Ленин. 1917-04

Jacob Davidovsky

Ленин. 1917-04

11 апреля 1917 года.

Утро выдалось чудесным. Чувствовалось наступление весны. Небо было ясным, и хотя всё ещё было достаточно прохладно, день обещал быть тёплым.

Петро Мартынов весело шагал по узенькому питерскому переулку. Вчера он получил увольнительную из казарм до одиннадцати утра сегодняшнего дня и навестил старого приятеля санитара Трофима. Во время недавнего погрома какого-то винного склада повезло разжиться несколькими бутылками казёнки. Одну из них удалось обменять на буханку хлеба и ломоть сала, вторую он взял с собой к Трофиму.

Посидели, вспомнили Анисима, их беседы в палате втроём. Помянули. Обсудили сегодняшее положение вещей в Петрограде, дружно согласились, что правительство надо скидывать, а на власть ставить большевиков во главе с Лениным. У Трофима тоже нашлась бутылка, добытая аналогичным способом. Открыли, но прикончить не удалось. Трофима после выпитого потянуло в сон, да и самому Петру уже пить не хотелось. Заночевал в госпитале с разрешения доктора, а сейчас возвращался в казармы. Триста граммов принятой вчера казёнки были для его здоровенного тела как слону дробина. Никакого похмелья не ощущалось

Настроение было безоблачным, утро – прекрасным, день обещал быть чудесным. Он, Петро, служит в Павловском полку, большевик – и впереди открываются сияющие горизонты.

Лучезарные мысли прервал истошный вопль, доносившийся из двора, который Петро только что миновал.

– Уби-и-или! Уби-и-или! Ратуйте, люди добрые!, – надрывался молодой перепуганный голос.

Он не раздумывая развернулся и кинулся назад, на крик, тяжело бухая сапогами. Почти тут же его обогнали несколько чёрных фигур в матросских бушлатах с винтовками на плечах. Фигуры влетели во двор первыми, и там послышались возбуждённые голоса.

Петро вбежал за ними и остановился. Двор был невелик и принадлежал к небольшому особнячку. Кроме особняка, во дворе располагался маленький домик – видимо, для прислуги – и ещё один, поменьше – по виду какая-то сторожка.

Петро перевёл дыхание. Да, сытая жизнь даёт своё. Когда он на хуторе махал молотом в кузнице, такой пробежки бы и не заметил. Надо жрать поменьше … и водочкой не увлекаться.

Он подошёл поближе к матросам. Те стояли, глядя на кого-то, кого из-за сторожки Петру не было видно. Мартынов сделал пару шагов вперёд и увидел высокого молодого парня в солдатской форме. Парень был бледен и постоянно облизывал губы. На плече висела винтовка с примкнутым штыком.

– Кто такой … чего орёшь? – раздался угрюмый голос одного из матросов. Голос был Петру явно знаком.

– Рядовой Волынского полка первого батальона второй роты Алексей Кравцов, – по военному отрапортовал молодой солдат, – дык как же тут не заорёшь. Я по нужде в те кусты пошёл – а там она лежит.

Дальше за сторожкой и вправду виднелись кусты.

Петро откашлялся, чтобы обратить на себя внимание.

– Привет, братва. Что за шум, а драки нет? – попытался он разрядить обстановку.

Шутку не приняли. Взгляды матросов ощупали его габаритную фигуру.

– Ты, дядя, кто такой будешь? – поинтересовался молодой веснушчатый матросик, старавшийся выглядеть максимально серьёзно, и как бы в подтверждение этой серьёзности уже снявший с плеча винтовку и грозно державший её хотя и с опущенным дулом, но явно наготове.

– Кто буду? Да наверное, пока так и останусь рядовым второго батальона первой роты Павловского полка и большевиком, – Петро не оставлял надежды разрядить атмосферу.

Взгляды матросов сразу потеплели, а веснушчатый восторженно спросил:

– Павловец? Это ж ваш полк в революцию вышел на улицы в полном составе за восставших? Вы там все большевики?

– Постой, постой, – раздался голос матроса, который был явно главным и только что интересовался у молодого солдатика причиной воплей, – Я ж тебя знаю … это ты меня … давеча … уберёг … от казни торговки … игрушками … на Невском … месяц тому … или поболе.

Матрос произносил слова с усилием, чередуя их паузами, как будто опасался сказать лишнее и тщательно обдумывал каждое слово. Теперь Петро его окончательно узнал. Трудно забыть такого “красноречивого”.

– Помню тебя, морская душа. Охотник на лживых торговок. Ну, да она сама виновата. Ишь моду взяла – каждого покупателя, который с ценой не согласен, в городовые записывать. Так, конечно, наторгуешь. Но думаю – урок запомнила … у неё перед тобой все поджилки дрожали.

А вы что же тут, просто прогуливаетесь с винтовками или по делу следуете? Может, ты матросскую народную милицию открыл, а я и не знаю? Я – Петро Мартынов, будем знакомы.

– Николай Маркин я … да нет … какая милиция … запомнился мне … тот случай … порядка нет … убить могут … прямо на улицах … из-за таких торговок … вот я с братишками … патрулировать решил … маленько … порядок нужем.

– Во-во! – вклинился молодой солдат, о котором, похоже, забыли, – Убивают людей. Я ж говорю, я в кусты по нужде – а там она.

Вспомнив, зачем они здесь, матросы развернулись снова к солдату.

– Ну веди … в кусты … показывай.

Алексей послушно повернулся, шагнул к кустам, раздвинул их, сделал несколько шагов и остановился у лежавшего на земле трупа женщины лет сорока с возмущённо открытым ртом. Женщине явно не нравилось быть трупом, и всё выражение её лица яростно протестовало.

Одета убитая была в простенький платок, телогрейку, домотканую юбку и стоптанные валенки. На левой груди виднелась большое кровавое пятно. Кровь была и на траве около трупа.

Маркин мрачно посмотрел на мёртвую, после чего перевёл взгляд на Кравцова.

– По нужде … говоришь … ты всегда по нужде … с винтовкой ходишь?

Алексей торопливо кивнул.

– Ну да, всегда. В доме рядом держу, спать ложусь – у кровати ставлю, иду куда – на плечо вешаю. Больно много лихих людей развелось. А так мне спокойнее. Да хоть Филиппыча спросите, он подтвердит.

– Филиппыч … кто это?

– Земляк это мой, курские мы, из села Соловьи. Филиппыч, значит, сторож здешний. Особнячок – титулярного советника господина Мезенского Аполлинария Кузьмича. Он ещё до революции отъехал куда-то, где нынче – неведомо.

А Филиппыч дом сторожит, как положено. А это, в кустах лежит – Лукерья. За прислугу у Аполлинария Кузьмича была. Ну там прибраться, обед сготовить, то да сё. Во-он в том домике проживала. А Филиппыч за дворника и за сторожа. Двор содержать, за порядком смотреть. Земляк мой. Ну, говорил уже. Как я в Питер в Волынский полк попал, так вскорости его сыскал и стал захаживать. Вот и вчера зашёл. Посидели, выпили, конечно, не без того. У него и заночевал. Вот там он живёт, в сторожке.

– Так ты убил-то?

У Алексея даже рот открылся от возмущения.

– Да не я это, что ты плетёшь?! Я ж говорю, вышел по нужде, зашёл в кусты, глянь – а она лежит.

Маркин мрачно взирал на Алексея.

– По нужде, говоришь … ну-ка, дай сюда … винтовку.

С этими словами матрос потянулся к винтовке, висящей на плече солдата. Тот вцепился в неё, явно не собираясь отдавать, но Маркин, не обращая внимания на его усилия, крепко взял ту за ствол, снял с плеча Кравцова и, поднеся к глазам, стал внимательно изучать. Сопротивления молодого солдата он при этом как бы и не заметил.

– Ну ничего себе! С виду матрос как матрос, а мускулы просто стальные, – присвистнул Петро.

Веснушчатый матросик, правильно поняв его присвист, повернул к Мартынову голову и шёпотом разъяснил:

– У Николая силища немеряная. Давеча идём, патрулируем, – он с наслаждением произнёс это учёное слово, – глядим – несколько парней девку у забора зажимают. Грубо так. А она визжит.

Ну, мы, конечно, к ним, мол, стоять, кто такие, отстаньте от девчонки. Тех-то хоть больше, чем нас было, да мы при винтовках и не лыком шиты. Только, вишь ты, их ещё больше оказалось … из проулков повыходили. Я уж струхнул, признаться, а Николаю всё нипочём. Кто старший – спрашивает. Ну, самый здоровый из тех и подошёл. С ленцой так, с развальцем. А ты что за хрен с бугра – спрашивает – и руку Николаю к лицу тянет – вроде схватить хочет.

Ну, Николай Григорьич ему и врезал. Тот постоял как-то задумчиво, потом сразу соскучился и на землю отдыхать улёгся. Остальные тикать, мы за ними. Кого повязали, кого нет. В Петросовет сдали. А глянули на того задумчивого, а он уж и не дышит. С одного удара Николай из него жизнь вышиб.

– Переборщил … малость … не рассчитал, – отозвался Маркин, который, оказывается, всё прекрасно слышал, – ничего … их так и так … Петросовет к стенке прислонил … не впервой … шалили … этот просто чуть раньше … туда отправился.

Он уже выбрал на винтовке наиболее интересовавшее место и внимательно его разглядывал. Местом этим оказался штык.

– Значит, не убивал … говоришь … а кровь на штыке … откуда?

Алексей уставился на штык – и глаза его выпучились. Остальные тоже перевели взгляды туда же. На штыке виднелась свежая кровь, даже не успевшая полностью свернуться.

– Ей-Богу, не знаю, – залепетал солдат, – вот тебе истинный крест. Чисто всё было, как спать ложился.

Он размашисто перекрестился. Но Маркина это не переубедило.

– Э, парень … у тебя и на плече шинели кровь … видать, всё-таки ты убил … хватай его, братва.

Два матроса сноровисто схватили Алексея за руки. Тот не сопротивлялся, лишь побледнел, заморгал и часто-часто облизывал губы. Лицо скривилось – он готов был заплакать. Петру стало его жалко.

– Постой, Николай, не спеши. Дело серьёзное, дай-ка осмотреться. Вспомни того шапошника, что за малым без вины не кончили.

Маркин буркнул что-то неразборчивое, но не возразил.

Петро подошёл к трупу и наклонился над ним. Потрогал шею. Потом взялся за края одежды, порванной над раной и с силой рванул. Обнажилась левая грудь, на которой вокруг раны была видна давно запёкшаяся кровь. Мартынов выпрямился.

– Отпустите его, но уходить не позволяйте, – уверенно скомандовал он, – Может он и убийца, но кровь на штыке – не её. Посмотри, Николай. На ней вся кровь запеклась давно, даже под одеждой. Она уже почти холодная. Её больше двух часов назад убили … может, и трёх. А на штыке кровь свежая, свернуться не успела. И рана у неё не от штыка. Ты мне поверь, я на войне штыковых ран-то насмотрелся.

Эта похожа на рану от кинжала. Я такие у австрияков видал после боя, когда они с нашими кавказцами в рукопашную резались. Только кинжалы обоюдоострые, а тут похоже на нож с заточкой с одной стороны. Кухонный.

Говоря, он шагал, огибая сторожку. Матросы следовали за ним, ведя с собой Алексея. Труп Лукерьи и даже кусты скрылись из виду, теперь стена сторожки их закрывала. Вдруг Петро остановился и начал внимательно вглядываться в землю. Трава здесь не росла, видно, давно вытоптали, и голая земля была покрыта каким-то мусором и слоем пыли. В пыли виднелось множество следов.

– Так, – снова заговорил Петро, – натоптали мы тут с вами, конечно, как стадо баранов. Но кое-что прочитать можно. Смотри, Николай, вот какой-то след, как будто тяжёлый мешок тащили. Ну-ка, глянем, где он начинается … или кончается. Только давайте уже теперь на следы не наступать. Сбоку идти старайтесь.

Они направились вдоль следа волочения, аккуратно обходя отпечатки на пыльной земле. След вёл к домику Лукерьи, и по мере приближения всё громче стали слышны какие-то звуки. Звуки были Петру знакомы, но он всё никак не мог сообразить – что же это. Помог веснушчатый матросик.

– Ишь, раскудахтались, – уверенно заявил он, – Где-то то тут курятник поблизости.

Курятник они увидели, когда след заставил обогнуть домик. По небольшому огороженному пространству, квохча, ходили куры, суетливо склёвывая что-то с земли. Два петуха – один постарше, другой помоложе важно вышагивали, напоминая жандармов, следящих за порядком.

– Это титулярного советника, – пояснил Алексей, – Любил Аполлинарий Кузьмич жареную курочку. Кормить и поить их – этим Лукерья занималась. Филиппыч рассказывал. Эх, что же с ними теперь станется?

– Разберёмся, – усмехнулся Петро, – Посмотрите лучше, здесь уже только два следа, оба какие-то закруглённые. А, вспомнил, это следы от валенок. Одни размером поменьше – лукерьины, наверное. А другие – побольше. Чьи бы это?

– Филиппыча, – уверенно заявил Кравцов, – Он тоже вечно в валенках ходит.

– Ага. Смотрите, оба следа ведут к курятнику, обратно нет ни одного. Ну-ка пошли, посмотрим, откуда они ведут, – Петро уже полностью взял нити расследования в свои руки, и Маркин добровольно самоустранился, видя, что розыск в надёжных руках.

У угла следы разделились. Маленький, оказывается, вёл от входной двери домика, побольше – от сторожки. Петро остановился. Остановились и остальные, выжидательно глядя на него.

– Мне всё ясно, – заявил Петро, – Смотрите. След волочения – он не от мешка. Это волочили труп Лукерьи. Поэтому мы и не видим её обратных следов. Из дома она вышла и пошла к курятнику. Тут её и убили – обратно уже не возвращалась.

Убил мужчина – следы большие, нога не женская – в валенках – следы закруглённые. Потом он, желая скрыть труп, поволок её в кусты за сторожкой. Его обратных следов не видно потому, что след волочения трупа их заровнял … да и передвигался он спиной вперёд, волоча труп.

К кустам за сторожкой, где Алексей этот труп обнаружил, кроме следа волочения, ведут ещё много следов матросских ботинок, причём носок на них отпечатался сильнее пятки, что означает, что вы бежали.

– Так и было, – подтвердил веснушчатый матрос, – мы как крики услыхали, рванули как заяц от орла – как писал злодейски убитый царским режимом товарищ Лермонтов.

– Да погоди ты, – досадливо поморщился Маркин, – дай Петру закончить … интересно же … Петро … ты Нат Пинкертон … какой-то.

Петро покраснел. Похвала немногословного матроса была приятна.

– Есть ещё два следа солдатских сапог, – продолжил он, – большой след … и очень большой. Я смотрел – когда мы шли от кустов. Оба вели к кустам. Очень большой след – мой, посмотрите на мои сапожищи, а просто большой – Алексея. Он не соврал, обратного следа нет. И вправду вышел с утра по нужде, пошёл в кусты, увидел труп и сразу закричал. Тут же прибежали вы, братва. Похоже, Филиппыч убил, больше некому.

– Погоди, – вдруг встрепенулся Маркин, – Лукерья же с Филиппычем … тут живут … ну, Лукерья жила … понятно, в общем. … Тут же вся земля … должна быть их валенками … истоптана … Где?

– Я думал об этом, – терпеливо пояснил Петро, – Помнишь, вчера какой ветрище был? На пыли все следы и заровняло. А в ночь ветер улёгся. Все следы, что мы видели, были оставлены под утро или утром.

Так. Теперь пошли к сторожке. Хочу с Филиппычем поговорить. Только уговор – всем помалкивать и поддакивать. Говорить буду я один. Ты, Алексей, позовёшь его, как к сторожке подойдём. Нас-то он не знает.

Они подошли к сторожке.

– Филиппыч, – закричал Алексей, – ты что там, спишь? Выдь-ка на минутку, тут с тобой потолковать хотят.

– Не сплю я уже, не сплю, – раздался в ответ высокий тенорок, – Щас выйду. Отчего ж не потолковать?

В дверях появился невысокий мужичок, выглядевший именно как хрестоматийный портрет сторожа. На лице росла редкая бородёнка, одет он был в домотканые рубаху и портки, поверх рубахи по причине холодной апрельской погоды находилась овчиная безрукавка шерстью внутрь. На ногах, как и ожидалось, были старенькие валенки, а голову венчал косовато сидящий треух. Наиболее живописной деталью являлся окровавленый нож в правой руке. Петро с удивлением уставился на него.

– Слышь, Филиппыч, – поинтересовался он, – а ты всегда гостей с ножом встречаешь? Ты глянь, нож-то в крови весь.

– А гости, слышь, разные бывают, – задиристо ответил Филиппыч, но, видимо, уразумев, что находится в явном меньшинстве, продолжил уже более мирно, – да я, слышь, курочку разделывал, как Лёха меня покликал. Вот и вышел с ножом.

– И что, – не унимался Петро, – Аполлинарий Кузьмич своих курочек резать и жрать позволяет?

– А где он, этот Аполлинарий Кузьмич, – снова встопорщился тот, – умотал куда-то, а ты тут карауль, за порядком следи, а жрать – так ищи сам, что хошь. Пущай сам Аполлинарий Кузьмич с меня и спрашивает.

– И что, Лукерья тебе курочек разрешает резать? Лёха вон сказал, что она за ними приглядывать приставлена.

– А что Лукерья? Нету ж её!

– Это как это нету? Уехала, что ль куда?

– Так мёртвая ж, – сорвался Филиппыч – и закрыл рот. Но было поздно. Все смотрели на него.

Без доброжелательности.

– И откуда же ты знаешь, – в голосе Петра слышалась насмешка, – что Лукерья мертва? Вроде из сторожки не выходил.

Филиппыч опустил голову, потом снова поднял и заговорил, глядя в пространство:

– Ну да, признаю. Мой грех. Мы, слышь ты, с Лёхой вчерась добре употребили. Просыпаюсь сегодня ни свет, ни заря – во рту как кошки нагадили, башка раскалывается, холодной водички хочется – прямо не могу. Ну, водички-то напился из ведра, хотел уже похмелиться, да подумал – надо с Лёхой вместе, а то не по-христиански как-то. А закуску мы всю вчера-то и уговорили, хлеба чуть тока осталось.

Ну я и подумал, Лукерья ещё спит, наверное – пойду, курочку украду, приготовлю. А там и Лёха проснётся – вот и похмелимся, и славно. Пошёл к курятнику и нож прихватил. Живую-то курочку если нести, она кричать станет, крыльями хлопать, вырываться. Лукерью разбудит – к бабке не ходи. Ну, я прямо там одну словил, горло сразу перерезал, держу её в левой руке, а нож в правой.

Вышел, курятник закрыл, поворачиваюсь – а тут Лукерья из-за угла вылетает и как набросилась! Крестит меня почём зря – и главное, слышь, всё норовит курочку выхватить. А у меня и так голова со вчерашнего чугунная. Я курочку-то в левой руке держу, а правой от неё отмахиваюсь.

Доотмахивался – аккурат ей в грудь ножом угодил. Да не жалко – вздорная бабёнка была, одно беспокойство. И курочки нам с Лёхой только на двоих еле хватит.

Вернулся в сторожку, и тут чё-та устал от всего энтого. Положил курицу в плошку пока, да и лёг досыпать.

Просыпаюсь – Лёхи в сторожке нету уже. Потом слышу – он с кем-то на улице болтает. Ну, думаю, пусть себе болтает, а я пока курочку разделаю. Кстати, вы, дорогие гости, рты на нашу курочку не разевайте. Ну всё, прощевайте, в дом не зову, извиняйте. Пошли, Лёха.

Выслушав эту тираду, слушатели потрясённо молчали.

– Филиппыч, – неуверенно начал Лёха, – ты ж человека из-за паршивой курицы порешил. Извини, но тебе сейчас с этими людьми надо в Петросовет. Там решат, что с тобой делать.

Филиппыч обернулся. На лице его было написано бешенство.

– Вот так ты с земляками!? – заверещал он, – Я-то к тебе со всей душой! Ночевать оставил, курочку с утра готовлю, не похмелялся сам – тебя ждал! Ну, сейчас ты у меня увидишь, что такое земляк!

И кинулся к Лёхе с явным намерением прикончить и его. У Маркина действия были отработаны на уровне рефлексов. Левая рука Николая тут же блокировала правую руку Филиппыча с ножом, а кулак правой с хрустом врезался тому в подбородок. Филиппыч рухнул, по телу прошла судорога, и он замер.

Маркин наклонился и пощупал шею.

– Готов, – констатировал он без особого сожаления, – опять не рассчитал.

Остальные молчали, видимо, приходя в себя.

Маркин выпрямился.

– Так … Митроха, Павел … вы самые быстрые … бегом в Петросовет … нужна телега … или что там … трупы отвезти … мы тут обождём.

Митроха с Павлом послушно сорвались с места и исчезли. Николай повернулся к Петру

– Ну ты голова … как душегубство размотал … а как Филиппыча … разговорил … он же не заметил … как сам признался. … Слушай … давай ходить с нами … ты ж сегодня Лёху спас … если б не ты … мы б его арестовали. … Давай … ты нам самый нужный человек.

Петро задумался.

– Придётся, видать, – ответил он, – Только у меня условие. Ты впредь рассчитывай, пожалуйста. А то у нас вместо арестованного пока труп получился. И как я понял, не впервой. Мы ж их арестовывать должны, а ты сразу казнишь.

Маркин отрицательно помотал головой.

– Не … я их не казнил … они погибли … при сопротивлении … при аресте … Если б тот … здоровый … что к девке приставал … давеча … меня за лицо … схватить не пытался … жил бы … . И Филиппыч … он же с ножом кинулся … вот и погиб. … Пойми, Петро … я вторую щёку … не подставляю.

Николай помолчал.

– А ты … не перестаю … удивляться … ничего не видел … а за час убийство … размотал. … Ты где … так насобачился … следы читать … это – от сапог … это – от ботинок … а это – от валенок. … У меня аж … челюсть отвисла … Да, погоди … а кровь-то … у Алексея на штыке … откуда?

– Ничего особенного, – рассеянно ответил Петро, – я на фронте с пластунами подружился. Они не мне чета – на твёрдой земле любые следы читают. А тут в пыли … да и следы отчётливые.

А кровь … прав ты всё-таки был, когда Филиппыча насмерть. Он-то всё кричал – мол, земляк, я к тебе со всей душой. А сам, гад, штык Алексея куриной кровью вымазал. Неоткуда больше свежей крови на штыке взяться. Хотел Алексея как душегуба подставить. Подлейший был человечишка.

Алексея, сидевшего рядом, передёрнуло.

Маркин только кивнул.

– То-то мне так врезать … ему хотелось … чувствовал подлую натуру … я ведь нарочно … со всей дури бил … убить хотел … убил.

Петро вдруг встрепенулся.

– Как за час размотал? Который вообще час уже? Чёрт, меня в казарме ждут, а я здесь. Что будет?

– Нормально будет. … Мы с тобой пойдём … Всё расскажем … Серёга … ты не такой быстрый … но всё равно … беги в казармы … какие у тебя … батальон и рота?

– Второй батальон, первая рота.

– Вот … Павловский полк … второй батальон … первая рота … скажешь … Пётр Мартынов жив-здоров … задерживается … душегубство расследовал … с представителями Петросовета … должен поговорить … давай, беги, Серёга.

Исчез и Серёга.

Раз ты согласен … буду в Петросовете … один чёрт просить … тебя к себе.

Петро обречённо вздохнул и расслабился.

13 апреля 1917 года.

Ленин по-прежнему вёл борьбу с ЦК за умы рядовых большевиков. Но всё активнее им завоёвывались также умы “партийного офицерства” – среднего звена партии, с которым члены ЦК в основном и контактировали.

В течении пяти дней, с 8 по 13 апреля, Лениным были написаны три работы исключительно тактического значения: “О двоевластии”, “Письма о тактике” и “Задачи пролетариата в нашей революции”.

Все три без проволочек были опубликованы в “Правде” – и каждая снабжена комментарием редакции, что она, а также ЦК большевиков с содержанием статьи не согласны. Популярности ни редакции, ни ЦК эти комментарии не прибавили.

В статьях Ленин окончательно похоронил платформу и тактику старых Бюро ЦК и редакции “Правды”.

В них даётся теоретическое обоснование переориентировки, “переворужения” партии. Ленин провозгласил ревизию старого классического ленинизма, за который хватались его оппоненты в ЦК.

Основным вопросом ревизии являлся пересмотр того пункта действующей программы партии, который говорит об установлении после свержения царизма демократической республики в России, как неизбежного строя на пути к социализму.

Ленин прямо берет быка за рога. Он говорит примерно следующее:

Коренной вопрос всякой революции есть вопрос о власти. Так вопрос и стоял в феврале-марте, но большевики в силу ряда условий, в том числе и догматического порядка, упустили эту возможность. Как быть теперь, в апреле? Надо ли тотчас свергнуть Временное правительство?

Ленин отвечает:

1) Его надо свергнуть, ибо оно олигархическое, буржуазное.

2) Его нельзя сейчас свергнуть, ибо оно держится прямым и косвенным соглашением с Советами.

3) Его вообще нельзя свергнуть обычным способом.

Как быть?

Надо завоевать большинство в Советах, оттеснив оттуда меньшевиков и эсеров. Как только эта цель будет достигнута, свергнуть Временное правительство. Не обычным путем, а восстанием.

Ленин вновь и вновь ставит все тот же вопрос о власти: вы, рабочие и солдаты, свергли царя, поэтому вам и должна принадлежать власть. В общем – “Вся власть Советам”.

Тем самым он не только добился успеха в низах, в партийной массе, но теперь, чем ближе к Всероссийской партийной конференции, назначенной на конец апреля, тем больше он склонял на свою сторону “офицерство партии”.

Разудалая левизна Ленина, бесшабашный радикализм, примитивная демагогия, не сдерживаемая ни наукой, ни здравым смыслом обеспечили ему успех среди самых широких масс, не знавших иной выучки, кроме царской нагайки.

Позиция же масс не могла не оказать решающего действия и на вполне сознательные большевистские элементы. На “генералитет”. Ведь после завоевания Лениным “партийного офицерства” остальные лидеры партии оказывались изолированными.

14 апреля 1917 года.

В этот день состоялась Петроградская Общегородская Конференвия большевиков. Никто уже не оспаривал положения Ленина, как главного докладчика. Тот воспользовался этим в полной мере, чтобы закрепить в умах делегатов своё восприятие нынешней ситуации, ещё раз обосновав ревизию старого ленинизма … самим же Лениным.