Иранская турбулентность

– Нет, в Испании. Коррида произвела на меня мало того, что неприятное впечатление, но и навела на определенные мысли. Бывает так в жизни, когда нет выбора.

Она умолкла, сосредоточившись на холсте, подвесив в пространстве мастерской недоговоренность. Хотя напряженному Фардину показалось, что все это она говорит как бы поясняя свое неопределенное движение плечами.

«Нет выбора, – мысленно повторил он. – Не про быка же она, в самом деле… Метафора… Хотела признаться? В чем?»

Закралось подозрение, что она такая же художница, как и он ученый – не на все сто процентов. Если ее подослали к нему с заданием втереться в доверие, то он разоблачен. Фардин с трудом сдержался, чтобы не запаниковать. Неторопливо допив чай, он засобирался домой.

– Не стану нарушать твое творческое уединение. К тому же сроки поджимают… – Он выбрался из глубокого кресла и потоптался у нее за спиной.

– Ты мне не мешаешь нисколько. Ты так очаровательно похрапываешь, когда я рисую.

– Вот еще! Пойду домой и там буду похрапывать, – изобразил обиду Фардин.

– Я вернусь через две недели! – крикнула ему вдогонку Симин.

По пути домой Фардин тщательно проверялся. Несколько раз заходил в кафе, смотрел в отражение витрин, нет ли хвоста. А сам, в такт пульсации крови в висках, так и эдак прикидывал, существует ли вероятность того, что Симин ему подставили. Стопроцентно такую вероятность он исключить не смог.

Ее внезапное появление в той компании у бассейна (там были примелькавшиеся лица, новых не допускали, избегая попадания в узкий избранный круг паршивой овцы – стукача). Свобода перемещений Симин по миру. Ее более чем свободные нравы. Все вместе это наводило на вполне конкретный след, отчетливый. МИ.

Вряд ли речь о кадровой сотруднице. Все-таки художница. Известная и в самом Иране, и в мире. Скорее, ее сотрудничество с МИ основано на обоюдных услугах. В ее распоряжении неограниченные возможности: в плане выезда за границу, участия во всевозможных выставках, биеннале и конкурсах. Он видел в квартире ее награды и фотографии, в том числе с Венецианской биеннале с девизом «All the world’s futures» [«All the world’s futures» (англ.) – «Все будущее мира»]. На фото она рядом с чернокожим куратором выставки Эневезором, сияющая своими чудными глазам из-под края платка, в элегантном золотистом расшитом традиционном плаще, скрывающем бедра и… да, в общем, все скрывающем, даром что короткий – до середины бедра.

Что она дает им взамен, если ее в самом деле курируют? Фардин уже не задумывался над тем, добровольно она «помогает» или ее приперли к стенке шантажом, банальным во все времена, но действенным. Вернее поставить вопрос так: что она может им дать? Уровень задач, которые ставят перед ней, зависит от степени доверия к художнице и ее компетенции. Вероятно, примитивные курьерские поручения.

Убедившись в отсутствии наружного наблюдения и успокоившись, Фардин облазил в тот же день всю свою квартиру, пытаясь найти следы тайного вторжения и прослушки, хотя и понимал, что есть способы поставить приборы слухового контроля, которые невозможно обнаружить, к примеру, вмонтировав в стены из квартир соседей. В конце концов, прослушивать можно и с улицы, снимая звуковую информацию с оконных стекол средствами акустической разведки. Но от этой напасти Фардин давно уже обклеил окна защитной пленкой, выполнявшей заодно и функцию фильтра от излишнего ультрафиолета.

Фардин не верил в случайности, однако же пришел к выводу, что Симин все-таки не по его душу. И вывод основывался не только на ощущениях.

В конечном итоге, количество ее поездок за границу привело его к выводу, что она работает на Министерство информации. Это только звучит безобидно. На деле – мИ основной контрразведывательный и разведывательный орган Ирана. Занимается политической разведкой, готовит кадры, в том числе и для нелегальной работы. Вербует агентов по всему миру. Главный принцип подбора иностранных агентов – вера. Только мусульмане. И предпочтение отдается, конечно, шиитам.

Но в случае с Симин – это, вероятнее всего, дезинформация. Ее могут использовать в спецоперациях «nefaq» [Nefaq (араб.)– разлад]. Она играет в диссидентство, встречается за границей с оппозиционерами-эмигрантами. Тут работа для опытного провокатора. К тому же прощупать анти- или проиранские настроения никогда не бывает лишним.

Затем записи неосмотрительно сказанного оппозиционерами в частной беседе крутили почти на всех канала «Голоса Исламской республики Иран» и давали распечатки в газетах «An-Nahar», «Al-Vefagh», «Jamejam», в англоязычных «Iran Daily» и других. Дискредитация, считай, прошла успешно.

Но если действовать только так, прямолинейно, то Симин и подобным ей агентам влияния хода не будет в группы оппозиции. Поэтому работать наверняка приходится аккуратнее, страховаться. Если догадаются, кто стоит за свободомыслящей одаренной художницей, могут просто-напросто ликвидировать. Оппозиция, которую подпитывают США, Израиль и саудиты, без проблем наймет киллера, да и в их оппозиционной среде найдутся лихие парни.

Риск существует и в том, что люди, предавшие Иран и продавшиеся за доллары, могут так же как Фардин догадаться, что большое количество заграничных поездок – это не только «художественная» необходимость, но она поощряется и, возможно, даже спонсируется МИ.

В предыдущую встречу со связным, состоявшуюся почти полгода назад, Фардин сообщил ему, что Иран резко увеличил количество разведчиков, кадровых и агентов, которых включают в делегации, культурные и научные. Люди искусства частенько становятся удобными объектами для разведок. Гастроли – хорошая легенда. Сфера общения – высшее общество, чиновники, бизнесмены.

Для связного это не стало новостью. Об этом трубили контрразведки европейских государств. Иранцев на этом не раз ловили за руку, что, впрочем, их не останавливало. Они продолжали наращивать обороты.

А Фардин узнал об усилении разведки именно на этом «научно-культурном» направлении, когда от их Медицинского университета поехала делегация в Париж на конференцию. Он видел список делегатов. Пятеро из них оказались знакомыми ему людьми, учеными. Имена и фамилии остальных он, конечно, запомнил и сообщил в Центр при первой же возможности, понимая, что установочные данные наверняка фальшивка.

…Фардин проснулся на диване в гостиной в неудобной позе, с закинутой на спинку головой. В темноте мерцал экран телевизора, включенного на спортивном канале IRIB Varzesh. Экран отражался в покатом боку аквариума параллелепипедом. Сонные рыбы с тупым выражением на морде и выпученными глазами тыкались в стекло своего жилища.

«Впадать в паранойю я не стану, – Фардин вернулся мыслями к Симин, словно и не прервал его размышления внезапный сон. За два дня улеглось волнение и первое впечатление трансформировалось в шаткий вывод: – Могло же мне показаться? Я спросил, она не ответила…»

Как Фардин себя ни утешал, здравый смысл все же возобладал. Дело ведь не в том, как она пожала плечами, а в фактах. И одним из таких фактов оставалась свобода ее перемещений по миру. Теперь предстояло понять – будет ли Симин сообщать своему куратору о новом знакомом или уже проинформировала.

По всем правилам должна. Тогда на него обратят внимание, начнут проверять, и чем закончится подобная проверочка, одному Аллаху известно. Если же он внезапно исчезнет с горизонта Симин, это ему не гарантирует отмену проверки. Наоборот, беспочвенный разрыв отношений вызовет подозрения.

Бормоча ругательства по-азербайджански, Фардин выключил телевизор, метнул пульт на кресло и, потирая шею, пошел в спальню, хотя бы остаток ночи провести в горизонтальном положении.

Сон выскользнул, подхваченный сквозняком и усвистал куда-нибудь к Арванд Руд [Арванд Руд – персидское название реки Шатт эль-Араб, пограничной между Ираном и Ираком], где с арабами бился не на жизнь а на смерть дядя Ильфар во время Навязанной войны.

«Как это не вовремя, – Фардин вздыхал и ворочался на матрасе, огромном и холостяцком. – Увлекся старый дурак, – ругал он себя. Начнут ковыряться в моем прошлом, припомнят и то задержание, и то, что из бывшей советской республики…»

Нет, Фардин был уверен – он не оставлял следов. Контакты со связным лишь на нейтральной территории. Никакой тайниковой связи. Тихая жизнь без попыток кого бы то ни было вербовать. В его обязанности нелегала вербовка не входила. Сбор информации, любой. Предпочтение отдавалось ядерной программе, составу КСИР, МИ – все, что удается узнать без напора, без давления, в большей степени, самотеком. Если приплывет само в руки, как золотая рыбка. Тут главное правильно занять позицию, понимать, где ходят косяки таких золотых рыбок.

Центр страшился потерять Фардина – слишком много времени было потрачено на подготовку и внедрение, чтобы в одночасье все упустить.

Следов он не оставлял, однако если в его отношении возникнет хоть малейшее подозрение, может последовать арест и тогда уж признание выбьют. Сознается в чем угодно. Фардин не полагался на свою стойкость. Он уже испытал себя на прочность и не питал больших иллюзий. Дядины связи вряд ли помогут снова. Еще и старый Ильфар погорит. Не спасут его заслуги, медали Победы 3-го класса с бронзовыми пальмовыми листьями и Божьей помощи 3-го класса. К двум пальцам, потерянным в бою на Арванд Руд, добавятся еще отрезанные пальцы во время пыток…

Благодаря тактике «тихой жизни» Фардин продержался почти тридцать лет, в отличие от израильских, американских и английских шпионов.

У американцев, англичан и французов есть шанс быть обменянными. У моссадовских агентов прямой путь на виселицу. Этих не возвращают. Вешали и тех, кто так или иначе связан с израильскими спецслужбами. Два года – это максимум, который способны продержаться израильские агенты, не будучи разоблаченными. Фардин уже давно побил все мыслимые и немыслимые рекорды. Американцы те и вовсе довольствуются только информацией со спутников и беспилотников.

Некстати случилась Симин, поскольку у Фардина подошло время отпуска, и его будет ждать связной. Каждый день необходимо, пока не состоится контакт, приходить в Caffe de Mokambo на площадь Кастеллана. Там толпы народа, официанты не успевают обслуживать и навряд ли запоминают посетителей.

Связной подождет пять дней. Затем через полгода, но уже в Турции, в Стамбульском кафе неподалеку от собора Святой Софии. Если не удастся Фардину приехать, тогда придется оставить парольный знак в Тегеране, чтобы убедить Центр в своем благополучии.

Конечно, такой знак – тоже след, особенно если не выявить вовремя наружное наблюдение. Однако еще в Союзе продумали такую систему постановки знаков, что они не могли вызвать ни малейшего подозрения даже в условиях плотного наблюдения за Фардином.

* * *

В лаборатории пахло морем. В больших квадратных аквариумах, с подсветкой и без, размещенных на стеллажах, колыхалась зеленая масса. Были и бассейны с теми же водорослями, как в Ширазском научно-техническом парке, куда Фардин ездил в командировку.

Одетые в зеленые халаты сотрудники наблюдали за показателями приборов, установленными и в самих аквариумах, и снаружи. В основном выращивали и исследовали спирулину с повышенным содержанием белка, железа и минералов.

Фардину нравились и запахи, и звуки лаборатории. Бульканье пузырьков воздуха в аквариуме. Стеллажи с чистыми колбами, пробирками, мензурками, препаратами. Фируз возглавлял и эту лабораторию и разработки по водорослям. Как и руководство университета он считал это направление чрезвычайно перспективным и в фармацевтике, и в космическом направлениях – пищевая добавка для космонавтов.

– Мировой океан, – любил повторять Фардин, – это кладезь питательных элементов – и аптека, и легкие планеты, и салон красоты, и хранилище неистощимых пищевых ресурсов. А водоросли еще не изучены досконально. С появлением новых технологий открывается все больше граней в исследовании свойств различных низших растений. Вот, скажем, спирулина, открытая только в середине прошлого века…

Далее Фардин садился на любимого конька, вызывая зевоту у окружающих.

– До сих пор толком неизвестно, как эта водоросль ухитряется накопить такое количество полезных элементов. Это лишний раз доказывает, что человек происходит от морских млекопитающих, ведь именно использование в рационе водорослей приводит к увеличению продолжительности жизни. Взять, к примеру, японцев…

В лаборатории Фардин становился очень строгим и требовательным. Доктор Фируз в отглаженном зеленом медицинском халате, надетом поверх рубашки без галстука, которые в Иране традиционно не носят, хмурил черные брови над темно-серыми глазами, не повышал голос, но говорил резко, если начинал сердиться на нерасторопных лаборантов.

– Доктор Фируз, вас вызывает доктор Омид, – сообщил секретарь Фардину, заглянув к тому в кабинет, находящийся тут же, в лаборатории, за перегородкой из бледно-зеленых стеклянных блоков.

Омид выглядел усталым, прикрыв дымчатыми квадратными очками мешки под глазам, он пил минеральную воду и грустно икал, источая запах мяты с тонким едва ощутимым душком арцаха.

Даже если кто-то из сотрудников Медицинского университета и учует запах алкоголя, жаловаться не станут. Омида, может, и накажут, но он не перестанет быть начальником исследовательского отдела с правом «казнить и миловать».

Будто вчера и не пили вместе. Омид даже не предложил присесть. Однако, когда он заговорил, Фардину стало понятно – самогон растопил лед.

– Ты завтра в отпуск? Ну что ж, отдохни недельку. И с новыми силами за дело. У меня на тебя далекоидущие планы и на твою спирулину.

– Она не столько моя… – с замиранием сердца в предвкушении судьбоносных перемен пробормотал Фардин. – Вся лаборатория ею занимается. Я вам давно твержу, уважаемый доктор Омид, за исследованиями свойств спирулины будущее.

– Ну допустим, нет ничего нового в том, что она полезна. Выпускают и в капсулах, и в таблетированном виде, и в порошке… Мне понадобится, чтобы ты отбросил все побочные исследования и сосредоточился на одном, основном, – Омид отпил еще минералки из высокого стакана, снова икнул. – Неплохо будет повторить наши с тобой теплые посиделки.

Фардин кивнул с дружелюбной улыбкой, пригладил бороду, которую, скорее, можно назвать многонедельной щетиной. Бороды носили те, кто постарше, а доктор Фируз молодился. По документам он был взрослее своего подлинного биологического возраста на четыре года. Ему якобы уже исполнилось пятьдесят.

Эта хитрость с подменой даты рождения обуславливалась двумя мотивами. В девятнадцать лет он не мог иметь диплом биологического факультета МГУ, а заодно, чтобы сбить со следа тех, кто попытается проверить его биографию.

Имя подлинное, а с датой путаница. И для легенды это даже лучше. Идеальность – не признак достоверности. Решат, что подчистили хвосты.

– Мне бы не хотелось оставлять другие направления, – Фардин изображал фанатичного ученого, помешанного на теме, которой посвятил жизнь. – Что, урезали финансирование?

– Напротив. Сочли необходимым сконцентрировать силы и не распыляться, – Омид помялся и, понизив голос, добавил: – Не могу всего рассказать, но это до поры до времени. Когда твою кандидатуру утвердят, с тобой будет говорить сотрудник безопасности Камран. Я снабдил тебя превосходными характеристиками, что соответствует истине. Педант, дисциплинированный, талантливый и перспективный ученый, великолепно образованный. Однако Камран дал мне понять, что есть некоторые осложнения. Надеюсь, ты никого не убил? – омид хохотнул и снова икнул. – В следующий раз лучше виски, – попросил он.

Похолодев, Фардин кивнул.

– Если только подопытную крысу когда жизни лишил, и то не намеренно, без злого умысла, – он улыбнулся и вопросительно взглянул на Омида, не решаясь расспрашивать, что происходит. Он и так догадывался.

–Не могу ничего сказать,– заметил его взгляд Омид.– Меня, знаешь ли, не посвящали в детали. Но, поверь, если с Камраном найдешь общий язык и развеешь его сомнения, то не пожалеешь. И работа что надо будет, и финансово… За секретность, опять же, доплаты… Ну пока преждевременно. Иди-иди,– он достал из-под стола еще бутылку с минеральной водой.– Мне надо пережить сегодняшний день. Сейчас бы шур [Шур (перс.)– соленое. Маринованные в рассоле овощи] поесть.

– Да я бы тоже не отказался, – Фардин смущенно потер шею.

Едва Фардин вышел из кабинета шефа, наручные часы издали звуковой сигнал, напоминая о времени намаза. Многие сотрудники будут молиться, как обычно. Фардин на это время поднимался на крышу, где находилась опытная оранжерея.

Он ходил в мечеть только в джума [Джума (араб.)– собрание – пятница, пятничная молитва]. Иногда молился дома, когда тяжело становилось и особенно остро сдавливал тиски казавшийся тесным и душным Тегеран, а Тачал словно бы грозил обрушиться на город, вместе с шикарными особняками с бассейнами и кортами.

На крыше университета находилась и зона рекреации с навесом и скамейками. Сотрудники сами сажали цветы в тяжелые квадратные кадки, и те медово пахли на раскаленной крыше. В оранжерее держали все окна открытыми, но работать внутри было возможно только ранним утром.

Несколько сотрудников, не следовавших так строго правилам и не молившихся по пять раз в день, сидели под навесом. Кто-то читал книгу, кто-то разговаривал или играл в шахматы, благоразумно исключенные великим Аятоллой Хомейни из списка запрещенных азартных игр.

Фардин сел на самую отдаленную от выхода скамью у края навеса, так что солнце попадало ему на лицо. Он зажмурился и выглядел как человек, принимающий солнечные ванны, когда выдался небольшой перерыв в работе.

«За что боролись, на то и напоролись, – вспомнил он любимую поговорку деда. – Как-то все внавалку пошло, – думал Фардин, пытаясь понять как гадалка: что было, что будет, чем сердце успокоится. – Как бы мне самому не „успокоиться“ на веки вечные. Хотел, рвался, чтобы оказаться поближе к одной из засекреченных секций исследовательского отдела. Надеялся, что проболтается пьяный Омид, хоть намекнет. Его обрабатывал долго, рисковал своей шкурой, проводя спецоперацию по закупке арцаха. И… Лучше бы все пошло насмарку, чем такое проявление доброй воли шефа. Немного же ему было надо, чтобы решить мне посодействовать в забеге по карьерной лестнице. – Фардин приоткрыл глаза. После яркого солнца все окружающее казалось темно-серым, черно-белым. – Нет, Омид прагматик. Все не так просто как может показаться. В то время когда я обхаживал шефа, он наблюдал за мной и моей работой, пристально наблюдал. С перепоя решение о моем переходе шеф не принимал. И сделал это не сегодня и даже не вчера, если Камран уже успел изучить мою биографию и понял, что имеются „некоторые осложнения“. Что он мог вкладывать в эту, возможно, фатальную для меня формулировочку? Бегство из Азербайджана? Задержание? Этого достаточно, чтобы отклонить мою кандидатуру и, более того, возобновить проверку, начатую в 91-м. Тогда они отступились благодаря дядиным связям. Сейчас старик уже не имеет былых позиций…»

Фардин встал и прошелся вдоль стеклянной стены оранжереи. «Нет, Омид прагматичный, – снова повторил он про себя. – Он согласился выпить со мной и посидеть у него тогда лишь, когда принял по мне решение. Ответственность у него большая, засекреченные секции занимаются разработками необходимыми, вероятнее всего, для оборонного ведомства. Брать специалистов из симпатии, по блату он не станет. Отвечает головой за результат. Значит им нужны мои наработки, моя голова, и они могут махнуть рукой на мое прошлое. Вопрос состоит в том, насколько нужен конкретно я и как крепко они готовы закрыть глаза на мои экзерсисы почти тридцатилетней давности? Похоже, моей тихой жизни в Тегеране приходит конец. Наступил момент, назрел, когда я настолько приблизился к пламени, что невозможно не опалить крылышки. Я так стремился на этот теплый свет, обещающий потоки ценной информации, что теперь уже поздно поворачивать. Меня затягивает в водоворот событий, на которые я не могу влиять, задействовано слишком много персонажей. А главное, Камран».

Достав пачку «Farvardin», он подумывал закурить, но здесь это было запрещено.

«Отказаться, значит, вызвать подозрения. Какие основания для отказа? Предложение лестное. С повышением зарплаты. Да и вообще… Это само по себе повышение. Наверняка неограниченные возможности для ученого. Командировки. Кладезь информации. Засекреченной. И подотчетной, – мысленно посетовал Фардин, как медведь, увидевший огромный улей, сочащийся медом, как медведь, который слышит гул от сотен, от тысяч диких пчел, но у которого капает слюна с клыков, и он все же лезет на дерево, надеясь на крепость собственной шкуры. – Выявить источник утечки при хорошей организации секретности, труда не составит… Если бы все зависело только от меня, мне бы удалось держаться в тени», – Фардин покусал губы, пытаясь унять волнение.

Но ведь информация уйдет в Центр, ею наверняка захотят воспользоваться, иначе какой в ней смысл? А когда всплывет осведомленность России в том или ином вопросе, подсвеченном Фардином, включится механизм замедленного действия. Начнется обратный отсчет до момента, когда вычислят крота. И они вычислят. Фардин прожил в Иране почти три десятка лет и успел понять – власть тут контролирует ситуацию. МИ, проросший сосудами, капиллярами во все структуры общества, умело использовал в контрразведывательной работе наработки САВАК [САВАК (SAVAK)– Министерство государственной безопасности Ирана времен правления шаха Пехлеви (1957–1979гг.). Политический сыск, разведка, контрразведка].

На базе той, шахской спецслужбы, создали МИ. Многие приемы работы САВАК оно переняло. А САВАК в свою очередь создавали по типу Моссада и ЦРУ. Уж во всяком случае их спецы руку приложили. В шахском МГБ Ирана, как и в тех, зарубежных, спецслужбах, не гнушались калечащими методами допроса, а в комбинации с местным восточным колоритом – это превращалось в адскую смесь. О подобном колорите писал еще Плутарх, отдавая пальму первенства персам в вопросах пыток и мучительных казней.

В Москве Фардина просветили относительно САВАК. Хоть ее и не существовало уже, но «дело ее жило» и процветало. До революции 1979 года САВАК активно сотрудничало с ЦРУ, позволявшим пользоваться своими источниками, чтобы получать разведывательную информацию об СССР. Это во многом связывало по рукам и ногам сотрудников советской легальной резидентуры.

В МИ довольно охотно принимали бывших офицеров из САВАК. Даже возглавил новую службу один из руководителей САВАК, что, в общем, говорило о большой лояльности саваковцев к революции 1979 года.

Фардин вернулся в лабораторию, запрятавшись от мира и проблем за зеленоватыми стеклами аквариумов, словно залег на дно морское, и микроскоп выполнял роль своего рода перископа, через который доктор Фируз предпочитал смотреть не на окружающих, а на предметные стекла, вглубь мира, в котором кипят страсти, сопоставимые с людскими, но они хотя бы не способны причинить Фардину вред. Работа его умиротворяла. Но не сегодня.

Он как школьник на выпускном – детские игры закончились, прощай школа и учителя… Фардин то и дело оглядывал лабораторию с тоской, как в последний раз. Он считал, что из Венесуэлы вряд ли вернется в Иран.

Вернуться – значит, придется получать информацию, рискуя как никогда и нарушив первоначальную установку о «тихой жизни». Пойдет ли Центр на такие кардинальные изменения в тактике его работы? Смешивать долгоиграющий проект стайера, со спринтерской манерой действий – хапнуть горячие сведения и раствориться в пространстве – подвергнуть опасности не только разведчика, много лет внедрявшегося, обраставшего связями, источниками, но и все его связи. Не говоря уже о родственниках Фардина. У него в Тегеране сын, дядя и двоюродные братья и сестры. Ни у Фардина, ни у его начальства в Центре не возникнет сомнений относительно судьбы этих родственников в случае его провала. А еще есть друзья, знакомые. Всех их начнут допрашивать, вероятно, кто-то лишится работы из-за недоверия. Где гарантия, что шпион Фардин Фируз не использовал их втемную или открыто?

Решение Центра будет зависеть от того, насколько важна для них информация. Но на данном этапе Фардин практически ничего не знал о сути предстоящей работы в секретной секции. Только догадывался. Но главное он все же уловил из разговора с Омидом – будут очень серьезные проверки, они уже идут полным ходом. И есть вопросы у проверяющих. Дай Бог, завтра его выпустят из Ирана, а если и выпустят, не факт, что по прибытии обратно, у трапа самолета Turkish Airlines его не встретят крепкие парни в костюмах, вежливые до дрожи. Они, правда, недолго будут так деликатничать…

«Странно, что Камран не взялся за меня именно теперь, до отъезда в отпуск? Чего он ждет? Зачем оттягивает беседу, тем более, если у него уже „возникли вопросы“, как утверждает Омид? Будь я на его месте, не преминул бы провести предварительную встречу, пощупать исследуемый объект. Тем более, что этот самый объект завтра может сделать ноги, почуяв опасность.