Иранская турбулентность

Очевидно, что у иранца проблемы. И эта «проблема» в кепке, поворошив кучу мусора на обочине дороги, двинула следом за Фардином вдоль сквера со старыми деревьями, растущими прямо напротив кафе «Де Мокамбо», где сидел Антонио.

«Вот пусть теперь мозгует, как избавить меня от хвоста», – не без злорадства подумал Фардин и направился в музей «Коллекция птиц Венесуэлы» Вильяма Фелпса, чтобы получить удовольствие и заставить страдать наблюдателя.

В музее было тоскливо и душно, но не для Фардина. Он с воодушевлением рассматривал тушки птиц, лежащие в ящиках, с бирками на скрюченных смертью тонких лапках. Тушки пучеглазо смотрели в пространство белыми восковыми пробками вместо глаз. Вдоль стен тянулись металлические стеллажи, уставленные банками, в которых плавали препараты, вызывавшие тошноту у тащившегося следом хвоста. Он наверняка был проинструктирован нанимателями, что особенно в музеях надо держать ухо востро и не упустить ни одного движения объекта. Любят встречаться разведчики со связными в культурных учреждениях.

Трупики попугаев ара лежали в ящиках навытяжку, как павшие в неравном бою с пытливыми орнитологами гренадеры в красных мундирах. Ящики с птицами выдвигались из металлических боксов, занимавших стены от пола до потолка и напоминавших морг. Здесь хранились и гнезда в пластиковых коробках. Эта частная коллекция конца девятнадцатого века считалась одной из лучших и ценных в мире. Фардин фотографировал все, в надежде похвастаться перед коллегами в Тегеране.

Когда самолет Тегеран – Каракас взлетел, Фардину начало казаться, что не все так уж критично, а уж тем более – не фатально.

А убедившись, что за ним следит не профи, он понадеялся на положительный исход. Значит Камран проверяет проформы ради. На дурачка. Вдруг недалекий доктор Фардин побежит на встречу, скажем, с американцами. Если Камран в чем-то и станет подозревать, только в том, что Фардин чей-нибудь агент, но никак не офицер нелегальной разведки.

В прошлый раз Антонио сообщил, что Фардину, уехавшему из СССР лейтенантом, присвоили звание полковника. Это ему польстило, но помнил Фардин про свой статус недолго. Воинское звание никак не овеществлялось, а вот доктором он себя ощущал. Вот и сейчас, в музее, быстро нашел общий язык с испаноговорящими сотрудниками, обслуживающими коллекцию. Он знал латынь. На смеси английского и мертвого языка расспрашивал и выражал глубокое почтение ученым коллегам-подвижникам.

Уже вечером к Фардину в номер зашел портье, слегка смущенный.

– Сеньор, принес для вас книгу. – Он протянул завернутый в серую оберточную бумагу твердый сверток.

Фардин в самом деле заходил сегодня в книжный магазин и хотел купить латинско-английский словарь, но пожалел денег. Сейчас он смекнул, что не стоит отнекиваться, и забрал увесистую книгу. Пришлось давать чаевые.

Фардин не сомневался, видеоаппаратуру в номер не устанавливали. Он тщательно проверял. Поэтому, не таясь, развернул сверток. Покрутил в руках книгу на испанском. Какой-то любовный роман.

Записку он отыскал под обложкой, и через минуту сжег ее, с трудом разобрав смутно знакомый почерк на английском.

* * *

Утром из номера иранца позвонили администратору гостиницы. Тот выслушал и пообещал:

– Хорошо, сеньор. Я сейчас же вызову вам доктора.

– Чего там? – спросил скучающий помощник портье. – Тот самый жадный араб?

– Он иранец, – улыбнулся администратор-креол, отыскивая в толстом телефонном справочнике номер доктора, которого обычно вызывал постояльцам, чаще всего, когда те страдали от похмелья. – Похоже, у него малярия. «Везунчик».

– Еще не хватало заболеть, – поежился помощник и, поглядев на нишу, где стояла фигурка Девы Марии, перекрестился. – У меня была в прошлом году.

– А я тебе говорил, не переливай цветы. Разведутся комары.

Через час прибыл медлительный, сонный седой доктор Пенья. Ему хватило одного взгляда на иностранца, сидящего на кровати, закутавшись в одеяло, чтобы понять, что у того малярия.

– Озноб? Тошнота?

– Да, – кивнул иностранец. – И голова раскалывается.

– Рвало? – доктор Пенья знаком предложил пациенту лечь и попытался нащупать селезенку, а затем и печень.

– Пока нет.

Доктору Пенье не показалось, что селезенка увеличена, однако он не придал этому значения.

– Сколько дней вы в Каракасе?

– Три.

Врач поправил очки задумчиво, покопался в спортивной сумке, с которой пришел, и достал лекарство «Malarone».

– У вас в стране малярия есть? – уточнил он. – Чтобы проявились симптомы, должно пройти десять-пятнадцать дней после укуса малярийного комара. Возможно, вы заразились еще на родине. Хотя бывает иногда и раньше. Но не через три дня.

– У меня малярия? – иностранца била крупная дрожь.

– Пропьете «Маларон» четыре дня по четыре таблетки и поправитесь, – утешил доктор Пенья. – Кровь сдавать не имеет смысла. Плазмодии она покажет, когда их будет слишком много. Советую не выпивать пока лечитесь.

– Вообще-то я мусульманин, – возмутился иностранец.

– Не вижу противоречий, – пожал плечами доктор. – Имейте в виду, алкоголь снижает действие препарата. Вот счет за мой визит.

Вместе с блистером лекарства он протянул написанный от руки квиток, чем еще больше расстроил болезного иностранца.

– Можно выходить на улицу? – закашлявшись, пациент протянул деньги доктору.

– Все зависит от вашего самочувствия. А выходить, конечно, можно.

Больной поежился и осмотрительно заключил:

– Вряд ли захочется.

– Ну как он там, доктор? – поинтересовался портье, когда врач вернулся от пациента.

–Plasmodium falciparum [Plasmodium falciparum (лат.)– вид простейших паразитов, вызывающих малярию у людей], – доктор обвел взглядом холл. На диванчике у кадки с фикусом сидел парень в синей кепке и читал газету. – Поаккуратнее поливайте, – посоветовал доктор Пенья. – Следите, чтобы в поддонах вода не скапливалась. Хотя заразился он, по-видимому, еще на родине. Откуда он там родом? Из Ирака или Марокко? Эти арабы все на одно лицо.

– Он из Ирана, – уточнил портье. – Может, там тоже арабы живут?

– Иранцы – персы, – пояснил более образованный доктор. – В любом случае, кем бы он ни был, дня на три-четыре выйдет из строя. Лежит с температурой.

Словно в подтверждение его слов больной постоялец позвонил на ресепшн и попросил его не беспокоить до ужина.

– Горничных, видите ли, к нему не посылайте, – с ухмылкой проворчал портье, повесив телефонную трубку на аппарат. – Да Лурдиту лишний раз и не заставишь по номерам с тряпкой пройтись. У нее теперь праздник…

* * *

Фардин хорошо ориентировался в незнакомой обстановке. Без труда нашел нужный девятиэтажный дом в тихом районе Каракаса с небольшим садом, разбитым полукругом около выхода. К подъезду вел широкий пандус, обрамленный бетонными бордюрами, с которых свисали легковесные ветви аспарагусов и колючие щупальца алоэ. Тут же на бордюре стояли несколько жестяных банок из-под сухого молока. Местные видимо использовали их вместо леек.

Впервые Фардин чувствовал себя свободным в Каракасе. В спину не дышал наблюдатель. Он так и остался сидеть в вестибюле гостиницы, когда Фардин вышел из номера, воспользовавшись служебным выходом.

Чем хорош был этот двухзвездный отель – никакой охраны, камер видеонаблюдения… Ленивый, но приветливый персонал, который мог вежливо поздороваться, но вряд ли запоминал постояльцев в лицо.

Все же Фардин надел очки с простыми стеклами, черную кепку и стал практически неузнаваем, сливаясь с местными благодаря смуглой коже и счастливому для разведчика свойству – он обладал неброской, незапоминающейся внешностью. Разве что темно-серые глаза – не такая уж редкость для перса, но все же слишком яркие для южанина.

Он позвонил по домофону, с удивлением не встретив по дороге никаких жильцов дома – ни детей, ни мамаш с колясками.

– Мне необходим сеньор Варгас.

Именно так – «необходим» было написано в инструкции, полученной Фардином в книге.

– Седьмой этаж, квартира двадцать три, из лифта направо, – отозвался знакомый мужской голос.

– А меня предупреждали, что налево, – согласно инструкции «засомневался» Фардин, ломая голову, кто же ожидает его на конспиративной квартире.

– Простите. Все правильно, налево. Поднимайтесь.

Пискнуло запирающее устройство.

Пустой холл без почтовых ящиков, чистота, зелено-белая «шахматная» плитка на полу – все это навело на мысль, что здание используют под офисы.

Фардин и в самом деле свернул налево, выйдя из лифта. В конце коридора во всю стену окно, приковывающее взгляд – холм с разноцветными типичными для Латинской Америки домиками, укрытыми тенью тропических деревьев с сочно зелеными кронами. Окно выглядело глянцевой открыткой.

– Фардин, дорогой, – негромко по-английски окликнули его со спины. Голос с хрипотцой, довольно низкий и очень знакомый, но подзабытый с 1994 года.

Обернувшись, Фардин увидел Алексеева.

– Митя, – чуть севшим от волнения голосом сказал он.

Алексеев энергичным жестом пригласил его зайти и обнял, когда уже захлопнулась дверь квартиры.

– Вот уж не ожидал тебя увидеть! – по-русски заговорил Фардин. Он и в СССР говорил с заметным акцентом (дед заставлял дома общаться только на фарси, иногда по-азербайджански). Но акцент усилился. Теперь Фардин и думал на персидском. – Ничего, что я тебя так зову по старой памяти? – смутился он, разглядев Алексеева в теплом желтоватом освещении от бра в глухом коридоре. Вдалеке белоснежным слепящим прямоугольником виднелся дверной проем.

От лейтенанта КГБ, с которым Фардин познакомился еще в 1988 году, осталось прежнее выражение голубых глаз, задумчивое и словно бы чуть испуганное, четко очерченный подбородок, ставший вроде квадратнее, седые волосы маскировались под светлые, остриженные очень коротко. Ничего юношеского. Сухой, худой, высокий, строгий.

– Брось, Фара! Пошли в комнату, у нас не так много времени, а разговор долгий. Как я понимаю, у тебя возникли осложнения в Тегеране.

– Да как посмотреть, – потер шею Фардин. Он понял, что приезд самого, бывшего уже, куратора не знак особого расположения, а новые проблемы на тихом и безоблачном до того горизонте его тегеранского мирка.

В темпе джайва [Джайв – один из самых быстрых латиноамериканских танцев] рассказывая о своих перипетиях, Фардин не мог сосредоточиться. Он думал, что Алексеев, прикрепленный к Фардину во время подготовки к переброске в Иран, попал в жернова смутного времени. Начав службу в СССР, не ушел в девяностые из полуразвалившихся спецслужб. Может, не видел себя ни в какой другой профессии. Да и обидно было оставаться вечным лейтенантом запаса. Только потому, что он остался в системе, в 94-м «вспомнили» про Фардина, который уже начал терять надежду на встречу со связным. Вернее, он совершенно уверился в том, что его бросили на произвол судьбы. Забыли.

Это слово «забыли» висело над ним кувалдой на протяжении четырех лет. Он просыпался среди ночи, лежа на полу, на жестком матрасе в доме дяди, прислушивался к тяжелому дыханию бабушки и проклинал себя, что втянул ее в авантюру.

Чтобы окончательно не свихнуться, он окунулся с головой в работу, с помощью дяди устроившись лаборантом в Медицинский университет. Тогда же он получил дополнительное образование. Приходил домой поздно вечером, валился от усталости на свой матрас, но ночью снова просыпался. Над ним словно в колокол били: «Бросили, забыли!».

В те годы была еще возможность оставлять парольные знаки и даже тайниковые закладки в самом Иране. По плану Центра предполагалось, что в первые годы пребывания в Иране Фируз не сможет выезжать за границу, исходя из финансового положения и элементарной осторожности.

Фардин со свойственной ему настойчивостью выполнял все инструкции Центра. Но через год работы перестал получать отклик. Он не видел подтверждения тому, что его парольные знаки сняты, поэтому не делал тайниковых закладок. Очевидно, что их некому было забирать. И все же он продолжал.

Его действия напоминали действия моряка-подводника, чья лодка легла на грунт посредине Атлантического океана при неработающей рации. Оставалось только выстукивать разводным ключом по железному корпусу «SOS» в безумной надежде быть услышанным случайно проходящим мимо судном.

К счастью, Алексеев знал о залегшем на грунт нелегале. Только он и остался служить из тех, кто помнил о Фардине. Увидев знак, свидетельствующий, что его парольный знак сняли, Фардин разволновался настолько, что, вернувшись домой, расплакался.

Через полгода интенсивной тайниковой связи состоялась первая поездка Фардина за границу. В Стамбуле он встретился с тогда уже капитаном Алексеевым. С тех пор тайниковая связь свелась к нулю в Тегеране. Только изредка Фардин оставлял парольные знаки, свидетельствующие об его благополучии. Но на контакт Алексеев сам больше не приезжал, только связные. Затем Фардин узнал, что куратор у него уже другой человек.

Посылая Алексеева в Стамбул, Центр в последнюю очередь руководствовался тем, чтобы подбодрить этой встречей Фардина и вдохновить его на свершения. Тот контакт после длительной паузы требовалось провести с человеком, лично знающим разведчика, чтобы избежать подмены и удостовериться в подлинности личности, убедиться в его прежнем настрое на работу, лояльности и в том, что он не ведет двойную игру.

Новое появление Алексеева, спустя двадцать три года, встревожило Фардина.

Он уже передал Дмитрию книгу, в которой содержалась информация об исследованиях оборонной направленности в секретной секции, возглавляемой Омидом. Те крохи, что удалось извлечь из пьяных откровений и полунамеков шефа.

– Ну это довольно общие сведения, если я правильно понимаю, – покивал Алексеев. – Все будет гораздо детальнее, когда ты вернешься и станешь трудиться в этой секции. Как думаешь, что конкретно их заинтересовало в твоих разработках водорослей?

В очень светлой комнате с белыми стенами и черно-белыми фотографиями людей из африканских племен отчего-то казалось, что за окнами зима. То ли из-за кондиционера, который охлаждал воздух чересчур, то ли от «стерильного» света.

– Спирулина – очень полезная водоросль, – сел на своего конька Фардин, но строгий взгляд Алексеева поубавил энтузиазма. – Думаю, их интересует способность водоросли поглощать радиоактивный материал.

– И каково применение спирулины в данном контексте? – Алексеев выглядел озадаченным.

– Как мне кажется, тут возможны два направления для научных изысканий. Первое – создание препаратов на основе спирулины для тех, кто подвергается радиоактивному облучению, а второе – утилизация радиоактивных отходов.

– С помощью водорослей? – скривил лицо в скептической гримасе Алексеев. – Да ты фантазер! Одно очевидно – каким-то образом работа секции связана с ядерной программой Ирана. Предложение Омида можно считать огромным шагом вперед.

– А проверка Камрана? Слежка здесь… Тебя не напрягают?

– Я бы не паниковал. Мы посмотрели за этими топтунами. Оба сотрудники одной иранской фирмы. По моим сведениям, эта фирма не связана с МИ. Нефтяная компания. Скорее всего, это частная инициатива твоего Камрана.

– Как это может быть «частной» инициативой?

– Если он не хочет обращать на тебя лишнее внимание, задействовав официальные каналы. Но и опростоволоситься не должен, опасается. Вдруг ты, вырвавшись в Каракас, развернешь бурную деятельность. Начнешь встречаться с резидентами различных разведок. Скажем с мосадовцами или церэушниками. Легкая проверка и страховочный вариант.

– Возможно, – кивнул Фардин. Он и сам пришел к тому же выводу. – А что за нефтяная компания?

– Еще при Чавесе начали бурить скважину в штате Ансоатеги. Работы тут непочатый край. Пояс реки Ориноко, битумнозные пески – залежи горючих сланцев – это клондайк. Переплюнули Саудовскую Аравию по запасам. У американцев на Ближнем Востоке не слишком-то ладится, им вот-вот надоест возня в Сирии, обратят свой алчный взор сюда. Уже обращают, начали тут воду мутить, – Алексеев подошел к столику у окна с дымчатой стеклянной столешницей и вырезанной из черного дерева африканской скульптурой воина с копьем в центре стола. На копье какой-то шутник повесил ключи.

– Чай, кофе? – предложил он. – Что ты такой напряженный?

– А что ты думаешь по поводу Симин?

– Ты в нее втюрился, – улыбнулся Алексеев, наливая чай.

– Как? Что это значит?

– Не прикидывайся, что ты настолько забыл русский. Влюбился ты в эту художницу – вот что это значит. Условия знакомства, ее разговоры… Не думаю, что она связана с Камраном хоть каким-то боком. Уж если говорить о принадлежности ее к спецслужбам, то это вероятнее всего МИ. Они работают активно по дискредитации оппозиции вне Ирана. Она в самом деле хорошая художница?

– По мне так мазня, люблю классическую живопись. Хотя, – Фардин вспомнил картину с быком, висевшую в его тегеранской квартире, – что-то есть в ее работах магнетическое.

– Очень хорошее прикрытие для ликвидатора, – Алексеев сел к столу, хотя Фардин расположился довольно далеко от него, в кресле у журнального столика. Дмитрий взял чашку двумя руками и пил торопливыми глотками, словно в станционном кафе, опаздывая на поезд. Он тоже заметно волновался.

– Что за чепуха?!

– Ты разве не помнишь, в конце девяностых при Наджафабади разгорелся скандал по поводу ликвидации нескольких десятков журналистов, политиков из оппозиции? По лицу вижу, что вспомнил ту историю.

– Так то было внутри страны. А ты намекаешь, что она делает это за границей. Даже в страшном сне не могу представить, чтобы женщина, такая хрупкая…

– Не будь ребенком! – Алексеев фыркнул чаем. – Женщинам, порой, гораздо проще войти в доверие, сократить дистанцию и – ампула в чай или небольшой укол. – Он замолчал. Алексеев то и дело замолкал. Эти паузы выдавали его озабоченность. До главного он пока так и не дошел.

– Думаю, она в самом деле выполняет роль дезинформатора и… – Фардин нехотя добавил: – и провокатора. Встречается за границей с эмигрантами-диссидентами и пудрит им мозги.

– Может, и так, – согласился Алексеев, хотя было заметно, что он остался при своем мнении насчет девушки. – Полагаю, сближение с ней нам как раз на руку.

– В каком смысле? – Фардин достал сигареты и, не спрашивая разрешения, закурил.

Алексеев, наконец, оторвался от чашки и пересел поближе к Фардину.

– Водоросли, радиация, ядерная программа – это все хорошо и правильно. Но сейчас нам от тебя надо совсем другое. И потребуются более активные решительные действия. Тихая жизнь закончена.

– Митя, ты изменился, – скорбно сказал Фардин. – Когда мы с тобой обитали на той конспиративной даче в Подмосковье… Помнишь? Ты был как-то добрее. Или потому что на тебе лежало меньше ответственности, чем теперь? Приходится посылать людей на смерть, поэтому превратился в циника?

– Ты всегда был паничным, – вздохнул Алексеев, догадываясь, что легкой прогулки в отношении Фардина не будет.

Этому иранцу родом из СССР, сыну и внуку нелегальных разведчиков, нужна сильная мотивация и железные доводы. Он любит все просчитывать и не станет бессмысленно рисковать. Фардин не из тех, кто бросится на амбразуры за други своя. Он бросится, но найдет потайную тропинку, чтобы обойти ДЗОТ противника с тыла, и без ущерба для себя, тюкнет противника по темечку чем-нибудь тяжелым. Это может выглядеть не столь героично, не так романтично, зато не менее эффективно.

Однако есть ситуация, когда только ты и амбразура, и никаких запасных вариантов. Фардин не выносил такую безальтернативность, избегал ее всячески. Это Алексеев уяснил еще в конце восьмидесятых, когда много времени проводил с персом, изучал его, до сих пор помнил проводимые с Фардином психологические тесты. Изобретательность, изворотливость, чутье на опасность – Фардин обладал этими качествам уже в юные годы.

– Ты не жил в Иране, тебе не понять! – вздохнул Фардин. – Нет, там не так уж плохо, при одном маленьком условии. Если ты не шпион. Кроме того, решительные действия подразумевают быструю связь. Каким образом Центр собирается ее осуществлять?

– Тебя только это волнует? – улыбнулся Алексеев. – Это обнадеживает.

– Напрасно. Не обольщайся, – не оценил примирительную интонацию Фардин. – Если бы меня за шпионаж просто казнили, я бы, возможно, отнесся к этому философски, но сразу ведь не прикончат. К примеру, школьников, торгующих наркотиками сажают, чтобы подождать совершеннолетия и казнить. Как это тебе?

– Гуманненько, – улыбка Алексеева потускнела. – С тобой, разумеется, обойдутся гораздо хуже. В качестве оправдания может послужить только одно. В данном случае ты, в общем, будешь действовать в пользу Ирана.

Фардин склонил голову к плечу, пытаясь сообразить, к чему ведет Алексеев.

– Раз это не связано с моей научной деятельностью и работа предстоит в режиме цейтнота – это либо терроризм, либо политика. Помню, в две тысячи девятом году выборы сопровождались демонстрациями и беспорядками. Но сейчас выборов не планируется.

– А ты за кого голосовал? Часом не за Мир-Хосейна Мусави?

– За Ахмадинежада, – отрезал Фардин, не понимая, почему Алексеев ходит вокруг да около. Это приводило иранца в еще большую панику. Про себя он решил, что в Тегеран не вернется.