб, а несколько коллег бесследно исчезли.

Ханна выжила. Но та катастрофа оставила на ее плече уродливый, бледный шрам – след от энергетического выброса, который убил профессора Моргрейва. Теперь ее целью было не просто понять эту разрушительную силу, но искупить свою вину.

Она искала дневники Генри Вальтерса. Того, кто, по слухам, был ближе всех к разгадке природы этой городской хвори. После долгих поисков она наконец получила наводку, что его записи могут храниться здесь, в архиве этой давно заброшенной лечебницы.

Ее тонкие, замерзшие пальцы перебирали папки. Наконец, в одной из самых дальних, заваленных хламом секций, она наткнулась на неприметную картонную коробку без всяких опознавательных знаков. Сердце Ханны забилось чаще.

Внутри, среди пожелтевших бумаг и старых фотографий, лежал толстый, потрепанный блокнот в кожаном переплете. Дневник Генри Вальтерса.

Дрожащими руками она открыла его. Страницы были испещрены убористым, нервным почерком, формулами, схемами и пугающими описаниями экспериментов. Кровь стыла в жилах. Среди схем и рисунков ее внимание привлек один, особенно сложный.

Это был чертеж органической структуры – гибрида человеческого мозга и гигантского гриба, опутанный мириадами корней и нервных волокон.

Подпись гласила:

«Ядро Города. Эпицентр. Источник?»

И на самой структуре, похожей на переплетение ДНК, Ханна с ужасом разглядела множество мелких, но отчетливых трещин. Сама основа этой системы была повреждена, нестабильна.

Почерк был другим – неровным, торопливым, полным отчаяния. Это было письмо от профессора Себастьяна Моргрейва, написанное им незадолго до гибели и каким-то образом попавшее к Вальтерсу.

Ханна… Если ты это читаешь, значит, я провалился.

Мы заигрались с огнем, мы разбудили то, что должно было спать вечно.

Оно… оно меняет все. Оно проникает в мысли, в материю.

Я искал «ключ», я верил в «гармонию»… Господи, какая гордыня.

Они знали, что я умру. Или стану… этим.

Но ты… ты должна закончить то, что начал я. Не мои исследования – их нужно сжечь! Ты должна найти способ… разорвать этот цикл.

Слезы застилали Ханне глаза, горячими каплями падая на пожелтевшую бумагу. Она сжала письмо в кулаке. Сердце разрывалось от боли, вины и ярости.

Разорвать цикл… Но как?

Что она, одна, могла сделать против этой чудовищной силы, которая поглотила ее наставника, которая, возможно, была связана с ее собственной давней ошибкой, и которая теперь превращала людей в нечто невообразимое?

Она снова посмотрела на чертеж «ядра города» в дневнике Вальтерса. Трещины на ДНК-подобной структуре…

Может быть, в этом был ключ? Если система нестабильна, значит, ее можно разрушить? Или… переписать?

Ханна вытерла слезы. Скорбь никуда не делась, но к ней примешалась холодная, стальная решимость. Она не знала, как, но она сделает это. Ради профессора Моргрейва. Ради всех, кто стал жертвой этого ужаса. Ради собственного искупления.

Она уничтожит это чудовищное творение.

Даже если ей придется повторить самые опасные эксперименты Вальтерса.

Даже если ей придется самой заглянуть в бездну.

Сжимая в одной руке дневник Вальтерса, а в другой – письмо своего погибшего наставника, Ханна Дэниелс вышла из пыльного, холодного архива навстречу неизвестности, навстречу борьбе, которая могла стоить ей всего. Но она была готова. Цикл должен быть разорван.

Глава 6. Эксперимент с надеждой

Подвал заброшенной секции городской больницы, Блэкстоун. Ночь

Подвал старой, давно заброшенной секции городской больницы встретил Ханну Дэниелс затхлым, спертым воздухом, в котором смешались запахи сырой земли, плесени и чего-то неуловимо медицинского, словно призраки прошлых страданий все еще витали здесь.

Слабый, дрожащий луч ее налобного фонарика выхватывал из темноты обшарпанные бетонные стены, покрытые влажными подтеками, ржавые трубы, уходящие в неизвестность.

Тишина здесь была почти абсолютной, нарушаемая лишь ее собственным прерывистым дыханием и мерным капанием воды где-то в дальнем углу.

Идеальное место для того, что она собиралась сделать. Идеальное и ужасное одновременно.

В центре импровизированной лаборатории, на старом металлическом столе, покрытом стерильной простыней, лежал мальчик. Лет семи, не больше.

Его маленькое тельце было напряжено, кожа – неестественно бледной, почти прозрачной, испещренной той самой темной, ветвящейся сетью прожилок, которую Ханна слишком хорошо знала. Эта темная порча уже глубоко проникла в него, медленно, но верно превращая ребенка в нечто иное. Он был одним из многих «потерянных» детей Блэкстоуна, которых Город забирал себе, словно голодный зверь.

Ханна нашла его почти случайно, в одном из заброшенных приютов, уже на грани того, чтобы стать еще одним молчаливым экспонатом в коллекции ужасов этого Города.

Ее руки, с этой привычной, изматывающей дрожью, с трудом удерживали шприц, пока она набирала сыворотку. Она смахнула со лба выбившуюся прядь и поправила очки.

Сыворотка, которую она с такой надеждой и таким страхом синтезировала на основе записей Вальтерса, отливала в тусклом свете фонаря слабым, перламутровым светом.

Это была ее отчаянная попытка не просто понять эту темную силу, но и обратить ее вспять. Спасти. Хотя бы одного. Доказать себе, что ее знания могут не только разрушать, что она способна искупить прошлое.

– Все будет хорошо, маленький, – прошептала Ханна, хотя знала, что мальчик ее не слышит. Он был без сознания, его дыхание было едва заметным. – Я попробую тебе помочь. Я должна… Я должна все исправить.

Она сделала глубокий вдох, пытаясь унять стук собственного сердца, который отдавался в ушах, как похоронный барабан. Моральная сторона того, что она делала – эксперимент на ребенке, пусть и с благими намерениями – терзала ее, но голос профессора из письма, его мольба «Разорви этот цикл, Ханна», заглушал все сомнения.

Если есть хоть малейший шанс…

Игла мягко вошла в тонкую вену на детской руке. Ханна медленно ввела сыворотку, ее взгляд был прикован к лицу мальчика.

Секунды тянулись, как вечность. Ничего не происходило.

Неужели ошибка? Неужели Вальтерс был прав, и эта порча – это односторонний билет в бездну? Отчаяние холодной волной начало подступать к ее горлу.

И тут мальчик открыл глаза.

Но глаза эти не принадлежали ребенку. Пустые, без зрачков, они светились каким-то внутренним, неземным светом. Его губы дрогнули, и из его груди вырвался звук. Не крик, не стон. Песня.

Древняя, гортанная, не похожая ни на один из известных Ханне языков. Она лилась из него, странная, гипнотическая, полная какой-то первобытной силы и невыразимой тоски.

Голос мальчика стал ниже, сильнее, он вибрировал, заполняя собой все пространство подвала. Ханна различала в нем отголоски древнескандинавских саг, шаманских заклинаний, плач забытых богов.

В тот самый миг, когда жуткая песнь мальчика достигла своего пика, прежде чем оборваться, Ханна услышала за единственным, заложенным кирпичом окном подвала короткий, пронзительный крик вороны – резкий, как удар бича.

Пол под ногами Ханны задрожал. Стены подвала пошли трещинами, из которых начала сочиться густая, черная жидкость, похожая на смолу или мед. Она пахла гниением, сырой землей и… страхом. Концентрированным, осязаемым страхом.

Лучи фонарика плясали по стенам, выхватывая все новые и новые разломы. Предметы на импровизированных полках падали, разбиваясь с оглушительным звоном. Землетрясение. Но вызванное не тектоническими сдвигами, а этой жуткой, нечеловеческой песней.

– Прости… – прошептала Ханна, обращаясь не то к мальчику, не то к призраку профессора Моргрейва. – Я не могу остановиться… Я должна…

Ханна смотрела на мальчика, не в силах пошевелиться. Ее обычно сосредоточенные светло-серые глаза сейчас были широко раскрыты от смеси ужаса и какого-то болезненного узнавания.

В его светящихся глазах вдруг отразилось лицо.

Не ее.

Лицо ее погибшего наставника, профессора Моргрейва, каким он был в последние мгновения того провального эксперимента – искаженное болью, но с отчаянной мольбой во взгляде, обращенной к ней.

Песня достигла своего крещендо, заполнив подвал почти невыносимой вибрацией, а затем резко оборвалась.

Мальчик замер. Его глаза погасли. А его тело… его тело на глазах у Ханны начало меняться.