Ленин. 1917-04

– Владимир Ильич, я должен ещё признаться. Не вините нынешних членов ЦК. Это мы с Каменевым виноваты. Они до нашего появления следовали всем вашим указаниям из Цюриха. Просто нам противиться не смогли. Каменев в поезде сумел меня убедить, я вам говорил. А Шляпников долго сопротивлялся … но не сумел до конца, – ещё тише проговорил Сталин, съёживаясь на стуле под внимательным ленинским взглядом.

– Ну допустим. А почему пришёл только сейчас? Почему пятого выступал против меня в ЦК? Почему тебе потребовалось, чтобы я выкинул тебя из редакции для того, чтобы прийти? Признаться, я ждал, что ты одумаешься сам и придёшь раньше. А сейчас не знаю, что с тобой и делать.

– Владимир Ильич, поймите, я же кавказец, да ещё и абрек. У нас для мужчины отказаться от того, что им было сказано – это почти “потеря лица”. Я стараюсь выдавить из себя кавказца, но пока получается не всегда.

– И архискверно! – Ленин сурово глядел на него, – Если ты – кавказец, то и езжай на свой Кавказ и там разбойничай … или что там ты ещё умеешь. А здесь мне нужен большевик!

– Владимир Ильич, умоляю, простите. Ви мене как атэц! Клянус, я буду самым верным и исполнительным вашим сторонником! Ви же знаете, кавказские мужчины слово дэржат!

Как всегда в такие моменты грузинский акцент стал чувствоваться гораздо больше, чем обычно. Возможно, это убедило Ленина.

Вождь уже не враждебно, но задумчиво смотрел на него.

– Что ж, про Шляпникова и Залуцкого я знал и раньше. Но молодец, что всё честно рассказал. Каменеву передай, что я на него не сержусь … он нужен. Теоретик, оратор, публицист – такими кадрами не разбрасываются. Но пусть запомнит!

Шляпников – молодчина … хотя мог бы проявить и больше воли к сопротивлению. Ну да ладно, я-то знаю, как ты умеешь надавить.

– Хорошо, – продолжал вождь, – Будем считать, что урок ты получил. Не дай тебе Бог его позабыть. А теперь слушай меня внимательно. Повторять не стану, и ни одно слово не должно выйти за пределы этого кабинета. Тебе ясно, Коба?

Сталин часто закивал. Горло у него перехватило, и он был не в силах выдавить из себя хотя бы слово. Слава Богу, он прощён, и для Ленина он снова Коба.

– Ты прав, – продолжал вождь, – теоретик марксизма ты аховый. Как оратор или публицист – ещё хуже. Я бы сказал, что в голове у тебя каша, но это было бы неправдой. В голове у тебя просто пустота.

Мастер эксов теперь, после революции, мне не нужен. Поэтому я вижу только одно для тебя. Ты станешь моим доверенным лицом.

У тебя раньше хватало воли и решимости проводить мои решения на местах. Это отныне и будет твоей главной задачей. Я стану ставить тебя на такие посты, давать такие поручения, которые могу доверить только своему человеку. Верному человеку. Доверенному лицу. Если ты ещё хотя бы раз меня разочаруешь, я перестану тебя считать таковым, и ты очень скоро это почувствуешь. Из партии не выгоню, заслуг у тебя достаточно, но на высокие посты тогда не рассчитывай, запомни.

– Вот завтра и начнём, – продолжал Ленин, – Пойдёшь в казармы Петроградского гарнизона, послушаешь, что там говорят. Если захочешь, выступи сам. Меня интересует, на чьей стороне большинство. Вечером расскажешь мне. Ты понял, Коба?

– Конечно, Владимир Ильич. Я не подведу. Я осознал свою ошибку. Больше не повторится. Вы не пожалеете.

Оказавшись за дверьми кабинета, Сталин дрожащей рукой вытер пот со лба. Уф-ф-ф, слава Богу, на этот раз пронесло. А другого раза не будет … ну, разве только появится совершенно стопроцентный вариант.

18 апреля 1917 года.

Действия Ленина в предыдущие две недели (собственно, от его приезда до сегодняшнего дня) в конце концов, хоть и не напрямую, привели к кризису власти – так называемому “Апрельскому Кризису”.

Здесь, наверное, следует подытожить ещё достаточно короткую историю развития событий после Февральской Революции.

Сразу после свержения самодержавия в Петрограде установилась ситуация, быстро получившая название “двоевластие”. То есть наличие одновременно двух властей.

Первой было, конечно, Временное Правительство. В глазах всей России, а также за рубежом, именно оно являлось властью официальной. Это его указы воспринимались в России как правительственные распоряжения, это с ним поддерживали официальные отношения другие страны.

Главой его являлся князь Георгий Львов. Александр Керенский, хоть и являвшийся одной из ключевых фигур, занимал всего лишь пост министра юстиции. Но разумеется, желал достичь большего.

Керенский, кроме того, являлся единственным представителем социалистических партий в правительстве. Он был эсером. Других социалистов в правительстве не было.

Временное Правительство потому и называло себя “временным”, что основной своей задачей сразу после создания провозгласило подготовку созыва Учредительного Собрания из представителей всей России, на котором и должны были быть определены структура органов государственной власти новой России и их состав. А пока, до этого, Временное Правительство и являлось официальной российской властью.

Но в России, как мы уже упоминали в этой книге, вопросы верховной власти традиционно решаются в столице.

Поэтому второй властью являлся Петроградский Совет. Созданный практически одновременно с Временным Правительством, он состоял, в отличии от него, в большинстве своём из представителей различных социалистических партий. В основном меньшевиков и эсеров, но в его состав входили и большевики. Хотя их доля в общем числе была сравнительно невелика.

Петроградский Совет или Петросовет, как его чаще неофициально называли, обладал колоссальным влиянием среди революционных масс Петрограда, что и делало его практически второй властью. Петросовет издавал распоряжения, выдавал мандаты и вообще вёл себя именно как вторая власть – по крайней мере, в столице.

Временное Правительство было вынуждено считаться с давлением Петросовета и уважительно относиться к выдвигаемым им требованиям. Нейтрализовать Петроградский Совет на данном этапе оно было не в состоянии.

Главным вопросом, волновавшим тогда практически всех в Петрограде, был вопрос участия России в войне. Если Временное Правительство, вынужденное считаться кроме мнения революционных масс и Петросовета, ещё и с позицией стран Антанты – Великобритании и Франции – и должно было лавировать (не всегда удачно), то позиция Петроградского Совета была более однозначной – “мир без аннексий и контрибуций”, “решительная борьба с захватными стремлениями правительств всех стран”, “пора народам взять в свои руки решение вопросов о войне и мире”.

Во всяком случае, именно эти выражения звучали в принятом Петроградским Советом ещё в конце марта Манифесте “К народам мира”. Правда, в том же Манифесте были слова “Мы будем стойко защищать нашу собственную свободу от всяких реакционных посягательств, как изнутри, так и извне. Русская революция не отступит перед штыками завоевателей и не позволит раздавить себя внешней военной силой”, которые не могли не импонировать “оборонцам” – сторонникам продолжения участия России в войне.

Временное Правительство тогда же, в конце марта, ответило публикацией компромиссного официального заявления о целях войны. Этот документ призван был устроить народные массы, мечтавшие о мире и одновременно успокоить союзников, заинтересованных в продолжении войны при активном участии России. Он был опубликован под названием “Заявление Временного правительства о войне” и подписан главой правительства Георгием Львовым.

Возложив ответственность за неудачи предшествовавшего периода войны на царское правительство, новая власть обещала исправить тяжёлые последствия старого правления. Подчеркнув необходимость сосредоточить все усилия на защите родины и избавления её от вторгнувшегося врага, правительство заявило, что будет вместе с союзниками добиваться мира на демократических началах.

“Временное правительство считает своим правом и долгом ныне же заявить, что цель свободной России – не господство над другими народами, не отнятие у них национального их достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов”, – утверждалось в Заявлении.

В качестве примера доброй воли России говорилось о решении снять “оковы, лежавшие на польском народе”, что было воспринято общественностью как декларирование готовности дать независимость Польше, входившей тогда в состав России.

Заявление правительства было составлено в довольно уклончивых выражениях. В нём не была употреблена сжатая и четкая формула мира – без аннексий и контрибуций – и всё же Заявление несло сильный демократический заряд и вселяло в массы надежды на скорый мир.

Поэтому в начале апреля установилось некое равновесие и даже сотрудничество между двумя властями в Питере.

Но бешеная активность Ленина после его приезда 3 апреля привела не только к возвращению им лидерских позиций как среди среднего и рядового звеньев большевистской партии, так и в “генералитете” – в ЦК, но и к общему возрастанию активности революционных масс. Продолжающаяся война, отсутствие каких-либо подвижек в достижении мира вызвала усиление давления снизу на Петросовет, в котором, напоминаю, кроме прочих имелась и большевистская фракция.

Кроме того, недавно вернувшийся в Россию из эмиграции видный эсер Виктор Чернов сообщил в Петроградском Совете, что Заявление Временного Правительства от конца марта об его отношении к войне осталось в Европе практически незамеченным.

В связи с этим Петросовет предложил Временному Правительству направить союзникам официальную ноту с изложением своей позиции о целях войны. Руководство Совета считало, что единственным содержанием ноты будет текст прежнего Заявления, поэтому вопрос о её редакции даже не ставился.

Но произошло то же самое, что недавно в ситуации с требованием освобождения интернированных британцами в Амхерсте шестерых русских революционеров во главе с Троцким. Члены Временного Правительства, раздражённые постоянным давлением со стороны Петросовета, шарахнулись в другую крайность.

Желая продемонстрировать верность правительства России союзническому долгу, они на своем заседании выработали гораздо более жёсткую и митаристскую позицию по вопросу о войне, чем ожидал от них Совет. Несколько членов правительства, в том числе осторожный Александр Керенский, вяло протестовали – но остались в меньшинстве.

В этот день, 18 апреля, министр иностранных дел России Павел Милюков направил правительствам Англии и Франции препроводительную ноту к Заявлению Временного правительства о целях войны, в которой прямо опровергались упорно ходящие слухи о том, что Россия намеревается заключить сепаратный мир.

Нота заверяла союзников в том, что все заявления Временного правительства, “не могут подать ни малейшего повода думать, что совершившийся переворот повлёк за собой ослабление роли России в общей союзной борьбе. Совершенно напротив, всенародное стремление довести мировую войну до решительной победы лишь усилилось благодаря сознанию общей ответственности всех и каждого”.

Мало похоже на стремление поскорее достичь мира “без аннексий и контрибуций”, верно?

19 апреля 1917 года.

Вечером во время своего заседания Исполком Петроградского Совета получил текст ноты. Он произвёл на всех обескураживающее и удручающее впечатление. Нота Милюкова явилась полной неожиданностью для Совета и социалистических партий.

Большинство выступивших членов Исполкома осуждало содержание ноты и требовало заставить правительство публично отказаться от империалистических планов и отправить в отставку Милюкова.

В числе критиков правительства оказались не только большевики и представители других левых партий в Исполкоме, но даже его верные сторонники. Высказывались предложения Совету свергнуть правительство и взять власть в свои руки. Однако никакого определённого решения на закончившемся только к утру заседании Исполкома не было принято.

Его руководители даже не решились пойти на то, чтобы помешать публикации ноты в печати, опасаясь открытого конфликта с Временным Правительством.

Они хотели лишь как можно скорее найти выход из тупиковой ситуации. Большинство членов Исполкома искренне боялись отставки правительства и всеми силами стремились его сохранить, считая, что нельзя требовать, чтобы правительство разрядило ситуацию в форме, его унижающей.