Крик ночной птицы

Ситуация изменилась: теперь таксист сидел на Филине и душил его, а Герлецкий колотил кулаками по голове мужчины, пытаясь одновременно оттащить его от приятеля.

– Помоги! – крикнул он.

Нож в руке Маркова как будто сам выпрыгнул вперед, к налитой вене на шее таксиста.

Телефон мужа не отвечал и в три. Лана заснула.

– Блин, блин, блин! – безостановочно повторял Марков. – Что делать теперь! Блин!

Его трясло, зубы стучали; в кулаке паренек по-прежнему сжимал нож, только теперь окровавленный. Филин озадаченно смотрел на тело таксиста, а Герлецкий молча курил, сплевывая сквозь зубы.

– Блин, да что теперь будет!

– Заткнись! – вполголоса рявкнул Филин. – Нож вытри об траву и выкинь. Только далеко выкинь… вон, сбегай, где деревья.

– Закопать, может? – Марков дрожащими руками вытирал нож травой, трясся.

– Закопай. Жека, – Филин повернулся к Герлецкому, – давай его оттащим куда-нибудь. Сука, че возбухать полез…

Он пнул труп.

– Здесь бросим, – сказал Герлецкий и сильно затянулся, выдохнул дым. – До утра кто полезет?

– А патруль если?

– Да какой патруль… Конец мира.

Вернулся Марков, вытирая рот: его стошнило. Кричала ночная птица, протяжно, тоненько. Остывал двигатель старенького «Опеля», а рядом – тело его хозяина. Трое еще недавно подростков, а теперь убийц молчали, думая каждый о своем.

– Валить надо, – прервал тишину Филин. – Давайте в машину.

В половине шестого Лану разбудил плач дочери; она вскинулась, поняла, что уснула сидя, рядом с кроваткой, – ныли плечи и поясница. Взяв Милану на руки, снимая на весу мокрый подгузник, женщина посмотрела на телефон: лежит, световых сигналов о пропущенных вызовах нет. Ерунда какая-то. Она надела сухое на Милану, поставила на ножки и взяла мобильный: так и есть, никто не звонил. Немедленно набранный номер Олега уже не отвечал.

«Опель» припарковали на обочине недалеко от заправки, когда уже светало. Филин решил сначала разведать, как дела у дружка, прежде чем заваливаться к нему с подозрительной тачкой; он предусмотрительно скрутил номера, сунув их в багажник, проверил все документы, выбросил в мусорку лишнее. Свой план он рассказал Герлецкому, когда Марк отошел по нужде.

– Сойдет, – сказал тот. – А мелкого куда? Видишь, он стремается как.

– Вижу. Да припугнем тюрьмой, молчать будет. Или скажем, что туда же его отправим. Куда таксера.

Лана с дочкой на руках пришла к РОВД в восемь утра. До девяти пришлось подождать, пока выполнялся развод, менялись сотрудники; все это время она каждые пять минут набирала номер мужа в какой-то безумной надежде. Женщина успела позвонить в службу такси, где Олег был оформлен, но там результат дали неутешительный: водитель перестал выходить на связь, в настоящее время GPS-сигнал отключен, машины не видно. Наконец стоящий у входа сотрудник с автоматом спросил, что случилось.

– У меня муж пропал, – сказала Лана. Дочка на руках тревожно залопотала что-то. – Мне нужно заявление на розыск подать.

– Паспорт.

Изучив паспорт, автоматчик объяснил, куда пройти; кабинет Лана нашла быстро, дверь была открыта. За столом сидел мужчина без формы и что-то печатал.

Ветищев, увидев испуганную женщину с ребенком, чертыхнулся. С утра не успел разгрести то, что планировал, а уже ходоки; но не ждать же ей в коридоре до обеда, когда девчонке на руках года два от силы. Оперативник поздоровался и жестом предложил присесть.

– Что случилось?

– У меня муж пропал, – сказала Лана. – Вчера с работы не вернулся.

– Бывает. Кем работает?

– Таксистом. Ночью позвонил, сказал, везет в Бурково заказ. И больше на связь не выходил.

– А в фирму такси не звонили, может, он с ними связывался?

– Звонила. Тоже тишина. У него пропал сигнал.

– Понятно. – Ветищев достал протокол-заявление. – Сейчас приметы мне продиктуете…

– У меня и фотография есть.

– Давайте и фотографию…

Оперативник записал все, что говорила Лана, прикидывая, насколько затянутся поиски и к чему они приведут. Пропавшие с автомобилями всегда были тревожной категорией.

– Хорошо, – сказал Ветищев, закончив писать. – Ориентировки я разошлю прямо сейчас. Искать начнут сразу, не волнуйтесь.

– Ориентировки?

– Да, на автомобиль отдельно, на супруга вашего отдельно. Сейчас идите домой, а как только что станет известно, вам позвонят.

– Да как же я пойду домой?

– Ну не здесь же вы будете сидеть, – сказал Ветищев. – Работать нам не поможете, а мешать будете.

– А когда вы его найдете?

– Как только станет что-то известно, – повторил капитан, – вам сразу позвонят.

Лана поднялась и медленно, боком вышла из кабинета. Ветищев передал в дежурную часть материал, разослал ориентировки по отделам; когда он писал рапорт, в кабинет зашел дежурный Горин с недовольным лицом.

– Только заступил, кража. Только с кражи – опять ехать.

– А что там?

– Из Бурково звонили, у них убой. Мужик какой-то с ножевыми, тракторист нашел у свинофермы.

– Что за мужик? – насторожился Ветищев при слове «Бурково». – Не моя потеряшка? Мне только что заяву принесли…

– Да давай сверим.

При сверке убитый «мужик с ножевыми» оказался пропавшим Олегом Беляковым. Горин вместе с СОГ отправился на выезд, а еще через пару часов с Борисовским РОВД связались из Белой Калитвы: возле заправки при въезде в город (совершенно случайно, как признался сотрудник ДПС) обнаружен автомобиль, схожий по приметам; номерные знаки отсутствуют. Собственно, и внимание на него обратили из-за этого.

– У нас убой по этому делу. Вы поспрашивайте у местных, кто машину бросил, – попросил Миронько без особой надежды на успех; «поспрашивать у местных» сотрудники белокалитвинской РДПС не успели. Возле машины, на которую пришла свежая ориентировка, нарисовались четыре фигуры; парень постарше начал осматривать авто, а трое других, один из которых постоянно озирался, стояли поодаль. Патрульного автомобиля не было видно, чем воспользовался старший экипажа Власов: он возник перед парнями неожиданно, выйдя из-за заправки.

– Пацаны, а чья машинка, не знаете?

Парней как дернуло током.

– Да откуда? – сказал тот, что постарше. – Просто смотрим.

– Хорошо, – рядом с Власовым выросли еще двое сотрудников. – Документы приготовьте…

Филин давно присмотрел пути отхода и после слова «документы» стартанул раньше, чем сотрудники успели что-то сообразить. Петляя, он проскочил через дорогу и помчался к маленькому проулку, огороженному низеньким забором.

– Стой, стреляю! – крикнул Власов, но Филин уже перемахнул через заборчик и скрылся в петляющем переулке. Власов еще немного пробежал следом, но безуспешно: подросток мог свернуть за любым домом. Злясь на себя, патрульный вернулся на место; двое парней уже лежали на земле, обхватив руками головы, а третий, на вид самый младший, бился в истерике. Впоследствии Марков и стал самым слабым звеном, потому что «колоться» он начал сразу, даже без принуждения: слишком сильный стресс испытала его и без того нездоровая психика. Через несколько часов за подростками приехали сотрудники Борисовского РОВД.

– У нас ЧП. Заложники на Труда, двенадцать, – не по форме доложил дежурный. – Две несовершеннолетние девочки. Угроза жизни.

– Какие еще заложники? – не понял заместитель начальника РОВД Рогов. Он только что закончил доклад по убийству, совершенному несовершеннолетними, и не сразу переключился. – Где?

– Труда, двенадцать, третий этаж, – повторил Миронько. – Мужчина с ножом стоит на балконе, держит девочку, угрожает ее убить. Вторая девочка, по словам соседей, в комнате.

– Твою мать! Что требует?

– Пока ничего.

– СОБР вызвал?

– Так точно. И два наших наряда поехали, Кожин уже на месте, ведет переговоры.

– Из Кожина переговорщик… – Тут Рогов лукавил, как бы заранее снимая с себя ответственность: ведь не он послал туда майора. На самом деле если кто из его отдела и мог достучаться до подобных преступников, то это Кожин и, пожалуй, оперуполномоченный Горин. – Ладно, держи меня в курсе.

На Труда, 12, собралась огромная толпа; любопытствующих полиция немного оттеснила, и непосредственно под балконом стояли два экипажа ППС, майор Кожин и подполковник СОБРа Ханин. Полуголый мужчина на третьем этаже, потрясая здоровенным тесаком, орал собравшимся, чтобы они разошлись. Маленькая девочка, которую он прижимал к себе, беззвучно плакала, даже не пытаясь сопротивляться. Мужчина явно был не в себе, и его состояние становилось все опаснее. Счет уже шел на минуты.

…Было очередное пятнадцатое число месяца. Срок очередного платежа по алиментам на двоих детей. И очередные беззвучные, чтобы не испугать дочек, рыдания в ночной кухне, по стенам которой изредка скользит свет фар проезжающих мимо автомобилей.

Куда они едут в час ночи, интересно?..

Женя вытерла полотенцем слезы и поднялась из-за стола. Спать осталось меньше четырех часов, а силы нужно экономить – и так сколько потрачено на попытки держать лицо на почте, когда Анна Михайловна, сочувственно глядя на нее, покачала головой: денежного перевода нет.

Долги за электричество. Задолженность перед родительским комитетом на подарки учителям к Восьмому марта. У Алиски порвались единственные сапоги, Маринка три года ходила с портфелем, который ей достался от соседского Никитки: с затертыми изображениями роботов, плохо застегивающейся «молнией» и постоянно рвущимися лямками; в восьмом классе взбунтовалась, перестала носить учебники вообще, пока Женя не купила в кредит приличную сумку. Неделю назад Алиска отказалась идти в школу, потому что единственная из класса не сдала на посещение музея и какие-то там юбилейные значки. Мелочи. Но какая сумма вырастает из этих мелочей для нее, работницы пивоваренного завода, стоящей на конвейере и получающей ровно столько, сколько позволяет ходить не босиком и не голышом, мыть голову шампунем и худо-бедно жить в своем разваливающемся домике… Отец детей ушел восемь лет назад к красавице по имени Ира и вычеркнул из своей жизни не только жену: денег от него семья не видела уже долгое время. «Ладно! – Женя хлопнула себя по коленям и неловко поднялась. – Как-нибудь… перебедуем… спать. А завтра наберусь сил и позвоню ему…» Она до сих пор помнила свой визит в службу судебных приставов.

– У него задолженность больше трехсот тысяч, – говорила Женя, глядя на пристава непонимающими глазами. – Неужели нет способа как-то заставить его хоть немного заплатить?

– Евгения Петровна, вам же объяснили: он официально оформил справку об инвалидности второй группы, работает по мере своих сил, мы не можем удерживать больше, чем удерживаем сейчас.

– Да как же инвалид, когда он день через день на своей машине грузы перевозит?!

– А вам откуда это известно? – прищурился пристав. Женя пожала плечами. – Официально он инвалид.

– Да какой он инвалид?!

– Евгения Петровна! – Голос пристава стал жестче. – Я вам все объяснил. Гражданин Зворыкин не способен в настоящий момент выплачивать алименты в большей сумме, чем мы удерживаем. Тем более, я так понимаю, практически ежемесячно он передает через своего брата сумму денежных средств в размере… – Он сверился с записями. – В размере от двухсот рублей до трехсот.

Женя от неожиданности уронила носовой платок.

– Извините, – глухо пробормотала она, наклоняясь за платком и выпрямляясь, – двести рублей на двоих детей в месяц, да еще и не каждый – это… алименты?

– А что, – подала голос сидевшая в дальнем углу приставша, до этого разговаривавшая по телефону, – тоже деньги. Некоторым вообще не платят.

Женя обернулась. Эффектно уложенные крашеные волосы с мелированием, светло-розовые ногти с блестящими стразами. Она знала, сколько стоит такой маникюр: чуть больше, чем бывший муж передает на своих дочерей за год. «Тоже деньги…»

– А может быть… к уголовной ответственности его привлечь? Припугнуть… – безнадежно сказала она, вставая со стула.

Пристав пожал плечами.

– Ваше право, пишите заявление. Только состава преступления мы не докажем, а он и по двести рублей платить перестанет…

…Из здания Женя вышла настолько разбитой морально, что едва доковыляла до ближайшей скамейки в парке, опустилась на нее и разрыдалась. Впервые за столько лет она плакала на людях: оттого, что все ее усилия разбиваются о каменную стену непонимания, что она не может и не сможет ничего дать дочерям и что сама она бесполезный и никчемный человек. Отчего-то снова вспомнились стразы на ногтях приставши. «Тоже деньги…»

Именно в этот день она познакомилась с Жорой Пасюковым. Он недавно вышел из тюрьмы, о чем сразу честно рассказал; также он сказал, что ему негде жить, а еще – дал Евгении денег. И выслушал ее сбивчивый рассказ о том, что она устала перебиваться от зарплаты до зарплаты и унижаться, прося мужа помочь. «Ты больше не будешь у него просить, – уверенно сказал Пасюков. – Я тебе помогу».

С тех пор он поселился в квартире Евгении; поначалу жить стало действительно легче: в холодильнике появилось мясо, Алисе купили две пары обуви, а Маринке – костюм и сумочку; Женя перестала считать копейки. И когда Пасюков спустя полгода начал пить, Женя закрыла на это глаза. Закрыла глаза, когда он первый раз поднял на нее руку. Когда разбил зеркало и бегал с осколком по квартире в поисках ее спрятавшегося любовника.

…А сегодня ей позвонили из полиции и сказали срочно приехать домой. С вечера Пасюков был трезвым и собирался на работу. Что там стряслось…

Алисе было страшно, как никогда в жизни. После неожиданного сильного удара она отлетела к дивану, больно ударилась спиной и некоторое время лежала так, хватая воздух ртом, восстанавливая дыхание; в это время в сознании отпечатывались картинки: отчим хватает худенькую невысокую Маринку, она визжит, он дает ей хлесткую пощечину; выбегает на балкон, приставляет к горлу сестренки нож; кричит что-то; его голова трясется; рядом с его ногой – пустая бутылка. Все случилось неожиданно. Они вернулись из школы; им было весело, потому что впереди намечались выходные у бабушки; сестры не ожидали, что отчим будет дома, поэтому не смогли вовремя перестать смеяться. Отчим был пьян, грязно обматерил их, а когда они испуганно затихли, вдруг вылетел из кухни с ножом и с силой, кулаком в висок ударил Алису. Она, наверное, ненадолго теряла сознание. Голова болела невыносимо. Девочка попробовала тихонько встать; сквозь шум в ушах возвращались звуки.

– Я сказал: уходите все к черту! – надрывно орал отчим с балкона. – Уходите!

– Убери нож, – спокойным голосом отвечал снизу Кожин. Он знал, что СОБР уже проник в дом через окна второго этажа. – Отпусти детей, и расходимся.

– Разошлись быстро!

Поведение непредсказуемо; причина такого поведения – майор склонялся к белой горячке, специалист рядом говорил о возможном обострении психического заболевания. Так или иначе, нож был у горла девочки, любое неосторожное движение – на руках труп. Конечно, после этого с Пасюковым церемониться уже никто не будет, но приносить в жертву ребенка – не выход.

– Пасюков! – тем же спокойным голосом продолжил Кожин. – Убери нож, давай поговорим.

Алиса не знала ничего о готовящемся к штурму СОБРе, не знала, кто разговаривает с ее отчимом снаружи, да из-за оглушения и не слышала голоса Кожина; ее возраст, теоретическая неориентированность в действиях в подобных ситуациях, испуг, боль от удара – все смешалось в один клубок, который мешал мыслить здраво. Все затмил страх за свою жизнь и жизнь сестры; она медленно, тихо встала, сделала шаг, второй… Отчим продолжал орать, не замечая ее действий. Третий шаг, она наклонилась, взяла бутылку в руку… еще шаг к ненавистному отчиму, вот он, его затылок… Алиса размахнулась…

Ханин первый заметил девочку сзади и мгновенно дал сигнал к штурму. Но в момент, когда бойцы снесли дверь, Алиса ударила отчима по затылку; тот присел, развернулся и выбросил вперед руку с ножом. В следующую секунду он уже лежал скрюченный на полу, на нем сидел СОБРовец, рыдающая Марина схвачена другим бойцом, а Алиса с непонимающим выражением лица и широко открытыми глазами упала сначала на колени, потом завалилась на бок. Ее подхватили, но было бесполезно что-то делать: захотел бы Пасюков, он бы не ударил более точно, чем случайный выпад, – нож вошел в левое подреберье.

Все были огорчены. Операции СОБРа не должны заканчиваться так печально. Помедли Алиса – и отчим бы благополучно уехал лет на пятнадцать в тюрьму; расскажи ей мама или прочитай она где-то, что в таких случаях заложникам обязательно придут на помощь, – все могло бы кончиться по-другому. Все решил страх за сестру и трагическая случайность с ударом ножа. Связанного Пасюкова утащили в машину; он не понял, что произошло, и продолжал орать, чтобы все уходили.

– М-да, – мрачно сказал Ханин, оглядывая место происшествия. – Херово.

– Матери дозвонились, едет, – сообщил поднявшийся в квартиру сотрудник ППС Киров. – Правда, еще до… ситуации дозвонились.

– Медик есть внизу?

– Две скорых.

– Пусть одна останется, перехватит ее. Нам только второго трупа не хватало.

Пасюков оказался и алкоголиком, и психически больным одновременно – страшная смесь. На первом же допросе он заявил, что ничего не помнит; когда ему показали фотографии Алисы, отрицал свое участие в происшедшем, потом разрыдался. Женя не рыдала, она была удивительно спокойна, что, по опыту следователя, было опасным признаком: в таком состоянии чаще всего и помирают от сердечных приступов, уж лучше бы орала.

– Вы не забудьте, – не удержался он, когда Евгения подписала протокол. – У вас младшая дочь сейчас нуждается в психологической помощи.

Женя кивнула.

– У вас есть куда повести ее? Есть психолог?

Женя развернулась и вышла из кабинета. Следователь развел руками. Психологическое сопровождение потерпевших в нашей стране нуждается в огромных доработках, и не его в этом вина.

– Надежда, – в кабинет зашел начальник ОДН Харов, – Филин, Марков, Герлецкий – знакомые фамилии?

– Мои поднадзорные, – кивнула Мохова. За последнее время она многих запомнила наизусть.

– На учет ты ставила их?

– Нет.

Харов пожевал губами.

– Плохо.

Обычно он не матерился, поэтому Надя недоуменно вскинула брови; начальник побарабанил пальцами по стенке.

– А почему не ставила?

– Оснований не было.

– Административки были на них?

Сушин уже понял: что-то не так; он потихоньку подобрал те материалы, которые могли бы вызвать вопросы, разойдись начальство на проверку, спрятал в тумбочку; прибрал на столе, сел ровно.

– Да, были протоколы. – В силу своей неопытности Мохова докладывала бодро, подробно, не замечая, что Харов уже наливается гневным румянцем. – На каждого отдельная папка у меня, со всеми решениями судов. Там штрафы в основном небольшие.

– Так какого ты хера в КНД не направляла решение о постановке на учет?! – взорвался наконец начальник. – У тебя и протоколы были, и семьи у них проходят как СОП, а ты все жопы им подтираешь! Пиши объяснение, почему они не на учете!

– Товарищ подполковник, – решил вмешаться Сушин, – разрешите спросить… случилось что?

– Случилось, мать его! Эти три урода зарезали таксиста! И давай теперь, отписывайся, почему по ним даже работу не проводили, когда у нас протоколов хоть жопой жри!

– А когда задушили? Может, мы задним числом…

Харов бросил на него испепеляющий взгляд.

– Нет. Мохова, пиши объяснение. Материалы по этим троим мне в кабинет через десять минут.

– Я что не так сделала? – дрожащим голосом спросила Надя, когда начальник вышел из кабинета. – Что мне в объяснении писать? Что теперь будет?

Сушин развел руками.

– Да как обычно. Выслушаешь от прокурора, что работать не умеешь. Может, взыскание влепят, если нужно будет перед руководством отчитаться.

– За что взыскание, я же работала?

– Что ты работала? Ты на учет преступников не поставила. А поставила бы, они бы ничего не совершили.

– Да как же так!

– Пойди в розыск, спроси, что там за дела.

Краеву с Гориным было совершенно не до пэдээнщицы, даже несмотря на «корпоративную этику». Филина искали без всяких результатов, Герлецкий пошел в отказ, а Марков плакал без остановки, и были опасения, что его заберут в больницу еще до избрания меры пресечения. Когда Надя Мохова попросила рассказать, в чем подозреваются подростки, Краев окрысился на нее, что ей должно быть виднее.

– Напали на таксиста, задушили его, деньги забрали, – немного сгладил грубость коллеги Горин. – Ты следователю характеристики напиши, он просил.

– Отрицательные?

– Нет, ёпта! – фыркнул Краев. – Положительные!

– Там будут отрицательные, – растерялась Мохова. Краев посмотрел на сотрудницу диким взглядом.

– Ты сколько работаешь?

– Второй месяц…

– Твою мать, понабрали детей по объявлению! Что эта, что участковый новый… работнички… Пиши отрицательные характеристики на троих и отдай следователю, нет, лучше мне лично отдай, а то еще обвиняемым отнесешь!

– А когда надо?

– Вчера надо!

Видя, что девушка совсем перестала понимать, что от нее хотят, Горин снова вмешался:

– Сейчас напиши, пожалуйста. Их под стражу нужно отправлять, там без характеристики никак. Пиши как можно хуже.

– Но тогда спросят, почему я их на учет не поставила…

– Они на учете не стояли?! – Краев присвистнул. – То есть моя соседка, которая на мопеде курицу сбила в пятнадцать лет, у вас на учете, а эти отморозки – нет?

– Не было необходимости…

– А после чего она возникает?!

– Надя тебя зовут, да? – спросил Горин. – Надя, иди и напиши на них характеристики, пожалуйста… Ты чего на нее взъелся? – спросил он напарника, когда девушка вышла. – Видишь же, что только начала работать.

– И что? Я когда только начинал работать, на меня все хвосты свесили и никто не смотрел, что новенький. А этим: вонь в квартире – съезди и помоги, три отморозка человека убили – а ПДН ни сном ни духом, не удивлюсь, если за нее сейчас придется характеристики писать! Полный дурдом.

– Ты знаешь, кстати, что Маркову будут избирать домашний арест?

– В смысле? – изумился Краев. – Он же в горло Белякову нож всунул.

– Ну, ему всего четырнадцать, мать болеет, без него не сможет, и он ревет все время. Боятся, что в тюрьме он руки на себя наложит.

– Туда ему и дорога.

– Ну ответственность-то никто не хочет брать. Да ему бежать некуда, – махнул рукой Горин. – Малолетка, ни денег, ни родственников.

– Да на хер ему родственники? Побежит куда и утопится. А нам потом ищи.

– Это само собой.

После того как Надя Мохова отдала характеристики, она снова поехала в составе комиссии в рейд; она не обижалась на коллег, точнее, проглотила обиду и старалась сосредоточиться на поднадзорных. Очередная квартира: в маленькой комнате душно, пахнет несвежим бельем, прелостью, лекарствами; воздух как будто сгустился возле стоящей в углу кровати. Окна закрыты, возможные щели прижаты плотными шторами.

– Проходите, проходите…

Маленькая суетливая женщина провела комиссию в комнату, пригласила присесть на диванчик, спохватилась:

– Да вы все не поместитесь… Борька, дай стул! Борька!

– На. – В проеме двери показался сутулый парень, с большим носом, запущенной кожей на лице. Он шваркнул стулом об паркет.

– Здравствуй, Боря, – сказала Кийко, которая снова была в составе выездной комиссии. – Как дела?

Парень посмотрел на нее с презрением и промолчал.

– У нас уже лучше, – заторопилась мать, – школу пропускать перестал, оценки подтянул… правда, Борь? – Тот дернул плечом. – Курит вот только, ну сейчас все курят…

– Ты перестал по притонам ходить?

– Он перестал, перестал! Ох, – от кровати, из-под одеял, послышалось ворчание, потом тихий, мяукающий плач, – я сейчас, сейчас…

Женщина просеменила к кровати, откинула одеяла, плач стал немного громче. Борис смотрел себе под ноги, губы его кривились.

– Борис, почему ты не ходишь на занятия с психологом?

Снова подергивание плечом без ответа.

– Если ты пропустишь еще одно занятие, я буду ходатайствовать о принудительном посещении. Со всеми последствиями.

Сотрудница лукавила: никто не мог без официального изъятия ребенка из семьи заставить его делать что-либо принудительно; но Таржины об этом не знали, поэтому мать поспешно сказала:

– Он больше не пропустит. Вы уж не судите строго. Он вот, за сестрой помогает ухаживать, может, и пропустил чего.

Сестра Бориса, одиннадцатилетняя Виталина, родилась с гидроцефалией и букетом сопутствующих диагнозов. Последние шесть лет она только лежала на кровати, еще могла самостоятельно глотать, но уже не могла сидеть или поворачиваться. Она постоянно лежала на кровати в углу, у батареи, и только глазами, кажется, определяла свое присутствие в этом мире. Надя Мохова посмотрела на ребенка и невольно вздрогнула: большая голова, худенькое тельце с безвольными скрюченными конечностями; девочка посмотрела прямо на нее, потом глаза закатились.