Ленин. 1917-04

Он стоял на трибуне, делая основной доклад, и аудитория слушала вождя, затаив дыхание. Сейчас речь в докладе шла о двоевластии.

– Тут и нужен пересмотр старого большевизма, – звучало с трибуны, – Буржуазная революция в России закончена, поскольку власть оказалась в руках буржуазии. Здесь старые большевики опровергают: “она не закончена – ещё нет органа для диктатуры пролетариата”. Но Совет рабочих и солдатских депутатов и есть этот орган!

Теперь как раз и надо бороться за единовластие этого Совета, что будет означать переход власти в руки пролетариата и беднейшего крестьянства, то есть как раз установление диктатуры пролетариата.

На фронте штыки тоже не надо бросать, их надо только повернуть вовнутрь страны. “Долой войну” – не значит бросанье штыка. Это значит переход власти к другому классу.

Правительство должно быть свергнуто после нашего завоевания большинства в Советах. Старый большевизм должен быть оставлен! – голос докладчика, казалось взмыл вверх.

Не преминул он лягнуть в очередной раз точку зрения непокорного ЦК, решительно осудив всю революционную фразеологию мартовских решений о войне и Временном правительстве.

– Революционная демократия никуда не годится, это – фраза. Кончить войну пацифистски – утопия. Контролировать Временное правительство без власти нельзя. Объединение с партиями, как целыми, проводящими политику поддержки Временного правительства, безусловно невозможно.

Как всегда, беспощадная ленинская логика не оставляла сомнений. Делегаты сами не замечали, как под её воздействием прямо на конференции становились ленинистами нового толка – нынешнего.

Все резолюции конференции были приняты в том же, ново-ленинском духе. Петроград задал тон провинции. Оттуда, впрочем, уже начали поступать резолюции с одобрением “Апрельских тезисов”. Ленин их аккуратно отсылал в “Правду”.

Кстати, ему надоело каждый раз объяснять в редакции суть статьи и потом видеть под статьёй комментарий о несогласии с ней редакции, а также ЦК. И он решил вопрос – легко и буднично.

Заодно и проверил в очередной раз – насколько серьёзно ЦК в состоянии сопротивляться ему, Ленину.

15 апреля 1917 года.

Уже после достопамятного заседания 5 апреля, где ЦК начал с того, что попытался призвать Ленина к ответу за озвучивание перед рядовыми большевиками “Апрельских Тезисов”, а закончил постановлением о печатании “Тезисов” в “Правде”, настроение членов ЦК стало изменяться.

Речи и статьи вождя казались им уже хоть и радикальными, но вполне здравыми. Ну и явное, к тому же постоянно растущее преобладание авторитета Ленина в массах над авторитетом ЦК, конечно, сыграло свою роль. Рядовые члены ЦК всё больше опасались остаться за бортом быстро ускоряющихся событий.

Сталин с Каменевым упорно цеплялись за свою роль лидеров, отстаивая тезис о необходимости длительного буржуазного периода после Февральской революции.

Ленин, который после 5 апреля первые дни практически не появлялся на заседаниях, занятый написанием статей и выступлениями в Петросовете, перед Петроградской Общегородской Конференцией снова стал заседания посещать, эти настроения заметил.

Ему нужен был беспрепятственный доступ к газете – как он выразился ещё полтора десятка лет назад, “газета – не только коллективный пропагандист, но ещё и коллективный организатор”. И он нанёс удар.

На первом же заседании ЦК после Петроградской Общегородской Конференции Ленин попросил слова.

– Товарищи! Прошу обратить внимание на следующий факт. Для вас, наверное уже не секрет, что в “Правде” в последнее время самыми читаемыми являются статьи Ульянова-Ленина, то бишь, извините за нескромность, мои.

Под каждой статьёй почему-то регулярно наблюдается комментарий редакции, что та с содержимым статьи не согласна. Между тем, как вам наверняка известно, подавляющее большинство читателей газеты с этими статьями как раз очень даже согласны. Зачем же редакция каждый раз противопоставляет себя подавляющему большинству? Вы сами опасались остаться в изоляции.

Я вижу здесь непрофессионализм в работе. Что и понятно. Товарищ Сталин никогда не являлся специалистом в журналистике. А товарищ Каменев, являясь лидером нашей фракции в Петросовете, практически не имеет времени на редакционную работу.

Поэтому прошу поставить на голосование вопрос об освобождении от работы в редакции товарищей Сталина и Каменева и кооптировании туда взамен товарищей, снова извините за нескромность, Ленина и … Зиновьева. Как вы, наверное, знаете, я всё равно работаю с редакцией очень тесно, а с Григорием мы хорошо сработались уже давно.

Товарищи же Сталин и Каменев смогут вернуться – Сталин – к работе по национальному вопросу в ЦК, а Каменев – к исполнению обязанностей лидера нашей фракции в Петросовете,– Ленин замолк и стал ожидать продолжения.

Председательствующий Молотов беспрекословно поставил вопрос на голосование, а большинство членов ЦК столь же дисциплинированно проголосовало “за”.

Каменев пытался протестовать, но безуспешно. Сталин свой жребий принял на удивление безропотно, лишь был очень задумчив.

Так быстро и просто в руки Ленина снова упала газета “Правда”, а кроме того, судя по той лёгкости, с которой он продавил своё решение, лидерство в ЦК Старик тоже себе вернул.

16 апреля 1917 года. Казрмы Павловского полка.

Пётр Мартынов грустно сидел во дворе у казармы и размышлял. Да, уже Пётр, а не Петро. Недавно веснушчатый матросик из команды Николая Маркина рассказал ему про героя революции Петра Петровича Шмидта.

Флотский офицер, дворянин, Шмидт пошёл против царского режима, поднял матросское восстание на крейсере “Очаков”, которое было подавлено. Злодейские царские сатрапы, конечно, Шмидта расстреляли, но память о герое сохранилась.

История эта произвела большое впечатление на солдата. Ты смотри – офицер, дворянин, а до того был за рядовых матросов, что не побоялся в открытую их на восстание взбунтовать.

Сам Петро по документам назывался, собственно, Пётр Петрович Мартынов. Имя он получил в часть отца. Такая уж традиция была в семье Мартыновых – называть первенца “Пётр”. Правда, Петро был в семье третьим. Но первенец, окрещённый в полном соответствии с семейной традицией, скончался в юном возрасте от дифтерита. Второй ребёнок, Павел, родился когда первенец был ещё жив, поэтому Петром стал третий сын.

Кликать его по-малороссийски стали на хуторе – чтобы не путать с отцом. Дело в том, что уже к пятнадцати годам парень догнал того по росту, в плечах тоже раздался (уже вовсю помогал в кузнице) и выглядел настолько взрослым, что окликать его “Петькой” людям казалось как-то неправильно. Ну а “Петро” звучало достаточно солидно и спасало от путаницы – кого окликают, отца или сына. Да и звучало имя “Петро” на юге России, где малороссийские словечки были вполне в ходу, весьма обыденно.

Но теперь он в Питере. Имя “Пётр” здесь более привычно для слуха. Он и решил – всё, не существует больше Петро Мартынов. Есть Пётр. Пётр Петрович. Как геройский лейтенант Шмидт.

Ни сослуживцы, ни матросы с Николаем Маркиным во главе не возражали. Пётр – так Пётр. Им же легче произносить, привычнее.

Николай даже порадовался. Матросу не совсем нравилось прежнее имя. От него отдавало малороссийскими сёлами, вишнями, мазанками, смальцем, горилкой, дивчинами и прочей мещанской чепухой. Иное дело – “Пётр”. Звучит коротко, чётко, по-военному.

А если “Пётр Петрович” – так и вообще по-революционному. Маркин тоже знал про героического революционера Петра Петровича Шмидта. Даже испросил у Мартынова разрешения называть его по имени-отчеству. Хотя бы иногда. И называл, казалось, пробуя словосочетание на вкус и находя вкус достаточно большевистским.

Пётр был теперь прикомандирован к отряду Николая. Да-да, Маркин с матросами, сначала патрулировавшие по собственной инициативе, были теперь вполне официально оформлены как “летучий матросский отряд при Петроградском Совете для охраны революционного порядка”. У Николая имелся красивый мандат с подписью и печатью Петросовета, где всем предписывалось оказывать матросам всяческое содействие.

Впрочем, похожий мандат был теперь и у Петра. С той разницей, что “летучим матросским отрядом” он, разумеется, не являлся, а назывался “дознаватель при Петроградском Совете”. Слова о том, что все должны ему оказывать содействие, в мандате также наличествовали.

В тот день, когда Пётр так оперативно раскрыл убийство Лукерьи, прибывшую за трупами телегу сопровождал представитель Совета – такой же солдат-большевик, как и Мартынов. Узнав о произошедшем, он, конечно, поразился подлости и беспринципности Филиппыча, но одновременно был восхищён аналитическими талантами Петра, которые, видно, в превосходной степени матросы Митроха с Павлом расхвалили ему ещё по дороге.

Ну а узнав о том, что Маркин с матросами уже давно патрулируют улицы для поддержания порядка, он вообще пришёл в восторг. Назвал это “инициативой революционных масс, которую необходимо поддержать” и в тот же день выправил мандаты Петроградского Совета Николаю и Петру. Тем более, что отряд Николая уже был в Совете известен.

Оказывается, хулиганов, пристававших к девушке и задержанных матросами Маркина в Совете опознали несколько других девушек. И парней, бывших с ними. В доставленном верзиле, убитом железным кулаком Маркина, узнали главаря.

Хулиганы любили поглумиться над девчонками. Парням этих девчонок незатейливо били морду – численное превосходство нападвших и физические стати их главаря делали это несложным, а самих девушек банально весьма грубо насиловали.

Строптивых покалывали ножами и прижигали папиросками для приведения к покорности. Судя по всему, находились девушки, которых такие методы убеждения покорными не сделали. Этих, похоже, примитивно избивали, предварительно зачастую всё равно изнасиловав. Несколько девушек были вообще найдены мёртвыми с явными следами побоев, насилия и ожогов на теле в районе, где действовала шайка.

После того, как несколько лавочников и приказчиков тоже опознали задержанных, участь тех была предрешена. Оказывается, кроме такого своеобразного ухаживания за девушками, члены шайки имели обыкновение вламываться в лавки, где затаривались выпивкой и закуской, а заодно избивали хозяина и приказчика – мол неча тута, таперича всё опчее, не царский режим.

Время было суровое, обнаглевших насильников без затей поставили к стенке, зачитали краткий приговор и расстреляли. Обычное дело – отряды народной милиции, созданные Временным Правительством сразу после его провозглашения, не могли навести порядок в городе в виду своей малочисленности и слабосильности, поэтому Совету приходилось предпринимать собственные действия по охране правопорядка.

Так Пётр Мартынов вступил на стезю революционной законности. Впрочем, узнав о том, что у него есть опыт выступлений на митингах, представитель Петросовета попросил его в это сложное время, когда идёт борьба за умы с оппортунистическими партиями меньшевиков и эсеров, выступления по возможности продолжать. Он послушался и выступил сегодня на митинге в Волынском полку. И сел в лужу.

Сначала всё шло прекрасно. Несмотря на то, что среди солдат полка было очень сильно влияние эсеров, его слушали внимательно и сочувственно. Изучивший последние ленинские работы, а также резолюцию Петроградского Общегородского Совещания большевиков 14 апреля, выдержанную в духе тех же ленинских лозунгов (ничего удивительного, говорят, сам Ленин эту резолюцию и сочинял), он свободно сыпал словами, упиваясь благожелательным вниманием слушателей.

Закончив пламенными призывами свергнуть империалистическое Временное Правительство и повернуть штыки на фронте внутрь страны, он закончил под сдержанные аплодисменты аудитории и совсем было уже собрался слезть с деревянного язщика, выполнявшего роль импровизированной трибуны, как снизу, из ближайших рядов, прозвучало:

– Простите, можно вопрос?

Ему прямо в глаза нахально уставился длинноволосый молодой человек в студенческой тужурке. На носу находились учёного вида очки.

Увидев, что замечен, молодой челвек удовлетворённо кивнул, поискал вокруг глазами и, обнаружив рядом такой же деревянный ящик, как и служивший Петру временной трибуной, немедленно на него взобрался.

– Так нам будет удобнее дискуссировать, – пояснил он, пригладил волосы, повернулся к слушателям и начал:

– Сразу откроем карты. Я имею честь являться членом партии социалистов-революционеров, сиречь эсеров, которых так не любит вожак партии моего оппонента Владимир Ленин. Ведь вы большевик, любезнейший, не так ли? Я без труда распознал в ваших речах лозунги из статей Ленина, а также мысли из его резолюции недавно закончившейся городской большевистской конференции.

Пётр растерянно кивнул. К чему скрывать? Да, он большевик. Тем более, что молодой человек тоже только что абсолютно честно обозначил свою партийную принадлежность.

– Прекрасно, – продолжал тот, – Итак, предположим, произошло чудо, Временное Правительство испарилось, и во главе страны встали большевики, во главе с Лениным. С чего же они, по-вашему, начнут? Критиковать легко, а вот что они сами станут делать, став правительством?

– Ну, ясное дело, – встрепенулся Пётр, – Заключат мир с немцем, распустят войска, солдаты поедут домой к семьям. Уже апрель, пахать-сеять пора, самое время.

– Превосходно … но не совсем ясно, – прозвучало с соседнего ящика, – А как именно они умудрятся взять – и сразу заключить мир? Или вы думаете, что Германия не выдвинет никаких условий? Ну, скажем, отдать ей всю Малороссию, балтийские порты, да ещё и контрибуцию стребует неподъёмную? Что тогда?

– Товарищ Ленин предусмотрел и это, – торжественно ответил Мартынов, – тогда солдаты на фронте должны развернуть штыки внутрь страны.

– Вот как? Против кого же это? Мы же с вами только что посадили во власть Ленина и большевиков. Впрочем, оставим это пока. Итак, солдаты, направив штыки внутрь страны, фронт, ясное дело, бросили. Но там же остались немецкие войска! Мир не заключён, так что они с полным правом двинутся вперёд, захватывая губернию за губернией. Вы этого хотите? – молодой человек даже удивлённо выпучил глаза для убедительности

– Как только российские солдаты покинут фронт, немецкие поймут, что им надо сделать то же самое и повернут в свою очередь штыки внутрь Германии против немецких помещиков и капиталистов, – ответил неуверенно Пётр, уже чувствуя, что звучат его слова неправдоподобно. Оппонент не замедлил этим воспользоваться.

– Да бросьте, – легкомысленно махнул он рукой, – сейчас, значит, немецкие солдаты воюют, а как фронт обнажится – двинут домой? С чего бы это? Кроме прочего, не забывайте о знаменитой немецкой дисциплине. Скомандуют генералы – распрекрасно ваши германские солдатики пойдут Малороссию оккупировать. В Германии сейчас с продуктами скверно, почти голод, а в малороссийских губерниях хватает и зерна, и скота, и птицы – да много чего. Вот это всё и поедет по железной дороге в Германию. А в Малороссии быстренько начнётся голод. Да и сеять будет нечего – семенное-то зерно немцы вывезут.

– Не вывезут, – по-прежнему неуверенно возражал Пётр, – кто ж им даст? Солдаты с фронта не с пустыми руками пойдут. Оружие с собой прихватят.

– Ага, значит “внутрь страны” означает “в свои деревни”. Как вы изволили выразиться – “пахать-сеять”. Резонно, что в посевную делать в столице вчерашним крестьянам? Не откажите пояснить – а какое они оружие с фронта в деревню прихватят? Ну, винтовки там, штыки, ножи армейские, пару гранат, понятное дело – и всё? Пушки, пулемёты – с этим как?

– Ну, пушки – вряд ли, – начиная чувствовать себя дураком, ответил Пётр, – как их тащить по нашим дорогам? А пулемёты – может быть. А так да – винтовки, гранаты, ножи – их унести легче. Ну там шашки, револьверы – у кого имеются

– Ну так сильно же им поможет это оружие с фронта. Представьте себе, вернулась в деревню пара десятков солдат, сложили винтовки с гранатами … ну, хорошо, кто-то и пулемёт дотащил – к себе в чуланы – и на поля. Времени нет, посевная идёт. А через несколько дней подходит к деревне, скажем, рота германцев с парочкой пушек. Что ваши мужики делать станут? Сами ж понимаете, сдадутся сразу.

Ну, а дальше как я сказал. Поехали зерно, скотина да птица в Германию. А винтовочки с пулемётами немцы, конечно, сразу конфискуют … и хорошо, если тех, у кого нашли, не расстреляют.

Так что легко, конечно, со стороны правительство критиковать, а как самим – так и не знают твои большевики, как за дело взяться. Ладно, спасибо за приятную беседу, мне пора на другой митинг. Ауфвидерзейн, товарищи.

Он спрыгнул с ящика, и, легко пробираясь в толпе, быстро скрылся. Пётр удручённо слез с ящика и поплёлся к выходу со двора. Солдаты смотрели на него кто-то сочувственно, а кто-то – злорадно.

Да уж, сел в лужу по полной. Хорошо, Лёха Кравцов не присутствовал – видать, усвистал куда-то по своим делам ещё до митинга.

– Привет, Петро. А что ж грустный такой?

Рядом присел тот самый пожилой сослуживец-большевик, который в своё время давал Петру совет не волноваться во время публичных выступлений. Звали его Арсением, а отчества и фамилии Пётр даже не знал. “Дядька Арсений”, да “дядька Арсений”, по другому пожилого солдата никто и не называл. Сейчас он сидел рядом, участливо гляда на грустного Петра. Судя по всему, причина плохого настроения была дядьке Арсению неизвестна.

– Да видишь, осрамился я на митинге сегодня в Волынском Полку. Говорил вначале хорошо, а потом один студентик-эсер со мной заспорил – и я переспорить не смог.

– И ты из-за этого расстроился? – Арсений удивился, – Думал, раз стал большевиком, так всегда всех одолевать будешь? Как бы не так. Ещё сто раз тебя переспорят … да ты столько же. Перед народом выступать – не фунт изюму, тут опыт нужен. А эсер твой, коли студент – человек, значит, учёный, в университетах обучался. А ты хотел его на раз одолеть? Размечтался!

– Да я ж все последние ленинские работы прочитал, подготовился – как мог. А он меня одним вопросом-то и срезал.

– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Арсений, – и что за вопросик был такой каверзный?

– Да не каверзный, нормальный. Даже странно, что ж я раньше сам не додумался. Хоть подготовился бы. Короче, если солдаты, как Ленин говорит, повернут штыки внутрь России, так они же с фронта уйдут?

– Вестимо дело, – подтвердил Арсений, – непременно уйдут. В столицы ли – Временное Правительство свергать или по родным деревням пахать-сеять – а уйдут точно.

– Ну так фронт-то голым останется! Немцы и пойдут земли забирать. И никто им не помешает. Они ж так всю Россию занять смогут! И те деревни, где мужики пахать-сеять начали, тоже. Всё зерно, скотину, птицу в свою Германию поотправляют. И как быть?

– А, вот, значит на чём тебя эсер-студентик срезал. Понятно, – Арсений подумал, потом решительно заговорил, – Я об этом думал уже. Во-первых, всё зерно и скотину в момент не отправишь. Их до станции надо доставить, вагоны с паровозами подготовить, да пути кой-где починить. Во-вторых, в каждую деревню, в каждый городок надо по гарнизону поставить. Да при отправке опять же из каждой деревни зерна да скотины охрану организовать. Россия большая, деревень много. Нет сейчас у немцев такой силы на фронте. А как из Германии подтянут, так тут будет в-третьих.

Солдаты-то, повернув штыки, Временное Правительство сковырнут. Большевики у власти окажутся. Так вот, они же сразу с немцами переговоры о мире начнут. Раз обещали. Английцы с французами им не указ, как Львову с Керенским. Начнут. А есть порядок такой, что как начинаются переговоры, война на фронте останавливается. Пока не договорятся. До мира или дальше воевать. Но, думаю, договорятся до мира. Большевики умные, они понимают, что не до войны сейчас.

– Так тот студент-то говорил, что немцы за мир могут и всю Малороссию потребовать. И ещё там чего-то. Что ж, отдать, что ли?

– А и отдать. На время. Большевикам у власти надо будет чуток укрепиться, на ноги встать. А там … . Может, в Германии революция тоже полыхнёт – и немцы земли возвратят сами.

– А если не полыхнёт? Или полыхнёт – а буржуи немецкие её раздавят? Что, Малороссия так под немцем и останется?

– Ну … коли не полыхнёт или раздавят – большевикам всё одно надо будет свою армию создавать. Граница-то останется, а там, значит, так буржуи и будут.

Только это уже станет не та армия, что была, куда мужиков под гребёнку гребли не спрашивая. Это будет армия другая, куда добровольно записываться будут. Потому что там и паёк будет добрый, и гнилой солониной солдата кормить не позволят. И обмундирование добротное будет, и оружие. Большевики-то, чай, красть интендантам не дадут. Вот такая армия Малороссию-то и заберёт назад … может, и до Берлина дойдёт. Понял, Петро?

– Понял я тебя, дядя Арсений, – Пётр слушал очень внимательно, – Сдаётся мне – правду ты говоришь. Слушай, хочу попросить тебя. Ты не зови меня больше Петро, ладно? Это я у себя на хуторе был Петро, а здесь, в Питере, как-то даже странно с таким имечком. Я ж Пётр по документам. Так и зови.

– Да мне как-то обоюдно – как называть. Был бы человек хороший. Пётр – так Пётр. Имечко в России знаменитое. Особенно здесь, в Питере.

Пётр снова повеселел. Ничего страшного не случилось, жизнь опять была прекрасна.

Вечер того же дня.

– Здравствуйте, Владимир Ильич. Разрешите, я войду?

Сталин стоял на пороге, опустив голову и избегая смотреть сидевшему за рабочим столом вождю в глаза. Несмотря на поздний час, Ленин продолжал работать. Что-то писал. Впрочем, Ленин умел продуктивно работать в любое время суток.

Он писал, опустив большую лобастую голову. Писал быстро, крупным разборчивым почерком, почти без помарок – как он умел. Горела настольная лампа под зелёным абажуром, оставляя верхнюю часть ленинского лица в тени, но Сталин всё равно ощутил, как взгляд вождя ощупал его ссутулившуюся фигуру.

– Здравствуюте, Иосиф Виссарионович. Чем обязан визиту в столь поздний час? Проходите, садитесь. Слушаю вас.

Сталин неловко прошёл через комнату, опустился на стул и только тогда осмелился поднять голову и взглянуть Ленину в лицо. Но тот даже не смотрел в его сторону, внимательно перечитывая только что написанное. Не поднимая головы, Владимир Ильич спросил:

– У меня мало времени, товарищ Сталин. Давайте сразу к делу. В чём причина вашего визита?

Тон вождя был донельзя сух и официален. Да, вот я уже для Старика и не Коба, – подумалось Сталину. Он поёрзал на стуле и, как будто прыгая в пропасть, бухнул:

– Я пришёл просить прощения, Владимир Ильич.

Ленин вскинул голову. Взгляд его вонзился прямо в сталинские зрачки. И Сталин, под тигриным взглядом которого у людей частенько слабели ноги в коленках, почувствовал, что сам цепенеет под этим ленинским взглядом, что эти маленькие, глубоко посаженные глаза-буравчики уже добрались до самых глубин его души и её, сталинскую душу, препарируют, и скрыть что-либо под этим взглядом невозможно. Он вдруг почувствовал себя, ни много, ни мало, кроликом под взглядом удава. Стремясь уйти от этого ощущения, Сталин быстро заговорил:

– Владимир Ильич, поверьте, я по-прежнему самый преданный ваш сторонник. Поймите, вас здесь не было, всё легло на нас с Каменевым, вот я и не решился на прямую конфронтацию с правительством. Боялся дискредитировать партию. К тому же Каменев, вы же знаете, он в марксизме – не мне чета. Я и пошёл за ним. А так только вас и ждал – сам боялся чего-нибудь предпринимать. Чтобы не наломать дров.

– В самом деле?, – тон Ленина был сух и саркастичен, – Помнится, при Тифлисском ограблении ты не боялся проявить инициативу. И прекрасно справился. Что же изменилось? Стареешь?

Ну, слава Богу, уже хотя бы не на “Вы”, – с облегчением подумалось Сталину, – поругает и простит. Повинную голову меч не сечёт.

– Так там же было ваше прямое указание – осуществить экс. Партии требовались деньги. На мне лежала только техническая сторона. А в таких делах да, я понимаю намного больше Каменева.

– А тут, значит не было моих указаний?, – тон Ленина стал чуть теплее, но до дружеского было ещё далеко, – Тебе что, не зачитывали телеграмм из Цюриха? Или ты внезапно оглох? А теперь, видать, почитал мои статьи в “Правде”, послушал разговоры на улицах и наконец после заседания ЦК что-то понял?

Сталин снова покаянно опустил голову. Честно говоря, так всё и было. Старик, как всегда, видит его насквозь.

Потолкавшись среди митингующих у особняка Кшесиньской, он понял, что, во-первых, обсуждают практически только ленинские статьи, а во-вторых, массы полностью их поддерживают. ЦК сильно рисковал остаться на задворках событий. Вместе с ним, Сталиным.

Так, надо полностью покаяться. От Старика ничего не скроешь. Как говорят “на семь аршин под землёй видит” – это про него. Он вздохнул и снова заговорил: