Рецидивист. Век воли не видать

– Да! – раздраженно рыкнул полковник.

Дверь распахнулась, и в кабинет вошла Ольшанская, перемазанная в грязи, со спутанными волосами, ободранными руками и расцарапанным лицом.

Ольга… Ты? – Дрот подскочил со своего места и бросился к Ольшанской. – Живая… Как? Там ведь еще… Никто… – сбивчиво тараторил он.

Схватив Ольшанскую в охапку, полковник потащил её к столу и усадил в кресло. Выхватив из ящика стола бутылку и стакан, Дрот наполнил его больше, чем наполовину и с силой влил коньяк в Ольшанскую. Глотнув из стакана обжигающей жидкости, Ольшанская закашлялась. Но, собравшись силами, допила спиртное, залихватски занюхав рукавом. Запах канализации, которым пропиталась Ольга до самого мозга костей, мгновенно забил запах дорого коньяка.

Дрот, тем временем, снял трубку с телефонного аппарата:

Самойленко! Срочно сообщи ФСБешникам: есть информация по СИЗО! Ольга нашлась… Живая!

Дрот бросил трубку и уселся в кресло в кресло рядом с Ольшанской. Взял бутылку, начислил себе по «самый поясок» коньяка и залпом всадил его до дна.

– Черт! Я… Прости… – даже не поморщившись после выпивки, виновато пролепетал полковник.

– Понимаю… – кивнула Ольга, только-только начиная понимать, всю серьезность случившейся ситуации.

Как тебе удалось выбраться? – поинтересовался Дрот, когда Ольга немного пришла в себя.

– Зинчук – он меня вывел.

– Ключник? – Не поверил полковник. – А где он сам?

– Он остался в СИЗО. Меня через старую трубу для дерьма, можно сказать, выпихнул.

Телефон на столе Дрота истошно задребезжал, заставив Ольшанскую вздрогнуть от неожиданности. Дрот снял трубку:

–Слушаю. Кого? Ольшанскую?

Дрот протянул трубку Ольге.

– Зинчук? Вы? – удивленно произнесла она. – Ах, мой телефон у вас. Да-да, я поняла. Спасибо!

Ольшанская положила трубку на место и взглянула на полковника.

– Это кто звонил? Ключник? – спросил он Ольшанскую, хотя сам прекрасно это понял из обрывков разговора.

– Да. У него остался мой сотовый. Зинчук узнал, с какой целью взяты заложники. Хобот хочет вытащить из СИЗО некоего Фаруха…

Дрот перескочил на свое место и запустил программу с поиском уголовных дел. На мониторе высветилась страничка с делом, заведенным на уголовника Фаруха. Пока они разыскивали дело в кабинет потихоньку вошел полковник ФСБ Толстобоков. Увлеченные поисками Дрот и Ольшанская даже не заметили его появления

– Вот, есть: Фарух Гамемельдиев… – воскликнул Дрот, но сбился, оторвав глаза от экрана, поскольку заметил в кабинете незваного гостя.

Но гость ничуть не смутился и продолжил вместо Дрота, только уже по памяти:

– …глава террористической организации «Зеленое знамя». В прошлом – один из полевых командиров Басаева. В нашем ведомстве считают, что на его счетах зависла большая сумма за сорванную террористическую операцию, а также сконцентрировались серьезные средства за поставку большой партии оружия. И самое главное – он знает о «партнерах» террористов в нашем правительстве!

***

Окна в кабинете начальника тюрьмы были занавешены темными плотными «шторами» из старых одеял – страховка от снайперов. За столом, развалившись кто во что горазд, сидели самые авторитетные заключенные следственного изолятора, из которых особо выделялись обилием татуировок Хряк и Гвоздь. Во главе, на хозяйском месте, забросив ноги на стол, восседал Хобот. Рядом, по правую руку расположится горбоносый террорист Фарух. Не всем ворам нравилось такое соседство, но ничего предъявить Хоботу они не могли – статус не позволял – коронованных среди них больше не было. Вдоль стены, по-старчески шаркая ногами, слоняется Старый – беззубый и немощный заключенный – некогда бывший очень уважаемым вором, но ввиду преклонного возраста растерявший былой авторитет. На стульях вдоль стены вольготно развалился Бацилла.

Входная дверь, легко скрипнув открылась и в кабинет тюремного начальства вошел Ключник:

– Привет честной компании!

– Надо же – сам пришел! – изумленно произнес Хряк.

– Это шо за явление, Хряк? – «сквозь губу» поинтересовался Хобот.

– Знакомься, братва – Ключник! – «просветил» честную компанию Хряк.

Хобот сбросил ноги со стола и наклонился вперед:

– Ну, садись, раз пришел.

Ключник присел на стул как раз напротив Хряка, не обратив внимания на странно активизирующегося за его спиной Бациллу.

– Имеешь, что сказать людям? – с видом этакого третейского судьи спросил местный пахан.

– Да вот с приятелем не сошлись во мнениях… – указав на Хряка, мирно произнес Зинчук.

– Ну, так давай, а мы рассудим! – продолжал «издеваться» Хобот, прекрасно зная, что сила на его стороне.

Хряка и Ключника разделял лишь стол. Смотрящий резко наклонился вперед и плюнул Зинчуку в лицо. Острое лезвие бритвы, которое во время разговора Хряк прятал во рту, вонзилось Ключнику в левый глаз. Он непроизвольно вскрикнул от боли и прижал руки к лицу: вязкая густая кровь прочертила на его запястьях темные дорожки и, просочившись сквозь плотно сжатые пальцы, закапала полновесными каплями на грубую поверхность стола.

Пока Ключник корчился от боли, со стульев подскочил Бацилла и подло вогнал в его незащищенную спину заточку. Зинчук вздрогнул, а затем рухнул на стол. Его голова, гулко стукнув о столешницу, развернулась боком, открывая взору присутствующих криминальных авторитетов окровавленную глазницу.

– Лихо ты его повенчал, Хряк! – с нотками зависти в голосе, произнес Хобот. – Я и не знал, что ты такой виртуоз!

Хобот, а видел, как я сработал?! А?! – дающим «петуха» голосом от нахлынувшего возбуждения, пролепетал Бацилла, демонстрируя всем трясущиеся руки. – вот этими самыми руками гниду работал…

Заткни фонтан, Бацилла! – презрительно процедил законник. – Убери эту падаль…

– Сейчас сделаем все в лучшем виде, пахан! – Бацилла мелко закивал и потянул все еще дрожащими руками заточку, торчащую из спины Ключника. Выдернув окровавленное лезвие, он откинул неподвижное тело Зинчука на спинку стула и деловито принялся стягивать с него модную спортивную мастерку.

– Э-э-э… – удивился даже Хобот, не говоря об остальной братве. – Ты чего это делаешь, братская чувырла? Крысятничаешь?

– А чего добру пропадать? – Не постеснялся Бацилла, продолжая стягивать мастерку с мертвого тела. – Клифт[1] канолевый совсем! И кровью почти не запачкался…

– Ладно, – махнул рукой Хобот, – ему уже без надобности.

Бацилла, наконец-то, стянул мастерку, оставив труп Ключника с «голым торсом». Раздался сиплый кашель – шаркая по полу ногами, к трупу подошел Старый. Презрительно посмотрев на Хобота, он, брызжа слюной из беззубого рта, ткнул кривым пальцем с желтым обломанным ногтем в остывающее тело:

– Ну, чё? Сявки мелкокалиберные! Ужо и фраера нормально опустить не можете?

Хобот «отмахнулся» от престарелого зэка, словно от назойливой мухи:

Дед, сгинь – твой паровоз давно отстукал…

Бацилла неожиданно истерично взвизгнул, словно перепуганная мышью баба, и отпрыгнул от трупа:

– Мля! Бугор, че за фуфло!

Бацилла указывал рукой на обнаженную спину мертвого Ключника, на которой стремительно проступали неясные очертания многочисленных татуировок. Через секунду взорам изумленных зэков «открылась» искусно наколотая церковь со непомерным количеством куполов[2] и «проявились» старые уродливые шрамы от ударов плетью.

Хряк даже с места привстал и изумленно присвистнул:

– Вот это фрак с орденами[3]!

Старый, что ошивался возле тела, наклонился, пытаясь разглядеть подслеповатыми глазами татуировку церкви.

– Это ты его Пряником обзывал, Хряк? – каркнул скрипучим голосом старик.

Хряк кивнул, не понимая куда клонит этот древний маразматик.

– Не думал, что еще свидимся… – наклонившись к самому лицу мертвеца, произнес дед.

– Че ты там бубнишь, Старый? – Не расслышал последних слов старика Хобот.

– Я базарю, шо уже видел эти ордена и регалки[4]! – повысил голос Старый, елозя узловатым пальцем по голой спине Ключника. – А вот эти кумпола я колол. Примлаг… в семидесятых.

– Ты чего, Старый, крышу совсем унесло? – Брови Хобота потихоньку поползли вверх.

– Сам знаешь, Хобот, я колыцик[5] на зоне не последний, – вполне себе вменяемо произнес старик. – Свою регалку с чужой даже сослепу не попутаю, отвечаю! А вот эти буковки под лопаткой видишь?

Старый вновь ткнул пальцем в спину мертвеца, демонстрируя Хряку многочисленные татуировки и ожоги, выполненные аббревиатурами «СБ», «СК» и «Б» под правой лопаткой, тянущиеся едва ли не до самой поясницы.

– Ну? Вижу, – кивнул авторитет.

– Гну! – передразнил его старик, совсем потеряв страх. – Это – настоящие каторжанские клейма! Царские! Я их хорошо по малолетству выучил, тогда еще встречались такие сидельцы: «СК» –ссыльнокаторжный, «СБ» – ссыльнобеглый, «Б» – бродяга, Иван родства не помнящий. Вот гляди… – Старый без отвращения поднял запачканную в крови правую руку трупа и вывернул её запястьем наружу. На руке Ключника, ниже локтя, татуировки аббревиатур дублировались – те же многочисленные «СБ», «СК» и «Б». – Ну вот, все как положено! Кто из вас, – он оторвался от тела и пробежался выцветшими от старости глазами по лицам присутствующих авторитетов, – сопляков, знает, как при царе босоту клеймили?

Ни один из зэков не подал голоса, все напряженно молчали, не зная, что последует за тирадой Старого.

– То-то! – разошелся дедок. – А вот еще посмотрите… – Старый взял Зинчука за волосы и оторвал его окровавленную голову от стола.

Бацилла испуганно ахнул, а Хряк, сидевший рядом, едва сдерживает возглас изумления – у Ключника напрочь отсутствовали обе ноздри – вырезаны до самой кости. Лоб трупа украшало большой игольчатый оттиск-клеймо – большая буква «В», а на щеках – «О» и «Р».

Бацилла суетливо присел от страха:

– Братва, как это, а? Где-ноздри-то? Только же на месте все было?

А Старый, тем временем, продолжал потрясать клейменой головой Ключника с вырванными ноздрями:

– Ну, чем не корона воровская? Ты, Хряк, вечного вора – Ваньку Каина, зажмурил! – Старый аккуратно положил голову Каина обратно на стол и покровительственно хлопнул Хряка по плечу, по-старчески шамкая губами. – Да ты не кипишуй – он бессмертный. Его уже столько раз мочили – и не сосчитать.

Пока Хряк и сотоварищи удивленно хлопали глазами, Бацилла вновь заверещал тонким, давшим петуха голосом:

– А-а-а!

– Ты задрал уже… – чертыхнулся Хобот, но тут же умолк, не договорив.

Бацилла испуганно пятился назад. Одной рукой он мелко-мелко крестился, а другой, дрожащей, указывал на спину трупа: края раны от заточки стремительно затягивались. Буквально на глазах рана превратилась в красноватый шрам, который через секунду исчез без следа. Старый довольно фыркнул:

– Думал – дед фуфло толкает?

Мертвый Ключник вздрогнул и слабо пошевелился. Затем, тяжело вздохнув, он неожиданно резко поднялся со стола. Бацилла ойкнул, наткнувшись спиной на шершавую стену, и, скуля, словно побитая собака, сполз по стене на пол. Зинчук облегченно вздохнул и крутанул головой. Шейные позвонки громко хрустнули.

– С-сука! Как же больно всякий раз воскресать… – глухо произнёс бывший мертвец, оглядываясь по сторонам. Его единственный глаз недобро сверкнул.

Задержавшись на улыбающейся физиономии Старого, Каин, изобразив на залитом кровью лице некое подобие улыбки, больше похожей на оскал, тепло произнес:

– Гребаный Котёл, как же ты постарел!

Старый пораженно охнул, его немощные ноги дрогнули, и он осел на стул за спиной Зинчука.

– Так ты меня не забыл, пахан?

Каин утвердительно кивнул и подмигнул Старому уцелевшим глазом:

– После ностальгию обкашляем.

Каин развернулся к Хряку: Хряк старался изо всех сил выглядеть невозмутимым. Однако его взгляд бегал, он опускал глаза, стоило только его взгляду мельком остановиться на клейменой и залитой кровью физиономии вечного вора с вырванными ноздрями. Выбитый глаз Каина зиял окровавленным сгустком, и Хряк задницей чувствовал, что за этот глаз ему придется ответить сполна.

Каин молчал, и никто из матерых уголовников не решался заговорить с ним первым. В сгустившейся тишине слышно было лишь негромкое бормотание Бациллы, не перестающего осенять себя крестным знамением:

– Господи, сохрани мя от происков злыя нечистыя…

Чтобы не смотреть в единственный глаз ожившего мертвеца, Хряк принялся изучать наколки, проявившиеся в изобилии на голом торсе Каина. На груди был изображен раскинувший крылья, с саблями вместо перьев, орлан с железным клювом. Над головой орлана – большая корона. Орлан «сидел» на уродливом ожоге круглой формы, похожий на большое тавро, каким клеймят лошадей и быков. Красные рубцы складывались в три свастики, правосторонняя, большего размера в центре, и две левосторонних, поменьше, по краям, «по ободку» – переплетения каких-то иероглифов и ряд непонятных символов и знаков. Помимо этого, тело вечного вора изобиловало знаками высшей воровской иерархии: от подключичных звезд, до наколотых перстней на пальцах рук.

– Молодец, Хряк, не обделался! – наконец произнес воскресший мертвец.

Хряк судорожно сглотнул – началось!

– Фрак с орденами хорошо рассмотрел[6]? – спросил Каин. – Если нет, окуляры протри – у тебя их пока что два!

– Я ж не в курсах был! Скажи, Хобот? – Хряк обернулся за помощью к Хоботу.

Но Хобот молчал, видимо, раздумывая, что предпринять.

– Ну, чё, сявки, все уверовали в вечного вора? – с торжеством в голосе, произнес Старый.

Каин покровительственно потрепал Хряка по щеке:

– А плевок у тебя знатный, Хряк! Считай, что Пряника и глаз я тебе простил…

Неожиданно с места вскочил молчавший все это время Фарух:

– Заткнет, наконец, кто-нибудь этого клоуна!

Хобот тоже подскочил со своего места:

– На перо его…

Каин резко взмахнул рукой: Хобот и Фарух кулями осели на свои места – в горле каждого из них торчало по острой заточке. Каин обвел тяжелым взглядом присутствующих в кабинете зэков:

– Еще предъявы имеются?

Зловещую тишину разбавляли лишь сучащие ногами и отходящие к праотцам Хобот и Фарух. – Тогда, босота, слухай меня внимательно: заложников освободить и по камерам!

Зэков из кабинета выдуло, словно холодным ветром. Каин подошел к креслу начальника тюрьмы, спихнул него ногой труп Хобота, уселся на освободившееся место и повернулся к Старому, даже не и думавшему уходить.

– Как ваще, Каин? – поинтересовался старик.

– Не хуже, чем последние лет триста…

***

В кабинете полковника Дрота профессор Подорожников, пребывая в легком помешательстве, вне себя от счастья крепко обнимал и полковника, и Ольшанскую, и даже вечно хмурого Самойленко. А на столе перед ними лежала груда похищенного с выставки барахла.

– Я до сих пор не могу прийти в себя! – сбивчиво тараторил Подорожников. – Так не бывает! Чтобы… все… все, до последней монетки… – Травников вновь схватил полковника за руку и энергично затряс. Вы спасли не только меня, вы спасли всю Российскую науку! Наша полиция – самая лучшая полиция в мире! Ура!

– Вениамин Тимофеевич, мне, конечно, лестно… – не стал скрывать Дрот. – Но благодарить нужно вашего протеже – Ключника…

***

Ольшанская ожидала появления Каина на том же месте в комнате для допросов. Входная дверь открылась, вошел Каин в сопровождении надзирателя. Выглядел он опять абсолютно нормально, словно, ничего и не было: каторжанские клейма исчезли, ноздри отросли, татуировки стали незаметны. Надзиратель ушел и закрыл за собой дверь. Завидев Ольшанскую, Каин добродушно и радостно улыбнулся и присел напротив.

– Ну вот, Ольга Васильевна, а вы не верили. В жизни всегда найдется место маленькому чуду.

– Маленькому? – воскликнула, не поверив ушам, Ольшанская. – Да вы сделали невозможное! Как вам это удалось, Зинчук? Как вы сумели освободить заложников и уговорить бунтарей разойтись по камерам?

– Ну… Я все-таки вор! Коронованный! И мое слово на киче – закон!

– А как же Хобот?

– А Хобот ссучился – продался за лавэ террористам. Так что правда, пусть даже и арестантская, была на моей стороне. А ведь у кого правда – тот и сильней!

– Зинчук… Поликарп… – Горло Ольшанской сдавило неожиданным спазмом.

– Зовите меня Ключником, Ольга Васильевна. Я привык. И лучше на «ты».

– Тогда и вы… ты меня – Ольгой, тоже на «ты»…

– Заметано!

– Я не буду тебе обещать, Ключник… Хотя уже и пообещала… Я постараюсь вытащить тебя из тюрьмы!

– А орден «за спасение особо важных шишек»?

Ольшанская непонимающе посмотрела на Каина, а затем фыркнула и рассмеялась.

– Ах, ну да: зачем мне орден? Я согласен на медаль! А если серьезно, ты заходи почаще… Ольга Ольшанская…

Ольшанская поднялась со стула и обошла стол. Остановившись возле Каина, она наклонилась и поцеловала его в щеку.

[1]Клифт – верхняя одежда (тюремн. жаргон).

[2]Каждый наколотый купол церкви – судимость.

[3]Фрак с орденами – традиционный набор татуировок арестанта, «официальный» мундир, покрытый регалиями, орденами, знаками чинов отличий (тюремн. жаргон).

[4]Портак, портачка, регалка, наколка, орден – татуировка (тюремн. жаргон).

[5]Колыцик, кольщик – человек имеющий большой опыт чтения и изготовления татуировок. Имеют большой вес в блатной иерархии (тюремн. жаргон).

[6]Воровские татуировки, нанесенные на теле коронованного вора в законе, можно рассматривать как некое сообщение, конституирующее социум. Сам вор в законе является в каком-то смысле лишь исполнителем установлений, зафиксированных воровскими наколками. Власть татуировок абсолютна, потому что за этим исполнением следит весь воровской мир. Фальшивые татуировки в этом мире невозможны, за них полагается смертная казнь. Социализация вора, его восхождение по служебной воровской лестнице происходит при безусловном выполнении абсолютно всех символических "приказов", содержащихся в тату. То есть в центре воровского мира – не президент, не отец, а свод воровских законов.

Глава 6

В бывшей «фильдеперсовой» камере Хобота нынче обитали новые сидельцы: Каин, Старый, Хряк и молодой парень-журналист, с приклеившимся к нему на киче погонялом Жорка-писатель, попавший в СИЗО «по подставе» – как любитель совать свой нос в чужие дела.

Кому-кому, а больше всего от подобной рокировки повезло Старому, который сидел за богатым столом, засыпанным развалом из дорогих деликатесов: нарезки из красной рыбы, копченые колбасы и заграничные сыры, креветки и омары, морепродукты, овощи-фрукты, пакеты с натуральными соками и прочие съедобные ништяки, которые он с удовольствием поедал. Старика даже не смущало практически полное отсутствие зубов – то, что он не мог разжевать беззубыми деснами, он попросту рассасывал, блаженно закрыв глаза.

Каин, развалившийся на нижней шконке рядом с дедом, со смехом наблюдал за его ухищрениями втолкнуть в себя столько еды, сколько он, наверное, весил сам.

– Слушай, Котел, а давай мы тебе вставные клыки закажем? – предложил он своему старому корешу. – Будешь, как молодой! Есть у меня на примете лепила-зубник.

– А давай! – махнув рукой, согласился старик. – Не думал я, что в конце жизни мне такой фарт подвалит! Хоть отожруся перед смертью! – Старый, размечтавшись, о сытой жизни, неожиданно подавился кусочком жесткой копченой колбасы и истошно закашлялся.

Каин, заржав в голос, участливо похлопал давнего приятеля ладонью по спине:

– Не части, зараза! Никто у тя хавчик не отымет! Если будет нужно – еще закажем! Если зочешь – из лучшей городской тошниловки притараканят! Так что жри осторожно, а то таким макаром, ты и до новых челюстей не дотянешь!

Хряк, тоже валяющийся на противоположной нижней шконке с закрытыми глазами, приоткрыл один глаз и бросил незаметный беглый взгляд на вечного вора. А над ним, на втором ярусе, что-то безумно быстро строчил в блокноте Жорка-писатель.

Старый откашлялся и довольно просипел:

– Барно с тобой корешиться, Каин! Козырный ты…

И Старый вновь принялся поглощать деликатесы, хотя его ппузо и раздулось, словно он находился на девятом месяце беременности. Каин изумленно покачал головой: И куда в него столько лезет? Но приставать к деду не стал – пусть жрет, сколько хочет. Вместо этого он толкнул вновь закрывшего глаза и отвернувшегося к стенке Хряка.

Хряк слегка вздрогнул, открыл глаза и настороженно посмотрел на бессмертного вора.

– Хряка, а ты чего не лопаешь? – поинтересовался Каин с подвохом. – Все щимишься по углам, как неродной! В себя, что ли, до сих пор не пришел?

Хряк молчал, стараясь не встречаться взглядом с неуязвимым паханом.

– Менжуется он, бугор, – пояснил, чавкая, Старый. – Ты-то человек са-а-а-всем не простой!

– Да обожрался я уже дармовым хавчиком, – попытался отмазаться Хряк, – с непривычки пузо крутит.

– Не свисти, босота, – вывел его на «чистую воду» старик, – маялся бы пузом – с параши б не слезал!

– Он прав? – спросил сокамерника Каин.

– У меня твоя рожа клейменая с вырванными ноздрями до сих пор перед глазами стоит! – прорвало смотрящего.

– Не мандражируй, арестант, – успокоил его Каин, – я ж прилюдно сообчил почтенному обчеству, что ты прощен. Ты ж волю сходки исполнял – все по закону, который, кстати, я выдумал… Или, как сейчас это модно трепать – разработал и внедрил.

Старый сипло засмеялся, брызжа по сторонам слюной и крошками:

– Законотворец ты, выходит, Каин!

– А то! Мой закон совдепию пережил, хотя и устарел слегка. Надо будет поправки внести…

Жорка заинтересованно отложил блокнот в сторону и свесился с кровати:

– А расскажи, как оно тогда было, Каин?

Каин прищурил один глаз:

– А ты что же, за мной записывать будешь, писатель? Был у меня один такой в Рогервике, на каторге, тоже все писал… А потом книжонками о моих тогдашних похождениях всю Рассею-матушку завалил!

– Так интересно же! Бессмертный вор! Никогда б не поверил, если бы своими глазами не видел!

– Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам, – продекламировал Зинчук.

– Шекспир? – удивленно вскинулся Жорка. Так ты и его знал?

– Нет, пацан, я не такой древний. О чем базарить будем, писатель, чтобы скуку разогнать?

– Про закон давай, воровской! – предложил журналист.

Хряк тоже поднялся с кровати и присел к столу:

– Про Закон и я бы послушал…

– Уговорили, красноречивые! – усмехнулся Каин. – Давай, Хряк, завари чифиря, да покрепче, а я расскажу. Только с чего начать? Хм… Кто такие жиганы знаете?

Жорка мотнул головой:

– Слышать – слышал, а вот, чтобы наверочку…

– А ты, Хряк? – Прищурился Каин.

– Ну, навроде, как, тоже воры, – пожал плечами Хряк. – Только такие… – он пощелкал в воздухе пальцами, – с форсом!

– Эх, вы, неучи! – вздохнул вечный вор. – И для кого я только старался? Тута четкое понятие нужно: жиганами еще на царской каторге называли проигравшихся в пух игроков, босяков, оставшихся без гроша за душой. Позже это погонялово приклеилось просто за «горячими» бродягами. Жиганы – высшая каста, и этого у них не отнять. Не каждый бродяга мог называться жиганом, это нужно было заслужить. Но… – Каин сделал многозначительную паузу. – …жиганы и уркаганы – единое целое! Уркаган мог быть жиганом, и наоборот! А вот после революции начался бардак, наши братки, из тех, кто поумнее, смылись за рубеж с отступающими беляками. В основном отвалила высшая воровская масть: марвихеры, медвежатники, фармазонщики…

– А ты? Остался? – Хряк потихоньку начал оживать, подключаясь к разговору.

– А я как-то набегался в свое время по заграницам, да и интересно было: чего у красных получится? Но свято место пусто не бывает – в преступники полез разный сброд: от мелких разорившихся лавочников, до отставных царских офицеров, не пожелавших покинуть державу. Вот в основном из офицерья, имеющего боевой опыт, прошедших первую мировую и гражданскую, возникла каста новых жиганов…

– А почему опять жиганов? – не понял Жорка.

– Грабили они по-жигански, в борзую, с фарсом… Им нечего было терять. Работали красиво и жестоко! Прижали они на воле старорежимных авторитетов, сидельцев со стажем, урок… Житья ворам на воле не стало и мне досталось, хоть я и бессмертный! Вор, он ведь по натуре – одиночка. Пришлось немного суетнуться, чтобы воров объединить в один кулак. Ведь на кичах и в те времена – вор, как был в авторитете, так и оставался! А жиган рано или поздно, а все равно за колючку попадал – вот отсюда пошло первое правило нашего закона: держишь зону – держишь волю!

***

В кабинете начальника полиции вновь находился профессор Подорожников, теперь, в отличие от предыдущего раза, приглашённый Дротом.

На негромкий стук во входную дверь Константин Михайлович отреагировал привычным «Да!»